Текст книги "Созидательный реванш (Сборник интервью)"

Автор книги: Юрий Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

«Нынешнее поколение литераторов думает, что оно упало с неба…»

Интернет-конференция в СМИ.ру, 26 ноября 2006 г.

Эдуард, Воронеж:

– Не кажется ли вам, что тот ритуальный спектакль, что устроили вокруг действительно злодейского убийства Политковской оппозиционные и западные СМИ, а также западные политики, может привести к совершенно чудовищному «смертельному» результату – убийство человека станет удобным рычагом поворота международной политики? А резкая международная реакция будет порождать новые убийства. То есть идет грязная шахматная игра: пешек будут коварно приносить в жертву – вновь и вновь. Такой будет метод международной политтехнологии при участии дешевых киллеров.

– Я никогда не был, что называется, поклонником Анны Политковской, хотя признавал ее энергию, профессионализм. Но получается поразительная вещь – достоянием международной общественности становятся трагедии, происходящие только с журналистами, скажем так, либерального пула, явно придерживающимися прозападных взглядов. Хотя большие неприятности случаются и с журналистами, допустим, государственно-патриотического толка. Вот этот двойной стандарт меня огорчает, потому что, как пелось в советской песне, «каждый человек нам интересен, каждый человек нам дорог», и меня одинаково волнует судьба журналистов и либерального, и патриотического лагеря. Поэтому, глубоко сочувствуя судьбе Анны Политковской, все-таки вот такой перекос я не могу не отметить. И еще мне кажется, ее гибель связана не с ее взглядами, а с той странно-бурной деятельностью, которую она развила в годы чеченской войны… Да, смерть Политковской использовалась, как выражается уважаемый Эдуард, в качестве «метода международной политтехнологии». Широко использовалась. Если мы вспомним, и президенту Путину первый вопрос во время последней «Прямой линии» задали по поводу смерти Политковской. Так что, к сожалению, надо признать, что ее трагическая гибель западными антироссийски настроенными силами была использована во вред России.

Максим, Москва:

– Как вы думаете, имеет ли право называться НАСТОЯЩИМ ЖУРНАЛИСТОМ человек, позволяющий себе устраивать то, что устроила не так давно Евгения Марковна Альбац и ее коллеги из «Новой газеты» в прямом эфире «Эха Москвы»? Я имею ввиду истеричную травлю (трое на одного!) приглашенной в программу журналистки Анны Арутюнян за то, что та несколькими днями ранее написала статью об Анне Политковской, в которой достаточно мягко позволила себе усомниться в журналистских заслугах последней. На ваш взгляд, имеют ли такие люди право выступать от имени всего журналистского сообщества (а именно это они сейчас и делают)? Не слишком ли много они на себя берут?

– К сожалению, у нас есть тип журналистов, которые воспринимают свободу слова односторонне, – они считают, что право высказывать свое мнение есть только у них, а всем остальным они в этом праве отказывают. Это болезнь нашей либеральной журналистики. Точно такая же история на «Эхе Москвы» была с Матвеем Ганапольским, который чуть ли не матом покрыл (мы об этом писали в «Литературной газете») человека, позвонившего во время прямого эфира и высказавшего соображения, Ганапольского не устраивающие. Звонивший был обозван самыми чудовищными словами. Конечно, такие вещи ничего общего с журналистской этикой не имеют. Сам хорошо помню, как на том же «Эхе Москвы» я оказался в одном эфире с Ириной Хакамадой и Сергеем Доренко. Последний, если вы помните, в свое время вел на Первом канале передачу, в которой активно гнобил Лужкова. Так вот, все было хорошо до тех пор, пока я деликатно не напомнил Хакамаде о ее рекомендации шахтерам собирать грибы и ягоды. После этого вместо интеллигентной женщины в эфире обнаружилась фурия, поддержанная телевизионным киллером Доренко. В результате нормальный обмен мнениями людей, по-разному смотрящих на политическую ситуацию, превратился в самый настоящий «бой без правил». Хотя, справедливости ради хочу заметить, что есть на «Эхе Москвы» и высокопрофессиональные сотрудники. Например, Майя Пешкова или Ксения Ларина, с которыми я всегда с удовольствием беседую в эфире.

Что же касается права таких людей, как Альбац, выступать от лица всего журналистского сообщества, то я не думаю, что у них оно есть. Навешивание всяческих ярлыков является характерной особенностью нашей либеральной журналистики. Консерваторы, к коим я себя смею относить, гораздо терпимее. И я бы не стал говорить, что они слишком много на себя берут. Просто они, как сейчас модно говорить, пытаются позиционировать себя как российскую интеллигенцию. Все остальные, в их представлении, к ней – к интеллигенции – никакого отношения иметь не могут в принципе. На самом же деле надо понимать, что российская интеллигенция – это гораздо более сложный организм, где есть и либеральное, и почвенническое, и центристское, и монархическое, и консервативное направления. Причем, чем дальше от Москвы, тем концентрация либералов среди интеллигенции меньше. «Литературная газета» в свое время с этим столкнулась. Как только в ней в девяносто первом году возобладала либеральная моноидеология, газета тут же потеряла всех своих региональных читателей, потому что им стало неинтересно. Но сколько я своим друзьям-писателям и журналистам-либералам об этом ни говорил, все без толку.

Светлана, Москва:

– Сейчас многие говорят о том, что в России больше нет реальной оппозиции власти. Скажите, может ли Общественная палата, которую вы представляете, в какой-то мере заполнить опустевшую нишу?

– Мне очень приятно, что почему-то меня в последнее время часто именуют членом Общественной палаты. Видимо, общественность хотела бы меня там видеть, я так это понимаю. Но дело в том, что я не член Общественной палаты, я член двух президентских советов – по правам человека и по культуре, что тоже, считаю, достаточно серьезно. Что касается оппозиции власти. В России журналистика и литература очень часто выполняли функции отсутствующей политической оппозиции или выражали настроения действительно оппозиционной части политического класса, который в силу сложившихся обстоятельств не мог себя так позиционировать. Проще говоря, борьба в двадцатых-тридцатых годах у коммунистов, несмотря на монополию политической власти, все равно шла очень жесткая. И была своя оппозиция, что оборачивалось различными внутрипартийными скандалами и интригами. Большинство писателей и журналистов пострадали впоследствии не за свои литературные грехи, а именно за то, что они были активными участниками и выразителями той или иной политической группы. Например, абсолютно антикоммунистически настроенный и даже имевший в своем послужном списке службу в Белой армии Михаил Булгаков умер своей смертью, а пламенный революционер, работавший активно на органы НКВД, Михаил Кольцов был расстрелян. Ну и так далее, примеров очень много.

Сейчас у нас, я считаю, все-таки постепенно складываются условия формирования и структурирования политической оппозиции. Твердящие о том, что у нас нет политической оппозиции, видимо, вспоминают расстрел Белого дома. Но тогда все претензии не к Путину, а к Ельцину. А нужна ли нам политическая ситуация, следствием которой могут стать такие эксцессы? Я думаю, что не нужна. И я очень надеюсь, кстати говоря, что сейчас вокруг Партии жизни, которая слилась с пенсионерами и т. д., сформируется партия социалистической ориентации. Говорят, вот, мол, у американцев, демократия. Но надо понимать, что у нас совсем другая политическая история. Ведь не рвут на себе волосы американцы оттого, что они только в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году отменили рабство. Французы же не комплексуют из-за того, что они дали избирательные права женщинам только в середине двадцатого века. Они же не объявляют все предшествовавшие этому годы каким-то мрачным средневековьем! У каждого своя политическая и экономическая история. Уверен, страна развивается нормально, причем именно в путинский период. К примеру, во времена Ельцина я со своими политическими взглядами никогда бы не стал главным редактором «Литературной газеты». И никакой вообще газеты. Почему? Потому что как раз тогда, при Ельцине, оппозицию очень здорово прижимали. А сейчас, я считаю, у нас оппозиция более-менее живет, и дай ей бог.

Людмила, Москва:

– Как вы относитесь к политике в настоящий момент и в какой партии вы состоите или хотели бы состоять?

– Уважаемая Людмила, вам я сразу хочу сказать, что в России писатель не может быть аполитичным, у нас так сложилось. Хотя есть литераторы, декларирующие презрение к политике – Акунин, Улицкая… Но это маска. Просто само по себе участие в политическом процессе бывает разное. Это может быть и известное коллективное письмо «раздавите гадину», с которым наши либеральные интеллигенты, вроде Чудаковой, обратились к Ельцину, и он пролил кровь по просьбам интеллектуалов. Но и публицистика – тоже политика. Вот я, например, много пишу статей. Они у меня вышли даже отдельной книжкой под названием «Порнократия». Так что я абсолютно нормально отношусь к политической деятельности. А все разговоры о том, что «я вне политики», смешны. Я знаю писателей, которые сначала заявляют «я вне политики», а потом отправляются за счет агентства по культуре в какую-нибудь загранкомандировку, и первое, что они делают там – начинают нести Россию именно за политику. Какой же это аполитизм? Нет, это тоже политика, но только причудливая.

А состою я в «Единой России». Вступил несколько лет назад, увидев в ней проект «партии российской государственности». Меня в ту пору очень беспокоил именно этот вопрос: в одной из своих статей я назвал такое состояние общества «государственной недостаточностью». По аналогии с сердечной недостаточностью. Не могу сказать, что я работаю в «Единой России» активно. Да и сама партия, на мой взгляд, неверно относится к состоящим в ней творческим работникам. Как-то она не очень в них заинтересована, это мне навевает некие печальные аналогии, но пока я в ней состою. Другой партии государственного строительства у нас покуда еще нет.

СМИ.Ru:

– И, тем не менее, вы достаточно тепло отозвались о Партии жизни, а вернее, «Справедливой России»…

– У каждого человека есть прошлое. В свое время я состоял в достаточно мощном «Движении реалистов», которое возглавлял тогда Юрий Петров. Потом это движение трансформировалось в партию «За новый социализм». И я от этой партии в конце девяностых даже баллотировался в парламент. Слава богу, не прошел, но опыт был полезный для писателя. Мне очень близка социал-демократическая идея. И я вижу, что «Справедливая Россия» социалистическую идею развивает. Мне это нравится. Почему я должен это скрывать?

Степан, Москва:

– В чем вы видите национальную идею России?

– На этот вопрос я отвечу коротко. В свое время, когда была общая ажитация по поводу этой самой национальной идеи, я предложил свою формулировку, которая состоит из трех «Д» – духовность, державность, достаток. Для особо интересующихся есть еще и четвертая «Д» – демократия. Хотя я лично считаю, что понятие демократии входит в державность. Но некоторые так не считают, поэтому пусть будет четыре «Д». В принципе, в данной формуле, на мой взгляд, есть все, что должна содержать национальная идея. Духовность – это развитие нашей национальной, культурной традиции. Державность – это укрепление государственности, использование в государственном строительстве имманентно присущих нам способов организации народа в государство, а не навязанных извне. Достаток – речь о том, что в России богатство никогда не уважалось, Россия всегда была ориентирована на достаток, и люди в нашей этнической и религиозной традиции накопленное часто в конце жизни передавали на какие-то благие дела. То есть культа денег любой ценой у нас никогда не было, и то, что сейчас это пытаются навязывать, конечно, неправильно. Ну а демократия – это для тех, кто не понимает, что державность сама по себе подразумевает демократию. Если вспомнить историю, у нас была империя, у нас было самодержавие, но у нас было земство. А в Америке была демократия и одновременно плантаторское рабство. Что лучше, империя с земством или демократия с рабством? Вот тут пусть каждый решает для себя сам.

Николай Гошко, Одинцово Московской области:

– Юрий Михайлович, нет желания написать «ЧП общероссийского масштаба» (комсомольцы четверть века спустя)?

– Николай, видимо, не читал мои последние вещи. Я никогда не оставлял судьбы героев без внимания. В моих романах «Замыслил я побег» и «Небо падших» как раз прослежена капиталистическая судьба героев ЧП и «Апофегея». Кстати, готовя пятитомник к своему пятидесятилетию, я еще раз перечитал текст и понял, насколько литература тонко чувствует грядущие исторические катаклизмы. Я писал о комсомольских, партийных функционерах и бюрократах, а на самом деле вышло описание внутриутробного периода развития российских капиталистов, российских олигархов и т. д. Вот это поразительно! Хотя тогда, в восемьдесят первом году, когда я закончил «ЧП районного масштаба», мне и в голову не могло прийти, что мои герои через всего-то десять лет станут капиталистами. Но так как это произошло, я решил вернуться к их судьбам. Меня даже кое-кто критиковал за то, что я пишу все про этих комсомольцев и комсомольцев. А я всегда говорил: «При чем здесь комсомольцы? Не вешайте ярлык – „партия“, „комсомол“! Да, такие были формы организации общества, и это надо воспринимать без какой-то эмоциональной оценки: хорошо или плохо». Опричнина – хорошо или плохо? А декабристы – хорошо или плохо? Кому как. Если вы, допустим, перечитаете «Апофегей» и сравните его с «Духless» Минаева, то увидите: он по сути продолжает мои темы. Заметьте, даже названия: «Апофегей» – неологизм, который тогда подхватил народ, и «Духless» – бездуховность, означают примерно одно и то же. Та же самая жизнь аппаратчика, только у меня комсомольского или партийного аппаратчика, а у Минаева аппаратчика-менеджера. Те же проблемы: или нормальная нравственная жизнь или карьера любой ценой, или любовь или похоть, и т. д. Нынешнее поколение литераторов думает, что оно упало с неба – ничего подобного. Они выросли из нашей поздней советской литературы.

Наталья, Москва:

– Юрий Михайлович, в ваших книгах, как правило, потрясающе интересные женские образы. Это мечта о невозможном самого Юрия Полякова или «собирательные» образы?

– В литературе образ всегда собирательный. Еще Толстой советовал: чтобы персонаж вышел живым, надо иметь перед внутренним взором какого-то знакомца или знакомицу. Это нормально. Потом образ все равно в тигле творчества переплавится, но первоначальная жизненность останется. А мой интерес к женским образам объясняется тем, что отношения мужчины и женщины, в моем понимании, являются главным содержанием литературы.

Игорь, Киев:

– После прочтения романа «Грибной царь» возник вопрос: а вам самому доводилось пользоваться услугами проституток?

– Вообще-то, есть такие вопросы, которые писателям задавать неприлично. Ведь так можно договориться до крайностей. Скажем, у меня в новой пьесе, которая сейчас репетируется в Театре сатиры, возникает история лесбийской любви. Один из моих героев, допустим, гомосексуалист, значит, выходит, и я нетрадиционной ориентации. А я – традиционной. Это какое-то, я бы сказал, упрощенное понимание литературы. Писатель черпает информацию о жизни не только из своей собственной практики. Те авторы, что отталкиваются исключительно от личного опыта, очень быстро исписываются. Как правило, это авторы одной-двух книг. Серьезными же писателями становятся те, кто умеет аккумулировать и моделировать чужой жизненный опыт. Потому что пройти через все сам ты не можешь. При всем своем желании, если писатель мужчина, он даже на час не сможет побывать в теле женщины. Кстати, многие читательницы признавались, что мне удалось очень точно описать чисто женские эмоциональные состояния, даже физические…

Е. Трофимова, Москва:

– Мат в литературе – допустимое явление? Или же употребление оного автоматически снимает с произведения статус художественности и переводит его в разряд чтива?

– Вопрос достаточно сложный. Я считаю, что если писатель хорошо владеет родным языком, он всегда сможет, обойдясь без мата, вызвать у читателя необходимые ассоциации. Понимаете, есть такое табу на употребление ненормативной лексики. Оно же не случайно возникло, значит, есть какие-то внутренние механизмы, если то, что можно в мужской бане, уже нельзя при женщинах. Общество каким-то образом регулирует эти отношения через язык. Почему литература должна их нарушать? Если писатель, не задумываясь, использует нецензурную брань, почему тогда, скажем, актеры не могут испражняться на сцене? Это тоже есть в жизни, правильно? Мне кажется, нецензурная брань идет во многом просто от неуверенности в себе, от неумения достичь художественного эффекта не запретными средствами. Хотя, надо сказать, что у некоторых писателей нецензурная брань просто вызывает отвращение, как, скажем, у Ерофеева. А, допустим, в романах Лимонова она у меня почему-то отвращения не вызывает, хотя все равно я считаю, что можно было обойтись и без нее. Это, видимо, зависит от таланта. Если человек талантлив, и он все-таки решил пойти на употребление табуированной лексики, даже в таком случае он находит какую-то приемлемую форму. Но это уже сравнительный анализ. В целом же я считаю: раз есть такое табу, значит, так надо. В противном случае литература с нецензурной бранью должна продаваться там же, где порнуха и фаллоимитаторы и т. д. Это уже не общенациональная литература, а ее маргинальный фланг. Детей и подростков надо держать от него подальше.

Оксана, Московская область:

– Юрий Михайлович! Кого бы из современных молодых писателей вы бы назвали талантливым? Кого бы порекомендовали читать? А то заходишь в книжный, глаза разбегаются, а начинаешь читать – неинтересно…

– Надо сказать, талантливых молодых писателей достаточно много. Я просто здесь не хочу, что называется, переходить на личности, кого-то можно забыть – обидятся. В этой связи я бы рекомендовал следить за обзорами «Литературной газеты». Мы стараемся давать достаточно объективную картину, независимо от того, нравится нам, допустим, стилистическая направленность автора или не нравится.

Мария, Москва:

– Уважаемый Юрий Михайлович! В последние несколько лет создалось впечатление, что «ЛГ» стала уж слишком политизированной. А вот литературы как раз там немного осталось. Не хотели бы исправить ситуацию?

– Я уже сталкивался со случаями, когда люди, давно не читавшие «ЛГ», задают подобные вопросы. Как раз последние пять лет я и потратил на исправление вот этого перекоса, потому что когда я пришел в газету, она была действительно слишком политизированной. А сейчас у нас политика занимает в газете две полосы, а литература 6–7 полос. То есть даже по сравнению с советской «Литературной газетой» у нас литературы стало гораздо больше. Я уже не говорю о приложениях. Так что нет, Мария, наоборот, мы все время наращиваем именно культурологическую составляющую нашей газеты. Читайте нас почаще, тогда таких вопросов не будет.

Кирилл, Москва:

– Ходят слухи, что скоро «Литературку» продадут или вовсе закроют. Так ли это? Кроме того, говорят о том, что особняк в центре Москвы, где сейчас расположена газета, будет отдан коммерческим структурам. Если это случится, куда переедет Ваша газета?

– Такие слухи ходят постоянно. Это связано с тем, что газета не принадлежит сотрудникам, как, скажем, некоторые другие издания. В свое время газету сотрудники продали, причем продали очень неудачно – «Менатепу». Проку от этого никакого не получили, только одни убытки. Потом «ЛГ» оказалась в собственности московского правительства и АФК «Система», которые и сейчас являются нашими акционерами. И у акционеров могут, наверное, быть какие-то планы в отношении «Литературной газеты», но мне о них ничего не известно. Думается, я как главный редактор узнаю о них первым, потому что, естественно, смена собственника – это, как правило, и смена главного редактора. Что касается закрытия газеты, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. «Литературная газета», основанная Пушкиным и отметившая сто семьдесят шесть лет, – это такое же достояние российской культуры, как Третьяковская галерея, как Большой театр и т. д. Более того, в отличие от многих газет, которые кичатся своей самостоятельностью, а на самом деле сидят на игле дотации, мы являемся изданием на полной самоокупаемости. Мы не стоим нашим акционерам ни копейки. Мы живем за счет собственных доходов. Я получил газету с колоссальными долгами – по зарплате, по гонорарам, по налогам, и, слава богу, мы вышли из этого кризиса и вот уже четвертый год живем спокойно с нормальным постоянным приростом тиража. За это время наш тираж больше чем в три раза увеличился. Это уникальный случай. Конечно, я имею в виду качественную прессу. Так что в этой ситуации мне кажется, что у акционеров нет никаких резонов избавляться от весьма самодостаточной и престижной газеты.

Анастасия, Санкт-Петербург:

– Учусь на факультете журналистики и читаю много прессы. В том числе и «Литературную газету». Но всякий раз читать ее – нет сил. Потому как «Литературка» – это чтиво точно не для двадцатилетних и даже тридцатилетних. Многим интересным на мой взгляд событиям в вашем издании внимания не уделяется. Вопрос: что будет раньше – мне исполнится пятьдесят и тогда «Литературная газета» наконец-то станет источником интересной информации или же вы все-таки сделаете шаг в сторону молодой аудитории?

– По нашим исследованиям, примерно тридцать процентов читателей «Литературной газеты» – это люди моложе тридцати лет. По тем же данным, у нас очень приличное количество читателей-старшеклассников, которые с помощью «Литературной газеты» готовятся к поступлению в высшие учебные заведения. Ведь мы одно из немногих изданий, дающих объективную картину культурного процесса. Не ее флангов, как, скажем, «Знамя» – либералы, «Наш современник» – патриоты, а совокупную картину. Многие учителя пользуются нашими публикациями для подготовки уроков по современной литературе. Так что, если студентке журфака Анастасии не понятна «Литературная газета», кажется, что мы не о том пишем, видимо, она неправильно выбрала себе профессию, и еще не поздно ее поменять. Если бы уважаемая Анастасия была студенткой косметологического колледжа – такое отношение к «Литературной газете» выглядело бы вполне естественным. Но если ей, студентке журфака, не по силам «Литературная газета», это не наша проблема, это ее проблема.

Диев, Омск:

– Почему с девяносто первого года в «ЛГ» исчез юмор на шестнадцатой странице и почему «ЛГ» перестала публиковать «аналитику» по образованию в России?

– Вот опять случай, когда вопрос задается человеком, который «Литературную газету» не читает. У нас никогда не исчезал юмор, шестнадцатая полоса как была, так и есть. Другое дело, что к нынешнему юмору лично у меня, как у главного редактора, очень много вопросов. Все попытки как-то его осовременить наталкиваются на проблему новых авторов. Но у нас каждый номер шестнадцатая полоса – это юмор. Теперь по второй части вопроса. Мы постоянно печатаем материалы о системе образования, об учебниках, о школьной программе и т. д. Если исключить какие-то профильные издания («Литература в школе» и т. п.), то «Литературная газета» – больше всех из номера в номер публикует материалы по образованию в России. По нашим публикациям в свое время было принято решение о серьезном анализе учебников, в которых самым натуральным образом оболгана российская история. Совсем недавно в газете была дискуссия по проблеме уменьшения количества часов литературы и истории в школе. Мы об этом постоянно пишем. Еще раз я призываю дорогих читателей СМИ.Ru: вы все-таки сначала почитайте «ЛГ», а потом уж ее критикуйте!

Марина Ло Ре, Kaufbeuren:

– Уважаемый Юрий Михайлович! С удовольствием читаю «Литературную газету» – очень интересно наблюдать за тенденциями в литературе. Сфера моей духовной привязанности – искусство и поэзия. Недавно пыталась выслать вам в редакцию несколько стихотворений, но не уверена, что сообщения получены. Разрешите задать следующий вопрос: каким образом происходит отбор материалов (поэзии) для публикации в «Литературной газете»? Можно ли надеяться на ответ/рецензию присланных произведений? Заранее благодарю. Всего доброго!

– Мы все-таки отдаем предпочтение в первую очередь писателям, которые живут в России и вместе с нею переживают ее тяжелые годы. Хотя у нас публикуются и авторы, живущие сейчас за рубежом. Например, мы печатали стихи победителей пушкинского конкурса в Лондоне, на который съезжаются поэты со всего мира. Я даже был два раза членом редколлегии этого конкурса. Что же до стихов Марины, видимо, они не показались интересными сотрудникам отдела поэзии. До меня они не доходили. Если Марина не надеется на объективную оценку отдела литературы, пусть она их еще раз вышлет на мое имя, я как бывший поэт и кандидат наук, защитивший диссертацию, посвященную поэзии, их внимательно посмотрю.

Илья, Москва:

– Публикует ли «ЛГ» неизвестных авторов? Принимаются ли рукописи по электронной почте?

– Да, рукописи принимаются по электронной почте. И мы очень заинтересованы в публикации как раз неизвестных молодых авторов. Я не страдаю поколенческим шовинизмом. Есть некоторые главные редакторы, в поведении которых это присутствует: они видят только своих ровесников, с которыми вместе когда-то начинали. Я же, наоборот, считаю, надо давать возможность молодым писателям выходить на публику. Тем более что в настоящее время, к сожалению, все наши фонды, журналы, альманахи сориентированы на «чернушную» или истошно экспериментальную ветвь молодой литературы. Получилась абсолютно зеркальная ситуация. Во времена моей литературной молодости и зрелости, а я был секретарем по работе с молодыми писателями Союза писателей РСФСР с восемьдесят пятого по девяностый год, я помогал экспериментальному направлению. Тогда все это было внове, и им очень трудно было пробиться в издательства. Хорошо помню, как пробивал книгу Вишневского в издательстве «Современник». Ее не хотели печатать, потому что тогда это была какая-то новая форма: то ли короткие стихи, то ли хохмы. Так что экспериментаторам тогда надо было помогать, а у писателей традиционно-реалистического направления дела шли более-менее нормально. Им как раз давали больше премий, печатали и т. д. Но сейчас все с точностью до наоборот! Если ты фонтанируешь дерьмом, если у тебя постоянно какие-то эксцессы, наркотики, сексуальные перверсии, какой-то разорванный шизофренический стиль, тебе будут – книжки, премии, гранты, командировки за рубеж. Если же ты писатель с нормальным видением, с нормальным, классическим подходом, с ясной реалистической манерой, то тебе и сунуться некуда. Поэтому «Литературная газета» как раз помогает «ныне угнетенным». Сегодня в литературе угнетен здравый смысл. Вот мы стараемся теперь помочь здравому смыслу, хотя печатаем и писателей других направлений.

Марьян Беленький, Иерусалим:

– Достопочтеннейший Юрий Михайлович! Я – юморист, мои тексты исполняли Геннадий Хазанов, Клара Новикова и др. У меня сейчас авторские колонки и страницы в восьми странах, могу выслать портфолио. Я не раз посылал свои тексты в «Клуб 12 стульев» и ни разу не удостоился не то что публикации, но даже ответа. Считаете ли вы подобное положение нормальным?

– Я считаю, что это ненормальное положение. Особенно с учетом того, что у нас кризис юмора. И я, кстати, не исключаю, что этот кризис юмора во многом случился из-за того, что многие авторы-юмористы «Литературной газеты» в свое время уехали на постоянное место жительства за границу, в том числе и в Израиль. Несколько моих друзей-юмористов, товарищей литературной юности, живут там. Так что мы очень заинтересованы в подтягивании свежих юмористических сил. Поэтому к Марьяну у меня будет та же просьба, что и к «угнетенной» Марине – прислать свои работы на мое имя. Но здесь есть и еще один деликатный момент. Специфика «Литературной газеты» такова, что в ней работают не журналисты в чистом виде, а писатели, занимающиеся журналистикой. Они почти все члены Союза писателей, авторы книг и т. д. А писатели, к сожалению, очень часто склонны испытывать чувство ревности. Иногда бывают случаи, когда рукопись застревает. Ну, не нравится она, скажем, заведующему отделом – и все тут. Вот, например, в замечательном журнале «Новый мир» времен Твардовского была прекрасная проза и очень слабая поэзия. Почему? А потому что поэзией занимался лично Александр Трифонович. Естественно, ему с его высот все казалось плохо, хотя в те годы были очень крупные поэты, которые потом прославились. Присылайте ваши тексты, будем разбираться.