Текст книги "Гайдамаки"

Автор книги: Юрий Мушкетик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Глава шестая
НЕЖДАННАЯ ЛЮБОВЬ

– Мама, есть хочу, – дергал Явдоху за юбку мальчуган.

– Сейчас, пусть только Илько заснет. Беги погуляй немножко.

Но Илько спать не хотел. Он лежал с закрытыми глазами и, как только мать переставала качать зыбку, начинал плакать. Явдоха дергала за веревку и тихонько напевала колыбельную песенку:

Ой ну, люлі, коточок,

Не полохай діточок,

Мої дітки будуть спать,

А я буду колихать.

За песней не услыхала, как скрипнула дверь и в хату вбежала какая-то девушка.

– Добрый день, вы дома?

– Ой, как я испугалась! – вздрогнула от неожиданности Явдоха и взглянула на девушку.

Девушка была незнакомая. Явдоха очень мало знала медведовских людей, ещё не прошло и двух месяцев, как Семен привез её сюда. Да из них почти три недели она пролежала после родов. За ней ходила её соседка, баба Орышка.

– Как звать тебя? – Явдоха внимательнее поглядела на девушку и вдруг увидела, что та чем-то сильно взволнована. – Что с тобой? – забеспокоилась она.

Сердце сжалось в предчувствии чего-то недоброго. С того времени, как в село вступили конфедераты, Явдоха жила в постоянной тревоге. «А что, если выдаст кто-нибудь? Разве они поглядят на детей?»

Девушка решилась и заговорила быстро-быстро, сбиваясь и оглядываясь на окно:

– Галей звать меня. Беда, тётушка. Конфедераты в лес идут. Туда, в Дубину, где гайдамаки. Мне только что Иван Загнийный сказал, писаря сын. Он знает. Я бы сама побежала – Иван не отпускает от себя. Я ему сейчас сказала: мол, зайду воды напиться. Вот он на тын взобрался. Скажите кому-нибудь, тетушка, пускай туда бежит. Жолнеры плотиной Писарской проедут. Ещё тропинка есть через болото. Только далеко она, за монастырем Николаевским. Челном нужно добираться, – Галя пошла к дверям.

– Челном куда? – бросилась Явдоха.

– До сенокоса. С берега видно его, стогн по нему виднеются. А там дорожка, прямо к дуплистому дубу, немного обгоревшему. Он очень приметный – большой такой, и ветви в одну сторону растут. Оттуда две тропки бегут: одна прямо, другая налево, как будто назад поворачивает. Вот по ней и надо идти. Тропинка та к лагерю протоптана, на ней где-то дозор гайдамацкий должен встретить.

Последние слова Галя говорила уже в сенях. Она задержалась в наружных дверях, вытерла концом платка губы и сказала: «Спасибо, тетушка, за воду». Пошла к перелазу. Там, поставив ногу на плетень и обмахивая сапоги камышовой метелкой, стоял Иван Загнийный. Он с подозрением глянул на Галю и взял её за руку.

– Долго ты воду пила! Кто тут живет?

– Тётушка одна, вдова. Муж её позапрошлый год умер.

Когда Явдоха осталась одна, её охватило отчаяние. К кому побежать? Кому довериться? А медлить нельзя ни минуты. Не раздумывая дольше, Явдоха выхватила из колыбельки Илька, который захлебывался от плача, и выскочила из хаты. Наказав детям не выходить со двора, перешла улицу и по тропинке направилась в огород. Как только хата скрылась за подсолнухами, Явдоха переложила ребенка на правую руку и бегом бросилась по стерне. Листья подсолнухов больно хлестали её по лицу, цеплялись за одежду, словно пытаясь преградить ей дорогу; сжатая стерня колола босые ноги, но Явдоха только крепче прижимала ребенка к груди и, прикрывая его левой рукой, быстро бежала к речке. Наконец огороды остались позади. Явдоха сбежала с горы и остановилась посреди покосов, разыскивая глазами лодку. Под ногами прогибался подлизанный водой плав.[68]68
  Плав – небольшой островок, образовавшийся из камыша и других растений.


[Закрыть] В это время сзади раздался окрик. Явдоха скорее почувствовала, чем поняла, что звали её. Женщину охватило отчаяние. Она кинулась к воде и вдруг увидела под кустом ивняка два челна. Вскочила в один, положив Илька на охапку свежескошенной осоки, оттолкнула сначала этот, затем другой челн. Челны пошли рядом. Схватив весло, Явдоха изо всей силы уперлась им о борт пустого челна и толкнула его. Челн зачерпнул воды, качнулся, зачерпнул ещё и медленно скрылся под водой. Явдоха исступленно гребла веслом. А на берегу, выкрикивая угрозы, приказывая повернуть назад, бесновались двое людей. Не найдя лодки, один из них разделся и полез в воду, пытаясь отыскать затопленный челн. Явдоха уже не видела этого. Она доплыла до другого берега, схватила ребенка на руки и бегом бросилась через сенокос. Перед нею в траве чернели две старые колеи и тропка между ними. Они вели в лес. В голове Явдохи билась одна мысль: скорее, скорее достичь гайдамацкого лагеря. Вспугнутой птицей колотилось сердце, грудь словно что-то распирало изнутри. Вот и дуб. И вдруг Явдоха почувствовала – бежать дальше не может. Подламывались ноги, руки стали тяжелыми, будто одеревеневшими. Она пошла шагом. И снова всплыла страшная мысль: «Жолнеры, видно, уже где-то около лагеря. Добежать раньше их! Если бы не ребенок…» Она взглянула на Илька. Мальчик, накричавшись, сладко спал. И вдруг взгляд Явдохи упал на дуб, мимо которого она проходила. В старом дереве чернело дупло. Женщина пощупала рукой – дупло было мелкое, рука не углублялась в него и до локтя. «Я сразу же сюда вернусь. Тут никто не увидит». Она осторожно подняла сына и положила в дупло.

Теперь бежать стало намного легче. Небольшая тропинка то совсем пряталась среди кустов, то пролегала по корням деревьев, то сворачивала куда-то в сторону. Иногда тропка совсем терялась. Тогда Явдохе казалось, что она бежит не туда. И вдруг из-за дерева ей навстречу метнулся грозный окрик: «Стой!»

На стежке стояло двое гайдамаков. Увидев женщину, они удивленно переглянулись.

– Куда ты бежишь?

Почти после каждого слова переводя дыхание, Явдоха рассказала всё. Дозорцы вскинули на плечи ружья.

– Мигом к лагерю! – крикнул один из них.

– Ребенок у меня там, в дупле остался.

Один гайдамак побежал к табору, а другой пошел с Явдохой. Шли долго, Явдоха не думала, что пробежала столько. Почти около самого дуба их догнали ещё несколько человек. Среди них Явдоха узнала Оксану, которая несколько раз заходила к ней раньше. Они вдвоем подошли к дубу. Явдоха протянула в дупло руки и вдруг отшатнулась назад.

– Нету!

Оксана бросилась к дереву, вышарила всё дупло и тоже испуганно оглянулась на гайдамаков. Они стояли онемев. Вдруг один, в синей с подрезанными полями черкеске, сделал несколько шагов вперед, нагнулся. Медленно выпрямился, подошел к остальным. В протянутой руке гайдамака была новенькая конфедератка.

– Они… Сыночек мой, убили его!.. – закричала не своим голосом Явдоха и повалилась на усеянную желудями землю.

На бугорке, неподалеку от опушки, под густым кустом орешника двое дозорцев играли в карты.

– Ох, и припекает! – тасуя колоду, сказал один из них. – Пойду хоть шапку намочу.

Он поднялся, потянулся так, что затрещала под руками сорочка, и направился к копанке, сверкавшей в нескольких саженях. Вышел за куст и вдруг присел на траву.

– Нечипор, шляхта!

– Где?

– Уже посреди болота, ракитник минуют.

Второй дозорный, пригнувшись, добежал до куста и присел рядом. Отсюда всё болото было видно как на ладони. Узкой стежкой, с длинными дубинками в руках, похожие на аистов, двигались вперед какие-то люди.

– Откуда ты знаешь, что это шляхта?

– Черт бы дятла узнал, когда бы не длинный нос. Видишь, как дубинками размахивают. Сразу видно – не наши люди. Да и откуда там нашим взяться? Кто-то указал им дорогу.

Оба дозорных с ужасом поняли, что прозевали врага и что теперь не успеют привести сюда гайдамаков прежде, чем конфедераты выйдут из болота на сухое место и развернутся в лесу.

– Беги в лагерь, – прошептал Нечипор.

– А ты?

– Беги, говорю тебе. За меня не бойся… Наши пускай отходят, только не на Смолянку, не то эти успеют перерезать им дорогу.

Нечипор остался один. Он размышлял недолго. Подгреб под куст принявшую траву и случайно обломанные ветки и пошел назад. Узенькая тропинка тянулась между кустами ещё саженей сто. С обеих сторон рыжели страшные топи и блестели не менее опасные «окна», поросшие кувшинками и осокой. На опушке Нечипор стал за куст и вынул саблю. Над головой, перепрыгивая с ветки на ветку, попискивала синица. Она то отлетала в лес, то снова поворачивала назад, садилась на молоденькую ольху, нагибала вниз неподвижную головку, словно приглашая идти за нею.

«Гнездо где-то поблизости, вот она и уводит в сторону», – подумал Нечипор. Так он стоял ещё долго. Но вот впереди что-то зашипело, плеснулось, и Нечипор увидел сквозь ветви конфедерата. Тот внимательно глядел себе под ноги, ощупывая дубинкой каждую кочку. Ещё несколько осторожных шагов – и конфедерат поравнялся с кустом. Миг – сверкнула сабля, конфедерат выпустил дубинку и без стона свалился на тропку. Нечипор толкнул его в трясину и перешел дальше, за соседний куст. На этот раз шел не конфедерат, а чернобородый, похожий на цыгана человек, очевидно проводник. Этот после удара сам упал в студенистое болото, и оно под тяжестью его тела забулькало, зашипело. Нечипор снова пробежал по тропинке и встал за кустом. Третий, четвертый, пятый конфедераты без крика попадали под ударами Нечипоровой сабли. Время летело. Нечипор знал, товарищ уже добежал до лагеря. Но он знал и другое – ещё два-три куста, а дальше – бугорок, на котором они только что играли в карты. Там уже не спрячешься. А впрочем, пусть и так! Всё же ещё несколько шляхтичей сложат головы!

После двенадцатого удара Нечипор почувствовал, как заболела в локте рука, будто ее кто-то повернул назад. Он уже не мог поднять саблю. А из-за соседнего куста уже показалась остроносая, лисья рожа конфедератского поручика. Теперь было всё равно. Гайдамаки предупреждены, а выстрел им покажет, где сейчас конфедераты. Нечипор выступил из-за куста и, приставив к груди поручика пистолет, спустил курок. Грянул выстрел.

Таран вёл свой отряд на запад, через лесную чащу. Он понимал – это единственный путь, которым можно выйти из ловушки. Надо было выбраться из лесу, пересечь Чумацкий шлях и выйти к Холодному яру. Ржали кони, путаясь в кустарнике, цеплялись за деревья возы – иногда их не могли вырвать и оставляли на месте, – перекликались гайдамаки, прокладывая топорами путь коням через заросли. Оксана и ещё один гайдамак вели под руки Явдоху. Она стонала, порывалась назад, туда, к дубу, в дупле которого оставила сына. Но Оксана и гайдамак крепко держали её. Когда дошли до самой трудной части пути – нужно было перейти болото, справа, далеко позади, послышался выстрел. Таран прислушался: больше выстрелов не было. «Значит, это стрелял Нечипор, – подумал он, – конфедераты ещё не вошли в лес». Когда подошли к болоту, сотник приказал рубить кустарник и мостить запруду. Гать росла быстро, все работали споро. Но у противоположного берега болото оказалось очень глубоким. Туда столкнули все возы, рубили и бросали деревья, лозу. Работа пошла ещё быстрее, когда позади зазвучали редкие выстрелы. Это начал перестрелку оставленный Тараном заслон.

– Быстрее, быстрее! – торопил Таран, поглядывая в ту сторону, откуда долетала стрельба.

– Уже не тонет, можно идти! – крикнул кто-то с запруды.

Таран поднял вверх обе руки с пистолетами и одновременно спустил курки. То был знак, по которому должен был отходить заслон. Он же должен был и разрушить запруду.

Миновали болото, шли ещё с полчаса. Лес чем дальше, тем становился всё реже, переходил в кустарник и внезапно оборвался совсем. Таран подал знак остановиться и вышел на шлях. С ним было трое гайдамаков. Осматривались недолго. Таран уже хотел звать остальных, как вдруг откуда-то сбоку послышался топот. Не сговариваясь, все четверо зашли в кусты, присели там, следя глазами за дорогой, терявшейся между холмами.

– Едут, – над самым ухом сотника прошептал один из гайдамаков.

Из долины поднимались всадники. Всадники покачивались в седлах, и от этого казалось, будто они вылезали из ямы, поднимаясь всё выше и выше.

– Раз, два, три, – считал Таран ряды. – Сколько их!

У сотника похолодело в груди. Значит, с этой стороны конфедераты тоже выставили засаду.

«Что делать?.. На что решиться? Быстрее, быстрее, – торопил он себя. – Ведь сзади тоже подходят конфедераты».

И в это мгновение гайдамак, лежавший рядом, вскочил на ноги, подбросил вверх шапку, закричал не своим голосом:

– Наши, атаман Неживой едет!

Любовь чаще всего приходит, когда о ней меньше всего думают. И как мог думать о любви Василий Озеров! Да ещё сейчас. А она постучала в его сердце неожиданно и сильно. Это была его первая, несколько запоздалая любовь, пылкая, страстная до боли и сладкого замирания сердца. Встреча с «нею» произошла у атамана Неживого, и девушку видел Василь не больше десяти минут. О ней он только и узнал, что зовут её Галей, что она сирота, бывшая горничная панов Калиновских и живет сейчас у деда с очень странным именем, псаря или доезжачего, который принял её к себе за дочку. Больше ничего не знал о ней Василь, а расспрашивать у людей стеснялся.

Как мальчик, ходил он мимо хозяйственного двора, а зайти в хату, где жила девушка, не отваживался. Раза два видел её названого отца, а случай свел его совсем близко с ним. Как-то под вечер, возвращаясь от Неживого, он догнал старика. Тот шел с реки, Василь предложил помочь поднести сети. Старик охотно согласился, потом пригласил солдата порыбачить вместе. На другой день они, нацепив на шеи торбы, уже таскали по речке бредень – Василь где глубже, а дед у берега, разговаривая как давние знакомые. Василь оказался ретивым рыболовом. Он понравился старику своей понятливостью, умением не перебивать других, сам порассказал много такого, что дед Студораки слушал с охотой. С того дня Василь стал часто бывать у деда. Галя сразу заприметила, что Озеров приходит не только ради деда, но виду не подала. Ей было приятно шутить с Василем, вгонять его в краску, заставлять опускать глаза.

Василь искал встречи с Галей, а оставаясь с ней наедине, не находил слов, быстро прощался и уходил прочь. Лишь один раз они почти полдня пробыли вдвоем – плавали на лодке далеко за Николаевский монастырь. Галя была особенно весела, она беспрестанно смеялась, брызгала водой и раскачивала лодку, а один раз, отнимая у Василя весла, поскользнулась и упала ему на колени. Галина щека очутилась около самых губ Василя, её глаза, как показалось солдату, блестели задорно и вызывающе. Вспоминая впоследствии этот случай, Василь думал, что, если бы он поцеловал её тогда, она бы не рассердилась.

…На село опускался тихий июньский вечер. Галя сидела на траве и большим зазубренным ножом чистила рыбу. Василь примостился на завалинке напротив неё, смотрел на её ловкие движения и, как всегда, молчал. Галя умышленно высоко подняла рыбину, изо всех сил скребла ножом, отчего рыбья чешуя падала Озерову на колени. Девушка подняла рыбину ещё выше, и несколько чешуек упало Василю на щеку. Он снял их, вздохнул и, ничего не сказав, вытащил кисет. Галя тоже деланно вздохнула и, отбросив локтем за плечи косу, подняла глаза. Вдруг тихий стон вырвался из её груди. Василь испуганно кинулся, думая, что девушка порезала руку. А Галя стояла на коленях против него, опустив вниз облепленные чешуей руки, и испуганно смотрела на кисет.

– Где ты его взял? – чуть слышно спросила она.

Василь удивленно глянул на неё, потом на кисет.

– Это мой кисет… Я его вышивала.

И тут Василь понял всё. Так вот кого выручил он тогда! Жениха Гали.

– Не бойся, жив он.

– Жив? – И Галины глаза вспыхнули радостными искорками. – Когда ты его видел?

– Не так давно. А кисет он мне сам подарил. Возьми, отдашь ему снова.

Василь положил на завалинку кисет и широким шагом пошел со двора. Слышал, как звала его Галя, но не оглянулся. Какая-то незнакомая, неведомая доныне горечь переполнила сердце. Он сам не знал, на кого и за что ему обижаться, не понимал, для чего оставил кисет. Одно чувствовал – вернуться назад он не может.

С тех пор как дед Мусий поселился в лесу, он редко когда наведывался в село. Путь к нему лежал не близкий, да и нечего было ходить туда. Только когда в Медведовку вступили гайдамаки, дед выбрался с лесного хутора и даже заночевал в местечке.

Всё своё свободное время старик отдавал теперь пасеке. Была она у него невелика – всего шесть колод, но работы хватало. Никто не нарушал спокойствия старика, и жили они с бабой Мотрей мирно и тихо. Так мечтал он свой век доживать. Да неожиданно это спокойствие было нарушено. Началось всё с того, что однажды к ним зашли напиться двое каких-то людей. На вопрос старика: «Кто вы такие?» – незнакомцы назвались гайдамаками. Через два дня они появились снова, уже не вдвоем, а вчетвером, и попросили есть. Баба Мотря насобирала огурцов, налила борща, вынесла из чулана завернутый в полотно кусок желтого сала, а дед Мусий угостил чаркой и свежим медом. Гайдамаки благодарили за обед, хвалили борщ и говорили о всяких незначительных вещах. О себе же не рассказывали ничего. Когда старик спросил, почему они тут и где сейчас Неживой, гайдамаки ответили, что они не из отряда Неживого и стоят в лесу особо. В том, что они стоят где-то поблизости, дед Мусий скоро убедился сам: посещения гайдамаками его жилища стали очень частыми. Иногда они доходили только до колодца, но чаще заходили в хату.

А вокруг, и в Медведовке и в соседних селах, ширились слухи, что где-то в волости бродит ватага грабителей. У одного грабители выкрали из чулана одежду, у другого вывели корову и в сапогах перевели через болото, третьего остановили в лесу и забрали коня. Таких случаев становилось всё больше и больше. Люди перестали ездить в лес, боялись на ночь бросать незапертой скотину. Неживой послал в лес несколько небольших отрядов, но они вернулись, никого не обнаружив.

Хотя деда пока никто не трогал, но и он всполошился. Ульи на ночь вносил в омшаник; ложась спать, в головах оставлял топор. Особенно напугал его случай, когда он возле колодца среди гайдамаков из этого неведомого лесного отряда узнал двух своих односельчан.

– Это они злодействуют, – сказал он бабе. – Соберутся, пограбят – и снова по домам. Потому и не видно их по нескольку дней.

– Горюшко! – всплеснула руками баба Мотря. – Они ж и нас когда-нибудь оберут. Надо рассказать в селе.

Дед Мусий задумался.

– Взять у нас нечего. Разве что коня. Отведу я его к кому-нибудь в местечко, а в субботу – на ярмарку. Для чего он нам? Купим по осени на эти деньги корову, хоть с молоком будем на зиму. А сказать бы следовало, только как же ты скажешь? Чем докажешь, что именно они грабят? Гайдамаки – и баста. На горячем их поймать нужно. Скажешь, а они, матери его ковинька, придут ночью и кишки повыпускают.

– Правда твоя, посидим лучше тихо.

– Нет. Я всё-таки их подстерегу.

В субботу с утра дед Мусий продал коня. Возвратившись с ярмарки, бросил на скамью свиту и шапку и, распутывая завязки на постолах, сказал:

– Сегодня они придут к нам за деньгами.

– Кто, гайдамаки эти? – переполошилась баба. – Что ты, мы же их всегда как гостей в своей хате принимали. Будто смирные такие хлопцы.

– Бойся не того пса, что лает, а того, что ластится. Возле пруда только что встретил двоих, прикурить просили. Один, черный тот, спрашивал, сколько я за коня взял. Видать, кто-то из них был на ярмарке.

Дед и баба в страхе ждали вечера. Когда начало смеркаться, дед вынес из чулана старое ружье и осмотрел его. Пуль не было, ружье пришлось зарядить волчьей дробью. Баба принесла из сарая железный шкворень и положила на печь.

– Деньги в ступе будут. Мы в сенях спрячемся. Входную дверь запрем, а внутреннюю завяжем, – сказал дед.

Но баба не захотела идти в сени и полезла на печь. На дворе совсем стемнело. Взошел месяц, поднялся над деревьями, заглянул в хату. Баба притаилась в углу печи, прислушиваясь к каждому шороху. На дворе было тихо, только над хатой тревожно шумела ольха. «Может, никого и не будет», – подумала баба, устраиваясь поудобнее на печке. И вдруг за окном послышался шорох. Посыпались стекла, и в окно просунулась голова в шапке.

– Клади деньги! – послышался глухой голос.

Мотря молчала.

– Клади деньги! – прозвучало громче.

Треснула рама, и в хату вскочил один из грабителей. Держа наготове пистолет, он торопливо оглядел хату и прыгнул на лежанку. Только наклонился, чтобы заглянуть за трубу, как баба, схватившись левой рукой за пистолет, правой ударила вора шкворнем. Она метила в голову, но промахнулась, и удар пришелся по плечу. Грабитель вскрикнул, дернул руку и невольно нажал курок. Сухо треснул выстрел. Грабитель ошалело дергал к себе уже ненужный ему пистолет, а баба тем временем била его. Сильно замахнуться было нельзя – мешал потолок, однако удары были чувствительные. Грабитель завизжал. Услышав выстрел и крик, дед Мусий развязал дверь, открыл её и выстрелил в тот миг, когда второй грабитель как раз влезал в окно. Заряд дроби попал ему прямо в горло. Грабитель с хрипом повалился за окно. Дед закрыл дверь и дрожащими руками на ощупь стал набивать ружье. Между тем первый грабитель, выпустив пистолет, вылез в окно и бросился догонять своих товарищей, которые, подхватив убитого, бежали за ворота. Дед Мусий успел открыть дверь и послать им вдогонку ещё один заряд волчьей дроби. Но уже не видел, удалось попасть или нет.

На колокольне громко звонили колокола. Не торжественно, по-праздничному, хоть и было воскресенье, а однотонно, тревожно, созывая людей на сход.

– Что такое снова случилось? – перегибаясь через тыны, спрашивали друг у друга соседи и спешили к церкви.

Вскоре церковная площадь была переполнена. Тогда на паперть вышли Неживой, дед Мусий и баба Мотря. Дед держал в руках ружье, баба – шкворень; они поклонились во все стороны, и дед шагнул на край паперти.

– Миряне, люди добрые! Страшный случай приключился с нами этой ночью.

И он рассказал про нападение грабителей на их жилище. Не успел дед закончить, как толпа загудела, крестьяне замахали сотнями кулаков.

– Покарать, покарать! Ты знаешь их? – крикнул кто-то впереди.

Дед Мусий обвел взглядом толпу и указал пальцем поверх потертых мохнатых и вылинявших шапок.

– Вон те двое. Пилип Явтухов да Иван Загнийный. А ещё Шаковенко и Клещ.

Все, подчиняясь стремительному взмаху дедовой руки, повернули головы. Шляхом от управы шла толпа молодежи. Между ними в окружении девчат шагали Иван Загнийный и Пилип. Одетые в дорогие розмариновые жупаны, красные шаровары, сдвинув набекрень смушковые шапки, они перебивали друг друга, рассказывая что-то очень веселое. Девчата громко смеялись. Этот смех словно подтолкнул толпу. Несколько человек выбежали вперед и схватили Загнийного и Пилипа за руки. Неживой видел, как на том месте образовался водоворот из людских тел, глухо застучали кулаки и палки. Раздался дикий визг, на миг люди расступились, и атаман увидел, как под ударами спадает с Загнийного одежда.

– Так его!

– Это тот ученый. Вон дуки на кого детей учат, – слышались отовсюду возгласы.

Откуда-то взялся топор, поплыл над головами туда, где били грабителей. Видя, что тут ничего поделать нельзя, Неживой выхватил пистолет. Выстрел вверх как бы парализовал всех.

– Громада, остановитесь! – выкрикнул сильным голосом Семен. – Мы не звери. Судом будем судить этих ворюг. Злодеяние их страшное и всем очевидное. Тем паче, что они называют себя гайдамаками. Нет, не гайдамаки они! Мы, гайдамаки, не грабим честных людей, а защищаем их.

Толпа как завороженная слушала атамана.

– Хлопцы, отведите воров к управе, – подозвал Неживой нескольких гайдамаков. – А мы, панове громада, давайте выберем судей, которые решат дело и помогут вывести на чистую воду остальных.

Громада выбрала в суд пять человек: Неживого, деда Мусия и ещё трёх жителей местечка.

Для Романа встреча с Василем Озеровым была до того неожиданной, что в первые минуты он даже забыл поздороваться. Роман приехал в Медведовку два дня тому назад. Зализняк послал его с приказом Неживому остаться в местечке и, действуя по своему усмотрению, ждать, пока он не позовет его. После первых вопросов и ответов Роман предложил Озерову пойти в корчму. Тот согласился. Но когда они дошли до корчмы, Роман вспомнил, что вчера отдал все деньги какой-то старушке, и остановился. Долго рылся в карманах, а вытряхнул всего лишь семак.[69]69
  Семак – семь копеек.


[Закрыть]

– Больше ничего нет, – смущенно улыбнулся он.

– У меня тоже, – признался Василь. – Ничего, как-нибудь в другой раз выпьем.

Они тут же на улице ещё поговорили немного, и Василь протянул руку.

– Меня ждут. Поговорим в другой раз, – и он отвел в сторону неспокойные глаза.

Роману всё время казалось, будто Василь чем-то расстроен. С первых же слов он заговорил как-то равнодушно, сдержанно, пригасив этим радость встречи.

«Видно, у него какое-то горе. Или заболел, да не хочет признаваться», – подумал Роман.

А Василь шагал широкой улицей, что вела к плотине. На душе было неприятно и тяжело, к этому примешивалось ощущение обиды и гнева. Он был недоволен и собой и Романом. Себя бранил за эту встречу. А Романа – сам не знал за что. Понимал, как это глупо, но превозмочь себя не мог. «Что в этом Романе хорошего? Разговорчивый чрезмерно. До работы же такие всегда нерасторопны. Чего принесло его?» Поймав себя на такой мысли, Василь рассердился ещё больше. «А в конце концов почему я должен радоваться? – подумал он. – Чем он лучше меня, и разве я не имею права на счастье?»

– Ты когда едешь назад? – спросил Романа Неживой.

– Завтра или послезавтра. Спешить некуда! Или, может, ты хочешь что-то спешное передать?

Неживой, думая о чём-то своем, не ответил. За последние дни он осунулся, побледнел, даже почернел. Роман это заметил в первый же день по приезде. А теперь, присмотревшись повнимательнее, увидел на висках Неживого несколько седых волосков.

Не желая отрывать атамана от его мыслей, Роман поднялся. И тут Семен, взглянув на него, остановил:

– Уже идешь? Куда так быстро?

– Домой.

– Съезди в крепость и отдай сотнику деньги, пусть спрячет.

Неживой вытащил из ящика незавязанный мешок, на дне которого позвякивали червонцы, и протянул Роману. Тот взвесил мешок на руке и, покрутив его, сунул под локоть.

– Хватило бы на месяц погулять, – причмокнув губами, он вышел из комнаты.

На крыльце Роман встретил Хрена и ещё двух незнакомых гайдамаков.

– Здорово! – Хрен так хлопнул Романа по плечу, что тот присел чуть не до помоста. – Табачок есть?

Роман положил мешок на крыльцо и вытащил пригоршню табаку.

– Когда же у тебя будет свой? Когда бы мы с тобой ни встретились, всегда просишь закурить.

– Когда? Тогда, когда свиньи в стаде пойдут, – засмеялся громко Хрен.

– Вот, вот! Тоже мне запорожец!

– На Сечи табак не садят.

Роман уже хотел идти, как из-за тына до них долетел голос:

– Хлопцы, не знаете, что это горит?

Вместе кинулись за хату. Над лесом стлался густой седой дым.

– Сенокос кто-то поджег, – присмотревшись, сказал Роман. – Останется кое-кто без сена.

В это время во двор заходил Василь Озеров. Он видел, как при его появлении от крыльца, на котором лежал серый крапивный мешок, воровато оглядываясь, метнулся низенький, с маленьким приплюснутым носом человечек и исчез за хлевом. Василь удивленно посмотрел ему вслед и уже хотел окриком остановить человечка, как из-за плетня до него долетел отрывок разговора. Среди других голосов он услышал звонкий голос Романа.

Все эти несколько дней Василь избегал встречи с Романом, не захотел он видеть его и на этот раз, а повернулся и пошел на улицу.

…Вечером, когда Роман собирался идти гулять, его позвали к атаману. Неживой ждал Романа на скамье под черешней. Он, как показалось Роману, посмотрел холодно и, пригласив сесть, подвинулся на край скамьи. Роман почувствовал – атаман хочет вести важный разговор, но не знает, с чего начать, и сам помог Неживому.

– Что-то случилось? Я по тебе вижу. Сразу говори.

Семен поднялся и, взглянув Роману в лицо, резко спросил:

– Будто не знаешь? Не прикидывайся, Роман. Из гайдамаков я тебя первого узнал, побратимом считал. Не ждал от тебя такого.

Роман не знал за собой никакой вины, но от атамановых слов его обдало морозом.

– Не ведаю ничего. О чём ты?

– В мешке было триста червонцев. А отдал ты сколько? Двести сорок.

– Ты что? – Роман невольно посмотрел на Семена, не шутит ли тот. Но лицо атамана было суровое и холодное. Да и не до шуток было ему сейчас, это Роман видел.

– Сотник считал при свидетелях, а отдавал я их тебе сам. У кого крадешь, у своих?

– Да не брал я! – закричал Роман. – Понимаешь, не брал. – Он схватил Семена за руку и изо всех сил сжал её. – Когда-то такое могло случиться и со мной. А сейчас – ни за что. Ты веришь мне? – Взглянул в глаза и с ужасом увидел – Неживой не верит.

Освободив свою руку, Семен спрятал её за спину, вздохнул и тихо, не со злостью, а с болью сказал:

– Не ждал я такого. Езжай, никто не тронет тебя. Эх, ты!.. – атаман поднялся и пошел в хату.

– Семен! – хрипло простонал Роман.

Он хотел бежать за Неживым, убедить его, умолять, чтобы поверил, только что-то сдержало его. Обида или гнев? А может, и всё вместе?

Гулять не пошел. Вернулся домой, тихонько перелез в сад и лег под кустами. Где-то за лугом пели девчата. Звонкая, задорная песня беспокойной молодости плыла над селом. Роман не слышал её. Тупо глядел в землю, обрывал цветы-сережки. А потом вдруг прислушался и, вспомнив всё, в отчаянии закрыл уши. Он не мог дальше слушать песню. Она напоминала, что где-то рядом есть счастливые люди и им нет никакого дела до Романова горя.

«Куда же девались те деньги?» – словно пробуждаясь, вдруг подумал Роман. Неужели никто не поверит, что он не брал их? А Хрен?

Роман вскочил на ноги и перепрыгнул через тын на улицу.

Хрен жил у Сечния, родича Зализняка, недалеко от Тясмина. Запорожец был во дворе. Склонившись над мельничным жерновом, что лежал у сарая, он и еще двое гайдамаков обтачивали пули. Увидев Романа и не желая вести разговор при гайдамаках, Хрен поспешил навстречу и остановил его посреди двора, не дав Роману вымолвить и слова.

– Знаю, зачем пришел. Да слушать не стану. Когда-то дурень был, поверил тебе на Сечи. Ты и тогда деньги стащил. Иди отсюда!

Низко склонив голову, Роман вышел за ворота. Весь следующий день он не появлялся на улице. Никогда не думал раньше, что придется стыдиться людей, избегать их взглядов. Роман знал: один человек поверил бы ему – Максим. Взглянул бы в глаза, сжал за плечо – и отпустил бы. «Невиновен ты», – сказал бы. Насквозь видит человеческую душу Максим, хорошо знает своих друзей. Но он далеко.

Вечером после захода солнца Роман шел берегом к панскому имению. Ещё издали увидел Галю. Она стояла на пороге, сеяла через сито муку. Роман обошел ограду и из-за хлева вышел в конец хозяйственного двора, где стояли дома для дворовых. В одном из них жил дед Студораки с Галей. Гали уже не было видно во дворе, а около хаты дед Студораки что-то тесал топором.