Текст книги "Грустная история со счастливым концом"

Автор книги: Юрий Герт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой Женя Горожанкин проводит вполне научный эксперимент

Эти события произошли на другой день после того, как Таня Ларионова сделалась гордостью школы №13. Но прежде мы должны, пусть в самых общих чертах, рассказать как встретили Таню в 9 «Б», то есть в ее родном класс после торжественной линейки.

Вообще говоря, ничего особенного там не произошло. Такого, например, чтобы Таню внесли в класс на руках или чтобы кто-нибудь разбрасывал перед нею цветы, пока она шла по коридору. Ничего такого, повторяем, в 9 «Б» не случилось. Это, вероятно, могло случиться в каком-нибудь другом классе, но в 9 «Б» рос народ, склонный к холодной иронии, склонный к сарказму, склонный, как утверждала преподавательница биологии, к проявлению отрицательны эмоций. Правда, что касается Тани, дело ограничилось добродушным юмором. Витька Шестопалов, скажем, объявил, что немедленно садится за «Мои встречи с Татьяной Ларионовой», а кто-то предложил, чтобы Маша Лагутина, как самая близкая Танина подруга, сочинила ее биографию, а кто-то еще – чтобы Танину парту в качестве исторического экспоната передали в дар в областной музей. Все это были довольно безобидные шутки, так, дружеское подтрунивание, не больше. Все знали, что Таня – свой человек, и всем было, в общем-то, приятно, что в газете написали именно о ней, а не о ком-нибудь еще... Но зато Маша Лагутина вдруг обиделась. Она заявила, что шутки тут неуместны, Ларионова вполне могла погибнуть, вполне могла остаться без руки или без ноги, поэтому тут ровно ничего смешного нет. И когда она так заявила, вдруг разгорелся спор: заговорили разом все тридцать учеников 9«Б», и заговорили так, что не осталось и помина от охлажденной иронии, а тем более от сарказма, особенно удручавшего преподавательницу биологии. При этом одни говорили, что Танин поступок – это подвиг, она рисковала жизнью, а другие – что нет, это еще не подвиг, настоящий подвиг – это когда жертвуют собой, когда погибают или в самом дело остаются без рук или без ног. И тут поднялся такой галдеж, от которого проснулся даже Боря Монастырский им своей задней парте.

Боря Монастырский был такой толстый мальчик, что его за это знала и уважала вся школа. Он с утра неизвестно каким образом втискивался в свою парту и дремал там до конца уроков, никому не мешая. Он был очень спокойный, очень независимый человек, ему было все равно, что о нем думают, и, может поэтому каждый стремился узнать, что по тому или другому поводу думает сам Боря Монастырский. И хотя чаще всего он выражал свое мнение только одним словом: «бодяга», это лишь укрепляло его авторитет. Борю Монастырского считали философом, и многие подозревали, что он не просто дремлет, а про себя открывает какой-нибудь новый закон природы; во всяком случае, никто бы не удивился, если бы такой закон Боря открыл.

Так вот, когда поднялся ужасный гам и галдеж, вдруг Боря Монастырский проснулся, и тогда все затихли, ожидая, что он скажет. Боря шумно вздохнул, почмокал толстыми губами и выдал – не одно, хотя и любимое слово, а сразу несколько:

– Ну, – сказал он, – чего вы вяжетесь?.. Ну, повезло человеку, ну, остались у Таньки руки-ноги, так что вам – жалко?..

И всем сделалось как-то неловко перед Таней. Ребята замолкли и оборвали никчемный спор. И даже Рита Гончарова, которая особенно горячо доказывала, что Тане до настоящего подвига еще далеко, даже она была вынуждена замолкнуть, и, пожалуй, именно в этом заключалось для Тани в тот день наивысшее торжество.

Потому что мало того, что Рита Гончарова была самой красивой девчонкой в классе, и ее постоянно выбирали в «королевы» на школьных вечерах и балах, и мало того, что в сценах из «Горя от ума», где Таня играла горничную Лизу, Рите досталась роль Софьи – мало всего этого. После уже упоминавшейся нами злополучной ссоры в раздевалке Рита Гончарова необычайно заинтересовалась принципами машины Тьюринга, и Женя объяснял ей эти принципы на переменах, а иногда и после уроков, провожая Риту домой.

И вот теперь, когда Рита замолкла, Таня заметила в ее горячих черных глазах такую горячую черную зависть, что только ради этого стоило пожертвовать собственной рукой или ногой.

Что же до Жени Горожанкина, то весь день он молчал и сторонился Тани, а по пути домой оставил Риту в одиночестве, хотя она и настаивала, чтобы он ей напомнил некоторые принципы машины Тьюринга, в частности двоичную систему счета, которую она успела позабыть за лето. Но Женя пообещал ей принести популярный учебник по кибернетике, а сам торопливо зашагал к вокзалу, к железнодорожным путям, точнее – к мосту через пути, по которому Таня ходила в школу и из школы.

Здесь он подождал Таню, а когда она появилась, подошел к ней и сказал почти то же самое, что она предполагала, едучи в поезде.

– Таня,– сказал он, честно и прямо глядя ей в лицо, – В тот раз, когда... Когда я назвал тебя пустышкой, кривлякой и... да, и дурой... Я думал... Я был сам дураком и дебилом, я не знал, что ты... Какая ты на самом деле....

Она видела, с каким раскаянием выговаривает он каждое слово, и еле удержалась, чтобы не простить его. Но вовремя опомнилась.

– Не знал?..– сказала она, печально усмехнувшись.– Ну, не знал – и не знал... Теперь уже поздно об этом говорить, Женя, слишком поздно... – И она опять усмехнулась, вспомнив свой недавний испуг, когда Женя объявил, что сейчас разгадает ее мысли.– Тебе надо было немножко раньше использовать свою телепатию.

– Телепатию?.. – растерялся Женя.

– Да,– усмехнулась Таня в третий раз, и мелкие крапинки в ее малахитовых глазах запрыгали, закружились.– Да, телепатию.

И она удалилась... Нет, она не удалилась, она взвилась вверх по лестнице, легкая, как волан для бадминтона, и побежала по мосту, выстукивая каблуками по звонкому дощатому настилу, и Женя сперва кинулся было за ней, но потом остановился, стиснув пальцами теплые, нагретые солнцем железные перила...

А назавтра в 9 «Б» стали происходить всякие неправдоподобные события, к описанию которых мы и переходим.

Назавтра преподавательница биологии Виктория Николаевна вызвала отвечать Алика Ромашкина, по прозвищу Андромеда. Его так прозвали за то, что он всю свою умственную энергию тратил на чтение научно-фантастических романов и у него постоянно был такой вид, как будто он только что вернулся из длительного путешествия на Альфу Центавра и еще не совсем разобрался в том, что происходит на Земле, где, в согласии с парадоксом времени, за время его отсутствия успело миновать две или три тысячи лет.

Викторию Николаевну огорчил ответ Алика Ромашкина, и она сказала, что больше тройки, да и то с натяжкой, Ромашкин не заслуживает. И тут же без всякой связи с только что сказанным поставила в журнале против фамилии Ромашкина не тройку, а пятерку. Это изумило весь класс. Это не изумило одного Алика Ромашкина, которого Станислав Лем и братья Стругацкие отучили вообще чему-нибудь изумляться. Виктория же Николаевна не сразу заметила свою оплошность, а заметив – не стала вносить исправления, любя опрятность и чистоту в журнале. Она сказала, что решила не портить начало учебного года такой никудышной отметкой, как тройка, и надеется на будущую старательность Ромашкина.

Но вслед за этим она вызвала Витьку Шестопалова, который нахально улыбнулся и стал объяснять что-то по поводу школьной сборной и затянувшейся тренировки. Виктория Николаевна в сердцах отчитала его, наклонилась к журналу – и... вывела новую пятерку. Первой вскрикнула Рига Гончарова: она сидела за передней партой, перед самым столом. Вслед за Гончаровой охнул весь 9«Б». Виктория Николаевна сдавила виски. Видимо, она заподозрила с собой что-то неладное, и кое-как закончив урок, вышла из класса, одной рукой сжимая под мышкой журнал, и другой судорожно растирая тонкую переносицу.

Дальнейшие странности этого дня выплеснулись за пределы 9 «Б». На третьем уроке звонок раздался раньше положенного почти на пятнадцать минут: в 9 «Б» Андрей Владимирович Рюриков только-только начал рассказывать о героях «Народной воли», а за дверью уже грохотали рванувшиеся в коридор соседние классы. Андрей Владимирович поморщился, собрал приготовленные для объяснения нового материала выписки и вышел.

Все последовали за ним.

В коридоре совершенно потерянная тетя Маша скороговоркой, теребя кончики съехавшего куда-то на затылок платка, бормотала объяснения, очень сумбурные, по поводу того, как ей «ровно что-то стукнуло в голову» и она, не глядя на часы, нажала кнопку звонка. Перед тетей Машей, подобно утесу, возвышалась мрачная фигура завхоза Вдовицына. Его явно не убеждали путанные тети Машины объяснения. Вокруг толпились ребята: первая озорная радость из-за тети Машиной ошибки пропала, все сочувствовали пожилой техничке. Тут же, в толпе, стояла Таня Ларионова. Ей вдруг бросилось в глаза бледное, сосредоточенное лицо Жени Горожанкина, пристально смотревшего на Вдовицына, в самую середину его широкого и низкого лба. Едва Таня успела перехватить этот взгляд, как Вдовицын внезапно, с каким-то мучительным усилием улыбнулся и протянул тете Маше руку, а когда та отпрянула, напуганная незнакомым выражением его лица и неожиданным жестом, поймал ее ладонь и крепко пожал.

– Вы превосходный работник,– сказал он при этом, скрипучим голосом, каким в кино разговаривают роботы,– вы трудитесь в нашей школе тридцать лет и никогда не допускали оплошностей. От имени всего коллектива благодарю вас, Мария Терентьевна.

После этого он четко повернулся через левое плечо и двинулся в глубь коридора, высоко выбрасывая негнущиеся в коленях ноги.

Но самое загадочное случилось на уроке Теренции Павловны. Она, как ни в чем не бывало, вошла в класс, объявила тему и хотела было приступить к опросу... Кончик пера Теренции Павловны уже заскользил вниз, по столбику фамилий девятого «Б»... Как вдруг ее строгий взгляд переместился на густое солнечное пятно, цвета топленого масла, на углу стола. И дальше взгляд Теренции Павловны пробежал по солнечному лучу – до самого окна. А там, за окном, пронзительной синевой струилось небо, призывно шумела улица, в школьном скверике, медленно кружась, опадала листва, сухая, шуршащая, по которой так славно бродить, загребая ногами, да еще где-нибудь в парке, на глухой аллее, где слышен каждый шелест, каждый шорох...

Теренция Павловна задумчиво посмотрела на окно и просветленно улыбнулась.

– Я знаю, чего вам всем хочется в такой чудный день, – сказала она.– Ну что ж с вами делать?.. Идите, погуляйте, подышите осенью... А новый параграф выучите самостоятельно.

Через минуту класс опустел.

Никому не верилось, чтобы Теренция Павловна так вот, ни с того ни с сего, взяла да и отпустила весь класс... Но она спокойно, продолжая улыбаться, стояла в дверях, окруженная золотистым солнечным ореолом, и когда на нее оглядывались, даже помахивала прощально согнутой в запястье рукой.

9 «Б» кое-как начал приходить в себя только на расстоянии добрых трех кварталов от школы.

– По-моему, они все попросту сбрендили!– предполо-жил Витька Шестопалов и покрутил указательным пальцем над ухом. После того как он получил единственную в жизни пятерку по биологии, подобная мысль казалась Шестопалову самой естественной.

– С чего же это они сбрендили, да еще в начале учебного года? – возразили ему.

– Как всегда,– сказала Рита Гончарова,– мальчишки ничего не понимают! Недавно я видела Теренцию Павловну в ателье, она шьет костюм из итальянской шерсти и ей, наверное, как раз назначили примерку...

Но Риту подняли на смех.

– А Виктория Николаевна?.. Она тоже шьет платье?..

– А Вдовицын?..

– Нет,– задумчиво проговорил Алик Андромеда,– тут всему одна причина, и ее надо искать...

– В созвездии Козерога!..– подсказал кто-то, зная, что Алик обо всем судит исключительно в масштабах Галактики.

– Нет,– сказал Алик без всякого смущенья,– гораздо ближе. Сейчас год солнечной активности, а в такие годы на Земле возрастает количество нервных расстройств и заболеваний. Это связано с тем, что на Землю обрушиваются мощные зета-излучения, от которых наука еще не придумала защиты^*...– И тут Алик с такими подробностями стал рассказывать о страшных зета-лучах, что под конец всем сделалось жутко.

*По всей вероятности, Алик Андромеда имел в виду теорию профессора Чижевского, хотя его толкование этой теории, пожалуй, слишком прямолинейно. (Примеч. автора).

Но его перебила Галя Матвейчук, девочка спокойная и рассудительная.

– Да ну вас всех! – сказала она. – Ну зачем нужно всегда предполагать что-нибудь плохое? Ну почему бы Виктории Николаевне разок не поставить Ромашкину и Шестопалову по пятерке – ну хотя бы ради того, чтобы посмотреть, не проснется ли у них совесть?.. И завхоз... Он просто понял, что тетя Маша ошиблась нечаянно!.. А Теренции Павловне, наверное, припомнилось, как сама она была школьницей...

Однако читатель, должно быть, уже встревожен исчезновением из нашего повествования тех героев, которые одни могли бы придать всему некоторую ясность. Что же касается 9 «Б», то все ребята были так взбудоражены, что не заметили, где и когда отделились от них Женя Горожанкин, Таня Ларионова и Маша Лагутина, хотя случилось это на первом же перекрестке.

Они остановились возле афишной тумбы.

– Это все ты, Женька!– сказала Маша простуженным, шепотом.– Это все твои штучки! То чтение мыслей, то внушение... Что теперь будет!..

– Это все я! Это из-за меня!,– произнесла Таня полуотчаянно, полувосхищенно.– Это я не поверила, и он...

– Нет,– отвечал Женя великодушно,– мне просто был нужен вполне научный эксперимент.

Он оперся плечом о тумбу. Он еле держался на ногах от усталости, совершенно обессилев от неимоверного напряжения, которого требовал эксперимент. У него ломило голову, а тело казалось как бы выпотрошенным, полым. И он опустил глаза, потому что остатка его сил не хватило, чтобы вынести сияние Таниных глаз.

– Женя,– сказала она,– Женя...

– Пожалуй, я схожу, принесу мороженого,– сказала Маша.

И она отошла к лотошнице, заняла очередь, и еще пропустила перед собой несколько человек.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
которая заканчивается благополучно для всех, кроме Тани

Эраст Георгиевич только рассмеялся, когда Виктория Николаевна поделилась с ним своими подозрениями по поводу начинающегося у нее нервного расстройства, известного под названием раздвоения личности. Вдовицыну он посоветовал не преувеличивать масштабов истории со звонком. Что же до Теренции Павловны, то все случившееся, сказал ей Эраст Георгиевич, еще раз подтверждает необходимость коренных преобразований в области воспитания. Короче, он не придал особого значения событиям в 9 «Б».

В те дни, которые наступили после появления очерка в газете, Эрасту Георгиевичу было не до мелочных тревог. Ему звонили, поздравляли, приглашали на различные совещания. Все хотели с ним поделиться, услышать его мнение. Уже прошел слух о смелом эксперименте, который готовят в школе № 13. Сама Екатерина Ивановна проявила вдруг особенную заинтересованность в его планах. Она сказала, что Эраст Георгиевич может рассчитывать на ее полную поддержку. Мало того, сказала она, такое начинание требует подобающего размаха; размах – вот чего не хватает Эрасту Георгиевичу, но при личной встрече (разговор был телефонный) она могла бы кое-что ему подсказать. Эраст Георгиевич согласился. В его нынешнем положении злопамятность была бы недостойным чувством...

И такой момент, разумеется, любого из нас не слишком бы взволновало происшествие, не выходящее за пределы более или менее заурядных школьных ЧП. Когда Эраст Георгиевич, уступая настойчивости Теренции Павловны, согласился вмешаться в дело с 9 «Б», он легкомысленно считал его пусть неприятным, но пустяком. И он ошибся.

Вместо чистосердечного раскаяния он встретил упорство, которое покоробило его своей какой-то уж слишком грубой, незатейливой ложью. Ему сделалось досадно. Он не заслуживал такой неблагодарности.

– И вы хотите меня убедить, будто Теренция Павловна сама предложила вам уйти с урока, чтобы подышать чистым воздухом?..– переспросил он.

– В том-то и дело, что сама!..– зашумел класс.– Мы ее не просили!..

– И вам не показалось это несколько странным?.. Вы все до одного просто поднялись и ушли?.. И когда вы уходили, она вас даже не пыталась удержать?..

– Наоборот!..– закричали со всех сторон.– Теренция Наиловна только улыбнулась и помахала нам рукой!..

– Понятно...– Эраст Георгиевич помолчал.– Значит, она помахала вам рукой и улыбнулась... А теперь последний вопрос: за кого вы меня принимаете?

Он так это произнес, что всему девятому «Б» стало неловко за свои объяснения, которые действительно звучали не слишком правдоподобно.

– Мы сами не знаем, как это получилось, Эраст Георгиевич,– за всех сказала Галя Матвейчук.– Но мы ничего не выдумываем!..

– Тут надо учитывать воздействие солнечной активности,– заговорил Алик Андромеда.– Тут уж наверняка без нее не обошлось... Без солнечной активности...

– Какой активности?..

– Солнечной...

«Вот вам ваша активность и инициатива»,– вспомнил Эраст Георгиевич любимые слова завхоза Вдовицына. И, закипая, он решил, что всему, в конце концов, есть граница.

Но в этот угрожающий момент со своего места поднялся Женя Горожанкин.

– Это я,– спокойно сказал он,– я воздействовал на Теренцию Павловну с помощью телепатии.

Все ахнули. Все заскрипели партами, все повернулись, чтобы лучше видеть Женю Горожанкина. В девятом «Б» привыкли, что Женя не бросает слов на ветер, но на этот раз ему, понятно, никто не поверил.

– Как, как?..– переспросил Эраст Георгиевич.– С помощью чего?..

– Телепатии,– повторил Женя.– Или парапсихологии, ее еще и так называют.

«Он в чем-то все-таки прав»...– подумал Эраст Георгиевич о Вдовицыне. Но сдержался.

– И что же, ты можешь читать чужие мысли?..

– Не всегда,– признался Женя.– Но в некоторых случаях у меня это получается.

– Интересно... И ты можешь управлять чужой волей?..

– Могу,– сказал Горожанкин.– Только это требует большого напряжения.

– И давно... Давно ты открыл у себя такие способности?..

– Нет,– сказал Женя,– совсем недавно, в самом конце каникул. Мне приснилось, что я – Вольф Мессинг и сумею всего добиться, если захочу, если очень захочу,,. Потому что если очень захотеть – тогда все возможно... Я проснулся и попробовал...

– И?..

– Вчерашний эксперимент был самым удачный...

– Так что же выходит,– чуть не подпрыгнул Витька Шестопалов,– моя пятерка – это твоя работа?..

– В основном,– невозмутимо подтвердил Женя.

– И пятерка Андромеды?..

– И звонок?..– закричали отовсюду.– И тетя Маша?.. И завхоз Вдовицын?..

До сих пор Эрасту Георгиевичу казалось, что дурачат его одного. Но теперь и над Женей Горожанкиным хохотал, весь девятый «Б». Точнее – почти весь.

– Что вы заливаетесь?..– вскочила Таня Ларионова.– Да, у Горожанкина – телепатические способности!..– Тут она отчего-то покраснела.

– Огромные способности!..– поддержала ее Маша Лагутина.– Просто невероятные способности!..

– Не знаю,– фыркнула Рита Гончарова,—лично я таких способностей за Горожанкиным не замечала... Правда, мы дружили с ним до каникул...– И она таким взглядом скользнула по Таниному лицу, что Таню как будто обожгло крапивой.

И Таня взорвалась.

– Не замечала?..– сказала она.– Не замечала? Чего ты не замечала?.. Что Женя Горожанкин закаляет волю?..И занимается гимнастикой йогов?.. И дольше всех стоит на голове и держится под водой?.. Этого ты не замечала?.. А как он разбирается в биологии?.. В астрономии?.. В кибернетике?.. Тоже не замечала?.. А что он самый выдающийся мальчик у нас в классе?.. И этого не замечала?.. Что же ты тогда замечала?.. Но если хотите, Эраст Георгиевич, то во всем виноват не Горожанкин, а я сама!..

Она выпалила все это единым духом и остановилась.

– Ну, Танька дает...– в полной тишине сказал Боря Монастырский.

И тут поднялся такой галдеж, такой шум и такой крик, что никто уже ничего не понимал. Эраст Георгиевич схватил кусок мела и стал стучать по доске, чтобы утихомирить как-нибудь девятый «Б», и он стучал, пока весь мел не искрошился. Но к тому времени он успел кое-как собраться с мыслями.

– Очень жаль,– сказал он, когда, наконец, получил возможность говорить,– очень жаль, что девятый «Б» еще не осознал, какая ответственность лежит на нем теперь. Потому что,– сказал он,– теперь весь город смотрит на школу №13, а вся школа №13 смотрит на 9 «Б». И то, что непростительно для любого класса, для 9 «Б» непростительно вдвое или даже втрое.– И это было лучшее, а пожалуй – и единственное из того, что мог он в этой ситуации сказать, остерегаясь новых, еще более запутанных и нежелательных открытий.

Девятый «Б» слушал его понуро: все сознавали, что дальнейшая жизнь не обещает никому ничего хорошего. И все поглядывали с явной неприязнью на Таню, из-за которой на девятый «Б» теперь смотрит вся школа, а на школу – весь город.

Но затем Эраст Георгиевич увел Ларионову к себе в кабинет, и девятый «Б» в полном составе, если не считать Риты Гончаровой, остался ждать ее в коридоре, и ждал довольно долго.

Дело в том, что за дверью кабинета разговор с Таней был продолжен, и кроме директора, в нем участвовала Теренция Павловна.

Вначале Таня держала себя независимо и даже дерзко.

В ответ на вопрос – что значат ее слова «я сама во всем виновата»,– она молчала, уставясь в пол и теребя ручку портфеля. Теренция Павловна настаивала. Но вдруг снаружи, из вестибюля – кабинет Эраста Георгиевича находился от него поблизости – донеслись раскаты, похожие на гром, который в театре изображают ударами по листу жести. Эраст Георгиевич выразительно взглянул на Теренцию Павловну и сказал, что согласен не придавать большого значения происшедшей истории, хотя она того и заслуживает. И он не собирается скрывать, почему на этот раз настроен так снисходительно... .

– Слава,– сказал он, обращаясь к Тане,– это прежде всего суровый долг и высокая обязанность служить неизменным примером для других. От нее, Тани Ларионовой, теперь зависит очень многое. Но для этого ей предстоит сделаться образцом во всем, что касается успеваемости и поведения...

– И внешнего облика,– подхватила Теренция Павловна.– Конечно, никто не думает упрекать нынешнюю молодежь за то, что она следит за модой... Пожалуйста!.. Но эти платья!.. Эти туфли!.. Эти прически, особенно на вечерах!.. По-моему, было бы так мило, Эраст Георгиевич, если бы Таня взяла и отпустила длинную косу!.. Все убедились бы, как это красиво!..

– Надо подтянуться в учебе,– продолжал Эраст Георгиевич.– Я уж не говорю о тройках, но и четверка для Тани Ларионовой – это не отметка...

– Кстати, о кино,– вспомнила Теренция Павловна.– Ведь если кто-нибудь услышит, что Таня Ларионова ходит на фильмы для взрослых, можно представить, какое воздействие это окажет на остальных учеников!..

– Наверное, тебя пригласят в другие школы,– сказал Эраст Георгиевич.– Тебя спросят, что ты читаешь, чем интересуешься, как помогаешь товарищам, что делаешь по дому, какие у тебя общественные нагрузки... Вопросы могут возникнуть совершенно неожиданные, подготовься к ним заранее, чтоб не оскандалиться самой и не подвести свою школу...

Когда Таня вышла из кабинета, у нее было такое больное лицо, такой померкший взгляд, что никто не решился ее ни о чем расспрашивать. Всем и без того было понятно, что ей предстоит нелегкая жизнь. Маша взяла ее под руку и бережно повела к выходу. В вестибюле Таня увидела Вдовицына, с молотком и пилой-ножовкой. Он руководила сооружением нового стенда и лично приколачивал фанеру и обрезал края у досок. В самом центре стенда, под золотыми буквами: «Будем такими!», Таня увидела свой портрет.

Она опустила голову еще ниже.

Никому, даже Витьке Шестопалову, не пришло на ум как нибудь сострить.

– Да, Таньке теперь не позавидуешь,– сочувственно вздохнул кто-то.

«Если бы они знали все!..» – подумала Таня.