Текст книги "Сталин и Мао. Два вождя"
Автор книги: Юрий Галенович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)
Вся эта сцена в Ханчжоу выглядела весьма странно. Перед лицом людей из СССР показывать пальцем на Ши Чжэ, говорить, что он уроженец Шэньси, а затем утверждать, что уроженец Шэньси хочет свалить, отстранить от власти самого Мао Цзэдуна.
Ши Чжэ значительно позже, вспоминая об этой беседе, выражал недоумение. Хотя он и знал, что Мао Цзэдун имел в виду Гао Гана, но советские гости этого не знали.
Когда Мао Цзэдун замолчал и не стал больше ничего говорить, а было видно, что ни Тевосян, ни Юдин ничего не поняли,
Ши Чжэ (осталось неясным, по своему почину или заранее получив указания Мао Цзэдуна) рассказал советским гостям о том, как дело было в истории, как княжество Цинь уничтожило княжество Чу.
Вот рассказ Ши Чжэ. Когда это случилось, то есть когда княжество Цинь уничтожило княжество Чу, у людей из княжества Цинь не было единого мнения, они не были сплочены воедино. В исторических записках знаменитого китайского историка Сыма Цяня говорилось о том, что в то время внутри княжества Цинь существовали очень сильные противоречия. Властитель княжества Цинь, которого звали Цинь Шихуан, хотел уничтожить княжество Чу и спросил своего главного военачальника Ван Цзяня: сколько нужно воинов, чтобы уничтожить княжество Чу? Ван Цзянь ответил, что необходимы 600 тысяч воинов.
Тогда Цинь Шихуан подумал, что все население княжества Цинь составляет 600-700 тысяч человек. Если всех их отдать под команду Ван Цзяня и тот с ними уйдет в поход, тогда страна опустеет, не так ли? А если по пути войска Ван Цзяня поднимут бунт, если это войско повернет копье против своего властителя, разве нельзя предположить, что тогда Ван Цзянь сможет завладеть всем княжеством Цинь?
Другой полководец, Ван Лин, сказал, что он уничтожит княжество Чу с войском численностью в 200 тысяч воинов. Этого ему, дескать, достаточно. Что же, ладно, быть по сему! Цинь Шихуан принял решение и дал Ван Лину 200 тысяч солдат.
Но кто же мог предположить, что Ван Лин окажется совершенно неспособным полководцем. Его двухсотгысячное войско было весьма скоро окружено и уничтожено армией княжества Чу. Более того, княжество Чу всей своей военной мощью нависло над границами княжества Цинь и стало реально угрожать ему.
Делать было нечего, Цинь Шихуан был вынужден проявить твердость и снова попросил Ван Цзяня взяться за дело. Однако Ван Цзянь, имея свидетельства того, что Цинь Шихуан проявлял в отношении его самого и его предложений слишком большую подозрительность, не пожелал вернуться из своей добровольной отставки. Пришлось Цинь Шихуану сесть в колесницу и лично отправиться туда, где жил Ван Цзянь, то есть в Пиньян, чтобы просить его взять дело в свои руки. Ван Цзянь сказал, что, если мы хотим покорить и уничтожить царство Чу, нам не обойтись без шестисоттысячной армии! Цинь Шихуану пришлось стиснув зубы промолвить: «Ладно! Вот тебе шестисоттысячное войско!»
И тогда Ван Цзянь выступил в поход во главе 600 тысяч воинов. Цинь Шихуан лично провожал войско в поход. При этом он спросил у полководца, не нужно ли ему что-нибудь еще. Ван Цзянь, увидев, что властитель никак не может успокоиться и полностью довериться ему, сказал тогда: «Вот после того, как царство Чу будет покорено и уничтожено, я хотел бы получить надел в тысячу цинов прекрасной земли (около 700 гектаров. – Ю. Г.),куда бы я мог, уйдя в отставку, удалиться, чтобы дожить свой век». Цинь Шихуан понял тогда, что у Ван Цзяня нет никаких коварных планов, и поспешил заверить его в том, что все его пожелания будут исполнены. И вот тогда-то, имея за собой прочный тыл, Ван Цзянь очень быстро уничтожил княжество Чу, после чего подал прошение об отставке и о желании вернуться в родные места, чтобы жить на покое в старости.
Эта полная смысла и интересная история с двойным, а может быть и тройным, дном была выслушана гостями с большим вниманием. Они смеялись в ходе рассказа Ши Чжэ. Трудно сказать наверняка, однако думается, что и посол Юдин, и заместитель председателя Совета министров Тевосян и не поняли смысла высказываний Мао Цзэдуна, и не захотели брать на себя толкования его слов. Мы подробно рассказали здесь обо всем этом с той целью, чтобы показать, как сложно иметь дело с руководителями Китая и как важно посылать знатоков Китая в качестве доверенных представителей в эту страну, а также как важно руководителям нашей страны полагаться на мнение китаеведов.
Только впоследствии Ши Чжэ узнал, что в то время, когда состоялась эта беседа в Ханчжоу, Мао Цзэдун уже внес свои коррективы в проект резолюции и готовился созвать четвертый пленум ЦК КПК седьмого созыва.
С 6 по 10 февраля 1954 года в Пекине работал четвертый пленум ЦК КПК седьмого созыва. В китайской печати утверждалось, что на этом форуме было вскрыто и раскритиковано то, что было названо антипартийной деятельностью Гао Гана и Жао Шуши. Было единогласно принято «Решение об укреплении сплоченности партии». Проект этого документа был подготовлен Мао Цзэдуном. В марте 1955 года ЦК КПК созвал всекитайскую конференцию, на которой было принято «Решение об антипартийном союзе Гао Гана, Жао Шуши». Гао Ган и Жао Шуши были исключены из партии и сняты со всех постов как в партии, так и вне ее.
На этой конференции Мао Цзэдун сказал, в частности, следующее:
«Появление антипартийного союза Гао Гана, Жао Шуши – это не случайное явление. Это острое проявление напряженной классовой борьбы, которая разворачивается на современном этапе развития нашей страны. Преступная цель этого антипартийного союза состояла в том, чтобы расколоть нашу партию, заговорщическими методами захватить в свои руки высшую власть в партии и в государстве и тем самым проложить путь к контрреволюционной реставрации. Вся наша партия под руководством своего сплоченного воедино Центрального Комитета уже целиком и полностью разгромила этот антипартийный союз, благодаря чему наша партия еще более сплотилась и окрепла. Это важная и великая победа в ходе той ожесточенной борьбы, которую мы ведем ради дела социализма».
Мао Цзэдун не говорил в этой речи о документе, который передал ему Сталин, а в этом документе содержались записи высказываний Гао Гана. Однако вполне очевидно, что Мао Цзэдун и Н. С. Хрущев по-разному и даже с противоположных позиций смотрели на этот поступок Сталина. Так считали в КПК.
Н. С. Хрущев, конечно же, симпатизировал Гао Гану, критикуя Сталина. Он писал: «Из-за того, что Сталин предал Гао Г ана, мы лишились человека, который был настоящим другом и который мог предоставлять Советскому Союзу правдивую информацию о положении в руководстве Китая». Далее Н. С. Хрущев следующим образом анализировал ситуацию: «Почему же Сталин предал Гао Гана? Мне думается, что его на это толкнула собственная подозрительность. Как он сам говорил, он никому не верил, даже самому себе. Он считал, что рано или поздно, но Мао Цзэдун узнает о том, что Гао Ган по секрету жаловался на него, поэтому, если это всплывет, Мао сможет бросить Сталину упрек в том, что он подстрекал к выступлению против правительства Китая. Вот тогда Сталин принял решение: лучше пожертвовать Гао Ганом, чтобы завоевать доверие Мао».
Мао Цзэдун всегда следил за тем, чтобы не допустить интриг против себя. Он был недоверчив и всех подозревал. Он всегда искал предателей в своих рядах. Искал тех, кто способен передать секреты КПК и КНР иностранцам. В марте 1955 года в своей речи на упоминавшейся всекитайской партийной конференции Мао Цзэдун говорил:
«Для нашей партии дело Гао Гана, Жао Шуши – это важный наглядный урок и хорошее предостережение. Вся партия должна повысить бдительность и непременно добиться того, чтобы в партии больше не возникали такого рода явления. Гао Ган, Жао Шуши внутри партии занимались заговорщической тайной деятельностью; за спиной у своих же товарищей они вносили раздор и занимались провокациями, но публично они притворялись и маскировали свою деятельность. Они использовали совершенно гнусные методы; в истории весьма часто так действовали классы помещиков и буржуазии. Маркс, Энгельс в “Коммунистическом манифесте” говорили: “Коммунист считает для себя постыдным скрывать свою точку зрения и свои намерения”. Мы – члены коммунистической партии, не говоря уже о том, что мы партийные работники высшего звена, поэтому наша политическая деятельность должна быть кристально честной; мы должны всегда открыто говорить о своих политических взглядах; по каждому важному и большому политическому вопросу выражать свое согласие или несогласие; мы ни в коем случае не должны учиться тут у Гао Гана, Жао Шуши, то есть не должны следовать их примеру и заниматься интригами, строить заговоры». [363]
В КПК полагали, что у Мао Цзэдуна и Н. С. Хрущева были разные взгляды на вопрос о Гао Гане. Их позиции были противоположными. Мао Цзэдун считал, что настоящий коммунист не должен подражать Гао Гану и Жао Шуши и заниматься интригами, действовать заговорщическими методами. Н. С. Хрущев же проявлял полное сочувствие к Гао Гану, жалел о том, что Сталин «предал» его, жалел о «потере» «настоящего друга», который мог снабжать СССР «ценной информацией».
Спустя полтора года, 15 ноября 1956 года (то есть уже после доклада Н. С. Хрущева с критикой Сталина на XX съезде КПСС),
Мао Цзэдун в своей речи на втором пленуме ЦК КПК восьмого созыва остановился на вопросе о Гао Гане. Мао Цзэдун при этом сказал: «Теперь по вопросу о поддержании тайных связей с заграницей, о передаче секретных сведений иностранцам, за границу. Есть ли у нас в Китае такие люди, которые за спиной ЦК партии сообщают информацию иностранцам? На мой взгляд, есть такие. Например, один из них – это Гао Ган. Это подтверждают многочисленные факты».
Мао Цзэдун не стал конкретно рассказывать о материале, который передал ему Сталин; вслед за тем он сказал: «24 декабря 1953 года на конференции, когда был вскрыт вопрос о Гао Гане, я объявил о том, что в городе Пекине существуют два штаба. Один штаб – это мы с вами, этот штаб действует, так сказать, на свету, при солнечном свете, открыто, он раздувает праведное пламя и поднимает чистый ветер. Что же такое второй штаб? Его можно назвать подпольным штабом или штабом в подземелье. Он тоже действует, но действует скрыто, в темноте; он раздувает неправедное пламя и поднимает нечистый ветер. Известный исторический персонаж Линь Дайюй (из романа «Сон в Красном тереме». – Ю. Г.)говорила, что дело всегда обстоит таким образом: либо ветер с Востока возьмет верх над ветром с Запада, либо, наоборот, ветер с Запада возьмет верх над ветром с Востока. (Кстати сказать, в романе «Сон в Красном тереме» под ветром с Востока имелась в виду законная жена китайского императора или первая законная жена в традиционной китайской семье, а под ветром с Запада – наложницы императора или наложницы в традиционной китайской семье; в императорском дворце в Пекине законная жена жила в восточной части дворца, а наложницы—в его западной части. – Ю. Г.)Как же обстоят наши дела в настоящее время, сейчас? Да вот как: либо тот ветер, что дует, так сказать, на свету, при солнечном свете, открыто, подавит другой ветер, который дует в темноте, скрыто; либо, в противном случае, все получится наоборот и ветер, дующий в темноте и скрыто, может подавить ветер, дующий открыто и при солнечном свете. Ведь когда эти люди раздувают свои меха и дует ветер в темноте, скрытый ветер, они имеют своей целью именно погасить, придавить наш ветер, дующий при солнечном свете; они хотят свергнуть очень многих людей».
Мао Цзэдун предостерег партийных и государственных руководящих работников высшего и среднего звена от того, чтобы они передавали секретные сведения иностранцам, за границу. Он со всей ясностью указал на то, что «так поступать нехорошо». Вслед за тем он пояснил свою мысль: «Вот мы не согласны кое с чем из того, что делается в Советском Союзе, Советским Союзом. ЦК нашей партии уже неоднократно доводил наше мнение до их сведения. Кое о чем мы еще не говорили. Мы еще скажем об этом в будущем. Но если что-то необходимо сказать, это должно делаться только через Центральный Комитет кашей партии. Что же касается того, что именуется информацией, информацией секретного характера, то ее передавать за границу никоим образом нельзя. Передача такого рода информации не принесет никакой пользы; более того, она обернется вредом. Ведь все это только разрушает отношения между двумя партиями, двумя странами. А те, кто этим занимается, сами на себя навлекают неприятности, осложнения, беду. Ведь если ты, например, действуешь за спиной у своей партии, то это всегда означает, что совесть у тебя нечиста. Если ты передал информацию секретного характера и доложил об этом, тогда и дело с концом. Но если не доложил, тогда нужно будет провести расследование, а когда расследование будет проведено и все будет выяснено, тогда тебе придется понести соответствующее наказание».
В этом выступлении Мао Цзэдун изложил свое мнение, обосновав запрет передавать информацию иностранцам, а также рассказал о том, какими методами следует исправлять положение. В КПК считали, что, сказав об этом с предельной ясностью, Мао Цзэдун не уподобился Н. С. Хрущеву. Позицию Н. С. Хрущева в Пекине расценивали как исходящую исключительно из национального эгоизма, из желания добиться положения гегемона, к чему, собственно говоря, стремилась КПСС, то есть «руководящая партия», «партия-отец»; Н. С. Хрущев, полагали в Пекине, исходил из своего темного замысла поставить братские партии под свой контроль и манипулировать ими.
В КПК также подчеркивали, что случайность – проявление закономерности; выступление Мао Цзэдуна имело в виду обобщение опыта и извлечение уроков из ошибок Гао Гана; при этом, по сути дела, Мао Цзэдун не только дал необходимые, с его точки зрения, пояснения относительно поступка Сталина, но и развернул необходимую, также с его точки зрения, критику Н. С. Хрущева. [364]
Подход Сталина и Мао Цзэдуна к вопросу о Гао Гане проясняет целый ряд аспектов политики обеих сторон по отношению друг к другу.
Начать с того, что в свое время фраза Мао Цзэдуна относительно ветра с Востока и ветра с Запада, которые ведут между собой непримиримую борьбу вплоть до гибели одного из соперников, трактовалась в СССР (а вполне возможно, эту установку в Москве так и не поняли тогда) исключительно как оценка Мао Цзэдуном классовой ситуации в мире, борьбы сил социализма, то есть СССР и КНР, КПСС и КПК совместно, против империализма, прежде всего против США.
На самом же деле оказывается, что Мао Цзэдун настраивал тогда свою партию и свое государство на бескомпромиссную, а при необходимости даже смертельную, борьбу против СССР и КПСС, против России. Под ветром с Востока он понимал КПК и КНР, Китай, а под ветром с Запада он понимал КПСС, СССР, Россию.
Мао Цзэдун не имел тут в виду США.
Далее, Сталин, передав Мао Цзэдуну секретный доклад И. В. Ковалева, стремился решить ряд задач: развеять подозрительность Мао Цзэдуна (или, по крайней мере, выбить из рук Мао Цзэдуна козыри, позволявшие тому говорить о закулисной борьбе Сталина, КПСС и СССР против Мао Цзэдуна, КПК и КНР), дать понять, что он может пойти на многое для того, чтобы успокоить партнера (и действительно, вскоре вся советская агентура, работавшая до 1949 года в Китае, была передана спецорга-нам КНР); Сталин показывал также своим жестом, что он предлагает строить отношения на основе взаимного доверия. Он также демонстрировал Мао Цзэдуну и то, что у него есть возможности знать о подлинных настроениях Мао Цзэдуна, в том числе и о том, что ряд близких к Мао Цзэдуну руководителей КПК, а возможно и сам Мао Цзэдун, склонялись к налаживанию отношений с США в ущерб налаживанию отношений с СССР накануне образования КНР (Мао Цзэдуну пришлось переориентироваться на СССР только потому, что Вашингтон не ответил на заигрывания КПК в то время). Тем самым Сталин давал понять Мао Цзэдуну, что у того тоже совесть нечиста, если говорить о его подлинном отношении к СССР, к России.
Сталин вынудил Мао Цзэдуна до поры до времени молчать.
Мао Цзэдун затаил свое недовольство Сталиным и стал изливать его только после смерти Сталина.
Важно также отметить, что Н. С. Хрущев, на словах осуждая поступок Сталина в отношении Гао Гана, на деле даже пальцем не пошевельнул для того, чтобы спасти Гао Гана, которого Мао Цзэдун репрессировал не при жизни Сталина, а тогда, когда во главе КПСС находился Н. С. Хрущев; другой вопрос, что у Н. С. Хрущева тогда практически не было рычагов воздействия на Мао Цзэдуна.
После смерти Сталина Мао Цзэдун именно на примере Гао Гана начал в партии кампанию открытого пересмотра отношения к СССР. Мао Цзэдун отвел СССР место такой же заслуживавшей подозрения зарубежной страны, как и прочие государства, потребовав повышать бдительность именно и особенно в отношении СССР. По Мао Цзэдуну, оказывалось, что подозрительность в отношении социалистической страны должна была быть еще выше, чем подозрительность в отношении капиталистической страны; социалистическая страна, в данном случае СССР, оказывалась, с точки зрения Мао Цзэдуна, еще более опасным, первым по счету, врагом Китая, КНР, КПК. Так Мао Цзэдун, вынужденно молчавший при жизни Сталина, после его смерти начал различными методами отдалять одну от другой и две партии, КПСС и КПК, и два государства, КНР и СССР.
Некоторые сведения о «деле Гао Гана» содержатся в беседе китаеведа С. Н. Гончарова с представителем Сталина при Мао Цзэдуне И. В. Ковалевым.
С. Н. Гончаров задал вопрос:
«Следующий вопрос связан не с большой политикой, а с загадочными перипетиями одной человеческой судьбы. Речь пойдет о судьбе Гао Гана. Этот человек сыграл выдающуюся роль в руководстве Маньчжурской революционной базой, послужившей основным опорным пунктом, обеспечившим победу коммунистов в гражданской войне; не менее значительной была роль Гао Гана и во время войны в Корее, когда он отвечал за тыловое обеспечение китайских добровольцев; он также занимал ряд самых ответственных постов в центральном правительстве страны и в партии. Тем большим шоком для многих явились появившиеся в 1954 году, вскоре после смерти Сталина, сообщения о том, что Гао Ган помещен под домашний арест; затем последовала информация о том, что Гао Ган покончил жизнь самоубийством. Официально Гао Ган обвинялся в «антипартийной раскольнической деятельности», однако ходили упорные слухи о том, что подлинная причина состояла в слишком близких и доверительных связях Гао Гана с СССР, используя которые он рассчитывал упрочить свои позиции в борьбе за власть. Известны ли Вам какие-либо факты, позволяющие пролить свет на причины столь трагического конца этого деятеля?»
И. В. Ковалев ответил на этот вопрос следующим образом:
«В период работы в Китае я поддерживал с Гао Ганом самые тесные рабочие контакты, у нас с ним были доверительные, более того, даже товарищеские отношения. Гао запомнился как человек незаурядный, обладавший задатками крупного руководителя. В 1954 году я уже не работал в Китае и потому не хочу строить догадки относительно того, что тогда произошло. Хочу рассказать о некоторых эпизодах, которых я лично был свидетелем и которые позволяют пролить свет на дальнейшую участь Гао Гана.
Первый из них произошел 27 июля 1949 года на том самом заседании Политбюро ЦК ВКП(б), где Лю Шаоци снял вопрос о Тайване. (Согласно сообщению того же И. В. Ковалева, Мао Цзэдун и его коллеги по руководству КПК до этого просили Сталина поддержать планировавшееся ими наступление на Тайвань советскими авиацией и подводными лодками. – Ю. Г.)После этого, заметно взволнованный, слово взял Гао Ган. Полностью поддержав выступление Лю, Гао затем сообщил, что хотел бы высказать свое личное предложение.
Гао заявил, что предлагает объявить Маньчжурию 17-й советской социалистической республикой в составе СССР (тогда в СССР насчитывалось 16 республик – Карело-Финская тоже имела союзный статус). По мнению Гао Гана, это обезопасило бы Маньчжурию от нападений со стороны американцев и превратило бы ее в еще более надежную базу для продолжения наступления на юг с целью окончательного разгрома Чан Кайши. Кроме того, Гао Ган предложил разместить в порту Циндао советский военный флот, укрепить советские войска в Дальнем и увеличить их численность, обосновывая это примерно такими же соображениями. После завершения выступления Гао присутствовавшие разразились аплодисментами, однако по лицу Лю Шаоци было видно, что он взбешен.
Тут встал Сталин и, обращаясь к Гао, сидевшему в первом ряду, сказал: «Товарищ Чжан Цзолинь!» Все присутствовавшие были буквально потрясены таким обращением, ибо Чжан Цзолинь был бандитом, который стал диктатором Маньчжурии, опираясь на поддержку японцев, и был ими уничтожен, когда попытался переметнуться на сторону американцев.
После завершения заседания мы с Гао и Лю сели в машину и поехали в их резиденцию. Лю сразу же набросился на Гао с обвинениями в предательстве, Гао огрызался в ответ. Когда приехали, Лю Шаоци тут же дал Мао шифрограмму с требованием немедленно отозвать Гао Гана домой за предательский поступок. Гао же, подойдя ко мне, сказал, медленно подбирая русские слова, что хотел бы в конфиденциальном порядке и через советского переводчика сообщить мне информацию о положении в руководстве КПК. По его мнению, многие соратники Мао были заражены правотроцкистским уклоном. Он также сказал, что хочет сделать важное заявление по поводу неискреннего и антисоветского поведения некоторых китайских руководителей в отношении ЦК ВКП(б).
Я немедленно поднялся на второй этаж и по телефону-вертушке доложил обо всем происходящем Сталину. Тот признал, что чрезвычайно резко раскритиковал Гао, однако подчеркнул, что это было необходимым, ибо в противном случае ситуация могла быть неправильно понята китайским руководством. Он также запретил мне выслушивать информацию от Гао Гана, мотивируя это тем, что мне предстоит возвращаться для работы в Китай и потому нельзя втягиваться в распри в китайском руководстве. Насколько мне известно, выслушать эту информацию от Гао Гана было поручено другому товарищу и запись беседы была передана Сталину. Сталин также заявил, что нельзя немедленно отпускать Гао домой, нужно задержать его на несколько дней.
Через три дня на своей даче в Кунцево Сталин устроил специальный прием в честь отъезда Гао Гана. На нем Сталин активно пытался помирить Гао и Лю, даже заставил их выпить друг с другом за дружбу. Лю сделал это с явной неохотой, только чтобы удовлетворить просьбу гостеприимного хозяина.
Утром следующего дня Гао Ган улетал на родину. Настроение у него было подавленное, никто из членов китайской делегации его не провожал. Я понял, что вчерашнее примирение было формальным, и немедленно доложил об этом Сталину. В тот же день во время беседы с Лю Шаоци Сталин заявил: “Я тогда сгустил краски насчет товарища Гао, вы тоже, и без всяких оснований. Доложите мое мнение товарищу Мао”.
Лю, очевидно, выполнил эту просьбу – вскоре Гао Ган получил ответственные посты во вновь образуемом Центральном народном правительстве Китая. Надо сказать, что в это время в разговорах со мной Мао Цзэдун постоянно подчеркивал, что он всегда поддерживал Гао Гана и, в частности, спас его от попытки уничтожить со стороны бывшего секретаря ЦК КПК Бо Гу. Эго, однако, не означало, что все тучи над головой Гао Гана рассеялись.
В сентябре 1949 года к Мао Цзэдуну прибыла делегация миллионеров из Гонконга и стала его просить дозволить совершить поездку в Маньчжурию. Мао согласился, и после поездки миллионеры снова прибыли к нему доложить о впечатлениях. В Маньчжурии им, в общем, понравилось, говорили, что там порядок в отличие от хаоса гоминьдановского юга.
Вместе с тем гонконгцы заявили, что хоть в Маньчжурии и порядок, но все-таки там как-то не по-китайски, а скорее как у северного соседа. Больше всего их поразило то, что совсем не увидели на северо-востоке портретов Мао, а только одни портреты Сталина. Мао, услышав это, страшно разгневался и в тот же день вызвал Гао Гана для участия в заседании Политбюро ЦК КПК. Единственным вопросом повестки дня стал “вопрос о портретах”.
Следует признать, что гонконгские капиталисты сказали правду – во всех учреждениях, на предприятиях, на фасадах домов в Маньчжурии висели портреты Сталина, а портретов Мао почти не было видно. Сталинские изображения во многих случаях были совсем на него не похожи, он там был изображен с восточными, китайскими чертами лица – но все, конечно, знали, кто это такой.
История этого вопроса такова. Еще в конце 1948 года группа работников советского документального кино, посетивших перед этим Албанию, а затем прибывших в Китай, высказывала свое разочарование в связи с тем, что в Мукдене после прихода к власти коммунистов не видно портретов Сталина. Под влиянием подобных замечаний Гао Ган велел изготовить портреты Сталина и вывесить их на зданиях в Мукдене и других городах Маньчжурии. Возможно, одновременно так он выражал свое недовольство Мао, сейчас трудно сказать.
Заседание Политбюро продолжалось до поздней ночи, и примерно часу в четвертом зашел ко мне Гао Ган, с возмущением стал рассказывать о том, что там произошло. Первым выступил Лю Шаоци и обрушился на Гао с резкой критикой. Он напомнил о московском предложении Гао Гана сделать Маньчжурию 17-й советской республикой и соединил это с отсутствием портретов Мао. После этого выступил Чжоу Эньлай, который обвинил Гао в предательстве китайского народа и стремлении передать Маньчжурию СССР. Он предложил вывести Гао из состава членов Политбюро и вообще из ЦК КПК. Помню, Гао Ган тогда особенно был огорчен позицией Чжоу, которого он считал своим лучшим другом. Мао Цзэдун своего личного мнения не высказывал и просто проголосовал за резолюцию, в которой осуждалась “линия Гао Г ана” и предлагалось снять сталинские портреты по всему Китаю.
После ухода Гао я долго не мог уснуть, настроение у меня резко испортилось. В конце концов решил срочно доложить об этом в Москву.
На следующий день стали ко мне ходить китайские представители, в том числе Лю Шаоци, с объяснениями по поводу портретов. Говорили, что решили их снять по причине плохого качества. В конце концов, хоть я и не хотел, пришлось по этому поводу объясняться с Мао Цзэдуном. Мы с ним договорились, что портреты Сталина не будут снимать в советских воинских учреждениях, в смешанных советско-китайских учреждениях, а также в китайских партийных и комсомольских комитетах.
На другой день пришла телеграмма от Сталина. Он поддержал линию Мао Цзэдуна и Лю Шаоци, осудил Гао Гана. Меня это тогда очень поразило. Потом, по прошествии времени, я лучше стал понимать происшедшее. Я ведь отлично по своему опыту знал, что Сталин людей, или, лучше сказать, по его мнению, людишек, воспринимал только кучно, как муравьиную массу, а не как личностей. Для него люди были только средством в политической игре. Поэтому он и бросил тогда Гао Гана, который искренне был ему предан, на произвол судьбы, что в тот момент счел более важными для себя хорошие отношения с Мао.
Я с этой телеграммой пошел к Мао Цзэдуну, однако ту ее часть, где Сталин осуждал Гао Гана, читать ему не стал. Каким-то образом кто-то об этом пронюхал и сообщил в Москву. День спустя поступил оттуда грозный запрос, мне снова пришлось идти к Мао и на сей раз довести до него весь текст. Мао был очень доволен подобным дополнением. К сожалению, и на этом не закончилась история с портретами.
В начале декабря 1949 года, когда мы с Мао Цзэдуном ехали в Москву для переговоров со Сталиным, Мао приказал сделать остановку в Мукдене (Шэньяне) и пригласил меня осмотреть город. Вскоре я понял причину этой непредвиденной остановки – он хотел убедиться в том, как выполняется решение Политбюро о портретах. На всех больших домах в Мукдене были большие портреты Сталина в форме генералиссимуса, а портретов Мао Цзэдуна нигде не было. Мао был явно раздосадован. Когда вернулись на вокзал, секретарь горкома ему доложил, что трудящиеся северо-восточных провинций и лично товарищи Г ао Ган и Линь Бяо подготовили целый вагон подарков к 70-летию товарища Сталина и этот вагон уже прицеплен к его поезду. Мао в ответ заявил: “Вагон отцепить, подарки выгрузить. Половину отвезете на квартиру к Гао Гану, другую половину – к Линь Бяо. И сообщите этим товарищам, что мы везем подарки товарищу Сталину от всего Китая и что Маньчжурия пока что принадлежит Китаю”...
Последний смертельный удар был нанесен по Гао Гану во время визита Мао в Москву. Накануне визита я начал писать для Сталина подробный доклад о положении в Китае и завершил его уже в поезде. Там я сравнивал реальные действия Мао и его соратников по основным вопросам внутренней и внешней политики с теми советами, которые давал им Сталин. В этой связи я высказывал довольно острые критические замечания в адрес китайских руководителей. В феврале 1950 года, незадолго до отъезда Мао Цзэдуна из Москвы обратно в Пекин, я узнал о том, что Сталин передал Мао этот мой доклад, а также другие шифровки, где тоже были критические сообщения в адрес ЦК
31– 1897
КПК. Это было бы еще полбеды, но он одновременно вручил Мао папки с информациями Гао Гана, которые тот посылал лично ему.
Много позже факт передачи Сталиным Мао Цзэдуну этих документов подтвердил и А. И. Микоян. 25 июля 1967 года в беседе со мной он сказал, что до сих пор не может найти объяснения и оправдания этому поступку Сталина, безусловно ставшему одной из причин для последующих гонений на Гао Гана. Мне же с самого начала было ясно, что этот поступок Сталина фактически предрешает участь Гао Гана.
С точки зрения Мао, Гао Ган был человеком ненадежным, пытавшимся опереться на Сталина для укрепления собственных позиций. Пока Сталин был жив, он его еще терпел, а как только Сталин умер – рассчитался с ним». [365] – 91.)
Комментируя высказывания И. В. Ковалева, С. Н. Гончаров, в частности, отмечал следующее:
«В 1958 г. во время конференции в Чэнду Мао Цзэдун заявил: “Сталин очень любил Гао Гана и специально подарил ему автомобиль. Гао Ган каждый год 15 августа (дата начала боевых действий Красной Армии в Маньчжурии) отправлял Сталину поздравительную телеграмму”. [366] В этой фразе сквозит едва скрываемая неприязнь Мао к “особым отношениям” между Гао и Сталиным».
И далее:
«Сведения о передаче Сталиным материалов И. В. Ковалева и Гао Гана Мао Цзэдуну содержатся в воспоминаниях Н. С. Хрущева. При этом следует иметь в виду, что американские издатели воспоминаний допустили серьезную ошибку, указав, что “советским представителем в Китае”, о котором идет речь в данном фрагменте, был А. С. Панюшкин. На самом деле здесь Хрущев безусловно имеет в виду И. В. Ковалева. Хрущев сообщает следующее: “...B то время Сталин назначил специалиста-железно-дорожника, который во время войны был народным комиссаром. Я забыл, как его зовут, но помню, что после того, как японцы были разбиты в Северном Китае, Сталин отправил этого человека, чтобы руководил восстановлением железных дорог на северо-востоке Китая, а также был нашим полномочным представителем на Северо-Востоке. Мы доверяли ему. Сталин рассматривал его как свое доверенное лицо.