Текст книги "Сталин и Мао. Два вождя"
Автор книги: Юрий Галенович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)
Наконец, Мао Цзэдун отмечал, что на протяжении почти тридцати лет советский народ и советское правительство неоднократно оказывали помощь делу освобождения народа Китая. Это была формулировка, имевшая не одно потайное дно. Ее можно было понять и как констатацию того, что наша страна и ее руководители оказывали помощь китайской нации, включая и помощь Гоминьдану в ходе гражданской войны за объединение страны, и помощь в Войне сопротивления Японии. Эту формулировку можно было понимать и как намек на то, что Мао Цзэдун хотел бы разграничивать действия советской стороны, выделяя в них то, что он соглашался называть помощью делу освобождения, то есть помощью только Компартии Китая, если говорить о ее взаимоотношениях с Гоминьданом, о ее борьбе против Гоминьдана.
Мао Цзэдун обещал никогда не забывать о братской, как он назвал ее, помощи со стороны нашего народа и нашего государства в трудные для народа Китая времена. Эта формула также была расплывчатой и допускала разные толкования; во всяком случае, здесь, очевидно намеренно, отдельно говорилось о государстве и народе нашей страны.
Считаясь с позицией Сталина, а главное, с международной обстановкой, с реально существовавшей угрозой для КПК – КНР, Мао Цзэдун выражал согласие в принципе помогать Сталину в укреплении его лагеря, в борьбе против его противников на мировой арене, которых он называл людьми, провоцирующими войну. Мао Цзэдун выражал также на словах готовность укреплять союзные отношения с нашим государством. С одной стороны, это явно была своего рода вынужденная уступка Сталину; однако, с другой стороны, это было признание Мао Цзэдуном в то время необходимости союза с нашей страной.
Мао Цзэдун выступал за развитие дружбы между двумя народами, что в его понимании означало, что он намерен настаивать на оказании с нашей стороны неэквивалентной помощи в восстановлении и развитии экономики и усилении армии его государства. Иначе говоря, Мао Цзэдун за моральную поддержку требовал конкретных экономических вложений.
Весьма характерно, что Мао Цзэдун ни словом не упомянул ни о вкладе нашей страны в победу над фашистской Германией и милитаристской Японией, ни о том, что эта победа была завоевана ценой десятков миллионов жизней наших людей. Мао Цзэдун не упомянул о том, что наша страна понесла самый большой ущерб во время Второй мировой войны среди держав-по-бедительниц. Таким образом, Мао Цзэдун отводил тезис о необходимости считаться с трудностями экономического положения в СССР в момент, когда КНР выдвигала свои запросы относительно экономической помощи с нашей стороны. Мало того, такая позиция Мао Цзэдуна и в нравственном плане ущемляла чувства нашего народа.
Мао Цзэдун в этой речи позволил себе лишь два раза упомянуть имя Сталина, не отметив даже, что приехал в нашу страну по его приглашению и на его юбилей. Более того, упоминания имени Сталина были сделаны Мао Цзэдуном в контексте завуалированных претензий к политике Сталина, требований к нему идти навстречу желаниям китайской стороны во время предстоявших тогда переговоров. Мао Цзэдун даже именовал Сталина не «генералиссимусом Сталиным», а только «маршалом Сталиным», как бы понижая его в звании и авторитете на целую ступень и не признавая то воинское звание, которое было присвоено Сталину в СССР в результате победы над германским фашизмом в Великой Отечественной войне и во Второй мировой войне.
В целом эта речь не могла понравиться Сталину. Во всяком случае, она сразу же дала пищу для уточнения представления о Мао Цзэдуне и его позиции. Явление Мао Цзэдуна на Ярославском железнодорожном вокзале в Москве в декабре 1949 года было выходом на сцену опасного для Сталина товарища-сопер-ника или союзника-соперника.
Погода в день приезда Мао Цзэдуна в Москву стояла очень холодная. К тому же по пути Мао Цзэдун простыл, ему нездоровилось. Сразу же после краткой церемонии встречи Мао Цзэдун на автомашине в сопровождении Молотова отправился на дачу Сталина под Москвой, где его разместил хозяин. Это был многозначительный жест со стороны Сталина. Во-первых, Сталин усту-г пал Мао Цзэдуну собственный «загородный дворец». Во-вторых, так обеспечивалась полная безопасность Мао Цзэдуна, который оказывался под опекой личной охраны Сталина. Наконец, тем самым создавались условия для конфиденциальных встреч и бесед со Сталиным. Мао Цзэдун получал уединенное пристанище, чего он, с точки зрения Сталина, желал. На этой даче никто не мог побывать у Мао Цзэдуна без ведома Сталина. Возникает даже мысль о том, что это была и своего рода «мягкая изоляция» Мао Цзэдуна от внешнего мира, хотя никто, разумеется, не препятствовал Мао Цзэдуну, сопровождавшим его лицам в их передвижении.
По дороге на дачу Молотов сообщил, что Сталин приглашает Мао Цзэдуна на первую встречу в Кремль в шесть часов вечера того же дня.
Мао Цзэдун, приехав на дачу, прежде всего поспал. Затем отдал распоряжения относительно подготовки визита к Сталину и задумался.
Можно попытаться себе представить, что он чувствовал. Все-таки это была его первая встреча со Сталиным. Сталин был одной из всемирно признанных тогда «великих фигур» первой половины двадцатого столетия. Сталин был вождем всего того идеологического и политического направления, к которому принадлежали Мао Цзэдун и его партия. Мао Цзэдун знал, что Сталин далеко не полностью доверяет ему. Даже накануне отъезда Мао Цзэдуна в СССР Сталин задавался вопросом, не пойдет ли КПК по югославскому пути и не станет ли Мао Цзэдун «вторым Тито» (Сталин полагал, что Тито и Югославия «предали» его, стали врагами СССР на международной арене). С другой стороны, Сталин не мог не учитывать того, что объективная действительность побуждала Мао Цзэдуна быть в целом ряде вопросов вместе со Сталиным, с СССР. Ведь Мао Цзэдуну пришлось сказать: «В плане межгосударственных отношений мы принадлежим к антиимпериалистическому фронту, возглавляемому Советским Союзом»...
Мао Цзэдун стремился к тому, чтобы с китайской стороны было как можно меньше свидетелей того, как будет происходить его первая встреча со Сталиным. Вероятно, Мао Цзэдуном владели очень противоречивые чувства. Он побаивался Сталина и был настроен на то, чтобы доказывать при встрече с ним свою лояльность, стараться развеивать подозрения Сталина. Однако при этом Мао Цзэдун исходил главным образом, во-первых, из необходимости сразу же поставить себя в совершенно независимое положение, заставить Сталина считаться с его позицией в КПК – КНР и, во-вторых, создать предпосылки для налаживания отношений со Сталиным, предполагавших получение КПК – КНР конкретной, прежде всего экономической и военной, а также политической помощи и поддержки со стороны Сталина.
Для Сталина первая личная встреча с Мао Цзэдуном также представлялась весьма важной. Возможно, что если он и не побаивался Мао Цзэдуна, то все-таки ему было несколько не по себе, в частности, и из-за того, что у него не было собственного опыта общения с Мао Цзэдуном. В великой соседней стране произошла смена власти, там появился новый общегосударственный и партийный лидер, а Сталин с ним никогда до той поры не встречался, несмотря на то что это был вождь Коммунистической партии Китая. Сталин, с одной стороны, прекрасно понимал необходимость налаживания союзных отношений с Китаем при Мао Цзэдуне и, с другой стороны, конечно, хотел, чтобы Мао Цзэдун считался с его волей. В целом Сталин был уверен в себе и в своем положении в своем государстве, в своей партии. На встречу с Мао Цзэдуном он пригласил целый ряд советских партийных и государственных деятелей, чтобы в их присутствии показать им, как следует вести дела с Мао Цзэдуном. Сталин не предпочел провести первую встречу с Мао Цзэдуном один на один.
С собой в Кремль на встречу со Сталиным Мао Цзэдун взял, не считая телохранителя, только одного человека – своего советника и личного переводчика Ши Чжэ.
Советский шофер доставил Мао Цзэдуна в Кремлевский дворец за три минуты до назначенного срока, то есть в 17 часов 57 минут. Мао Цзэдуну докладывали, что Сталин любит точность, поэтому он был доволен, прибыв точно к назначенному часу.
Секретарь Сталина А. Н. Поскребышев пригласил Мао Цзэдуна чуть подождать, а сам вошел в кабинет Сталина, закрыв за собой дверь, чтобы доложить о приходе гостя. Так Мао Цзэдун перед первой встречей со Сталиным оказался в положении гостя, который вынужден пусть всего минуту, но ждать, пока его пригласит хозяин.
Ровно в шесть часов под бой напольных часов Мао Цзэдуна пригласили в кабинет Сталина в Кремлевском дворце: «Товарищ Сталин просит председателя Мао Цзэдуна войти».
Мао Цзэдун, как обычно в таких случаях, медленно и плавно направился в кабинет. За ним следовал Ши Чжэ.
В кабинете выстроились цепочкой члены советского руководства. Первым в их ряду стоял Сталин. Он был в форме генералиссимуса. За ним выстроились Молотов, Маленков, Берия, Булганин, Каганович, Вышинский. В качестве переводчика с советской стороны выступал Н. Т. Федоренко.
Как только Мао Цзэдун вошел в кабинет, Сталин выступил ему навстречу и улыбаясь протянул ему обе руки. Так он приветствовал Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун тоже протянул вперед обе руки. Состоялось рукопожатие. Итак, и наконец, и впервые лично встретились два крупнейших в мире коммунистических лидера. Рукопожатие было крепким.
«Здравствуйте!» – с подъемом произнес Сталин.
«Здравствуйте!» – с чувством ответил Мао Цзэдун.
«Рады вашему приезду!»
«Спасибо, товарищ Сталин!» Они продолжали пожимать друг другу руки.
Сталин, пристально разглядывая Мао Цзэдуна, сказал: «Замечательно, замечательно! Вы еще так молоды, у вас такой цветущий вид»...
Мао Цзэдун, в свою очередь, ответил: «Вы, товарищ Сталин, тоже в отменном здравии!»
Сталин поблагодарил кивком головы. Затем он представил Мао Цзэдуну своих коллег, начиная с Молотова. Мао Цзэдун обменялся с ними рукопожатиями и приветствиями. В свою очередь, он представил Сталину сопровождавшего его Ши Чжэ.
Сталин пригласил Мао Цзэдуна садиться.
Мао Цзэдун и Ши Чжэ сели по одну, а Сталин и его коллеги по другую сторону стола для заседаний.
18—1897
Когда все уселись, Сталин сказал, глядя на Мао Цзэдуна: «Великое дело! Поистине сделано великое дело! Вы добились великой победы. Вы внесли очень большой вклад в дело китайского народа; вы – славный сын китайского народа! Мы от всей души желаем вам крепкого здоровья!»
Мао Цзэдун, зная о том, что Сталин неоднократно весьма критически относился к его политике в ходе внутриполитической борьбы в Китае, высказывая в этой связи различного рода подозрения и сомнения, вероятно, не ожидал, что с самого начала встречи Сталин станет так хвалить его. Однако Мао Цзэдун не смутился и не стал возвращать любезность, а, покачав головой, сказал: «Да нет же, мне на протяжении длительного времени приходилось терпеть гонения, меня даже лишали права голоса; мне было что сказать, да не было случая и места, чтобы высказаться»...
Китайская пословица гласит: «За праздничным столом можно тысячу раз выпить с человеком и все равно не узнать, кто он такой; однако бывает, что для этого хватит и полсловечка, если оно сказано прямо, без экивоков».
Вот и в данном случае получилось так, что в кабинете Сталина до этих слов Мао Цзэдуна царила некая весьма приподнятая, подчеркнуто дружественная, горячая атмосфера, все и каждый (с советской стороны) были на подъеме, взволнованы, и вдруг при таких торжественных обстоятельствах Мао Цзэдун своей полуфразой, несколькими словами, в которые он вкладывал глубокий смысл и которые предполагали несколько иную тональность разговора, гораздо большую откровенность и свободу собеседников в своих высказываниях, как бы заморозил всю эту праздничную атмосферу. Мао Цзэдуну удалось как бы мгновенно заставить застыть всю эту обстановку торжественности, священнодействия, предполагавшегося взаимного воспевания. Более того, психологически Мао Цзэдун сразу продемонстрировал свою обидчивость, а должно было предполагать, что это и обидчивость КПК, и обидчивость китайской нации в связи с реальными действиями и политикой Сталина, советской стороны в прошлом. Сталин и его коллеги оказались в ситуации, когда им как бы пришлось успокаивать обидевшегося гостя, то есть, с точки зрения Мао Цзэдуна, он занял активные позиции, а Сталина загнал в угол.
В КПК – КНР, в их пропаганде создавшуюся ситуацию характеризовали следующим образом: все находившиеся в кабинете не сговариваясь подняли головы и воззрились на вождя КПК, который сразу показал, что не намерен ни к кому приспосабливаться и ловчить, а, напротив, проявил себя собеседником, настроенным на обмен репликами, исполненными глубокого смысла, и на постановку острых вопросов. Мао Цзэдуну на секунду удалось удивить советских партнеров по переговорам. Сразу стало ясно, что перед ними политик, которому даже в мелочах, даже при обмене простыми любезностями лучше пальца в рот не класть.
Сталин с удивлением посмотрел на Мао Цзэдуна. Могло показаться, что он не сразу нашелся. На ходу приходилось менять начало того сценария первой встречи, который заранее сложился у Сталина в голове. Он привык к тому, что на протяжении нескольких десятилетий большинство лидеров, с которыми ему приходилось общаться, в беседах с ним предпочитали проявлять осторожность, ходить вокруг да около, выжидая, что скажет Сталин и ориентируясь на его позицию. Сталин крайне редко кого-либо хвалил; он вообще не привык приспосабливаться к собеседнику, навязывая ему свою манеру разговора и свою тактику беседы. На сей раз при первой же встрече с Мао Цзэдуном сразу же выяснилось, что этот китаец даже не желает соблюдать правила внешних приличий, не разводит «китайские церемонии», не высказывает радости, услышав пожелания здоровья, услышав даже похвалу из уст самого Сталина в свой адрес. Казалось бы, чего еще можно желать, встречаясь в первый раз, закладывая основы отношений? Сталин предполагал, что своими высказываниями в начале беседы он как бы обезоружит Мао Цзэдуна, поставит его в оборонительное и пассивное положение. Мао Цзэдун же предпочел сразу броситься в бой... Мао Цзэдун предложил сражение умов.
Мао Цзэдун продолжал говорить со своим тяжелым хунаньским акцентом: «Те, кто выступал против меня, многое позволяли себе; и кое-что остается не ясным, если говорить о том, кто прав и кто не прав, вплоть до настоящего времени это все еще не ясно»...
Сталин знал, что Мао Цзэдун имел в виду ряд руководящих деятелей внутри КПК, прежде всего Ван Мина. (Кстати сказать,
Ван Мин – это псевдоним Чэнь Шаоюя; а сам иероглиф «мин» из псевдонима Ван Мина означает по-китайски «ясность»; таким образом Мао Цзэдун намекнул на то, кого он имел в виду.) Сталин поддерживал Ван Мина, стремясь с его помощью заставить КПК быть более послушной воле Коминтерна, а по сути дела, воле Сталина. В то же время Сталин полагал, что такого рода вопросы были уже выяснены и сняты, ибо несколько месяцев тому назад, в середине 1949 года, во время пребывания в Москве делегации КПК во главе с Лю Шаоци Сталин в ходе беседы с Лю Шаоци осудил Ван Мина и даже прямо выступил с самокритикой. И вот теперь, при первой же встрече, Мао Цзэдун, ничтоже сумняшеся, прежде всего поставил именно этот вопрос.
Сталин мгновенно нашелся и ответил Мао Цзэдуну репликой, которая позволяла на данном этапе считать инцидент исчерпанным: «Нет, нет, ни в коем случае! Кто старое помянет, тому глаз вон!» Он сделал решительный жест правой рукой, в которой была зажата трубка, и добавил: «Победа поставила все точки над «Ь>, прояснила, кто прав, кто виноват; победа – это все! Победителей не судят, это очевидная истина».
Такой ответ при данных обстоятельствах позволил на время закрыть практически важный и сложный вопрос, и атмосфера в кабинете снова стала теплой. Мао Цзэдун не мог не согласиться с логикой Сталина, предпочитая воспринимать его слова в том смысле, что тот признал его победу, а следовательно, неправоту его противников внутри КПК.
Выслушав перевод слов Сталина, Мао Цзэдун засмеялся. Засмеялись и все остальные.
Далее Сталин сказал со всей серьезностью: «Победа революции в Китае изменит соотношение сил в мировом масштабе. Чаша весов, на которую положена мировая революция, потяжелела. Мы искренне поздравляем вас с победой и надеемся, что вы добьетесь новых еще больших побед!»
Мао Цзэдун кивнул и ответил: «От имени народа Китая я сердечно благодарю советский народ за поддержку и помощь, которую он оказывал нам на протяжении длительного времени. Народ Китая не забудет друзей»... [278]
Прежде чем высказать свои соображения относительно описания в литературе, изданной в КНР, первой в истории встречи
Сталина и Мао Цзэдуна 16 декабря 1949 года в Кремле, представляется необходимым привести рассказ об этой же встрече ее очевидца Н. Т. Федоренко, который выступал во время этой беседы в качестве переводчика с советской стороны.
Н. Т. Федоренко писал: «Запомнилась обстановка первой встречи Сталина и Мао Цзэдуна. Она проходила в кабинете Сталина в Кремле. По долгу службы мне пришлось сопровождать Мао Цзэдуна, быть переводчиком.
Восприятие ситуации людьми разными, разумеется, бывает неодинаково, часто очень индивидуально. В моей памяти наиболее рельефно отобразился момент встречи этих двух фигур. Когда перед нами открылись двери, Сталин находился в глубине кабинета, и нужно было пройти всю комнату, чтобы подойти к нему. Неторопливо, характерным для него шагом, он медленно отдалялся от своего рабочего стола, за которым, похоже, до этого занимался делами. По крайней мере можно было так подумать. Сдержанность, спокойный его вид выражали уверенность. Сделав несколько шагов нам навстречу, он отнюдь не проявлял признаков поспешности.
Иным было поведение Мао Цзэдуна. Обычно неторопливый, медлительный, он вдруг перевоплотился на моих глазах. Стремительно зашагал по ковровой дорожке, и я едва успевал за ним. Был он заметно взволнован, во всем его облике проступала внутренняя озабоченность.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – эмоционально произнес Мао Цзэдун и быстрым движением заключил руку Сталина в свои ладони. Он долго тряс ее, выражая глубокое удовлетворение по случаю встречи.
– Рад вашему приезду, товарищ Мао Цзэдун, – негромко произнес Сталин. И после небольшой паузы добавил:
– А выглядите вы моложе и крепче, чем я представлял.
Таким было первое соприкосновение этих двух людей. Можно сказать, что это была встреча овеянного ореолом славы наставника и верного его последователя.
Затем Сталин пригласил гостя к длинному столу для заседаний, стоявшему вдоль стены.
– Попросите товарища Мао Цзэдуна занять место с той стороны стола, чтобы мы сидели друг против друга, – обратился ко мне Сталин и показал рукой стул для гостя.
Когда Мао Цзэдун сел, а сопровождавший его помощник Ши Чжэ расположился рядом, Сталин, повернувшись ко мне, понизив голос, произнес:
– А вы садитесь в торце стола, на председательское место. Здесь вам будет удобно, да и нам не станете мешать.
Я без того сознавал, что был здесь лишним. Понимал, что и хозяин, и гость с радостью обошлись бы без моего присутствия, но вынуждены терпеть неизбежно это зло, соблюдая к тому же приличие, по крайней мере внешне.
И за столом также обнаружились особенности этих двух людей в манере держаться и говорить. У Сталина заметная настороженность, немногословие, короткие реплики, с привычным грузинским акцентом. Изредка он бросал скошенные взгляды на прибывшего издалека гостя. Сталин вообще редко смотрел на собеседника. Его взгляд обычно был обращен куда-то в сторону. Это, признаться, несколько осложняло быстрое и точное воспроизведение переводчиком его высказываний. Правда, когда он замечал мои затруднения, то тотчас повторял фразу с безупречной артикуляцией. Следует заметить, что Сталин с первой же встречи был неизменно предупредителен к своему vis-a-vis.
А с другой стороны – торопливый, поистине скоропалительный, но учтивый рапорт гостя, на хунаньском диалекте. И оттого слова у него, казалось мне, были какими-то рассыпчатыми. Мао Цзэдун докладывал обстановку в Китае, рассказывал о сражениях против гоминьдановцев, об экономической разрухе, земельной проблеме и бесконечных трудностях в стране. Довольно пространно говорил о том, что история Китая – это нескончаемые внутренние и внешние войны. Повторял, что народная революция, которая осуществлялась путем вооруженной борьбы, была неотвратима. Китайские коммунисты неколебимо в это верили и не останавливались ни перед какими жертвами. Победа революции дала возможность народу стать на ноги, выпрямиться во весь свой могучий рост.
Мао Цзэдун, разумеется, сердечно благодарил Сталина за братскую помощь китайским коммунистам. За великое бескорыстие, которое проявлял Советский Союз. За революционную верность. Сколько мне помнится, он не затрагивал вопроса о прошлых расхождениях с Коминтерном и лично со Сталиным о путях китайской революции. Не касался этого и Сталин.
Китайские коммунисты, по их утверждению, нашли свой собственный путь к победе, сочетая, как они говорят, всеобщую истину марксизма-ленинизма с конкретными условиями китайской революции. Известно также, что в июле 1949 года, когда Лю Шаоци прибыл в Советский Союз в качестве представителя КПК; Сталин, как сообщают китайские источники, выразил сожаление, что он лично и другие в прошлом вмешивались в китайскую революцию своими советами и предложениями. При этом он сказал, что “мы были помехой для вас, и я очень об этом сожалею”. [279] И хотя самокритичное это признание было сделано приватно, оно представляется очень необычным для Сталина.
Нет нужды подробно излагать весь ход той беседы Сталина и Мао Цзэдуна. Это была их первая встреча, и многое в разговоре носило общий характер. Отмечу лишь, что Сталин слушал Мао Цзэдуна с большим вниманием, переспрашивал его, а иногда задавал вопросы, чтобы прояснить то или иное положение. Был точен в своих формулировках и, похоже, стремился уловить оттенки фраз и слов при переводе. Все это постоянно держало меня в напряжении. К тому же не покидало чувство страха». [280]
Думается, что можно разделить это вступление к беседе Сталина и Мао Цзэдуна, с точки зрения психологии и логики каждого из собеседников, на три части.
Сначала Сталин попытался создать предпосылки для конструктивных переговоров, ограничившись простой констатацией того, что сделано великое дело и что Мао Цзэдуну принадлежит очень большая заслуга, он по праву может называться сыном народа Китая. Сталину представлялось, что это был максимум того, на что он мог пойти; он признал победу Мао Цзэдуна во внутриполитической борьбе в Китае, отметил его личные заслуги. Сталин хотел бы оставаться в роли арбитра, который имеет верховную власть оценивать все сделанное другими. Сталин, очевидно, предполагал, что тем самым он сразу же заставит Мао Цзэдуна рассыпаться в благодарности или, по крайней мере, произойдет обмен любезностями, после чего можно будет перейти к беседе по существу вопросов.
Более того, Сталин, очевидно, также думал, что он учитывает восточный или китайский менталитет, начиная беседу с похвал и тем самым позволяя ее участникам сохранять лицо. С формальной точки зрения Сталин, как ему казалось, хорошо продумал начало разговора, сделав его по форме как бы неожиданным и приятным сюрпризом для Мао Цзэдуна, а по сути дела, желая взять инициативу в свои руки.
Однако оказалось, что ни форма, ни существо высказываний Сталина не устраивали Мао Цзэдуна. Он тут же ринулся в атаку. Мао Цзэдун фактически сразу же выдвинул условия, которые советская сторона должна была выполнить, если она желала снять или устранить препятствия на пути нормального течения дальнейшей беседы, да и развития двусторонних отношений вообще. Такими препятствиями в глазах Мао Цзэдуна была позиция Сталина, который в прошлом поддерживал соперников Мао Цзэдуна внутри руководства КПК и вообще по многим вопросам внутриполитического развития в Китае высказывал и навязывал мнения и решения, которые были неверными, с точки зрения Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун фактически потребовал, чтобы советская сторона признала, что в прошлом она была не права, а он, Мао Цзэдун, был прав в вопросах, которые касались внутриполитической борьбы в Китае. Мао Цзэдун напомнил также, что его победа – это победа, которой он добился не благодаря, а в весьма значительной степени вопреки позиции Сталина.
Сталин нашел достойный ответ. Собственно говоря, и Мао Цзэдун, и Сталин в данном случае облекли свои позиции в такие формы, что прямо не были названы ни имена, ни факты, но это и позволило найти выход из затруднительного положения.
По сути дела, Сталин прибег в сложившейся ситуации к эффектному и эффективному приему, который позволил каждому из участников беседы считать, что он выиграл или, во всяком случае, сохранил лицо. Сталин применил формулу, которой впоследствии будут пользоваться и другие участники советско-китайских переговоров. Сталин привел пословицу «Кто старое помянет, тому глаз вон» и подкрепил ее крылатым выражением «Победителей не судят». (Собственно говоря, это напоминает и высказывание Дэн Сяопина в беседе с М. С. Горбачевым в 1989 году: «Завершить прошлое, открыть будущее».)
Так оказалось, что партнеры-соперники достойны один другого. И тот и другой показали, что они умеют применять неожиданные приемы в ходе беседы. Если пользоваться шахматной терминологией, то складывается впечатление, что сначала Сталин объявил шах Мао Цзэдуну, на что Мао Цзэдун ответил шахом со своей стороны. После этого Сталин рокировался, что дало возможность обеим сторонам продолжить беседу; при этом каждый из партнеров считал себя победителем. Так завершилась вторая часть начала их беседы.
В третьей части оба собеседника создавали предпосылки для конструктивных бесед по вопросам налаживания отношений.
Здесь, пожалуй, уместно сказать несколько слов, которые могут в какой-то степени помочь раскрытию поведения Сталина и Мао Цзэдуна в ходе этой части беседы. Дело в том, что Сталин был как бы вынужден принять упреки Мао Цзэдуна, и в то же время высказывания Сталина не были полным признанием своей неправоты, скорее они предлагали выход из создавшегося положения, при котором обе стороны оставляют за собой право оставаться при своем мнении относительно некоторых вопросов истории, хотя и договариваются не поднимать эти вопросы. Таким образом, основа дальнейших отношений оказывалась довольно зыбкой. Ее можно было при желании взорвать напоминаниями о прошлом.
Мао Цзэдун был сосредоточен прежде всего на том, чтобы, во-первых, подтвердить и застолбить независимое положение свое и своей партии, своего государства и, во-вторых, заставить Сталина признать, что он считает ошибочной борьбу против Мао Цзэдуна внутри его партии и больше не будет поддерживать соперников Мао Цзэдуна внутри руководства КПК. Конечно, Мао Цзэдун имел в виду и отношение Сталина к Чан Кайши.
Однако тут позиции Мао Цзэдуна не были, в глазах Сталина, убедительными.
Дело в том, что Сталин беспокоился не столько о внутрики-тайских делах, особенно о делах внутри КПК, хотя эти вопросы он рассматривал как важные, от решения которых зависело и состояние главного, то есть состояние отношений России (СССР) и Китая. Сталин был всегда заинтересован в том, чтобы обеспечить безопасность своей страны. Он не желал допускать, чтобы из Китая кто-то из китайских руководителей вонзил нож в спину его стране.
На протяжении многих лет Сталин имел своим партнером Чан Кайши и добился успехов в своих предприятиях.
В то же время Мао Цзэдун на протяжении почти десяти лет старался найти общий язык с американцами; при этом подразумевая, что он может в интересах налаживания дел с США пойти на охлаждение отношений со Сталиным, на некоторое отстояние от России, на то, чтобы не стоять с ней в одном лагере и не гарантировать союз с ней против третьих стран, включая и США. Особенно такую активность Мао Цзэдун усилил перед победой в гражданской войне против Чан Кайши. Сталину было известно, что в руководстве КПК существуют два крыла. Одно крыло, сердцевину которого составляли Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай, выступало за более тесные отношения с США. Другое крыло, в которое входил, в частности, Лю Шаоци, предпочитало иметь тесные союзные отношения с СССР. Только под давлением целого ряда обстоятельств Мао Цзэдун был вынужден, во всяком случае на словах и публично, объявить о том, что он склоняется на сторону СССР, на сторону Сталина. Это, по сути дела, было признанием со стороны Мао Цзэдуна его вины перед Сталиным, причем вины важнейшей, так как речь шла о попытках Мао Цзэдуна совершить то, что в глазах Сталина могло выглядеть как предательство.
Таким образом, если Сталин был вынужден каяться в своих ошибках применительно к внутренним делам в Китае, особенно в КПК, в поддержке соперников Мао Цзэдуна внутри КПК, то Мао Цзэдун был вынужден публично отмежевываться от своих же реальных попыток отойти от СССР и вступить в близкие отношения с США. При этом Мао Цзэдун не мог в такой ситуации предъявлять Сталину претензии в связи с его отношениями с Чан Кайши.
Одним словом, Мао Цзэдун напал на Сталина, намекнув на поддержку Сталиным его противников внутри Китая, а Сталин отвел это весьма ловко, указав на то, что о старом вспоминать не в интересах обеих сторон.
Так, вступление в беседу закончилось как бы вничью, если говорить о ее психологическом подтексте. В то же время оказывалось, что Мао Цзэдун уступал Сталину в сфере международной политики, в то время как Сталин вынужден был признавать некие свои поражения применительно к внутренним делам в КПК, в Китае.
При этом важно, что Сталин занимал безукоризненную позицию, если говорить о двусторонних межгосударственных отношениях России (СССР) и Китая (КНР), даже об их действиях в то время на мировой арене. Мао Цзэдун здесь выглядел как политик, позиции которого не мог сочувствовать народ России (СССР), да она не была и в интересах китайского народа в то время.
После своего рода разминки беседа вступила в новую фазу.
Далее в ходе беседы Сталин спросил Мао Цзэдуна: «Господин Мао Цзэдун, как по-вашему, что мы могли бы сделать на сей раз? Каковы ваши соображения и пожелания?»
Таким образом Сталин, завершив обмен репликами вводного характера, во время которых советская сторона дала свою оценку достижениям китайской стороны, Мао Цзэдуна, а далее обе стороны намекнули на то, что в прошлом каждая из них полагала действия партнера не вполне удовлетворительными, со своей точки зрения, перешел, так сказать, к текущим делам.
