Текст книги "По пути в бессмертие"

Автор книги: Юрий Нагибин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Журналисты шумно выражают недовольство, неотступно следуя за ними.

Фоторепортеры.Господин Рахманинов, остановитесь! Один снимок с вашей женой! Посмотрите в нашу сторону!

225. (Съемка в помещении.) ЧАЙНАЯ КОМНАТА В ОТЕЛЕ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Навстречу Рахманиновым из-за стола поднимается глава агентства мистер Эллис – солидный господин с бородавкой на носу и незажженной сигарой.

Эллис.Счастлив познакомиться, господин Рахманинов!

Журналисты забивают салон, окружая столик, за которым сидят Рахманинов, Наталья и мистер Эллис. Рахманинов, сконфуженно улыбаясь, оглядывает журналистов.

Рахманинов. Господа! У меня слишком мало слов для вас. Вас слишком много.

Фотограф устанавливает фотоаппарат на треножник.

Фотограф.Господин Рахманинов, один вопрос: вы – монархист?

Рахманинов(улыбаясь). Нет.

Фотограф. Как вы относитесь к расстрелу царской семьи?

Рахманинов(потрясенно). Простите?..

Первый корреспондент. Царскую семью расстреляли! Как вы относитесь к этому?

Второй корреспондент. Вы что, не знали?

Рахманинов. Семью!..

Третий корреспондент. Всех! И детей! А также врача Боткина! Вы что, не читали сегодняшних газет?

Рахманинов не отвечает, беспомощно смотрит на жену. Наталья тревожно всматривается в бледное лицо мужа, сжимает его руку. Мистер Эллис переглядывается с Фолли и делает головой знак, чтобы тот удалил корреспондентов.

Фолли(расставив руки, корреспондентам). Господа, прошу вас покинуть помещение!..

Те неохотно подчиняются. Только один настойчивый фотограф продолжает устанавливать свой фотоаппарат, пригнувшись к видоискателю.

Наталья(отрешенно). Всю семью…

Эллис. Да, это во всех газетах на первой полосе.

Наталья.И царевича… Он ведь и так был смертельно болен! (Смотрит на оцепеневшего мужа.) Тебе нехорошо?

Рахманинов молчит.

Эллис(мягко). Маэстро, нужно сделать одну фотографию для обложки «Таймс».

Рахманинов не отвечает. Наталья смотрит на мужа.

Наталья.Оставьте его!

Фотограф(наводя фокус). Всего одну фотографию! Господин Рахманинов, можете улыбнуться?

Окаменевшее лицо Рахманинова напоминает маску. Эллис неловко переглядывается с Фолли.

Наталья.Он не хочет сниматься!

Фотограф(не отрываясь от видоискателя). Снимаю!..

Рахманинов(про себя). Как же так… и наследника… ребенка…

Он неожиданно закрывает лицо руками. Вспыхивает магний, щелкает затвор фотоаппарата.

НАПЛЫВ.

ИЗ НАПЛЫВА.

КРУПНО ДЕТАЛЬ.

На первой полосе газетного листа – снимок Рахманинова, закрывающего лицо руками. Подпись под снимком гласит: «РУКИ, КОТОРЫЕ СТОЯТ МИЛЛИОН».

226. (Натурная съемка.) НЬЮ-ЙОРК. 56-я СТРИТ. ВЕЧЕР.

Чья-то нога наступает на фотографию, и мы видим, что газета уже валяется на тротуаре и ветер подхватывает ее и несет вместе с остальным мусором по 56-й стрит, освещенной огнями «Карнеги-холла». Камера панорамирует наверх к афише, возвещающей о сегодняшнем концерте.

227. (Съемка в помещении.) ВЕСТИБЮЛЬ «КАРНЕГИ-ХОЛЛА». ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Свет притушен. Служитель в ливрее считает деньги, вырученные от продажи программок, под мощную музыку Третьего концерта, которая слабо доносится сюда сквозь двойные двери.

228. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ «КАРНЕГИ-ХОЛЛА». ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

А в зале завороженная публика внимает ликующим, победным аккордам финала Третьего концерта. Вдохновенный, красивый дирижер – Орманди… Руки Рахманинова, распластавшиеся на полклавиатуры. Сияющая медь духовых инструментов. В зале – Наталья, Фолли, Эллис. Лицо Рахманинова сосредоточенно. И вот музыка окончилась. Гром аплодисментов. Все встают. Музыканты стучат смычками по пюпитрам. Рахманинов пожимает руку Орманди, сдержанно раскланивается. Еще один поклон оркестру, и он уходит со сцены – высокий, сутуловатый, печальный. Зал неистовствует. Орманди раскланивается, поднимает оркестр. Все смотрят за кулисы – туда, куда ушел Рахманинов. Цветы, цветы, цветы. Публика вызывает Рахманинова. Наталья несколько встревоженно смотрит на сцену. Рахманинов не появляется. Наталья встает и начинает пробираться к выходу. Фолли и Эллис следуют за ней.

229. (Съемка в помещении.) ВХОД В АРТИСТИЧЕСКУЮ «КАРНЕГИ-ХОЛЛА». ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Наталья пробирается сквозь толпу почитателей, фотографов, корреспондентов. Фолли расчищает дорогу. Эллис следует за ней. Экстравагантного вида дама с платиновыми волосами, очень маленького роста, но с большой головой, сидящей на теле прямо без шеи, вцепляется маленькой ручкой, унизанной кольцами, в рукав антрепренера. Это – Флоранс, музыкальный критик.

Флоранс.Мистер Эллис, я здесь.

Эллис.Я попробую вас представить маэстро.

Флоранс(настойчиво). Вы обещали!

Эллис. Я же сказал, я попробую.

230. (Съемка в помещении.) АРТИСТИЧЕСКАЯ «КАРНЕГИ-ХОЛЛА». ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Уборная утопает в цветах.

Эллис (с порога). Фантастически! Такого успеха «Карнеги-холл» не видел уже давно.

Рахманинов сидит в кресле, спиной к вошедшим. Вместо фрака на нем уже старая кофта из верблюжьей шерсти.

Фолли.Маэстро, вы покорили Америку! Какие розы!

Эллис. Дивные розы! Не правда ли?

Наталья.Нужно отправить часть цветов домой. (Улыбается.) Нет только белой сирени.

Эллис. Белой сирени?

Наталья.Да, в России у Сергея Васильевича была поклонница, которая не пропускала ни одного концерта и всегда присылала дивную белую сирень, даже зимой… (Наталья осекается, глядя на Рахманинова.) Сережа!

Рахманинов не отвечает. Его желтое лицо с закушенной в гневе губой говорит о том, что он в ужасном состоянии. Дрожащими пальцами он пытается вставить сигарету в мундштук.

Рахманинов(зло). Я совсем выжил из ума. Я кончился.

Наталья.В чем дело?

Рахманинов. Дело в том, что был музыкант и весь вышел;.

Эллис.Чем вы недовольны? Дирижером?

Рахманинов. Дирижер был безупречен. Но даже он не смог помешать мне провалить концерт.

Эллис(растерянно). Как провалить?! Вы посмотрите, какой успех!

Наталья.Ты играл замечательно! Публика…

Рахманинов(перебивая). Но ты-то, ты-то! Ты ведь консерваторию кончила! Неужели ты не заметила?

Он встает и начинает нервно метаться по артистической.

Рахманинов(продолжая). Я ведь точку-то упустил! Точка-то у меня сползла!

Фолли(растерянно). Какая точка?

Рахманинов. Поймите же, музыка строится, как собор!.. И, как в соборе, в музыке есть верхняя точка, кульминация. И если эту точку не рассчитать правильно, то своды рухнут. Вот и сегодня я точку-то смазал, у меня все и рухнуло…

Рахманинов осекся. Дверь приоткрывается, и в нее просовывается платиновая голова Флоранс с ослепительной улыбкой.

Флоранс.Господин Эллис, я здесь!

Рахманинов(Эллису). Кто это?

Эллис. Это наш известнейший критик. Мечтает с вами познакомиться.

Фолли кидается к дверям, преграждая ей путь.

Рахманинов(недовольно). Я никого не хочу видеть.

Фолли пытается выставить настойчивую критикессу. Флоранс сопротивляется и кричит поверх плеча Фолли.

Флоранс.Господин Рахманинов, я ваша страстная поклонница!

Фолли удается выставить Флоранс и захлопнуть за ней дверь.

Фолли. Маэстро, вы будете заезжать домой или мы сразу же поедем на прием?

Рахманинов. Я ни на какой прием не поеду.

Наталья.Сережа, это неудобно.

Рахманинов. Ты поезжай. А я хочу позаниматься. (Оборачивается к Эллису.) Передайте мое искреннее извинение, но я бы хотел остаться здесь, в зале, и немножко позаниматься.

Эллис(растерянно). Остаться? Позаниматься? О, конечно! (Оборачивается к Фолли и вытаскивает из кармана пачку долларов.) Надо договориться с пожарным, чтобы не выключал свет.

Наталья(мужу). Тогда я тоже останусь.

Рахманинов(смягчившись). Нет, душа моя, поезжай, а то действительно будет неудобно.

231. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ. СПУСТЯ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ.

При дежурном освещении зал выглядит мрачным и неприветливым. Единственная лампочка освещает только часть сцены. В кулисах дежурный пожарный широко зевает и потягивается. Гулко раздаются в пустом зале аккорды рояля. Рахманинов занимается. Начинается знаменитая каденция Третьего концерта. Трагические аккорды нагромождаются друг на друга, как океанские валы. Рахманинов останавливается и смотрит себе на руки. Безымянный палец правой руки разбит, из-под треснувшего ногтя сочится кровь. Он облизывает ее, снова начинает играть. Его лицо в бледном свете единственной лампочки кажется мертвым. Глаза полуприкрыты. Музыка уносит его очень далеко…

НАПЛЫВ.

ИЗ НАПЛЫВА.

232–234. (Натурная съемка и съемка в помещении.) МОСКВА. 1918 ГОД. ЗИМА. ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ КАДРЫ ПЕРЕМЕЖАЮТСЯ С ИГРОВЫМИ.

Засыпанная снегом с гигантскими сугробами, неубранная улица встает перед глазами Рахманинова. У костра греются несколько оборванных беспризорников. Музыка как бы подчеркивает трагичность происходящего. Замерзший труп лошади пилят пилой, разрубают на куски, а вокруг стоят голодные люди с жадными глазами и, получив свой кусок, воровато оглядываются и исчезают в подворотнях. В парадной зале гимназии какая-то фигура в рваном зипуне выламывает топором дубовые плиты паркета. Когда мы приближаемся, то узнаем старика Сатина – отца Натальи. Выломанный паркет собирает в охапку Соня – ее тоже трудно узнать, похудевшую, в грязном, засаленном ватнике. Марина на темной, холодной плите режет кусок хлеба на тонкие, почти микроскопические ломтики… Музыка концерта сопровождает эти мрачные, полные отчаяния образы…

НАПЛЫВ.

ИЗ НАПЛЫВА.

Во весь экран возникает царская семья, будто на семейной фотографии: посредине царь с царицей, между ними, стоя, мальчик-цесаревич, по бокам – юные дочери – царевны. Слышится ожесточенная винтовочная пальба. Фотография покрывается дырками, из дырок течет кровь, заливая лица, одежду, руки. Сплошной поток крови. Враз кровь стекает, открывая чистые, прекрасные, истинно великокняжеские лица, и над головой каждого убиенного золотой нимб. И мы снова переносимся в «Карнеги-холл».

235. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ «КАРНЕГИ-ХОЛЛА». ПОЗЖЕ.

Рахманинов кончает играть. Эхо последних аккордов поглощается темным пространством неосвещенного зала. Он еще раз смотрит на разбитый ноготь, смотрит на клавиатуру: Клавиши рояля в капельках крови. Пожарный за кулисами сладко похрапывает. Уронив уставшие руки на колени, Рахманинов сидит с понуренной головой. Шорох в зале привлекает его внимание. Он вглядывается.

Рахманинов. Кто там?

В глубине зала смутно белеет лицо Натальи.

Наталья.Это я.

Рахманинов. Ты что, не пошла?

Наталья.Я пришла. Уже два часа ночи.

Рахманинов. Какой страшный для России день! Страшный и позорный. (Опускает голову.) Мы бросили там их всех…

Откуда-то издалека возникает хор из второй части симфонической поэмы «Колокола». Наталья с нежностью и тревогой смотрит на эстраду, где под одинокой тусклой лампочкой перед черной громадой рояля сидит сутулая, неподвижная фигура. Музыка ширится, растет. Вот мы уже в…

236. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ. АКАДЕМИЯ МУЗЫКИ. ФИЛАДЕЛЬФИЯ. 1918 ГОД.

Репетиция в разгаре. На сцене – огромный хор и оркестр. Все одеты по-разному. Музыканты без пиджаков. Дирижер – вы сразу узнаете его – высокий лоб, заносчивый профиль, аристократические манеры – Леопольд Стоковский. В зале разбросаны то тут, то там десятка два счастливчиков, «допущенных» быть свидетелями священнодействия. В седьмом ряду Рахманинов с Натальей, за ними – Фолли. Наталья смотрит на Рахманинова. Он весь погружен в музыку, и крылья его носа едва заметно раздуваются, когда он вторит про себя мелодию. Стоковский обрывает музыку, стучит дирижерской палочкой по пюпитру.

Стоковский.Ну что же, это неплохо. (Поворачивается в зал.) Мистер Рахманинов, у вас есть какие-нибудь пожелания?

Рахманинов встает, шаркая ногами, идет по проходу, поднимается на сцену. Сто пятьдесят человек хора и музыкантов с любопытством смотрят на него. Рахманинов, смущенный вниманием, наклоняется к партитуре, находит нужное место и очень тихо говорит со Стоковским.

Рахманинов. Вот здесь. (Он напевает по-русски.) «Забвение… Забве-ение».

На сцене – мертвая тишина. Музыканты, затаив дыхание, пытаются уловить, о чем перешептываются два великих. Молодые и старые, красивые и неприглядные – все лица, все взгляды – все направлено на композитора и дирижера. Рахманинов смотрит на Стоковского.

Рахманинов(продолжает). Понимаете? «Обливиэн».

Стоковский.Ах, «обливиэн»!

Рахманинов. А что, хор не знает перевода?

Стоковский(разводит руками). Хоровые партии не прислали вовремя. Я потерял две репетиции, и хор зубрил слова на слух.

Рахманинов. Значит, они не понимают?

Стоковский.Боюсь, что нет.

Рахманинов. Не понимают, а поют. И как поют! Как играют!

Стоковский(шепотом). Вы удовлетворены?

Рахманинов(в тон ему). Исключительно хорошо!

Стоковский(кивает в сторону оркестра). А вы скажите им. Это им будет приятно.

Рахманинов(нерешительно). Не надо.

Стоковский(не слушая его). Господа! Маэстро Рахманинов скажет вам несколько слов.

Голоса из оркестра. Просим! Просим! Пожалуйста!

Рахманинов(музыкантам). Дамы и господа! Дорогие коллеги! Америка – страна лучших в мире оркестров. Но должен сказать вам, что ваш оркестр, Филадельфийский, наверное, лучший в Америке.

Шум одобрения протекает по рядам музыкантов. Лица их освещаются улыбками и гордостью.

Рахманинов. А какой хор! Ужасно досадно, что вы должны петь по-русски, не понимая. Текст Эдгара По изумителен! Как же вы будете петь, если будете понимать! (Он напевает.) «Забве-енье…» Обливиэн. Это душа, понимаете?

Голос из хора. А вы объясните!

Рахманинов. Что объяснить?

Голоса музыкантов. Все! Музыку!.. «Колокола»!.. Россию!.. Революцию!..

Рахманинов(улыбается). Вы, американцы, так нетерпеливы. Вы даже представить себе не можете, как вы счастливы, что у вас не было революции!

Молодой музыкант из группы деревянных инструментов(объявляет с озорной улыбкой). У нас была революция сто пятьдесят лет назад!

Рахманинов. Ну, значит, вам повезло, что она была сто пятьдесят лет назад и вы через это уже прошли. (Помолчав.) Ну что ж… Вы, наверное, слышали про русские колокола. Русская земля вот уже много веков была уставлена колокольнями. Первое, что я запомнил с самого раннего детства, – это звук колокола. Вся жизнь русского человека сопровождалась колокольным звоном – от рождения до смерти. Любовь – это свадебные колокола, а если пожар, чума или война, то колокольный набат возвещал беду. Последний раз колокол провожал человека до его могилы… Вот о чем эта поэма. Это – детство, юность, борьба и смерть… «Колокола», наверное, лучшее из всего, что я создал.

Голос из хора. Почему вы так считаете?

Рахманинов. Потому что мне кажется, что я в полноте выразил свои чувства… Чувства русского человека. (Он опускает голову и добавляет тихо.) Быть русским трудно.

Голос из хора. Почему?

Рахманинов. Потому что быть русским – значит терпеть. Нести свой крест, а это иногда очень трудно – смириться. Смириться, когда ненависть и кровь гнева и мести закипает в жилах… Рабское чувство мести. И труднее всего смириться со смертью. Вот в финале как раз и есть это примирение. Там, за примирением, свобода.

Рахманинов открывает партитуру.

Рахманинов. Вот здесь. Номер 475. Посмотрите!

Музыканты листают свои партии.

Рахманинов. Давайте отсюда, вот с этого места. (Говорит по-русски.) «И невольно мы дрожим, и рыдаем, вспоминаем». (Переходит на английский.) Прислушайтесь к альтам. Там у альтов вся сила… Весь секрет просветления. Давайте найдем силы для этого примирения со смертью…

Стоковский протягивает Рахманинову дирижерскую палочку, но он отрицательно качает головой, поднимает свои длинные белые руки и взмахивает ими. Хор и оркестр в едином дыхании подхватывают мелодию. Аккорд тянется волшебный и завораживающий. Стоковский с восторгом слушает, прикрыв глаза. Короткий взмах руками, и… музыка затихает. Восторженные взгляды, вдохновенные лица. У музыкантов нет слов, чтобы выразить, что они чувствуют. Пауза. Рахманинов смущенно улыбается.

Рахманинов(покашливая). Ну что ж, вот так. Извините за стариковскую болтовню.

Он поворачивается и спускается с эстрады. Музыканты с обожанием провожают взглядами его сутулую высокую фигуру. Стоковский стучит палочкой по пюпитру.

Стоковский.А теперь начнем все сначала.

Наступает тишина. Рахманинов садится рядом с Натальей.

Наталья(вполголоса). Говорил замечательно!

Рахманинов не отвечает. Он снова весь – внимание. Стоковский взмахивает руками, и зазвучала, полилась вступительная оркестровая фраза первой части, и могучим всплеском грянул хор. Такого Академия музыки еще не слышала. Фолли замер с открытым ртом. Руки Рахманинова вцепились в подлокотники кресла с такой силой, что побелели суставы. Рука Натальи ложится на руку мужа. Он поворачивает к ней отчужденное лицо.

Наталья.Ты помнишь тот день на Красной площади?

Рахманинов смотрит ей в глаза и медленно кивает. Мы приближаемся к его лицу. Восторженная музыка ликования уносит его к тому самому дню… уносит его на…

237. (Натурная съемка.) МОСКВА. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ. 1896 ГОД. МАЙ. ДЕНЬ.

Синее небо. Солнце брызжет сквозь нежную весеннюю листву. Вся площадь заполнена народом. Украшенные флагами эстрады для депутаций. Гремят пушечные залпы салюта. Звучат фанфары. Стройными рядами выстроились полки. А со стороны Тверской улицы, украшенной большими щитами с вензелями Их Величества и государственными гербами, как океанский вал, движется, приближаясь к нам, грозный гул. Восторженные крики народа и громовое «ура» войск катится за поднимающейся к Красной площади процессией императорских карет. Каждая карета запряжена двенадцатью лошадьми. Блестят золоченые каски сопровождающих камер-пажей. Впереди кортежа на белом коне – император. Он в форме лейб-гренадерского полка. Широкая алая Андреевская лента перекинута через расшитый золотом мундир. Вдоль Кремля выстроился Преображенский полк с хоругвями и знаменами. Звучат фанфары, перекликаясь по всей площади. Царский поезд приближается к Спасским воротам Кремля.

238. (Натурная съемка.) КРЕМЛЬ. ПЛОЩАДЬ УСПЕНСКОГО СОБОРА. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Здесь тоже огромная толпа народа столпилась на трибунах. Все, вытягивая головы, смотрят на открытые Спасские ворота, откуда вот-вот должен появиться кортеж, о приближении которого явно говорит нарастающий шквал приветствий.

В толпе – совсем юные Рахманинов и Наталья. Наталье плохо видно из-за спин, и она обращается к высокому Рахманинову.

Наталья.Ну, что?..

Рахманинов. Еще не появились.

Ликующие возгласы народа, фанфары, пушечный салют подхватываются ослепительными аккордами финала первой части «Колоколов», которые продолжают звучать на эстраде…

239. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ. ФИЛАДЕЛЬФИЯ. 1918 ГОД.

…концертного зала Филадельфии. Вдохновенное лицо Стоковского…

Хор.

 
…И изменчивым сияньем,
Молчаливым обаяньем,
Вместе с звоном,
Вместе с пеньем…
 

Ослепительная, ликующая музыка. Рахманинов и Наталья сидят, плотно прижавшись друг к другу, захваченные единым воспоминанием, которое унесло их на…

240. (Натурная съемка.) КРЕМЛЬ. ПЛОЩАДЬ УСПЕНСКОГО СОБОРА. 1896 ГОД.

…Кремлевскую площадь в тот далекий солнечный день, когда они, еще совсем молодые, стояли в толпе, приветствуя государя. Вот он – въезжает на белом коне сквозь ворота, проезжает сквозь строй императорской гвардии, в золоченых, ослепительно сияющих на солнце кирасах. За ним – карета с императрицей. У императрицы в руках огромный букет цветов. Рахманинов и Наталья тянут шеи. За каретой императрицы движется громадная блестящая свита. На ступени Успенского собора встречать государя выходит все высшее духовенство. Вместе с продолжающейся музыкой симфонической поэмы, словно с неба, начинает литься колокольный звон, наполняющий все пространство. И вот ударил главный колокол – большой колокол Ивана Великого. Рахманинов и Наталья в толпе, поднимают головы и глядят на белокаменную колокольню, вознесшуюся золоченым куполом в небесную синеву, с которой словно стекает вниз могучий низкий звон.

Рахманинов(смущенно). Это глупо, но на меня действует до слез.

Наталья(улыбаясь). И ты утверждаешь, что ты не монархист.

Рахманинов. Я вовсе не монархист, но это что-то такое, чему не может не отозваться русское сердце. Что-то необъяснимое… Нет, хорошо… Как это хорошо!

241. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ ФИЛАДЕЛЬФИИ. 1918 ГОД.

Тишина повисла в зале. Только что отзвучали последние аккорды второй части. Стоковский принимает поданное ассистентом полотенце и прикладывает к влажному от испарины лицу. Музыканты бесшумно переворачивают страницы партитуры. Рахманинов и Наталья в партере.

Рахманинов(кивая в сторону Стоковского). Какой мастер!..

Наталья не отвечает. Глаза ее подернуты грустью.

Рахманинов. Тебе что, не нравится?

Наталья качает головой.

Рахманинов. Что с тобой?

Наталья.Ты помнишь кружку?

Рахманинов. Какую?

Наталья.Ты помнишь, во время коронации народу раздавали царский подарок – памятную кружку? Ну, белая такая, с императорским вензелем?

Рахманинов. Конечно… Как прекрасно все начиналось и как ужасно кончилось…

Дирижерская палочка застыла в воздухе. Легкий взмах – и шелестящая, вкрадчивая музыка третьей части симфонической поэмы «Колокола» наполняет душу предчувствием беды и тревоги. Рахманинов закрывает глаза и качает головой, словно пытаясь отогнать кошмарное видение. Горестные, унылые восклицания валторн, напоминающие крики отчаяния, уносят его…

242. (Натурная съемка.) ХОДЫНСКОЕ ПОЛЕ. 1896 ГОД. КРУПНО. ДЕТАЛЬ.

Белая эмалированная кружка, расписанная тончайшим узором, с золотым вензелем императора Николая Второго. Камера удаляется, и мы видим сотни, тысячи таких кружек, которыми уставлены столы, предназначенные для гулянья народа. Столы отделены от поля глубоким рвом, за которым запруженное народом пространство. Над толпой возвышаются наспех сколоченные здания деревянных театров, цирков, балаганов. На открытой эстраде – сто гармонистов в красных рубашках. Они слаженно играют вальс из «Евгения Онегина», который странным диссонансом переплетается с нарастающей мелодией «Колоколов». Молодые Рахманинов и Наталья в толпе, сжатые со всех сторон. Какой-то мастеровой с рыжей бороденкой оборачивает к ним свое потное лицо.

Мастеровой.Когда кружки будут давать?

Рахманинов. Какие кружки?

Мастеровой.Да как же! Государев подарок! Кружка и бублик медовый!

Баба с ребенком оборачивается к мастеровому.

Баба.Вон там, за оврагом, уже все приготовили. Скоро, видать.

Истошный крик из толпы.Кружки дают!

Толпу всколыхнуло и потащило к оврагу. Люди, обтекая овраг, устремились к столам с подарками. Рахманинова начинает относить от Натальи. Наталья с испуганным лицом протягивает ему руку. Он ухватывает ее, и они, преодолевая стремнину все усиливающегося потока людей, протискиваются кое-как к деревянной эстраде, прижимаясь к шершавым доскам. Над их головой гармонисты продолжают наяривать вальс. В диком исступлении все с нарастающей скоростью пробегают мимо них люди. Сотни людей, стремясь сократить путь, начинают спускаться в овраг. За ними следуют другие. Напирающая толпа буквально выплескивает людей вниз, в овраг, и они летят через голову, падая и не в силах уже подняться, потому что на них падают новые тела, по которым бегут ослепленные одержимостью люди. Подбегающие к оврагу пытаются остановиться, но уже поздно: их сталкивает вниз несомая толпой волна. Рахманинов и Наталья в ужасе видят, как мелькают молодые и старые, женские и детские искаженные лица. Чья-то нога наступает на перекошенное от ужаса лицо в пыли. Хрустят кости. Нечеловеческий стон «а-а-а!»… Вопли, взвой соединяются с вальсом гармонистов и трагическими возгласами хора «Колоколов». И вдруг эстрада с треском ломается и под напором толпы вместе со всеми музыкантами утаскивается в овраг, наполненный копошащимися, пытающимися подняться людьми. А по людям бегут, боясь быть раздавленными, другие люди, уносимые толпой через овраг наверх, к грошовому императорскому подарку – медовому бублику и эмалированной кружке… Пыльный столб встает над горизонтом, размывается и заволакивает простор…

243. (Натурная съемка.) ХОДЫНСКОЕ ПОЛЕ. ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. ПОЗЖЕ.

Пыль улеглась. Рахманинов и Наталья притулились за цирковым балаганом, из которого раздаются взрывы хохота. Рахманинов сидит, прикрыв глаза дрожащей рукой.

Наталья(оглядываясь). Как назло, ни одного извозчика! Тебя не ушибло?

Рахманинов(распахивая пальто). Вот, все пуговицы оторвало «с мясом».

Из задней двери балагана выскакивает размалеванный клоун в рыжем парике с обезьянкой. Он смотрит на идущих мимо людей – пыльных, помятых, растерзанных, вытирающих кровь. Какой-то мужик останавливается и заправляет штанину в сапог.

Клоун.Что там стряслось?

Мужик.Кто его знает?.. Там овраг. Народ опрокинулся, а задние все прут…

Клоун.И жертвы есть?

Мужик.Тыща, а может, и боле…

Он достает из кармана кружку с золотой каемкой, придирчиво осматривает.

Мужик(довольно). Не треснула, зараза.

Рахманиновы оторопело смотрят на него. Мужик прячет подарок за пазуху, прихрамывая, ковыляет прочь. Навстречу толпе двигаются телеги с санитарами. На телегах накрытые мешковиной трупы раздавленных. Торчат ноги в сапогах, лаптях, женских туфельках. Лицо Рахманинова бледно. Его трясет. Он пытается не смотреть на страшную процессию, но против воли его взгляд возвращается к проезжающим телегам.

Рахманинов(пресекающимся голосом). Несчастный царь… Несчастный народ…

Наталья(старается владеть собой). Это Россия, Сережа. У нас всегда так – блеск и нищета, величие и позор.

Рахманинов. Ну почему так часто у нас прекрасное кончается безобразно?

Мимо, совсем впритирку к ним, проезжает телега. Из-под мешковины выпрастывается мертвая рука, и к ногам Рахманинова падает позолоченная кружка. Он наклоняется, подбирает ее.

Рахманинов. Из-за этого они лишились жизни!

Наталья.Этим бедным людям никто никогда ничего не дарил. А тут – подарок, да еще от государя.

Рахманинов. Я сохраню ее.

Он смотрит на кружку в своей руке. И снова возникает музыка «Колоколов».

Хор.

 
Гулкий колокол рыдает,
Стонет в воздухе немом.
И протяжно возвещает
О покое гробовом.
 

244. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ ФИЛАДЕЛЬФИИ. 1918 ГОД.

Трагическая музыка звучит с эстрады. Лицо Стоковского полно трагизма. Наталья смотрит на Рахманинова.

Рахманинов. Страшно… Россия катится в хаос. Преступно. Нет сил.

Наталья.Мужайся, Сережа. Ты же сам говорил, что нужно найти силы и терпеть.

И как бы в ответ на ее слова трагическая музыка вдруг сменяется светом и выходит в коду, которая обещает рассвет после тьмы и облегчение, и примирение, и надежду…

245. (Натурная съемка.) ВОКЗАЛ. ВЕНА. ЛЕТО. ДЕНЬ.

Перрон Венского вокзала. Валит толпа к выходу, снуют со своими тележками носильщики, а около вагона с надписью «Москва – Вена» – объятия, восклицания, слезы радости – семью Сатиных встречают всей семьей Рахманиновы. Вид у приехавших обтрепанный, лица исхудалые, на старике Сатине пальто висит, как на вешалке. На Варваре Аркадьевне шляпа довоенного фасона. Соня, в своей обычной темной юбке и серой кофточке, обнимает Ирину.

Соня. Как выросла!

Наталья.Боже, наконец-то!

Сатин целует дочь.

Сатин.Дусенька-Нусенька! (Смотрит на девочек.) Невесты! Хау из йор инглиш?

Варвара Аркадьевна, плача и смеясь одновременно, кидается к Рахманинову.

Варвара Аркадьевна. Сережа, Сереженька! Дай я тебя обниму! (Оборачивается к Наталье, плачет.) Я ведь и верить уже перестала, что доживу. Ведь нам ничего не дали взять с собой. А с обысками замучили! Ведь все, что было ценного, выменяли на еду. (Оглядывается и шепчет Наталье.) А все-таки кольцо мое изумрудное, помнишь, здесь у меня зашито, в пальто.

246. (Натурная съемка.) ВОКЗАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ. ВЕНА. ДЕНЬ.

Сатины и Рахманиновы выходят на привокзальную площадь. – Сатин пропускает идущую навстречу даму и поводит за ней носом.

Сатин.М-м-м-м! Что за запах! (Он на секунду зажмуривается и восклицает.) Это «Пату»!.. Вавочка, ты помнишь, твои любимые духи! Запахи из другой жизни! Вообще все путешествие было – воскрешение запахов, которые уже забыты. Первый запах был в купе – запах настоящего черного кофе. Потом, когда пересекли границу, – запах дорогой сигары. (Он останавливается.) А это чем пахнет? Боже, это пахнет морем!

Они стоят у рыбного ресторана. Прилавок у входа завален моллюсками, устрицами на льду. В большом аквариуме лениво шевелят усами омары.

Сатин(с отчаянием). Устрицы! С ума сойти!

Рахманинов. Хотите?

Сатин(недоверчиво). Что, можно сейчас?

Рахманинов. Конечно!

Соня. Папа, ты ел в поезде.

Сатин.Софи, ну дюженку! Ведь так истосковался!

247. (Съемка в помещении.) РЫБНЫЙ РЕСТОРАН. ВЕНА. ДЕНЬ.

Отделанный красным деревом и медью ресторан напоминает дорогую яхту. Рахманиновы и Сатины уже за столом. Метрдотель принимает заказ. Сатин проглядывает карту вин.

Сатин(жене). Посмотри, Вава, у них есть «Шабли»! У них есть «Пуйи»!

Наталья.Нет уж, давайте тогда шампанского!

Варвара Аркадьевна. Мы ведь еще даже багаж не получили!

Сатин(умоляюще). И пожалуйста, улиточек дюжинку! Как положено, с чесночком, и, пожалуйста, укропчику!..

Варвара Аркадьевна. Тебе будет плохо.

Сатин.Когда мне было плохо от хорошей еды?

Рахманинов сидит рядом с Соней через стол, с улыбкой наблюдая пререканья тестя с тещей. Соня пристально смотрит на него.

Соня. Ты хоть вспоминал обо мне, Сережа?

Рахманинов. Я никогда не забывал о тебе.

248. (Съемка в помещении.) ТО ЖЕ МЕСТО. НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ПОЗЖЕ.

Обед окончен. Сатин, тяжело отдуваясь, встает, попыхивая сигарой. Нерешительно смотрит на оставшуюся рюмку коньяку, потом допивает. Варвара Аркадьевна что-то весело рассказывает Наталье. Рахманинов проглядывает счет. Вдруг старик Сатин опять садится, взгляд его упирается в одну точку, а лицо покрывается потом.

Варвара Аркадьевна(поворачивается к Сатину). Тебе нехорошо?

Сатин.Все в порядке, сейчас пройдет.

Девочки засуетились, наливают воды в фужер.

Варвара Аркадьевна. Я тебе говорила, не объедайся!

Все окружают старика.

Сатин.Ничего, ничего… Хорошо, хорошо.

Опираясь на подставленные руки, он встает и с трудом шагает к выходу. Рахманинов расплачивается. Соня задерживается около него.

Рахманинов. Может, вызвать «амбуланс»?

Соня. Нет, это пройдет. Это с непривычки, после мерзлой картошки… Он так счастлив! Мечтает поселиться в Дрездене. Всю дорогу только и говорил об этом: о Галерее, о Рафаэле.

Рахманинов. А ты?

Соня. И я – в Дрезден. Там хорошая кафедра биологии.

Соня и Рахманинов смотрят на выходящих из ресторана родных, поддерживающих Сатина. Старик уже снова смеется. Соня тоже было двинулась к выходу, но Рахманинов удерживает ее за руку.

Рахманинов. Мы вернемся?

Соня. Куда?

Рахманинов. Домой. В Россию.

Соня не отвечает, опускает глаза.

Рахманинов. Я им этого никогда не прощу.

249. (Натурная съемка.) ШВЕЙЦАРИЯ. ОКРЕСТНОСТИ ЛЮЦЕРНА. ЛЕТО. ДЕНЬ. СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ.

Возвышенное место над озером. К подножию скалы подъезжает автомобиль. Из него выходят Рахманинов и Наталья.