Текст книги "Танкер «Дербент» • Инженер"
Автор книги: Юрий Крымов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
4
Техника Петина звали на промыслах просто Алешей. Ему было только двадцать лет, и он очень гордился тем, что его слушают знатные люди района. После работы он успел сбегать домой, надел новый костюм, галстук палевый, без узоров (чтобы походить на солидного специалиста) и теперь чувствовал себя празднично-торжественно и немного стесненно. Он даже сожалел о том, что предложение его было такое простое и не требовало сложных расчетов. На промыслах Рамбекова нефть добывалась с примесью воды. Чтобы отделить эту воду, приходилось подогревать нефть паром. Петин проделал опыты в лаборатории, и оказалось, что вода быстро отделяется, если растворить в нефти немного сульфосоли.
– Мы расходуем сухой пар, тысячи килограммов пара, – говорил он, перелистывая свою тетрадку, – вот тут у меня все высчитано. Пар стоит денег, а сульфосоль – это же заводской отброс! У меня все высчитано, только я не найду никак.
Торопясь найти нужное место, он послюнил палец, но тут же спохватился, опустил голову и покраснел. Краснел он мучительно, до слез, до пота, как краснеют только очень молодые и очень застенчивые люди. Взглянув из-под ресниц, увидел дружелюбные лица инженеров и сам улыбнулся им смущенно и радостно. Мастер Шеин неторопливо продул свой обкуренный камышовый мундштучок и обратился к докладчику:
– Ты не спеши, голова. Вот ты говоришь – соль нужна. Что же, тут завод надо строить или как? Вот и расскажи толком. – И, откинувшись на спинку стула, он оглядел инженеров, как бы приглашая послушать.
– Перегонный завод от нас в девяти километрах, – рассказывал Петин. – Там эту соль выбрасывают в море с отходами. Транспорт можно наладить цистернами по узкоколейной дороге. А приготовить реагент совсем просто...
Емчинов сидел с краю стола и тихо разговаривал с мастером островного промысла. Этот промысел уже второй день оказался без воды. Тяжелое положение на острове, телеграмма из главка об отказе в дополнительных ассигнованиях и многое другое, о чем думал Емчинов, создавали у него то настроение озабоченности и тревоги, при котором всякое новое дело казалось ему помехой. Слушая Петина, он испытывал еще большую тревогу и недовольство. И в самом деле, здесь было над чем призадуматься. Во-первых, предложение Петина было бесспорно простым и сулило большую экономию. В любую минуту им могли заинтересоваться в главке или в аппарате наркома. С этой стороны было выгоднее принять предложение, нежели ждать, пока им займутся выше. Во-вторых, кое-кто из специалистов высказывал мнение, что зимой соль может и не подействовать. Заполнение амбаров грязной нефтью привело бы к приостановке работы промыслов, то есть к убыткам. В-третьих...
То, что было в-третьих, относилось уже не к мыслям, а скорее к ощущениям Григория Романовича. Белоголовый парень с его хрипловатым юношеским баском, застенчивостью и нечистоплотной манерой слюнить палец был ему неприятен. Особенно же неприятно было в нем то, что он, хоть и стеснялся своей неуклюжести, все-таки держал себя по-хозяйски и, видимо, был твердо уверен в симпатии к нему окружающих. «Вы все довольны мной, – как бы говорил его счастливый, праздничный вид. – Я знаю, это наша общая радость, и уверен, что вы поддержите меня, а большего мне и не нужно».
Мастер и инженеры в самом деле были довольны. Они улыбались – эти суровые люди – и посматривали на парня любовно, с грубоватой нежностью, а Шеин все расспрашивал его да подмигивал соседям и имел такой вид, как будто Алексей Петин был его младшим братом.
«Вот такие, – думал Григорий Романович о Петине, – такие-то и способны проникать сквозь стены. Откажи ему, попробуй, и ты ни за что не угадаешь, где он завтра вынырнет, – в кабинете наркома, в ЦК или Совконтроле. Он кружит со своей идеей, как тетерев на току, а ты изволь-ка рисковать с ним вместе! В сущности, это я ему подчиняюсь, а не он мне».
Емчиновым овладели привычные унылые мысли, и он не отгонял их, испытывая удовлетворение, точно бередил застарелую болячку. Занятый этими мыслями, он смотрел на Петина, улыбался так же, как и окружающие, и изредка наклонял голову, как бы одобряя докладчика.
Анна Львовна сидела в отдалении под пыльной пальмой, острые листья которой мертвенно шуршали при каждом ее движении. На соседний стул она положила блокнот, чтобы сохранить это место до прихода Стамова. Ей хотелось поговорить с ним, а это легче всего было сделать на совещании, где волей-неволей придется сидеть долго.
Сергей вошел, пробрался между рядами стульев, сказал что-то Григорию Романовичу. Тот просиял и заговорил вполголоса, быстро и оживленно. Пока они говорили, Анна Львовна смотрела в сторону. «Сейчас сядет рядом», – думала она. Сергей постоял у стола, оглядывая собравшихся, потом тихо подошел и сел на свободное место рядом с ней.
Она взглянула на него украдкой и нашла, что лицо его изменилось не так значительно, как показалось ей при первой встрече. Осмелев, она склонилась к нему и весело, горячо шепнула:
– Вот мы и встретились, Большой Сережка!
– Да, признаться, я не ожидал, – ответил он, улыбаясь. – Сколько воды утекло! А я замечаю, ты все разглядываешь меня. Разве я переменился?
– Ты возмужал. Очень повзрослел и возмужал. А про меня что скажешь?
– Ты тоже...
– Что – я тоже? – засмеялась Анна Львовна. – Нет, милый, это только юноши мужают, а девушки стареют и вянут. Ты это хотел сказать?
– Нет, не то... – Сергей смутился и помолчал. – У тебя лицо ясное, – сказал он с запинкой, – видно, ты живешь хорошо.
– Вздор, говорю тебе, я постарела. А разве ты жил плохо?
– Нет, не плохо, совсем нет. Конечно, всякие неприятности бывают на производстве. Вот сегодня на острове...
– Не надо говорить о делах, – перебила Анна Львовна. – Давай лучше вспоминать. Наша площадка возле Каштанного бугра за ручьем... Как ручей-то обмелел!
– Он каждую осень мелеет. А болото мы осушили. Ты видела?
– Да-да, это место не узнать. А все-таки я, когда попала туда, сразу вспомнила, как мы заблудились... и ты нес меня на руках. Забыл?
– Я ничего не забыл, – сказал Сергей.
Анна Львовна вспыхнула и испуганно оглянулась – не подслушивает ли кто из соседей. По другую сторону от нее сидела заведующая лабораторией: немолодая, одутловато-желтая, с чинным обиженным лицом. Ее вздернутый подбородок, ядовитые ямочки на щеках и неподвижный взгляд, казалось, говорили: «Вы мне мешаете и, кажется, не способны этого понять, но тем хуже для вас». Сергей говорил вполголоса, но все же слишком громко. Лицо его было взволнованно. Анна Львовна подумала, что надо переменить разговор, но вместо этого вдруг сказала:
– Я все ждала, что ты напишешь. Отчего не писал?
– Да зачем же было писать! – ответил Сергей. – Ведь это все только выглядело просто, а на самом деле...
Он сидел, слегка сгорбившись, крепко зажав руки между колен. От его тужурки пахло кожей, смазочным маслом и потом. Анна Львовна смотрела на его открытую кирпично-красную шею, на подбородок, отливающий синью, на жесткую прядь волос, падавшую из-под фуражки, и ею вдруг овладело сумасбродное желание обнять Сергея за шею, как она часто делала в институте. Лаборантка привстала, прошумев платьем, и метнула в ее сторону короткий, осуждающий взгляд.
«Черт с ней, – подумала Анна Львовна. – Я же ничего такого не говорю. Это все он, Сергей».
– А что же было на самом деле?
Сергей повел плечами, как бы сбрасывая с них тяжесть, и медленно огляделся.
– Давай послушаем, что люди говорят, – сказал он грубо. – Для того и пришли.
Вокруг них все чему-то смеялись и переглядывались. Емчинов постучал карандашом по столу.
– К порядку, товарищи, к порядку, – говорил он, хмурясь и пряча улыбку. – Товарищ Петин оговорился.
Объясняя способ приготовления соли, Петин сказал:
– Это же так просто, а вы говорите – завод! Тут же проще пареной репы!
Это и вызвало смех среди слушателей. Мастер Шеин покрутил головой и усмехнулся:
– Проще пареной репы, верно!
Анна Львовна притихла и отодвинулась от Сергея. Ей было весело и стыдно. «Что такое он сказал?» – думала она, притворяясь непонимающей. Ее веселило и пугало то, что она, не сказав и не сделав ничего плохого, вдруг оказалась в положении человека, вынужденного скрывать что-то. С опаской поглядывала она на лаборантку. Та все вертелась, скрипела стулом и вздыхала. Видно, ей не терпелось поговорить. Она покраснела, подняла руку с пятнами от кислот и обручальным кольцом на пухлом пальце и умоляюще воскликнула:
– Позвольте, позвольте! Алексей Павлович провел весьма ценную работу, – запищала она голосом, дрожащим от волнения и амбиции, – мы все ему признательны, как же! Но вы, Алексей Павлович, верно, забыли о зиме. Во время морозов нефть становится вязкой, не правда ли?
– По морозу нефть вязкая, правда, – заметил Шеин, – как бы не подкачала твоя соль, Алексей.
– Я думал об этом, – ответил Алеша, прикладывая ладонь к пылающему уху. – Конечно, риск есть. Чтобы не подвергать опасности амбары, надо держать пар во время морозов.
– Это мы обеспечим, – сказал Емчинов, – морозы у нас короткие. Так не подкачает соль, Алеша? – ласково обратился он к Петину. – Я вот тоже думаю, не подкачает. Ну, кажется, все ясно, товарищи. Хорошее дело – не конфета, его не обсасывать, а продвигать надо.
Инженеры лениво потягивались, доставая папиросы. Пора кончать. Анна Львовна раскрыла сумку. В круглой рамке зеркала увидела она свое разгоряченное, виноватое лицо с блестящими, испуганными глазами. Нахмурилась, закрыла сумку и встала.
– Постойте, – сказал Сергей Николаевич, – давайте точнее насчет морозов, чтобы потом не хвататься за голову, если что случится...
– Как бы чего не вышло! – насмешливо подхватил Емчинов. – Это, надо думать, неприятности на острове сделали тебя осторожным. Брось, Сергунь!
– ...И не опорочить аварией хорошее дело, – упрямо договорил Стамов. – Надо инструктировать котельную на случай мороза.
Инженер Дятенко, до тех пор безучастно молчавший, вдруг оживился и сказал:
– Надо испытать соль на морозе. Это будет вполне научно. Вот... можно достать искусственный лед и попробовать.
Вокруг смеялись. Все знали, что с самой весны на промыслах не было искусственного льда. Дятенко умолк и обиженно махнул рукой.
– Загнул, брат, загнул, – смеялся Григорий Романович, трясясь всем телом и качая головой. – Позаботимся и насчет пара, позаботимся, – сказал он, вытирая выступившие на глазах слезы. – Милый, да разве я против? Только делайте, не тяните, ради бога!
5
Вечером в промысловых банях бывало людно. Пахло плесенью, мылом и отсыревшими камнями. В горячем тумане брызгались и визжали дети.
Анна Львовна пришла поздно, и надо было ждать, пока освободится шайка. Она рассматривала свои руки с темными браслетами от въевшейся пыли на запястьях. Мелкая цементная пыль как-то особенно прочно оседала на коже и не создавала впечатления грязи, а покрывала тело ровным смуглым налетом.
Сквозь густой пар фигуры моющихся напоминали привидения. Одно из таких привидений, высокое и дородное, склонилось над другим, маленьким и вертлявым.
– Не садись на пол! Ох, будет тебе выволочка! Не брызгай!
Ребенок взвизгивал, смеялся, и со стороны было похоже, что играют они в какую-то веселую, незамысловатую игру.
Получив шайку, Анна Львовна быстро намылилась и села на скамью. Ей нравилось сидеть так, неподвижно, скрестив ноги, чувствовать, как лопаются, щекоча тело, мыльные пузырьки, и наблюдать их перламутровое мерцание.
Она еще не вполне освоилась с новым для нее состоянием человека, у которого есть что скрывать, и чувствовала себя спокойнее в этом звонком горячем тумане, где никто не мог разглядеть ее лица. Она припоминала свой разговор с Сергеем и говорила себе, что в этом разговоре не было ничего плохого. В институте она привыкла к приставаниям студентов, а потом, выйдя замуж, так же спокойно переносила ухаживания мастеров и инженеров.
Скупые слова Сергея, его волнение, злая и трудная нежность, разорвавшая неподвижность его лица, – все это совсем не походило на обычное ухаживание. Сергей не искал сближения, а избегал его. А она?.. Она испытала ответное волнение, которое не могла скрыть...
«Что он мне? Я и не думала о нем все это время. И вовсе я не ждала его писем. Это я солгала. Нет, мне так казалось. И хотелось, чтобы он продолжал говорить... А что такое он мог сказать? Ну, ты же знаешь... И ничего тут нет хорошего», – оборвала она свою мысль.
Кто-то сел рядом на лавку и открыл кран. Туман еще больше сгустился и пошел к потолку молочными клубами. Рядом заговорили.
– Что, милая, не весела? – спрашивал низкий грудной голос, тот, что унимал ребенка. – Смотри, кран не закрыла. О чем мечтаешь?
– Не мечтаю, – ответила та, что сидела рядом с Анной Львовной. – Не мечтаю, а так... нездоровится.
– Простыла, наверно?
– Нет, не простыла, – засмеялась женщина коротким, нервным смехом. – Ты поди-ка сюда. Сядь.
– Э-э! Вот оно что! Неужто попалась?
– Кажется, попалась!
Анна Львовна слушала, приоткрыв губы. Она забыла о Сергее и о своих мыслях. Ей было отчего-то досадно.
– Мой-то уж так рад, – рассказывала соседка. – Теперь я у него все милочка да деточка. Ему, видишь, одного мало! Ему – что? Зарабатывает хорошо, площадью не стеснены. А я боюсь. После первого очень болела. Да ночей не спи, да...
– Ну, это, милая, пустое ты говоришь. Где один, там и двое... У меня вот двое, да ничего, не жалуюсь.
Анна Львовна ждала продолжения разговора, но ребенок опять соскользнул с лавки, и снова началась прежняя игра, смех, взвизгивания и причитания. Анна Львовна посмотрела на свои полные руки, покрытые хлопьями пены, подумала с досадой: «Я вот здоровая и ничего не боюсь, а...» – и, не додумав до конца, опрокинула на себя шайку с водой.
– Не вертись, мучение мое! Будет тебе выволочка, ой, будет! – приговаривала женщина.
Анна Львовна вышла в предбанник. Привидения, маячившие в облаках пара, вышли за ней следом, и она узнала Варвару Шеину и ее старшего мальчика. Ребенок не хотел одеваться, болтал ногами, лукаво поглядывая на Анну Львовну.
– Давай я помогу, – сказала она Варваре.
При виде мальчугана и разбросанной вокруг детской одежды – лифчика, штанишек и башмачков величиной с дубовый листик – у нее потеплело на душе.
– Не беспокойся, – ответила Варвара, ловко подхватывая на руки ребенка. – Он у нас балованный. Это нас батька избаловал. Вот какой батька у нас! Эх, батька какой вредный! Спасибо, милая!
Ребенок был полный, широкогрудый, с перевязочками под коленями, в локтях и на запястьях. Спутанные волосы, высыхая, топорщились вихрами; мать приглаживала их ладонью, а мальчик мотал головой, смотрел вверх, на электрическую лампочку, затянутую паутиной, и в глазах его вспыхивали искорки.
– Девка растет у меня, так той и не слышно, – рассказывала Варвара. – Наделала ей кукленков из тряпок, вот она и занимается. А малый – как вьюн. Давеча скатерть со стола стянул, спасибо, чайник с кипятком я подхватила. Отец его Чуркиным прозвал. Чуркин и есть.
– Возни с ними много, – сказала Анна Львовна, стараясь подавить бродившее в ней завистливое чувство. – Своей-то жизни разве не жаль?
– Как не жаль! А все с ними словно бы лучше. Они, милая, как солнце. С ними жарко, а без них как будто холодно.
Анна Львовна вышла на улицу, запахнула на груди пуховый платок и скрепя сердце додумала мысль, которую оборвала в бане: «Я здоровая и ничего не боюсь, а детей у меня почему-то нет. Оттого и приходит в голову всякая блажь».
6
Новый год начался морозами. Ледяной ветер дул с ровной силой, точно из сопла гигантской воздуходувки, прибивал к земле сухую траву, вызванивал в проводах и гнал по солончакам темные пятна ряби. С севера наползли груды желтоватых облаков и закрыли небо. Земля на дорогах стала твердой и ломкой, как стекло. Ночью электрические огни светили мутно в облаках пыли, а днем запыленные стекла едва пропускали свет.
Круглые сутки гудели газовые печи в помещениях треста, трещали телефоны, оглушительно хлопали двери. Усталые, измученные люди трогали, обжигаясь, чугунные колонки печей, сплевывали хрустящую пыль, ругались. С промыслов доходили неутешительные сведения. С наступлением морозов все как-то разладилось в Рамбекове, обнаружилась неподготовленность промыслов к зиме. Нельзя сказать, чтобы здесь не ждали морозов, наоборот, о них часто упоминали в приказах и инструкциях, в которых на этот случай строго-настрого предписывалось делать то-то и то-то, а избегать того-то. Но в эти дни инструкции помогали плохо. Насосы не успевали прокачивать загустевшую нефть, хранилища были переполнены, и создавалась угроза прорыва амбаров и утечки нефти в озеро. От мороза лопнула газовая магистраль, поэтому в котельной пришлось выпустить пар и погасить топки.
Ночью в конторе хранения дежурил техник Алексей Петин. От усталости его клонило ко сну; казалось, что в глаза попал мелкий колючий песок, а челюсти склеены чем-то вязким. По временам он снимал телефонную трубку и кричал неестественным, хриплым басом:
– Котельная! Скоро ли поднимете пар? Режете нас, котельная! – Сплевывал в сердцах на пол и говорил обыкновенным, усталым голосом: – Бестолочь анафемская. Поди добейся! – И опять: – Котельная!..
Над столом висела большая, очень яркая лампа без абажура, должно быть ввинченная сюда впопыхах. От нее тянуло жаром, словно от печки. Алеша попробовал закрыть лампу газетой. В комнате запахло гарью, газета потемнела и задымилась. Надвинув на глаза кепку, Алеша выругался: «Восемьсот свечей ввинтили, ну, точно на смех!»
И в самом деле, все в тот день делалось на промыслах точно на смех – нелепо, неосмотрительно: автобусы опаздывали, телефонистки путали абонентов, котлы бездействовали. А ветер все ревел, как клаксон пожарной машины, и бросал в окна уже не пыль, а мелкий песок и ракушки. Алеша бодрился, но в глубине души чувствовал беспокойство. Из головы не выходили слова Шеина: «По морозу нефть вязкая. Как бы не подкачала твоя соль, Алексей!»
Пожилая сонная масленщица переобувалась, сидя на табурете. Она делала это нарочито медленно – уж очень ей не хотелось выходить из теплой дежурки на мороз и ветер.
– Возьмете пробу из среднего крана, – учил ее Алеша. – Будьте осторожнее на лестнице, там скользко. И, пожалуйста, не перепутайте краны.
Он помолчал и спросил по-детски доверчиво, сам стыдясь своей тревоги:
– Как вы думаете, очистится сегодня? Ведь мороз...
– Почему не очистится! – отвечала женщина, распуская концы платка и опять стягивая их привычным жестом. – Второй месяц работаем солью. Дело богатое.
Оставшись один, Алеша задумался. В мозгу замелькали цифры – секунды, тонны, ёмкость цистерн. Черт знает, к чему может привести эта история с паром! Приходится идти на риск только потому, что другие натворили глупостей. А ведь дело началось так славно! Управляющий Емчинов оказался прекрасным парнем, таким веселым и обаятельно простым! (Алеша даже увлекся им немного, как в детстве увлекался пионервожатым, а потом – голкипером городской сборной.) Инженеры наперебой хвалили Алешу, обещали ему свою помощь и говорили между собой о том, что настоящая техническая мысль рождается не в кабинете, а в цехе. На совещании было много споров и смешных положений, а тем временем курьерши разносили чай с пышными сдобными булочками, и Алеша под шумок выпил два стакана. На нем был новый костюм и палевый галстук, и инженеры обращались к нему приветливо, с улыбкой. Они точно угощались Алешей и преподносили его друг другу, как новое лакомое блюдо.
Но почему же теперь, когда он нуждается в их помощи, все они забыли о нем и от них невозможно добиться даже простого распоряжения относительно пара? Почему он сидит здесь один и никто не позвонит к нему, не подбодрит, не поможет советом? Точно все они уже отдали Алеше дань новизны, а после этого стали еще суше, еще недоступнее, чем прежде.
Аппарат на столе щелкнул металлическим язычком и хлопотливо застрекотал по-птичьи. Алеша снял трубку и сказал басом:
– Дежурный у аппарата.
В ответ трубка заверещала неприятным женским голосом:
– Дежурный, что у вас там делается? Вы спите или стихи сочиняете, кхи-кхи? Надо же ценить чужое время!
Алеша ясно представил себе лицо старшей лаборантки – желтое, одутловатое, с ядовитыми ямочками на щеках. Он сказал недовольно:
– Говорите, что надо.
– Ах, это вы, Алексей Павлович? Извините! – Голос в трубке медово зажурчал. – Вы изобретатель, человек рассеянный и все такое, но нельзя же, милый, распускать персонал. Ваша масленщица перепутала краны.
– Почему... вы думаете? – запинаясь, спросил Алеша, у которого вдруг похолодели ноги.
– Анализ показал десять процентов эмульсированной воды. Это не очищенная нефть, как вы полагаете? Я послала ее снова. И что это за работник? Еле двигается, за все задевает, прямо слон в посудной лавке. И дерзит ужасно...
Алеша положил трубку на рычаг. Конечно, масленщица перепутала краны... А если нет? В мозгу опять замелькали цифры – секунды, тонны, ёмкость цистерн. Нет, лучше не думать. Через два часа он сдаст дежурство и пойдет завтракать в кафе. Как всегда, там соберутся комсомольцы из ночных партий. Алеша расскажет им о том, как масленщица напугала его ночью, перепутав краны. Лучше всего он представит это в лицах. Будет много смеха, а тем временем он закажет кофе с булочкой, лимонаду, ореховой халвы. Плохо только, что ребята почему-то считают его сластеной, лакомкой, маменькиным сынком. Пожалуй, уж халвы не надо, а лучше заказать пива и угостить ребят, чтобы знали...
Щелкнул и застрекотал телефон. На этот раз трубка заговорила сухим, ровным голосом инженера Шуткова:
– Это вы, юный Эдисон? Ну, как идет очистка? До сих пор не знаете? Пора уладить это, вы задерживаете перекачку, дорогой. Что? Пара нет? Ну, и что же из этого следует? Вам отпустили средства, чтобы вы наладили очистку без подогрева. Мороз тут ни при чем. Работать надо, а не ссылаться на погоду. Что?
Алеша увидел масленщицу. Она сидела на табурете и чесала голову под платком. Занятый разговором с Шутковым, он и не заметил, как она вошла. Он смотрел на нее вопросительно и зажимал рукой трубку.
– Правильно взята проба, – сердито сказала женщина. – Сатана она вредная, лаборантка. Разве я не знаю порядок!
Алеша отвернулся. Трубка хрипела и лаяла: «Алло, алло, у аппарата...» Он молчал и тупо разглядывал круглый черный сучок на деревянной раме. На сучке застыла янтарная капля смолы. Это было отвратительно: черный сучок на гладко обструганной доске. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и сказал в трубку неожиданно спокойным голосом:
– Вода не отделяется, Антон Иванович. Научите, что делать!
Несколько секунд было тихо. Очевидно, Шутков приходил в себя и обдумывал ответ.
– Я не изобретатель! – закричал он грубо. – Я не морочу людям голову авантюрами. Вы знаете, милый мой, что вы наделали? Теперь потрудитесь сообщить дежурному по тресту – два-девять. О, черт! Девять, а не пять!
Алеша постучал рычагом аппарата. Масленщица подошла к нему сзади и ткнула его в спину костлявым пальцем.
Она хотела утешить и ободрить его, но не знала, как это делается.
– Понимаешь, зарезали мою работу, – говорил Алеша, качая головой. – Они все знали, какой тут риск... И управляющий, и этот Шутков. Знали и не помогли! А теперь он говорит – авантюра. Но, честное слово, это не авантюра!
– Да ну, брось, – сказала масленщица, – известное дело, начальство.
Если бы Алешу спросили впоследствии, как он провел остаток ночи, он, вероятно, не смог бы ответить. Все, что происходило вокруг него, и все, что делал он сам, походило на дурной сон. Телефонный аппарат превратился в злое, коварное существо – он назойливо стрекотал и грубо кричал на Алешу разными голосами. Он требовал, чтобы Алеша поскорее освободил амбары; чтобы он замолчал и не пускался в объяснения; чтобы он не молчал, как истукан, а немедленно дал объяснения. Потом телефон затих. Алеша стучал рычагом и орал в трубку дрожащим, осипшим голосом: «Котельная... надо поднять пар... немедленно поднимите пар!..» В ответ доносился гул проводов, щелчки разрядов и невнятные голоса. Оп бросил трубку и стоял, повернувшись лицом к стене, ковыряя ногтем черный сучок... Он не заметил, как окрасились окна рассветной мутью и потускнела лампа, как бы истощив свой ослепительный свет. Кто-то входил в комнату. Алеша слышал, как скрипели половицы. Кто-то коснулся его плеча, он обернулся.
– Сдайте журнал сменному, – сказал дежурный по тресту, – и пройдем в контору. Надо составить протокол.
Здесь были Шутков, начальник конторы и старшая лаборантка. Они тихо разговаривали между собой, как будто Алеши и не было в комнате. Сменный техник молча принял у него журнал.
На дворе стояли рабочие и смотрели на Алешу, точно видели его в первый раз. Ему захотелось рассказать им о своем горе.
– Инженеры знали, что во время морозов может понадобиться пар, – сказал Алеша. – Они все опытные, они знают побольше меня. Почему мне не помогли?
– Давайте поторопимся, – сказал дежурный.
Повернув голову навстречу ветру, Алеша ощутил колющую влагу на щеках и понял, что плачет.
7
По промыслам ходили смутные слухи. Говорили, будто уволенный техник конторы перекачки вовсе не техник, а матерый кулак, проникший в аппарат треста, чтобы свести счеты с советской властью; будто он имел в России до революции пятистенный дом, крупорушку и поболее десятка голов скота, а сына его еще раньше осудили за какое-то злодейство.
Другие утверждали, что Алексей Петин никогда не имел ни крупорушки, ни скота, ни сына, а до революции и не существовал вовсе. Что отец Алексея, правда, был когда-то незаконно раскулачен, но уже давно восстановлен в правах и теперь работает плотником в соседнем районе.
И те, и другие ничего толком не знали. Рамбековские промысла велики и разбросаны по району. Услышишь на острове одно, а в буровых партиях, в степи, говорят совсем другое.
Весь день Анна Львовна чувствовала себя плохо: кружилась голова, и тошнота подступала к горлу. Накануне Григорий уговорил ее выпить касторового масла, и теперь она ничем не могла перебить тошнотворный сладковатый вкус лекарства.
Утром она без конца препиралась с диспетчерами гаража, которые перепутали маршруты грузовиков, и ей казалось, что тошноту и недомогание вызывают эти люди, равнодушные голоса которых напоминали механическое кваканье граммофонных пластинок.
Потом она просматривала чертежи и нашла, что бункеры и транспортеры расположены неудачно, а подступы к ним затруднены. Она сама руководила проектной группой, и пока чертежи были приколоты к доскам, ей казалось, что она продумала и предусмотрела каждую мелочь. Но здесь, на строительной площадке, все выглядело иначе. Она разворачивала одну за другой пестрые шуршащие кальки, местами красиво заштрихованные, испещренные тонкими или жирными линиями. Теперь Анна Львовна знала, как можно сделать лучше, проще, дешевле, но уже не могла исправить всех ошибок– проект был утвержден, сметы лежали в банке, и многие работы подходили к концу. Она только вносила мелкие исправления, пачкала карандашом нарядные кальки и от недовольства собой, от досады на себя ощущала тошноту и недомогание.
«Я взялась за дело, о котором знала только по иностранным журналам, – обвиняла она себя, – теперь я кое-что знаю, и это знание я приобрела ценой ошибок. В сущности, я обманываю государство. Но ведь я и взялась за это дело потому, что никто не брался, – возражала она самой себе. – Наши инженеры не знают, как строятся такие заводы, и, возможно, другой на моем месте допустил бы еще больше ошибок. Значит, все-таки хорошо, что я пошла на риск и взялась за новое дело».
В соседнем помещении за перегородкой отдыхали сезонные рабочие. Они сидели на чурках, которые подобрали на площадке, макали хлеб в жестяные кружки с кипятком, медленно жевали. Сквозь крупные щели в перегородке Анна Львовна видела то лоб, то подбородок, чью-то смуглую руку, сжимающую кусок хлеба, чьи-то блестящие глаза. Она слышала каждое слово.
– Каких делов натворил огарок, – говорил бородатый десятник, громко раскусывая сахар. – Слыхали, перекачка всю ночь стояла? Вот тебе и рационализация! Возьмут его теперь за холку, как надо: не кроши, мол, хлебец, не квась молоко, миленький, – не берись.
«Это он про Петина говорит», – подумала Анна Львовна и сама удивилась – так больно сжалось у нее сердце. Она уже слышала об аварии в резервуарном парке. Утром пришел на площадку геодезист из треста и рассказал о том, что Петина прошлой ночью сняли с дежурства. По мнению геодезиста, настоящим виновником аварии был начальник конторы Шутков, допустивший остановку котлов во время морозов. Но Шутков оправдывался тем, что пар для очистки нефти уже давно не подавался, и указывал на протокол совещания, где говорилось, что очистка по способу Петина не требует подогрева паром. Формально Шутков был прав, он предъявил «основания», то есть бумажки, аккуратно подшитые к делу, и доказал, что в ту ночь он действовал «согласно распоряжениям». У Петина же никаких бумажек не оказалось, он был взволнован и ничего не мог объяснить. Он только вздыхал и повторял без конца:
– Если бы мне помогли, ничего бы не случилось. Почему мне не помогли?
Анна Львовна слушала голоса за перегородкой, и у нее все больше сжималось сердце.
«Ничего ему не грозит, – успокаивала она себя. – Набросились на него сгоряча, как это всегда бывает, а потом разберутся. И какое мне в сущности дело?» Но она уже не могла работать, отложила чертежи, и ей казалось, что десятник говорит не о Петине, а о ней самой.
– С намерением подстроил, надо думать, – говорил землекоп, обсасывая корку. – С намерением и есть.
– Вредит, стало быть! – удивилась маленькая круглолицая трактористка. – Скажи на милость, вот так сазан!
– С намерением или нет, кто его знает, – заметил бородатый десятник. – А по-моему, так одна зеленая глупость. Быть бы ему при деле да при заработке, пускай бы ученые свое делали. Ан нет, нашелся рискач, выскочил, а глупость сейчас и видна. Люди постарше его голову ломали, да отступились. Видно, не легкое дело. А он выскочил. Изо-бре-та-тель!
– Смешно вы судите, – вмешался молоденький курчавый геодезист (вероятно, он-то и рассказывал рабочим о Петине), – возраст тут ни при чем. Вот у тебя, дядя Миша, на шее целый веник вырос, да и то ты мои колышки давеча перепутал. У кого же не бывает ошибок? А насчет намерения, так это сущий вздор. Я же его знаю, Петина! Нехорошо с ним поступили, везде скажу. Хвалили да шумели до случая, а теперь будут сообща ругать. Видно, у людей и хвале и лаю одна цена – в базарный день пятак.
Он поднялся, вскинул на плечо треногу и растворил дверь.
