Текст книги "Мир, который рядом"

Автор книги: Юрий Карлаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

  – О, чифир я люблю.

  – Это когда ж ты его полюбить-то смог? – еле сдерживая смех продолжал беседу Ваня. – Ладно, иди, чифирнем, если ничего за собой не чувствуешь.

  – А как это, «чувствовать за собой»? – удивленно спросил Кеша.

  – Чувствовать за собой? Хм. Ну, это когда письку, например, сосал или в попку баловался. Понимаешь?

  Кеша подошел к Ване поближе и спросил шепотом:

  – А если я хер у дядьки на вокзале целовал за пятьдесят рублей и бутылку пива, это тоже значит «чувствовать за собой»?

  – Ого! – оторопел Ванек. – А у меня отсосешь за банку сгущенки и вязаный свитер?

  Кеша, немного поразмыслив, родил следующее:

  – А можно я пять минут подумаю?

  – Во пидор, бля! Сука, уже с воли обиженными заезжают! Охуеть можно! – разорялся Федор. – Это ж надо хуй сосать за пятьдесят рублей! Что ж там, блядь, все жить разучились?! Да хочется тебе пива – своруй! Ну, твари, ну, гандоны! Иди к дальняку, падла, – там жить будешь. Да и вообще, на хуй ты нам в хате нужен. Ебать тебя стремно – тощий какой-то и в болячках весь, чухан задроченый. Завтра мусорам скажу, пусть в «обиженку» тебя переводят, к братьям твоим, петухам. Во, бля, молодежь пошла! Охуеть! – никак не мог успокоиться Федор.

  Сколько слышал я о пидорасах, а увидел впервые. И почему-то мне стало даже смотреть на него брезгливо. Да и воздух в камере с появлением этого экземпляра как будто протух весь. Скорей бы утро, скорей бы Федор потрещал с мусорами, пусть его уберут отсюда. В нашем доме такому не место. Я поймал себя на мысли, что стал называть хату домом. Сроднился я как-то с ее обитателями, с ее стенами, шконками. Своей она стала. А тут этот незваный гость. Фу, бля, противно.

III

Дни летели на удивление быстро. Ночью я морочился на дороге, а в свободное время писал письма друзьям и подругам, матери. Благо, переписку мне никто не запретил. Во всех письмах, которые я получал, были слова недоумения, никто не мог поверить, что меня посадили. Все писали, чтобы я держался, что меня отпустят, потому что я хороший. Эх, наивные вы мои! Кто ж меня отпустит, если я на крючке плотно повис, как карась. Радовало то, что меня не забывают, заботятся, переживают, жалеют. Порой так обида загложет, что хоть плачь. Тяжело.

  Чтобы хоть как-то разнообразить свое существование я стал рисовать. Сначала просто ручкой на бумаге, потом стал подписывать открытки. Пацанам понравилось, и все просили подписать поздравления их родным и близким. Мне было приятно делать добро людям. С каждой подписанной открыткой я радовался, представляя, как она дойдет до адресата, как ему будет приятно получить весточку из тюрьмы от сына, брата, мужа.

  Потом я научился рисовать марочки. Марочкой называют носовой платок. Если на нем нарисовать, например, цветы, получается неплохая салфеточка-весточка. Такие марочки передавались на волю в подарок, например, жене на день рождения жене или матери. Чаще всего меня просили разрисовать платочек для сына или дочурки. Ведь у многих дома остались жены, дети, братья и сестры. И почти у всех мамы. Каждому, находящемуся здесь, хотелось сделать хоть что-то приятное своим родным, ведь они страдали намного больше в отличие от нас. Помимо разлуки им приходилось постоянно собирать посылки и передачи, везти огромные сумки с продуктами на тюрьму. Ни одна мать не оставит сына в беде, каким бы он плохим не был. Для матери он всегда хороший, всегда родной, всегда ее сын.

  Вскоре марочки, нарисованные моей рукой, украшали стены хаты, уезжали с ребятами, получившими срок, на зоны. Это были марочки-календари, иконы, мультяшки, карикатуры.

Как-то ко мне подошел Слава – парень, попавший сюда за разбой:

  – Ты, Юрок, я смотрю, рисовать неплохо стал. Может, научить тебя портаки бить? Рука у тебя набита, срок тебе светит немаленький, а наколки – они всегда спросом пользуются. Попадешь на зону – цены тебе не будет.

  – Я уже пробовал колоть, правда, на воле, – я рассказал Славке, как я, будучи музыкантом, интересовался всякими молодежными течениями, как сам соорудил дома машинку и учился накалывать на себе. Потом делал наколки своим корешам-музыкантам. Правда, не ахти как колол, но тогда нам это очень нравилось.

  – То-то я и смотрю – каракулями всякими себя изрисовал. Ну да ладно, поучимся, попробуем сделать из тебя настоящего кольщика. Для начала соберем машинку, и будешь делать мне портак.

  – Слав, я не уверен, что у меня получится, – я пытался отмазаться, так как по сравнению с тем, что я умел на воле, и картинками, украшающими Славкино тело, была огромная разница.

  – Не ссы, получится. А нет, так спрос с тебя будет за косяк.

  – Не буду я, Славок, на это подписываться.

  – Что, сдрейфил? Зря. Ты не боись, все получится. Я ж подсказывать тебе буду. А по-другому научиться невозможно.

  – Ну ладно, – согласился я, – давай попробуем.

  – Тогда нам надо найти с тобой блок фильтровых сигарет, – подытожил Славок.

  – Зачем это?

  – А машинку ты из чего делать будешь? Не подумал?

  – Ну хорошо. У меня есть пачек пять «Союза», пойдет?

  – Вот и славненько, завтра потрещу с баландером[16]16
  Баландер – зек, работающий в тюрьме, который развозит баланду по камерам.


[Закрыть], попробуем у него движок от мафона купить. Сигарет я добавлю.

  На том и порешили. С утра, когда принесли завтрак, Славка высунул свою башку в кормушку, и о чем-то долго втирал баландеру. В обед он подтянул меня:

  – Сигареты давай.

  Я достал сигареты и отдал ему. Славка, когда кормушка открылась, передал их баландеру. Сделка состоялась.

  Целый день я с нетерпением ждал вечера, когда нам принесут движок. Мне хотелось побыстрей начать работу по сооружению тату-машины. Но ужин нам принес другой баландер. И на следующий день кормешку таскал какой-то новичок.

  – Кинул, сука! Пидор! – ругался Славок. – Я ж его, один хер, достану! Ну, ублюдок! За наш счет пожить захотел?! Хуй тебе, гнида! Урою, блядь!

  Мы уже стали забывать о случившемся кидалове, как в один прекрасный день в кормушку залетело что-то металлическое и покатилось по полу.  Я присмотрелся:

  – Ха, гляди, движок!

  – Да ну, нахер!

  – Серьезно!

  – В натуре. Сдрейфил, петушок, принес все-таки. Ну, все, Юрок, будем мастерить, значит.

  Стали мы мастерить машинку.

  – Теперь осталось только жженку сделать, – сказал Слава, когда конструкция была готова. Вся, перемотанная лейкопластырем, она выглядела на удивление бойко. – Станки придется жечь бритвенные, когда на прогулку пойдем.

  Спрятали мы нашу машинку подальше и завалились спать, так как просидели до самого утра.

Проснулся я от криков и шума падающих на пол предметов – шмон, подумал я.

  – А ты что спишь? Быстро встал и на продол вылетел! – передо мной стоял омоновец, норовивший дать мне зуботычину.

  По всей хате ему подобные переворачивали все вверх дном и что-то искали. Я повиновался его команде и выбежал на продол, где уже стояла все наши пацаны.

  – Руки на стену! Ладони наружу! Два шага назад от стены! Ноги расставить! Шире! Еще шире! Еще, блядь, шире! Непонятно, что ли??? – омоновец обходил каждого из нас и по очереди обыскивал. – Что, падлы, расслабились? Жить хорошо стали?

  Рядом с ним прохаживался кум:

  – За то, что вы изготавливаете в камере запрещенные предметы, вы лишаетесь ежедневных прогулок на неделю. Плюс ко всему, я буду устраивать у вас шмоны по три раза на день. Не понравилось вам, как жили? Хорошо, будете жить по-другому. Может, вам прочитать, что вам можно, а что – нельзя? – нам были зачитаны правила поведения обвиняемых и подследственных в следственном изоляторе.

  Досмотрев, нас завели в камеру.  О Боже! Внутри все было перевернуто как будто по хате нашей Мамай прошел. От прошлого уюта не осталось ничего. Все ширмы со шконок сорвали, и теперь они красовались голыми ржавыми каркасами. Сорвали даже занавеску с дальняка, так что очко теперь можно было обозревать с любого угла хаты. Все баулы были вытряхнуты на пол, пацаны суетились, пытаясь найти каждый свои вещи.

  «Хорошо, что я дорогу заныкал», – радостная мысль пронеслась в голове.

  – Сдал, тварь! – это Славок сделал заключение. – Вот пидор! Движок принес и мусорам слился. Ну что за мрази? Как они дальше-то жить собираются?

  Я понял, что за все это представление мы должны быть благодарны тому баландеру. Шмон устроили из-за машинки. Ее мы, конечно же, не нашли.

  То, что нам пообещал кум, к нашему удивлению оказалось порожняком. Никаких шмонов больше не было. Правда, пару раз не вывели на прогулку. Хату мы обустроили заново, даже еще лучше, чем было. Достали новые простыни, сделали ширмы, повесили занавеску на дальняке, замутили генеральную уборку, и наш временный дом снова стал уютным.

***

  Однажды на утренней проверке какой-то офицер сказал нам:

  – В изолятор приехал прокурор города Подольска. Желающие встретиться с ним могут записаться на прием.

  – Иди, потрещи с ним, – наставлял меня Федор, – посмотри, что скажет, а потом, если что, можешь на него жалобу херакнуть.

  – Да че я пойду? Все равно беспонтово это.

  – Иди-иди. Что, прокурора испугался? Не убудет.

  Я послушался совета и записался на прием. Где-то после обеда меня выдернули из хаты и проводили в кабинет, где восседал прокурор с выражением лица всемогущего.

  – Ну, что скажешь? Никак сознаться решил, Соломин?

  Я удивился осведомленности прокурора по отношению к моему делу. Неужто у него так мало забот, чтобы помнить меня в лицо, хотя встречался я с ним всего-то один раз.

  – Я хочу попросить вас разобраться в отношении вменяемого мне преступления. Понимаете, это чистая подстава, нет никаких улик. Против меня фальсифицируют доказательства, и следствие ведется далеко не объективно.

  – Вот ты как заговорил. Уголовники отмазываться научили? Не выйдет. Ты убил человека, и за это понесешь наказание. Пойми, мы приложим все усилия, будь то в рамках закона или нет, но ты все равно признаешься! А не признаешься – так посадим. Просто тебе дадут больше! Пошел вон! – я думал, что сейчас у него пойдет пена изо рта – до такой степени он был возбужден. Я невольно попятился назад.

  «Интересно, кто ему платит? Не из солидарности же с уголовным кодексом он так бесится. Что-то тут не то».

  – Ни хуя не получилось, – пожаловался я, вернувшись в хату, – я хотел ему про следака рассказать, что подставляют меня, а он, падла, сам с ними в одной каше варится. Бля, а я ведь на его имя столько жалоб отправил, дурак. Надеялся, что рассмотрит, ответит. Вот почему мне ни разу не пришло ответа.

  – Да, Юрок, попал ты лихо. Теперь тебя если и спасет кто, то только суд присяжных.

IV

  Свидания с родными полагались два раза в месяц. У каждого здесь сидящего был определенный день свидания, в зависимости от первой буквы фамилии. Например: понедельник – А, Б, В, Г, Д, Е, вторник – Ж, З, И, К, Л, М, Н и т.д. Я с завистью наблюдал за пацанами, которые возвращались со свиданки. Лица румяные, улыбаются – будто на воле побывали, полные сумки продуктов и разных интересных вещичек.

  «Везет же некоторым… – размышлял я. – А мой гандон-следователь перекрыл мне все. Даже мать родную повидать не дает».

  Я пытался ругаться с ним по этому поводу, но так ничего и не добился.

  – Юрий, – говорил он, – ты опасен, твои приятели тебя боятся. Есть подозрение, что ты ведешь тайную переписку с ними, так как они стали отказываться от своих показаний, изобличающих тебя. Это неспроста. Значит, ты каким-то образом угрожаешь им. А пусти к тебе мать – ты ей можешь передать много информации, которая не должна ни в коем случае дойти до твоих дружков. Это для их же блага.

  Так я и сидел, не имея возможности встретиться с матерью. Но однажды, было это на шестом месяце моего пребывания в СИЗО, меня разбудил кто-то из сокамерников:

  – Юрок, тебя на свиданку заказали!

  – Да пошел ты! С этим не шутят. И так тошно.

  – Серьезно, брат. Тут не до приколов. Собирайся давай!

  – Ну, если наебал… – я, ошарашенный этой новостью, стал доставать из баула вещи, не зная, что на себя напялить.

  «Неужели мать? Неужто пустили? Что-то не верится».

  – Да ты не суетись, выведут где-то через полчаса, всегда так. Иди чифиру хапни, мысли в порядок приведи, – это Стас. Давал мне практические советы. – Что, мамку сейчас увидишь? Ну вот, а то смотреть на тебя больно было. Теперь приободришься.

  – Да погоди ты каркать! Может, мусора что-то напутали.

  – Конечно, Соломиных на тюрьме дохуя – одни Соломины вокруг, куда ни глянь! И тут Соломин, и там Соломин. А кто на дальняке сидит? Ого – опять Соломин! – проиронизировал мой малолетний корешок.

  – Ладно, кончай прикалываться. Надо хоть побриться что ли, а то мать как никак. Полгода ее не видел.

  – Так брейся! Что сидишь? Брейся давай. Станок есть? А то на вон, возьми. У меня все равно ничего не растет, а станки присылают.

  – Да у меня свой. Все в порядке, не переживай.

  Как и предполагал Стас, минут через 30 раскрылись тормоза, и я вышел на продол.

  – Лицом к стене! Карманы выверни! Кого ждешь?

  – Мать, наверное?

  – Фамилия?

  – Соломина Лариса Евгеньевна.

  – Пошли.

  Меня провели вдоль корпуса, спустили на первый этаж и завели в коридор с несколькими клетками-кабинками для свиданок. Я зашел в одну из них. Помимо стула и полочки с телефоном в ней было огромное окно, за которым я увидел маму.

  Я снял трубку телефона:

  – Мама, здравствуй, – на моих глазах непроизвольно стали наворачиваться слезы. – Не переживай, мама, все хорошо.

  – Да куда уж хорошо? Сынок, не могу больше. Без тебя и не жизнь вовсе. Чем не займусь, все из рук валится. Спать не могу, думаю о тебе. Постоянно плачу. Письмо сажусь писать, листок слезами заливаю. И в голову ничего не лезет, мысли путаются. Когда же это все кончится?  Сынок, ты тут не голодный? Как вас кормят-то? Я вот картошечки домашней привезла, сальца, селедочки…

  – Мамуль, подожди ты! Как дома-то? Как бабушка? Ты сильно не волнуйся. Раз уж так получилось, значит – судьба. У меня нормально здесь все, парни хорошие, есть с кем общаться. Я за тебя больше волнуюсь – вон худая какая стала, глаза все проплакала. Ты прекращай это дело.

  – Хорошо, сыночек, – мама улыбнулась сквозь слезы, – хорошо, я постараюсь. Что ж теперь, переживем как-нибудь. Следователь свидание нам дал, потому что дело твое закрывают и в суд скоро передадут. Говорит, что теперь ему опасаться нечего, вот и разрешил встретиться. Димка приезжал, узнавал, как что произошло. Деньгами помог. Говорит, Олеся твоя потаскухой стала. Все за тебя переживают, приветы передают. Никто не верит, надеются, что все образуется, и тебя отпустят. Я там колбаски еще привезла, чай, сигареты твои любимые. Ты только кушай, сынок, хорошо.

  – Ладно, ладно, мама. Я ведь взрослый уже. Все съем, не волнуйся. Уж разберусь как-нибудь.

  – Взрослый! Для меня ты всегда ребенок.

  – Мамуль, свиданка заканчивается. Если в суд дело передадут, то меня в Москву увезут, в другую тюрьму. Я обязательно напишу, где я нахожусь. Не волнуйся, мы победим.

  – Юрочка, сыночек, ну почему ты? Почему дружки твои дома остались? Почему ты их выгораживаешь? Они ведь все на тебя показали! Ненавижу их всех! Хоть бы кто зашел, поинтересовался. Кроме Сережки никого и не было. Вот они друзья-то какие.

  – Ладно, разберемся. Все, мамуль, за мной уже идут. Все будет хорошо. Не болей. Я напишу. Все.

  Я шел по тюремному продолу с сумками, полными харчей, а перед глазами все стояло заплаканное лицо моей матери. Моей единственной, родной и любимой мамы.

  В хате все оживились, увидев меня с подарками:

  – О, да тут к Юрку кабанчик[17]17
  Кабанчик – продуктовые передачи


[Закрыть] забежал! Ох щас чифирнем-то! Да, Юрок?

  Я молча положил сумки рядом с дубком, предоставив процесс разгребания дачки Стасу (я ему доверял полностью), а сам завалился на шконарь, чтобы хоть как-то отойти от пережитой встречи.

  «Димка приезжал, Олеся блядью стала».

***

  Димка – мой друг. Их у меня двое, он и Серега. Есть пословица «друг познается в беде» – это про них.

  Детство и юность свои я прожил на Севере в городе Печоре республики Коми. Еще со школы дружил я с Димкой и Серегой, мы были, как говорится, не разлей вода. Потом вместе пошли учиться в ПТУ. С Димкой нас сближала любовь к тяжелой музыке. Будучи студентами, мы собрали с ним собственную панк-рок группу «PND». Это был 1994 год. Со временем группа собрала своих поклонников и стала фаворитом печорской рок-сцены. Также нас приглашали и на республиканские концерты. Вот тогда после очередного концерта я познакомился с ней.

Звали ее Олеся. Она была поклонницей нашей группы. Среди ее домашних фотографий я нашел редкие снимки наших выступлений: она посещала все концерты и фотографировала нас. Как-то на одной из пьянок, а в то время они происходили ежедневно, Олеся рассказала мне о себе. Оказалось, что она была сиротой. Мама умерла, папа тоже, потом смерть настигла её деда. Она сидела у меня на коленях, плакала, и рассказывала, как, в течение двух лет потеряла всех своих родных, за исключением семидесятитрехлетней бабушки, на попечении которой она и находилась. Эта девушка мне нравилась еще с первого дня знакомства, и я, пожалев ее, такую хрупкую и беззащитную, предложил жить вместе. Она согласилась. Первое время мы жили с ней душа в душу. Я работал слесарем, она заканчивала школу. Её бабуля была рада за нас, и возлагала большие надежды:

  – Вот, Юрка, – говорила она, – золотой ты парень, внучка моя в надежных руках останется, теперь и помирать не страшно.

  – Ну зачем Вы так, баба Рая? Вы еще правнуков нянчить будете, рано в могилу-то собираться.

Правнуков бабуля не дождалась. Да и не было их, правнуков то. Похоронили, помянули, и началось то, чего бабушка, царствие ей небесное, никак не хотела бы видеть. Олеся начала чудить: то ей музыка моя не нравится, то друзья.

  – Выбирай, – говорит, – или музыка или я!

  С каждым днем наши отношения все больше сводились на нет. Как-то по зиме, я пришел домой под градусом. Она закатила мне очередной скандал, и настаивала на том, чтобы я убирался. На улице стояла ночь, было около сорока градусов мороза. На мои уговоры оставить меня до утра она не велась. В меня летели сковородки, скалки, и прочая кухонная утварь. По началу я был спокоен.

  – Бля, ну что ты за человек такой? Я посплю в коридоре, а завтра уеду к матери, – я стал ложиться на пол.

  – Убирайся сейчас же!!! – на меня вылился двухлитровый кувшин воды. Терпение моё подходило к концу.

  – Что ты творишь?! Дай поспать, успокойся, иди лучше отдыхай, все равно психи твои беспонтовы.

  – Нет, ты уйдешь сейчас! Ты уже достал меня…   пидарас!

  Мне пришлось дать ей пощечину.

  – Руку на девушку поднял! Бей, бей, еще бей!!! – истерила тварь.

  Я ударил еще. А как иначе? По-другому было нельзя. Она заслужила.

  На меня завели уголовное дело, и с Олесей мы расстались. Суд приговорил меня к штрафу.   Позже она умоляла меня вернуться, но я забил на все и уехал в Москву.

  Спустя месяц мне позвонил Дима и сказал, что она живет с другим. В душе я пожелал ей удачи.

  «Олеся стала блядью» – мне не жалко ее, мне стыдно перед бабушкой. Получается, что я ее  обманул. Прости меня, баба Рая, если в этом есть моя вина.

  – Юрок, хорош грузиться! Айда, чифирнем да похаваем. Глянь, какой пацаны стол замутили! Тебя одного ждем.

  Отбросив все свои воспоминания, я пошел к пацанам за стол.

  «Вот спасибо тебе, мамочка, дай Бог тебе здоровья». И мы дружно стали поглощать наивкуснейшие продукты.

  Вскоре меня вывезли на закрытие дела.

  – Вот, Юрий, это твое уголовное дело, – следователь положил передо мной толстую папку с бумагами. – Почитай, ознакомься.

  Я стал читать. Суть обвинения излагалась следующим образом: якобы я такого-то числа такого-то года в состоянии алкогольного опьянения гулял с приятелями вблизи рядов торгующих палаток. Время было позднее, и мы «стреляли» у редких прохожих сигареты. Я доебался до пьяного мужика и, приняв его за неруся, стал бить руками и ногами. Тут следовало заключение судмедэксперта о нанесенных побоях. Мои приятели в показаниях излагали то, что они пытались меня остановить, но я стал им угрожать физической расправой, после чего они, испугавшись, стали повиноваться мне. Далее говорилось, что я заставил их помочь мне дотащить потерявшего сознание мужика в строящийся дом, который находился в метрах семистах от места избиения. Они повиновались и помогли мне. Дотащив до стройки, они якобы ретировались, но видели, как я, уже будучи один, занес этого дяденьку вглубь дома, и что было дальше, они не знают. Мне же вменялось то, что я, затащив этого клиента в подвал, побил его еще немножко, а потом кинул ему на шею фрагмент железобетонного оконного блока. Ну прямо Рембо какой-то!!

  Дело было наполнено кучей всяческих экспертиз и следственных экспериментов, в которых я не участвовал. Оказывается, на моих вещах обнаружили кровь потерпевшего. Стоит оговориться, что вещи эти, изъятые при обыске в моей квартире, я не носил, наверное, года два. Они валялись в шкафу и были мне малы! На фотографиях следственных экспериментов красовался какой-то солдатик примерно моей комплекции, поднимающий деревянную балку.

  – И что это за эксперимент такой? – поинтересовался я у следака. – Кто этот солдат и при чем тут эта деревяшка? И почему это идет как доказательство?

  – Этот солдат подходит по твоим размерам, возрасту, весу и так далее. Балка – копия железобетонной плиты, которую ты кинул на потерпевшего. Исходя из этих документов видно, что ты был в силах поднять конструкцию такого размера.

  – Нормально. А меня нельзя было позвать? И дать мне в руки ту самую плиту, чтобы я попытался ее поднять? При чем тут деревянная балка?

  – Если бы мы предложили это сделать тебе, ты не смог бы отнестись к этому объективно и сказал бы, что она тяжелая, и ты не можешь ее поднять. А деревянная она, потому что сам фрагмент оконного блока куда-то исчез с места преступления. Думаю, это твоих рук дело. Вот мы его и заменили.

  – Вы считаете, что я мог украсть кусок железобетонной конструкции, сидя  в тюрьме? Вы хоть сами-то верите в то, что тут нагородили?

– Конечно, верю, Юра. И судья поверит. Не будь таким наивным. На твоем месте я бы лучше выбрал суд, где будет разбираться дело. У тебя есть выбор: либо суд обычный – судья и двое присяжных, либо суд из трех профессиональных судей, либо суд присяжных. От того, что ты выберешь, зависит многое. В частности, твой срок.

  – Я буду с присяжными судиться.

  – Зря. Это тебя в тюрьме научили? Если присяжные вынесут вердикт, что ты виновен – а они его вынесут – то судья даст тебе по максимуму – лет двадцать. А может и вышку впаять. Я предлагаю сделку: я могу убрать у тебя пункты из статьи и жестокости, хулиганстве и расовой неприязни, перебить ее со статьи 105-ой части второй на 105-ую часть первую. Эта статья всего лишь до пятнадцати лет предусматривает, и по ней можно будет судиться не в Москве, а здесь в городе. Я поговорю с судьей, ты раскаешься и получишь максимум десять лет. Если согласен, то я даже отпущу тебя под подписку о невыезде, и ты пойдешь домой, а на суд явишься по повестке. Ну что, заключаем сделку? Это в твоих же интересах.

«Ага. Заключаем. Что-то сделки какие-то нездоровые предлагаешь. Я сейчас соглашусь, значит, сознаюсь в мокрухе, вот тут-то вы меня со своим судьей и определите на все пятнадцать. Что-то побаиваешься ты, следователь, дело мое в Москву отправлять. Слепил-то ты его херово, вот и сделки теперь предлагаешь. А я ведь лох – щас, возьму и соглашусь! А тебя в звании повысят. За поимку страшного убийцы нациста-терминатора. Ну уж на хуй! Поеду в Москву».

  – Нет, я уж лучше в Москве в тюрьме посижу, зато на суде присяжных изложу свою версию вменяемого мне преступления. Потерплю как-нибудь. Глядишь, люди порядочные окажутся, разберутся во всем да вас привлекут к ответственности за фальсификацию доказательств.

  – А ты, оказывается, далеко не дурак. Меня, конечно, никто привлекать не будет, а вот ты, может быть, даже и отмажешься. Бывают такие случаи. А если не получится у тебя доказать твою невиновность, то уедешь ты далеко и надолго. Значит, суд присяжных?

  – Да.

  – Ладно. Тогда будем прощаться, мне ты больше не понадобишься. Дело твое я отправляю в Московский облсуд. Кстати, к тебе тут мама твоего приятеля пришла. Хочешь с ней пообщаться? Позвать ее?

  – Да пусть заходит.

  В кабинет зашла мама Павла:

  – Юра, здравствуй, мы все переживаем за тебя, мы знаем, что это не ты, – затараторила она, – Паша волнуется, привет передает.

  – А где он сам-то? Что, не мог прийти?

  – Ну, ты понимаешь, следствие ведь? Зачем ему светиться? Достаточно, что ты уже попался. А вдруг и его привлекут? Потом. Вот решится все, и увидитесь. Я вот тебе продуктов собрала. Вот. Ты кушай хорошо. Мы в душе с тобой. Не болей и не скучай. Ладно, я побегу, мне на работу пора. До свидания.

  – Пока.

  «Да на хуй мне нужен твой Паша? На хуй они, вообще, все нужны? Пидорасы!»

  – Ну ладно, Юрий. С делом ты ознакомился, скоро тебя переведут в Москву. Удачи.

  На этом и разошлись.