Текст книги "Мир, который рядом"
Автор книги: Юрий Карлаш
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Огромное спасибо моей жене Татьяне за редакцию, терпение, поддержку и помошь в написании книги; Олегу Головатому – за ожидание; Нельке, Стряпу, Авалону, Диме Селезневу, Эвертону – за критику и дельные советы; Мишке Ярошу – за восстановление провалов в памяти; Э.Лимонову – за Свободу!
I
– Ну что, скинхед ебаный?! Пизда тебе! – от удара по затылку чем-то тяжелым я на мгновение потерял способность воспринимать реальность.
– Что, больно? А мужику тому, думаешь, не больно было?
Я плохо представлял, о чем идет речь. Да и получилось все как-то на удивление неожиданно.
Проснувшись утром, я, как обычно, отправился на работу. Работал я в то время экспедитором в торгово-продовольственной фирме. Отметившись у шефа, я вышел на улицу покурить, когда ко мне и подошел мужчина, попросивший пройти с ним в отделение милиции.
– Ну что, тварь, рассказывай!
– Что вам рассказать?
– Рассказывай, как вы убивали вот этого человека, – оперуполномоченный Ветхов выложил на стол фотографию незнакомого мне мужика. – Узнаешь дяденьку?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, и при чем здесь я.
– Ах ты ж ублюдок! – несколько ударов обрушились на мою голову. Руки опера сжали мою шею. В глазах потемнело. А когда картинка прояснилась, я был один в маленькой комнатушке с единственным стулом посередине.
***
«Какой мужик? – думал я, – Кого убили? Они что, рехнулись совсем? – мысли, перебивая друг друга, лезли в мою, отбитую мусорами, голову. – Почему именно я? За что?.. Да, я далеко не святой, и не отрицаю, что вел хулиганский образ жизни, но чтоб убить…»
Загремели засовы, и дверь в комнату открылась:
– Ну, выходи, герой, разговаривать будем! – произнесла заплывшая жиром морда.
Меня завели в кабинет, в котором сидели несколько оперов с наглыми, ухмыляющимися, лицами.
– Короче, пацан! Выхода у тебя все равно нет: или говоришь, кто убил, или тебя отвезут в ИВС и сделают из тебя петуха, – передо мной лег листок с фамилиями моих приятелей. – Не глупи, пацан, – продолжал опер, – покажи на любого из них, а как доказать, это уже не твоя забота. Пойми, в тюрьме тяжело, туберкулез, вши, зараза всякая, а ты ведь парень молодой. Кстати, знаешь, где труп нашли?
– Нет.
– Не знаешь. А нашли его на стройке, где ты с приятелями самогон жрал. Вас видели в день убийства. Ну, что скажешь?
– Самогон пил, потом домой пошел. Мы там песни под гитару пели и разошлись мирно по домам, девчонок провожать пошли.
– Ах, песни, говоришь, пели? Санек, принеси ему гитару.
Молодой опер подорвался и тут же приволок старенькую рассохшуюся гитарешку.
– Ну на, музыкант, пой!
– Я для ментов ничего петь не собираюсь!
– Ах ты ж блядь такая! Ну, лови тогда! – отжившая свой срок гитара не выдержала столкновения с моей головой.
– Значит, не будешь сознаваться?
– Да я не понимаю, что вы хотите от меня услышать.
– Бля, ну ты, в натуре, достал!
На меня обрушилось множество ударов. Били все. Я думал, убьют. Но нет, не убили. Посадили на стул.
– Короче, слушай, мальчик. Мы знаем, что ты хачиков не любишь, но всему есть предел – ты обидел хорошего человека, бил его, ему больно было, а он не заслуживает такого обращения. А на стройке труп нашли. И ты там был. Так что думай, время у тебя есть до завтра. Сейчас едешь в ИВС, а утром, если у нас получится разговор, и ты скажешь, кто убил, пойдешь свидетелем по делу. Маму свою увидишь, и вообще все у тебя хорошо будет. А не получится разговора, скажем ребятам, они по беспределу опустят тебя, и никто с тобой здороваться даже не будет. Так что мотай на ус, скинхед.
***
Был у меня в то время приятель, Пашей звали. Как-то летним вечерком, пригубив пивка, сидели мы с ним на лавочке, за жизнь друг другу рассказывали, так как познакомились не так давно.
– Не нравится мне, Юрка, как государство наше устроено: все эти правила, законы, порядки. Да и вокруг дерьма навалом.
– Да, говна у нас много. Куда ни глянь, везде блядство, распродают страну нашу направо-налево. Это ж надо додуматься, чтобы нас черножопые кормили! Навезут фруктов гнилых и продают по бешеным ценам, наживаются на нашем брате. И ведь наглые какие! Как бояре по рынкам ходят, хозяевами себя чувствуют. Мочить их надо!
– Ну, ты, Юрок, прямо мысли мои читаешь. Я вот в МЧС служил, в Чечню заезжал, эти суки пацанов наших постреляли, ненавижу их тварей! Я ведь после армейки в РНЕ вступил, думал, что они с черножопыми войну правильную ведут, а оказалось, что они мусорами проплачены.
– Так может, сами вклад в очистку внесём?
Так и образовали мы с ним небольшое скиновское движение в нашем маленьком подмосковном городке. Сначала вдвоём долбить стали, а потом и другие пацаны подтянулись. Били несильно, в основном беседы проводили на тему «Россия для русских и нехуй здесь делать». Сначала весело было, гордость переполняла наши сердца. Потом угрозы пошли с разных сторон: хачи-то, оказывается, не просто так русскую землю топтали – они еще за это и деньги отстегивали мусорам да бандюкам. А мы по молодости не знали этого.
Как-то вечером прибежал ко мне Паша:
– Юрец, – говорит, – попали мы с тобой по-крупному. Приходили ко мне черные, крутые какие-то, и говорят: «Слишь, дарагой, быри своего друга и пригайте с ним с крыши, или дергайте с етого города, пока яйцы вам не обрэзали».
Я тогда ответил Павлу, что родился в этом городе, и никакая мразь меня отсюда не выгонит. Паша из города уехал…
***
В ИВС меня привезли за полночь.
– О, да к нам мокрушника[1]1
Мокруха – убийство (здесь и далее примечания автора)
[Закрыть] привезли! – изрек дежурный по изолятору. – Пятнашка, парень, тебе обеспечена, а то и больше. Давай, доставай все из карманов, не забудь ремень со шнурками снять. Ты ведь теперь наш.
Первое, что я увидел, когда за мной захлопнулись тормоза[2]2
Тормоза – дверь камеры
[Закрыть], был парень, двигающий по ноздре белый порошок, а помогал ему в этом какой-то хач. А рядом на верхнем ярусе шконки[3]3
Шконка – кровать
[Закрыть] сидел не то таджик, не то узбек. Дальше из-за тусклого света я ничего распознать не мог.
«Ну все, к хачам кинули, теперь точно убьют,» – промелькнуло у меня в голове.
– Ты кто? За что попал? – спросил хач.
– Мусора за убийство взяли, но я не убивал.
– Всэ мы здэсь нэ убывалы, всэ не за что сыдым. Ха-ха-ха, – по камере разнесся дружный хохот.
– Да ты не робей, пацан. Иди вон лучше похавай что-нибудь. Жрачки у нас много. А хочешь, чифиру заварим, – из глубины хаты[4]4
Хата – камера
[Закрыть] вышел парень, ровесник мне, в спортивном костюме, на мою радость русский, и совсем непохожий на уголовника. – А мы вот с приятелями по пьяни машину угнали, думали, покатаемся и вернем. А тут хозяин тачки появился, давай на помощь звать. Я пьяный был, пацаны разбежались, а я, чтоб напугать его, нож достал, говорю: «Не ори, сука, прибью». Тут соседи, дружки его, на крик выбежали, заластали меня и мусоров вызвали. Теперь вот тут сижу, мать адвоката наняла, но, говорят, дела мои плохи, срок могут дать. Да ты не стесняйся, хавай давай.
«Какой тут «хавай» – выебут завтра, и кукарекай потом всю жизнь. Что же делать? Может, сказать мусорам, что это я? Так ведь не я. Вот говорят, «скажи, на кого хочешь». А как сказать, если я точно знаю, что никто из наших мужика этого в глаза даже не видел? Не могу так. Что же придумать? Пиздец какой-то!»
Мысли мои прервал скрежет открывающихся тормозов. На пороге появился парень, который еле держался на ногах. Приглядевшись получше, я увидел, что из ноги его сильно течет кровь.
– Давай перевяжу.
– Да я уж чем только не перевязывал – один хер, хлещет. Бля, сколько под криминалом хожу, а лет десять сюда точно не попадал. И кто сдал! Свои же братки так называемые!
– Давай заваливайся на шконарь, сейчас попробуем перевязать.
Я помог парню лечь, оторвал от рубахи рукав и затянул узлом на ране. Ранение было пулевое.
– Я, брат, полгорода с этой ногой пробежал. Завалить хотели. Слышал про Арсена? Он меня на большие бабки кинул. И вообще обнаглел, все рамсы попутал – своих же братанов как хочет наебывает. Нельзя так. Решил получить с него, пришлось стрелять. Я промахнулся, а он ногу мне продырявил. Я в подвал забежал, а они мусоров вызвали. Ты представляешь, сука какая! Чувствую, грохнут меня здесь.
Арсен в то время контролировал весь криминалный движняк нашего города. Ходили слухи, что он подмял под себя мусоров и исполнительную власть в городе. Многие были недовольны его властвованием, так как он ни с кем не считался, устанавливал свои порядки и беспредельничал. Большинство бандюков зуб на него имели, но не решались на войну с ним.
– А ты за что паришься[5]5
париться – сидеть, отбывать срок
[Закрыть] здесь, что за статья?– поинтересовался раненый.
– Да, говорят, 105-я какая-то, вторая часть.
– Ни хуя себе «какая-то», это мокруха, брат, да ещё и с тяжкими обстоятельствами. Кого мочканули-то?
– Понимаешь, не убивали мы никого, мусора взяли, ночь, говорят, тебе на размышления: или говоришь, или петуха из тебя делать будем. Что делать теперь, не знаю.
– Да ты не ссы. Тебя как звать-то?
– Юрок.
– Так вот, Юрок, это все шляпа, мусорские уловки. Спецом они пугают, на пушку берут. Обычно первоходы на это и ведутся. Не боись, пиздюк, стой на своем. Я, конечно, не следователь, да мне и насрать, убивал ты или нет, но раз в отказную попер, при до конца. Пугать будут, бить, но трахать не станут. Набирайся мужества, братан! Да поможет тебе Господь.
***
Проснулся я от грохота открывающейся кормушки:
– Соломин, собирайся на выход!
Меня встретили два мента и, надев наручники, запихнули в тачку.
– Знаешь, куда едем?
– Нет.
– В лес едем, милый. Пытать тебя будем. Расскажешь, как дело было, к следователю повезем, а упрямиться станешь – замочим, как при попытке к бегству. Так что думай давай.
Никогда не думал, что пот может заливать глаза. Тело мое непроизвольно тряслось. Мне по-настоящему стало страшно. «Какие тут уловки, – думал я. – Сейчас замочат, и не докажет никто. Даже если и докажут, меня-то все равно не будет». От этой мысли я по-тихонечку начинал сходить с ума.
– Выходи, приехали.
Я чуть не закричал от радости: машина стояла во дворе прокуратуры. А это означало, что я пока еще буду жить.
– Здравствуй, Юрий. Я занимаюсь твоим уголовным делом, – передо мной сидел усатый дяденька в форме, похожей на прокурорскую. – Я знаю, Юрий, ты не хочешь разговаривать с нами по-хорошему, но что ты скажешь вот на это?
Передо мной легли два протокола допроса моих приятелей, в которых они рассказывали, как я избивал мужчину и затаскивал его на стройку.
– Вот видишь, Юра, тебе предлагали, а ты отказался от сотрудничества. А вот дружки твои умнее отказались и дома жить будут, в отличие от тебя. Тебе лучше во всем сознаться, так как признание вины облегчает размер наказания. Ты вообще представляешь, сколько тебе светит?
– ???
– А я скажу. От восьми до двадцати лет, либо пожизненное заключение. Так что думай, Юра, думай.
– Понимаете, я тут ни причем. Не знаю, почему арестовали именно меня, ведь доказательств никаких нет. Я, честно говоря, даже не видел этого мужчину.
– Зато тебя видели, и дружки твои на тебя показали, так что кончай морочить голову. Вот тебе бумага, пиши, как всё было, вину свою облегчишь.
«Вот сука, – думал я, – это же надо так подставить, чтоб выхода не было. Какой срок? Было бы за что, а так просто я сидеть не собираюсь».
– Я ничего писать не буду, пока вы не организуете мне очную ставку с моими друзьями, которые дали показания. Я хочу посмотреть им в глаза.
– Ты, наверное, фильмов американских насмотрелся? Может, тебе еще адвоката пригласить? В глаза ты им на суде посмотришь, а сейчас у следствия нет никаких сомнений, что это сделал ты, поэтому очная ставка тут не требуется. Ну, раз писать не будешь, езжай, тебя переводят на тюрьму, привыкай потихонечку.
Оказавшись в коридоре, я увидел свою мать:
– Юрочка, сыночек! Да что же это такое?! Что происходит?
– У Вас есть пять минут, – сухо отрапортовал конвоир, – а вообще, свидания с подследственными возможны только с разрешения следователя.
– Сынок, – мама смотрела на меня полными слез глазами, – Юрочка, они говорят, что тебя могут посадить. Но ведь ты ничего не делал! Я разговаривала с ребятами, они сказали, что это какая-то ошибка. Все надеются, что тебя отпустят.
– Мама, не плачь, пожалуйста. Я сам плохо понимаю, что происходит. Но у меня такое ощущение, что домой я вернусь теперь нескоро.
– Что ты такое говоришь? Сынок, пожалуйста, не говори так! Я все сделаю, найду денег, адвоката найму…
– Все, ваше время вышло, – конвоир подтолкнул меня в спину, и мы пошли по длинному коридору, с каждым шагом удаляясь от матери.
«Насколько эта разлука, – спрашивал я себя, – на пять, на десять, на пятнадцать лет? Когда я теперь увижу тебя, мама? Прости».
Я боялся обернуться, чтобы не увидеть, как она плачет. Как мне было больно в этот момент. Наверное, нет ничего страшнее, чем слезы матери, слезы человека, который тебя родил, вырастил, души в тебе не чаял. И ведь, закрыв меня, они причинили больше вреда ей, а не мне. Оставить мать без сына – это страшное наказание. Наказание за то, что она моя мать.
II
– Первый, пошел! Второй, пошел! – командовал конвой, когда автозак остановился на тюремном дворе. – Лицом к стене, быстро!
– Соломин!
– Юрий Владимирович 1977 года рождения, статья 105-я часть вторая. Нахожусь под следствием.
– В вокзал!
Вокзалом оказалось огромное помещение, в которое меня препроводил омоновец. Оно было похоже на пустой спортивный зал, вдоль стен которого стояли стеллажи, наподобие тех, что стоят на рынках. Стеллажи предназначались для отдыха заключенных, они заменяли и кровать, и стул, и стол одновременно: кто сидел, кто лежал, кто принимал пищу. Как выяснилось позже, вокзалом данное помещение было прозвано за то, что выполняло функцию зала ожидания. В течение дня на тюрьму приходило несколько этапов, всех прибывших кидали в вокзал, а вечером, когда он набивался битком, и от табачного дыма и запаха немытых тел нечем было дышать, начинали выводить по одному на досмотр.
– Вещи на стол, быстро! Ботинки снимай, сука! – все команды омоновца сопровождались подзатыльниками и неслабыми ударами по телу. – Запрещенные предметы есть?
– Нет.
– Статья?
– 105-я, часть вторая.
– Попался, тварь! Мочить вас, гадов, надо, а то по улицам страшно ходить: обкуритесь, обколетесь и людей убиваете, – распылялся мусор. – Пошел в грязную!
Меня завели в камеру, которая называлась «грязной».
«Что я, черт какой-то? Почему в грязную, а не в чистую, например? Во попал, бля».
Осмотревшись, я увидел, что в камере сидело несколько нормальных парней, прилично одетых, непохожих на чуханов.
– Пацаны, – решился спросить я, – а почему «грязная»?
– Да потому что сюда с этапов закидывают. Таких хат здесь три штуки. Ночь просидим, а утром в баню поведут и по нормальным хатам раскидают. Ты в первый раз что ли?
– Да, меня с ИВС привезли.
– О, на ИВС кайфово сидеть – жрачки много, центрóв. Да и запрет затянуть можно. Ладно, пойдём лучше «коня» попьём. Пил когда-нибудь?
– А что это такое?
– О, конь – это чудный напиток, брат, попьёшь, и жить хочется, эффект круче, чем от чифира, а пьётся намного легче, главное не лишкануть. На, хлебни.
Я взял кружку, в которой был горячий напиток, на вид напоминающий кофе с молоком. Впрочем, и на вкус тоже. Только сладкий сильно.
– Что там?
– Это, брат, чифир с кофе и со сгущенкой. Нравится?
– Угу.
– Смотри только, много не пей – сердце выпрыгнет, – радостно поучал меня парень.
***
Утром после бани нас развели по камерам. Та, в которую попал я, была небольшая. Стояло в ней шесть двухъярусных шконок, завешанных простынями, подобно шатрам. Посередине хаты стоял стол, за которым сидели арестанты и играли в карты.
– Привет.
– Здоровее видали! Да ты не жмись у тормозов, заходи, не стесняйся. Зеки, они хоть и противные, но все-таки добрые. Ха-ха-ха! – это обращался ко мне молодой парень, который назвался Стасом. На вид ему было лет 19, но было видно, что в тюрьме парень человек свой – либо раньше побывал, либо давно здесь сидит, – сделал я заключение.
– Давай, разбирай баул, я подскажу, что куда раскидать: мыльно-рыльное можешь пока на крючок повесить. Видишь, где пакетики висят? Фаныч[6]6
Фаныч – кружка
[Закрыть], весло[7]7
Весло – ложка
[Закрыть] и шленку[8]8
Шленка – тарелка
[Закрыть] – в дубок[9]9
Дубок – стол
[Закрыть]. Если продукты какие есть, – под дубком коробки стоят, – а что портится быстро – на решку[10]10
Решка – окно с решеткой
[Закрыть] положить можно, там прохладнее. Если богат курехой и чаем, можешь на общак уделить внимание. Я позже объясню тебе, что почем. А потом, когда с семьей[11]11
Семья, хлебники – близкие люди в камере
[Закрыть] определишься, проще будет. Спать пока ляжешь сюда, – Стас указал мне на верхний ярус одной из шконок, – спим в две смены, так как народу в хате в два раза больше, чем спальных мест. Спать будешь днем с восьми до восьми. Устраивает?
– Да привыкну как-нибудь.
– Вот и ладушки. А сейчас к ребятам подойди, о себе расскажи, – Стас проводил меня вглубь хаты, где сидело трое взрослых парней, по поведению которых было видно, что они пользуются здесь авторитетом.
– Ну, здравствуй. Как звать?
– Юркой.
– Погоняло есть?
– Солома.
– Солома, значит? Хорошо, Солома. Что тебе мусора шьют? Откуда сам? Ты не боись, не у следователя находишься. Тут проще все: если не хочешь, можешь и не говорить.
– С Подольска я.
– Земляк, значит.
– По 105-й взяли.
– О, мокрушник! Кого вальнул?
– Да никого. Я скиновал, мусорам дорогу перешел, а они труп на меня повесили.
– Скин? Ты тут поосторожней, в тюрьме нацизм, расизм и прочая поебень такого плана не приветствуется. Тут все братья, все под мусоров попали, живем вместе все, так что замашки свои фашистские лучше забудь на время. А то, что одним хачом в городе меньше стало, это хорошо. Меня Федором кличут. Если какие непонятки возникнут, говори. А так пацаны тебе все объяснят. На рожон не лезь, инициативу лишнюю не проявляй. Лучше присматривайся пока, а потом поговорим более серьезно.
– Стас, а кто этот Федор? Он что, смотрящий здесь?
– Тихо ты! Думай, что говоришь! Ты книжек что ли начитался? Смотрящие на вышках стоят да в красных тюрьмах за хатами смотрят с мусорской подачи. А Федор, он из братвы. Он отвечает за всю движуху в хате. Вообще, он замечательный человек. Таких, как он, мусора боятся. Здесь у нас все по справедливости, не то, что на воле. Ты думаешь, если в тюрьме преступники сидят, значит, здесь бардак? О, нет, брат, здесь система так отлажена, что любое государство позавидует: если ты человек, то и жить по-человечески будешь, а если блядь какая, то и относиться к тебе по-блядски станут. Усек?
Так я стал общаться со Стасом. В свои 19 лет этот парень имел два года «малолетки» за плечами, а в этот раз сидел сразу по трем уголовным делам: два убийства и нападение на инкассаторскую машину.
– Я, Юрок, боевики смотреть любил. Вот и досмотрелся. Жизни красивой хотелось, денег, а теперь «пыжа»[12]12
Пыж, п/ж – пожизненное заключение
[Закрыть] могут впаять. А я и не жил вовсе, – было понятно, что на душе у парня кошки скребут, но виду он не подавал и держался на удивление бодро.
Каждый день Стас мне объяснял мне подробности тюремной жизни:
– Общак, брат, собирается для нас же самих, для братьев наших. Вот есть у тебя, например, чай, сигарет мамка привезла, и хорошо тебе, пока мамка ездит, и проблем вроде нет у тебя. Но не у всех есть мамки, да и ездят не ко всем. Люди, бывает, всю жизнь сидят, а мусора, брат, чаем да курехой не снабжают, а это нужда, без этого зеку просто кранты. Поэтому каждый порядочный арестант в меру своих возможностей уделяет внимание на Общее. Есть люди, которые в ответе за него. Они и распределяют общее по надобности. Вот, к примеру, заказали человека на зону – дорога долгая, этапы, пересылки. Сколько ехать – одному Богу известно. А у него баул пустой. Куда ему деваться? Это ведь не воля – тут не купишь необходимое в дорогу. Поэтому, благодаря общаку, каждый уходит на этап собранный: есть у него и курить, и чай, и мыло, и прочие необходимые прибамбасы. Улавливаешь? Другой пример. Арестант с мусорами поцапался, рамсанул за щемилово брата нашего. Куда его? В карцер суток на пятнадцать. Человек страдает за благо жития арестантского. Неужели его можно оставить там голодного и холодного на растерзание тюремным крысам? Нет. Ты, Юрок, если что непонятно, интересуйся, а то преподаватель из меня херовый. Догоняешь хоть, о чем речь?
– Да не дурак, вроде. Смысл понял. Я уж и сам загорелся помочь, да нечем пока.
– Не торопись. Придет время – поможешь. А пока смотри, привыкай, устраивайся… Кстати, чуть не забыл, – продолжал Стас, – я слышал, что ты черных не любишь?
– А за что их любить-то?
– Короче, не о том речь. В хате у нас один негр числится, на данный момент он на ИВС – вывезли к следователю. Так вот, скоро он вернется. Смотри, чтобы никаких рамсов у вас с ним не было. Я подозреваю, что мусора тебя спецом в нашу хату кинули, чтобы спровоцировать.
«Во бля, попал! И в тюрьме житья нет. Вот угораздило в одну хату с обезьяной попасть. Ладно, разберемся как-нибудь».
– Хорошо, Стас, я даже смотреть в его сторону не буду, не то чтобы рамсить.
– Ну, это уж слишком. Парень он неплохой, пацанам в хате он нравится. Экзотика как-никак!
Дня через два эта «экзотика» вернулась с ИВС. Настоящий африканец, спортивного телосложения, этот негр неплохо разговаривал по-русски, пил с пацанами чифир и играл в шахматы. В хате он был как живая игрушка. Относились к нему хорошо, даже заступались. Звали его Боб, но пацаны в шутку называли его Максимка. По началу я сторонился этого папуаса, но со временем начал привыкать.
Как-то Боб показал мне свой фотоальбом. На первой фотографии я увидел довольно-таки симпатичную молодую девушку, которая держала за руку рядом стоящего с ней мальчугана. Мальчишка был темнокожим.
– Это кто?
– Это моя жена Наташа и сын Волик, – с гордостью ответил Боб.
– У тебя что, русская жена?
– А что? Я не человек что ли? Мы любим друг друга, у нас сын.
– Круто, – только и мог выдавить из себя я, – а как познакомились-то?
– Я приехал из Республики Заир, город Киншас. У нас большая семья, живем хорошо, родители преуспевают в бизнесе. Наш район Виллидж – самый престижный в городе.
– Ты, давай, не хвастайся, как познакомились, расскажи.
– Ну вот. У нас считается престижным получать образование в Москве, в Университете Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы. Поэтому меня отправили сюда. Там я познакомился с Наташей. Потом поженились, ребенок родился. Ему сейчас четыре года уже, – у Боба на глазах выступили слезы.
Бля, мне как человеку, пропагандирующему расизм, стало по-настоящему жаль этого парня. И в этот момент мне стало стыдно перед ним за те поступки, которые я совершал, ненавистно относясь к чернокожим. Вот, сидит парень, у него русская жена, она любит его, ребенок у них. Что еще для счастья надо? Разве он виноват, что у него темная кожа?
– А как сюда попал?
– Мама Наташи меня не любит. Всегда говорила, что ее дочери не нужен черномазый муж. Я наркотиками баловался, знал, где купить героин. Ко мне иногда приходили ребята, просили достать дозу, но сам я никогда не продавал. Один раз пришел парень на «ломках», плачет, просит, чтобы я купил ему наркотик. Я сам знаю, как тяжело на ломках. Пожалел я его, взял у него деньги и пошел на точку. Он остался ждать меня в подъезде. Когда я вернулся, меня арестовала милиция и у меня нашли героин. Только нашли больше, чем я принес с собой. Они его как-то мне подбросили. Рядом с милицией стояла мама Наташи и говорила им, что я – наркоман, что я заражаю ее дочь, что мое место в тюрьме. Потом я узнал, что это она в милицию обратилась, а они заставили того парня прийти ко мне. У него не было выхода, так как он тоже попался с наркотой. Ему оставалось либо сесть, либо сотрудничать с милицией. Он выбрал второе. А я оказался здесь по статье 228-й, часть 4[13]13
статья УК за торговлю и распространение наркотиков.
[Закрыть]. Мой адвокат говорит, что это незаконно, ведь я не торговал. Но доказать будет очень трудно, так как здесь, в России, постоянно нарушаются закон и права человека.
– Да, Боб, попал ты крепко. Ну, ты не грусти, кому сейчас легко? Жена-то ждет?
– Конечно! Она на Новый Год на тюрьму приезжала с Воликом. Ее не пустили, и она в полночь открыла шампанское возле ворот тюрьмы, чтобы ко мне быть поближе.
«Вот это любовь! – подумал я. – Никогда бы не поверил, что белая девушка может так полюбить темнокожего парня. Вот ведь, оказывается, какая непредсказуемая штука любовь!»
***
– Юрок, поди сюда, – это звал меня Федор, – я смотрю, ты адаптировался неплохо, пацаны за тебя плохого не говорят, соображаешь быстро. Пора и пользу начинать приносить во благо жития нашего арестантского. Давай-ка ты, друг, подтягивайся к дороге. В курсе ведь, что это такое?
Дорога меня заинтересовала еще с первых дней пребывания в тюрьме. Я удивлялся сообразительности тех, кто ее придумал. Дорогой называлось средство общения между арестантами, так называемая тюремная почта. Любой зек мог написать записку (маляву) своему приятелю, находящемся в любом месте тюрьмы, и отдать свое послание на дорогу. Дорога прокладывалась из камеры в камеру – по воздуху (это когда от окна к окну натягивали канат и по нему туда-сюда гоняли малявы), через отверстия в стенах (кабуры), по дальнякам[14]14
Дальняк – туалет.
[Закрыть] (канатик запускался через унитаз и через канализацию оказывался в другой хате). Длина каната (коня) была в два раза больше, чем расстояние между камерами, для того, чтобы можно было перетягивать от одной к другой различные грузы с малявами, чаем и сигаретами. Существовало множество видов упаковки отправляемого груза – это была целая наука. Мне всегда было интересно посмотреть за ловкостью дорожников.
– Хорошо, Федор, я с удовольствием пойду изучать это искусство.
– Ну, вот и ладушки. Только смотри, дорога – это святое. Любой косяк – и ты круто попал. Так что будь аккуратнее.
Потихоньку я начал осваивать премудрости дороги. Стас учил меня вязать канаты. Для этого распускались вязаные вещи и носки. Учил запечатывать грузики с сигаретами и чаем – они заплавлялись в целлофан. Учил правильно подписывать адрес на малявах. Иногда доверял мне перегнать маляву из хаты в хату.
– Понимаешь, Юрок, – учил Стас, – без дороги в тюрьме не жизнь. Она нам очень помогает. Сидят, например, подельники в разных хатах, а им договориться надо, что следователю говорить, чтобы показания совпадали. Вот они и общаются друг с другом с помощью дороги. Мусора начинают какую-нибудь хату щемить – сразу отписка по тюрьме: «На помощь!», значит. Ну и так далее. Поэтому дорога – это святое. Здесь все строго. Мусора постоянно рвут коней, пытаются перехватить переписку. Так что, если вдруг палево какое, а у тебя мульки на руках, сделай так, чтобы они не попали к мусорам: гаси их в дальняк, жри, делай, что хочешь, но только не запали, а то пиздец будет. Врубаешься?
С каждым днем я все больше времени проводил на дороге и все больше вникал в ее тонкости.
***
В тюремной жизни вместе с тяготами были и приколы. Одним из таких приколов было присваивание кличек. Если у человека, заехавшего на централ, не было погоняла, ему присваивала прозвище тюрьма. Выглядело это следующим образом: человек вылазил на решку и орал на весь тюремный двор фразу: «Тюрьма, старушка, дай кликушку, не мусорскую, а воровскую!». Со всех сторон выкрикивались различные погоняла, из которых надо было выбрать себе подходящее. В благодарность за погремуху надо было спеть песню.
Как-то один парнишка, заехавший к нам, попросил таким образом его обозвать. Предложения поступали разные, но он никак не мог выбрать. Потом кто-то крикнул: «СОЛИСТ».
-Не, не катит, – ответил наш герой.
-Да ты не понял, брат, солист это не тот, который песни поет, а тот, который капусту солит!
Тут вся хата просто упала со смеху.
-Ништяк, катит! Буду солистом. А че, пацаны, капусту солить, это же в бабле купаться! Клевое погоняло!
***
Иногда меня вывозили в ИВС на допросы.
– Юрий, почему ты такой упрямый? Все равно, дело твое почти доказано, остались небольшие мелочи, – разводил меня следователь, – мать хочет к тебе приехать, но пока не дашь показания, я ее к тебе не пущу. Зачем молчишь? Сознайся – сидеть меньше будешь. Мы походатайствуем, и судья сделает снисхождение.
– Как вы не понимаете! Я этого не делал, мне не в чем сознаваться, – стоял я на своем.
– Дурак ты, Юра. Все равно тебя посадят. Я ведь как лучше хочу.
Я понимал, что меня разводят. Чего-то им не хватало, чтобы завершить дело, и они копали под меня яму, а помогали им в этом мои так называемые друзья.
Я уезжал на тюрьму, где мне сообщали, что срок моего ареста продлен.
Я писал жалобы в различные инстанции, но не дождался ни одного ответа. Я начинал понимать, что вся эта мусорская система сильно отлажена, что эти «слуги закона» научились обходить этот закон стороной и сами вершили «правосудие» так, как им удобнее. Они зарабатывали свои «звездочки» на жизнях невинных людей. Вместо того чтобы искать преступников, они брали крупные взятки и подставляли тех людей, которые не могли им заплатить.
Позже мать рассказывала мне, что этот следователь за мое освобождение просил у нее двадцать тысяч долларов. Получается, что жизнь человека, стоит немного – заплати мусорам, и убивай кого хочешь.
– Юрок, дойдет дело до суда – выбирай суд присяжных, – учил меня Федор, – там люди обыкновенные сидят, не испорченные мусорской системой. Сумеешь доказать, что это не ты убивал – пойдешь домой, а не сумеешь – на зону поедешь и надолго. Вот такие, брат, дела. Сам с ними уже пятый год воюю, доказать не могут, а посадить хотят. Благо адвоката мне сильного братки наняли. Пятый год на этой тюрьме отвисаю, а уйти пока не получается. Тут ведь как. Попасть сюда очень просто, а вот выбраться практически невозможно. Беспредельничают собаки, стрелять их надо.
***
Как-то заехал к нам в хату парнишка. Не успели за ним тормоза закрыться, как он с порога заявил:
– Пацаны, а где здесь наколки делают?
– У, да ты откуда такой ушлый-то взялся? – засмеялись братки.
– Со станции я, со Столбовой. Давно хотел в тюрьме побывать, наколки сделать. Меня Кеша зовут.
– Ты что, больной что ли? Кто ж это по своей воле в тюрьму-то хочет? – сидя за дубком поинтересовался у него Ваня. Ваня – парень мажористый, сын богатых родителей. Когда на воле был, любил на машинах крутых кататься, бандита из себя строил. Занимался вымогательством, за что и угрелся.
– У меня дядька сидел, его в деревне все боятся. Я тоже хочу стать таким, – браво отвечал Иннокентий.
– Да ты подожди наколки-то делать. Сидор[15]15
Сидор, баул, майдан – сумка.
[Закрыть] сначала разбери, с пацанами познакомься, чифирни.