Текст книги "Мир, который рядом"

Автор книги: Юрий Карлаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

XXXI

Леха Иванов освободился, а вместо него председателем СКК поставили Ерему, который до этого был у Лехи секретарем. Сначала никаких изменений вроде не происходило, но спустя пару месяцев Ерема стал «закручивать гайки». Это был эгоистичный и самовлюбленный человек, который, получив власть, возомнил себя чуть ли не начальником колонии. Началось с того, что новый босс стал нам объяснять то, как мы должны работать, что играть, что петь и т.д. Ему не нравилось то, что все сценарии делались без его участия, и он решил расставить точки над «i».

  – Короче, парни, – завел с нами разговор Ерема, – меня не особо радуют все эти ваши концерты, времена Иванова прошли, и то, что вы делали при его правлении, со мной не прокатит. Я был у хозяина, у него тоже есть претензии к самодеятельности. Так вот, надо сделать так, чтобы этих претензий не было. Поэтому с сегодняшнего дня я сам буду подбирать вам репертуар.

  – И что бы ты хотел нам предложить? – поинтересовался Андрей?

  – Я пока не решил, но думаю, что в программу обязательно надо вставлять номера, которые нравятся хозяину. Я узнал о его музыкальных пристрастиях, он любит творчество Валерии, «Модерн Токинг» и «Биттлз».

  – И кто, по-твоему, будет петь Валерию? – съехидничал я.

  – А это меня не ебет! Найдите. Короче, я принесу вам диски, а вы работайте.

  – Бля, так дело не пойдет, – пожаловался Андрей, когда Ерема ушел, – он что, совсем шизанулся? Где мы ему Валерию найдем? Ни один нормальный зек не станет петь бабские песни, а пидоров в клуб тянуть – ну его нахуй. А Битлы и Модерн? Мы что, англичане что ли? Или ради начальника выучим язык? Жопа какая-то.

  – Ладно, не гони, – решил я успокоить Андрюху, – посмотрим, как дальше пойдет.

  – Я не знаю, Юрок, как пойдет дальше, но если этот дурачек так  и будет свою палку гнуть, то я сам к хозяину пойду. А если папа тоже скажет петь Валерию, то лучше тогда на промзоне работать.

  Следующий сценарий мы написали, проигнорировав пожелания Еремы, согласовав его с мусорами воспитательного отдела. Узнав об этом, босс был вне себя от бешенства. И против нас началась война. Для начала Ерема подписал у начальника график распития чая и перекуров. Потом утвердил график работы в клубе,  который запрещал нам с Андреем приходить в клуб в нерабочее время. Эти изменения начали негативно отражаться на нашей работе, так как мы просто-напросто перестали справляться с планом работы. Третьей «муткой» Еремы была жалоба на Андрея, что тот плохо работает и не успевает вовремя. За это Андрюху отвели в режимный отдел и отпиздили. С каждым днем нам все меньше хотелось идти на работу. Вскоре Ерема нанес свой окончательный удар.

  Оказывается, все это время он собирал на нас компромат с помощью козлов, сук и других заряженных для этой цели зеков. Он обо всем, что мы делаем в клубе и в бараке.

  Как-то заехал в барак парнишка из Москвы. Познакомились, он оказался неплохим человеком. Вовка, так звали нашего нового приятеля, неплохо играл на гитаре и мы решили подтянуть его к себе. Разговорившись, я узнал, что Вован на воле поддерживал НС-движение и играл в группе правого толка[31]31
  НС – Национал-Социализм, правый толк – имеется ввиду ультраправое (скинхед) течение молодежи. Группы правого толка играют в стиле R.A.C. (Rock Against Comunism – Рок Против Коммунизма) и «Oi!». «Oi!» – значит «Эй!», это была форма приветствия, распространенная среди английского рабочего класса в конце 60-х, это слово стало названием музыкального стиля, представляющего белый рабочий класс. Также есть новая разновидность музыки, появившаяся в 90-х и названная «Hatecore».


[Закрыть], что в свою очередь очень меня порадовало.

  И вот сидим мы как-то вечером в локалке: я, Мишаня, Андрюха и Вован. Курим, разговариваем о музыке, спорим о том, о сем. В этом момент из барака выходит наш таджик бригадир и зовет Вовку убирать дальняк.

  – Остынь, Саид, – говорю я ему, – парень только что заехал, не трогай его.

  – Да, успокойся, пока мы тебя не успокоили, – поддержал Андрей, – есть график дежурства, поэтому есть люди для уборки, иди гуляй, короче.

  – Карашо, карашо, – озверел бугор, – я найду людей, но вы пожалеете об этом.

  – Ладно, пиздуй отсюда, – не выдержал я, – не буди зверя, Саид.

  Саид помнил, как я однажды я прижал его на продоле и чуть не задушил, поэтому спорить не стал. А на утро мы узнали о том, что нас раскидали по баркам. Оказывается, Ерема написал на нас бумагу, в которой говорилось о том, что в нашем бараке есть компания, которая наворачивает свои правила. Что якобы мы не соблюдаем режим, наезжаем на бригадиров. В клубе заставляем всех плясать под нашу дудку, не давая коллективу проявлять инициативу, не слушаем председателя СКК. Этой компанией были мы вчетвером. По приказу хозяина меня и Мишаню перевели в другие отряды: меня в первый, его во второй. Андрей с Володькой остались на прежнем месте, только Андрюха был переведен работать на свинарник. Это был удар ниже пояса.

  Так как меня постоянно видели в клубе, сидящим за синтезатором, менты решили заменить мною Андрея. Все мои отмазки, что я не умею ничего, кроме барабанов, никого не переубедили. Я встал перед выбором: или на свинарник к Андрюхе, или осваивать новый инструмент. Почему я выбрал второе? Во-первых, свинарник – это самоубийство, а во-вторых, все настолько привыкли играть под фанеру, что практически разучились играть сами. И если прекратить писать фонограммы, то мусорам станет известно о том, что коллектив у нас никакой и вживую они играть не умеют. А это значило, что около сорока человек попадут за это под жесткий пресс и угреются на промку. Вот и выбирай: солидарность с Андреем или спасение нескольких десятков зеков. Поэтому я стал осваивать инструмент с помощью Вована, который, в отличие от меня, знал ноты и неплохо разбирался в гармонии.

  Теперь участь «бодаться» с Еремой выпала мне, так как, сев за синтезатор, я автоматически стал художественным руководителем. Близился август, и, зная любовь нового босса к русскому року, я предложил ему сделать концерт памяти В. Цоя, годовщина смерти которого приходилась на 15 число.

  – Отличное предложение, Юра. Просто замечательно, у меня ведь все диски есть.

  Так я нашел слабое место Еремы. А почему не Цой? Ведь все эти шансоны уже так всех достали, а после нашего концерта с Ивановым ничего путевого в зоне не игралось.

  Но я недолго радовался своему предложению. Ерема сходил к хозяину, получил одобрение на концерт. Только решением начальника песни группы «КИНО» должны были исполнить все коллективы. Мы, конечно, подготовили этот концерт, только вместо программы памяти В.Цоя у нас получилось нечто угарно-развлекательное. Только представьте, как на сцену выползает весь ансамбль народных инструментов с балалайками и гармошками и поет «Восьмиклассницу»! А духовой оркестр, исполняющий «Группу Крови», представили?! Акробаты под композицию «Муравейник» кувыркаются и делают всякие сальто. Короче, «полый аншлаг». Зона давно так не угорала. Это было что-то, покруче любого КВНа.

XXXII

Помимо клуба, я  все также читал радиогазету, ежедневно приходя на пульт ОД.

  И вот в один прекрасный день пультовик сказал мне, чтобы я шел в штаб.

  – А что я там забыл-то?

  – Да говорят, что адвокат к тебе приехал.

  – Какой нахер адвокат, – удивился я, – у меня их никогда не было.

  – Не знаю, сказали, Соломина к адвокату. Значит иди.

  Придя в штаб, я зашел в приемную. Это была небольшая комната, в которой сидел начальник моего отряда и незнакомый мне мужчина.

  – Вызывали?

  – Да, заходи, Соломин, – пригласил меня отрядник, – вот познакомься, адвокат к тебе.

  – Здравствуйте.

  – Да ты присаживайся, не стесняйся, – мужчина показал жестом на стул, – меня зовут Андрей Николаевич, я приехал ходатайствовать о твоем условно-досрочном освобождении.

  – С чего это мне такая честь? – удивился я.

  – Эдуард Вениаминович за тебя волнуется, просил помочь.

  Тут до меня дошло. Лимонов, после освобождения периодически писал мне письма, даже присылал посылки несколько раз, но о том, что он замутит мне УДО, я никогда не думал. Да, он писал в письмах, что пытается решить вопрос в отношении меня, но, зная его занятость и правила колонии, я не верил в то, что что-то получится.

  – Понятно, – поддержал я разговор, – огромное спасибо ему передавайте за заботу.

  – В общем так, Юрий, по закону тебе можно претендовать на досрочное освобождение, что мы и будем делать. Обещать я, конечно, ничего не буду, но то, что в моих силах, организую. Теперь мне надо знать о тебе все.

  Последовал ряд вопросов, на которые я без замедления ответил.

  – Я напишу ходатайство, – продолжал Андрей Николаевич, – от твоего имени и привезу тебе. Ты ознакомишься, подпишешь, и мы отправим его в суд города Энгельса. Через неделю я к тебе приеду.

  Адвокат уехал, а у меня сорвало колпак. «Неужели получится? Ну Эдуард, ну молодец! Блин, начальник наверное залупится, мне ведь еще два с лишним года сидеть. Такие срока тут никто не оставляет.»

  – Если Лимонов впрягся, то получится, – успокаивал Мишка, когда мы встречались с ним в клубе.

  – Что, на УДО собрался? Да кто ж тебя отпустит? – обламывали мусора.

  Вот и думай теперь. Все, что я пережил в эти дни, никакими словами не передать. У меня пропал сон, я постоянно представлял себе волю, мать, друзей. Ведь если все получится, то где-то месяца через полтора я буду дома. А если нет…

  Через неделю приехал адвокат и привез ходатайство, которое я сразу подписал. Наступило время ожидания. Я за весь срок столько не думал, как в эти дни. Чем бы я себя не заморачивал,

время словно остановилось и тянулось, как резина.

  – Соломин, а ты не можешь адвокату сказать, чтобы он подождал с ходатайством месяцок? – спросил меня как-то начальник воспитательного отдела. – А то смотр на носу, кто тебя заменит?

  – Борис Алексеевич, Вы когда-нибудь видели зека, который хочет задержаться в зоне?

  – Вообще-то нет.

  – Ну и адвокат, как мне кажется,  тоже не видел. Я не хочу выглядеть в его глазах дебилом. Да и вообще, я, если честно, хочу домой. Смотр и без меня пройдет. Там все отрепетировано уже. И рано об этом говорить, меня еще никто не отпускает.

  – Если честно, то ходят слухи, что насчет тебя начальнику ходатайство пришло, подписанное несколькими депутатами Государственной Думы. И если это, и правда, так, то я думаю, что тебе пойдут в колонии навстречу.

  «Ничего себе замута! Депутаты. Вот это да…»

  Помимо этого, я узнал, что Лимонов погасил за меня иск. В зоне было правило, не отпускать людей с непогашенным иском на УДО, о чем писатель, как я понял, не забыл. Через некоторое время меня выдернули на комиссию:

  – А, Соломин? Заходи, – пробурчал хозяин, – ну что тут у нас?

  Каждый мусор, ответственный за какой-нибудь отдел давал мне характеристику. Особую рекомендацию дал, конечно, Неведов, так как непосредственно являлся моим начальником. В принципе, он ничего плохого обо мне не сказал, только упомянул, что я читаю новости, пишу фанеры и исполняю обязанности худ. руководителя в клубе.

  – И ты собрался домой? – резко спросил начальник, – а кто работать будет? Тут минимум троих на замену надо.

  – Найду, – решительно ответил я.

  – Ну хорошо, мы дадим тебе положительную характеристику в суде, но поверь, с такими сроками суд не отпускает. Иди.

***

Мне стала чаще сниться Мать

Мой город, дом, друзья, подруги.

Как возвращаюсь я опять

В свою среду, после разлуки.

Я не был здесь уже давно

С момента моего ареста

Мне снится слива под окном

И ждущая меня невеста.

Устал, отвык, кричит душа,

И просится с мольбой

В края Родные.

Пока живу с надеждой,

Жду суда. Прошу:

Освободите!

Вы ведь, как и я – ЖИВЫЕ.           

                                         16.09.2004

  Наступил период ожидания суда. Я нашел себе замену на радиогазету и стал стажировать нового редактора. Главная проблема была с клубом. У Вовки никак не получалось освоить синтезатор, а других кандидатов просто не было.

  – Борис Алексеевич, – начал я, встретив Неведова в клубе, – замены на синтезатор нет, кроме Андрея.

  – Его со свинарника не переведут назад. Это распоряжение начальника.

  – Поймите, кроме него никто так не разбирается в музыке. Помимо того, что он пишет фонограммы, он хороший руководитель. Вы хотите, чтобы клуб потихонечку затух? Ведь не каждый день сажают таких музыкантов, как Андрей.

  – Я-то все понимаю, Соломин, но начальник настроен очень серьезно в отношении него. И подходить к нему с этим вопросом опасно. Поищи пока другую замену.

  – Кого? Колхозников, которые расшибут всю эту технику за пару дней? Некого мне вместо Андрея оставлять.

  – Поживем, увидим, а ты все равно ищи.

  Искать я, конечно, никого не собирался, так как знал, что если меня отпустят, то отпустят и без замены. Не скажет же начальник судье, что в зоне некому музыку играть, и поэтому он против.

  В бараке я появлялся только к отбою, так как после перевода так и не привык к новому месту. Единственным человеком в первом отряде, с которым я нашел общий язык, был Стас, который сидел за наркоту. Стаса я знал еще по отрядной работе, так как он тоже занимался делами своего барака. С этим человеком было приятно посидеть перед отбоем в локалке и поговорить о жизни. Парень он был не глупый, а сел за то, что покуривал травку и покупал ее себе стаканами. Ему было тридцать с лишним лет, он был начитан, имел высшее образование. Стас оказался единственным, с кем можно было разговаривать на откровенные темы: по поводу режима, беспредела в колонии, человеческого блядства и всего остального. Я почему то был уверен, что он меня не сдаст за такие беседы.

  – Вот освободишься, Юрок, что делать будешь? – спросил меня Стас.

  – Домой поеду.

  – Ну, это понятно, а придумал, чем заниматься будешь?

  – Я ведь музыкант, Стас, играть опять буду. Может, татуировкой займусь. А работать? Не определился пока. До подсидки экспедитором был, а сейчас не возьмут, наверное, в торговлю с судимостью.

  – А к Лимонову не собираешься?

  – В каком смысле? Заеду, конечно, поблагодарю, может, и он с работой поможет. Не знаю, Стас, там видно будет.

  – Юрок, а ты не можешь его попросить, чтобы он книгу про зону нашу написал? Ведь на воле никто не представляет, что такое бывает. Тут же беспредел! Столько судеб людских поломано. Наверное, при Сталине лучше порядки были, чем здесь сейчас.

  – Ты меня за живое задел. Мысль по поводу книги у меня возникла еще в карантине, и я весь срок ее вынашиваю. А насчет Лимонова? Я, наверное, обговорю с ним на эту тему, может, согласится. А если нет, то я сам напишу.

  – Если напишешь, то мне привет передавай, – пошутил Стас.

  «Стас! Тебе привет! Книгу я написал. Насколько правдиво отразил всю сущность нашего арестантского бытия, решай сам».

***

  Оставался день до суда, когда Андрея перевели в клуб. «Раз начальник на это пошел, значит, меня и правда могут освободить», – никак не успокаивался я.

Я сегодня уже не усну

Ливень мыслей шальных

Обуял мою душу.

Завтра суд будет править судьбу мою,

Может даже оковы стальные разрушит.

***

Все чаще я мечтаю о том, как я свободен

Несет судьба лихая меня потоком грез.

Все чаще я ночами тревожно засыпаю

И вспоминаю материнских тяжкий шепот слез.

Все больше я гоню за то, что будет дальше

Что судьи в отношении меня решат.

Да! Я гоню! Мне это очень важно!

Да! Я устал. Я так хочу назад…

                                                                                                 20.09.2004

  – Осужденный Соломин Юрий Владимирович на заседание Энгельсского Городского Суда прибыл! – у меня тряслись коленки, перед глазами стоял туман.

  Я стоял в кабинете начальника колонии, где за столом сидел судья, а по обеим сторонам от него находились мусора, которые, как пираньи, все смотрели на меня, готовые сожрать. Так же я заметил прокурора, который сидел в стороне ото всех. Этого прокурора опасались все, кто собирался на УДО. Говорили, что он часто зарубает ходатайства, и зеки покидают кабинет ни с чем. Адвокат тоже присутствовал в кабинете, что меня немного успокоило.

  – Ну, рассказывай, Соломин, почему ты считаешь, что ты исправился и тебя пора отпускать? – этим вопросом судья загнал меня в тупик.

  Несколько секунд, которые показались мне вечностью, я стоял, как вкопанный, соображая, что сказать в ответ.

  – Ты написал ходатайство с просьбой об освобождении, – продолжал судья, – вот и расскажи, почему ты решил, что тебя пора отпускать?

  «Все, это провал. Что я ему отвечу? Сука, какой-то судья нехороший. Как же быть? Ладно, чему быть, того не миновать».

  – Я долго думал о той жизни, которую я вел до моего ареста. Я употреблял спиртные напитки, никого не слушал, делал, что хотел. Это привело меня сюда. В колонии я пересмотрел всю свою жизнь. Что я сделал хорошего? Чего я добился в жизни? Ничего. Я не знаю, как сложилась бы моя судьба, не попади я за решетку. Думаю, что кончил бы я плачевно. Только здесь я вспомнил о том, что у меня есть Мать. Я не считался с ней никогда. Она всегда ждала меня, переживала, а мне было наплевать. Для меня важнее всего были мои друзья. Когда меня посадили, обо мне забыли практически все те, кто на тот момент был для меня важнее Матери. А она нет. Она осталась, как бы я плохо к ней не относился. Я очень виноват перед ней. Всю жизнь она растила меня одна, без отца. Только сейчас я понимаю, насколько это тяжело. И кого она вырастила? Преступника, которому надо постоянно собирать посылки, тратя на них свою скудную зарплату? Я очень хочу приехать к ней и извиниться за все. Я не хочу, чтобы она жила только ради меня, не получая ничего взамен. Ведь ей нужна сыновья любовь, она нуждается в моей поддержке. Кроме меня у нее никого нет. Я хочу дать ей все то, что когда-то отнял. Если я не смог сделать ее счастливой в то время, то сделать это я хочу сейчас. Я хочу найти девушку, которая полюбит меня. Хочу жениться, хочу детей. Мне сейчас двадцать семь лет, а что у меня есть? Тюремная роба? Я хочу жить, и никогда больше не переступать черту закона.

  «Мне трудно было сказать о черте закона, ведь сел я ни за что, но по-другому суд бы меня не понял. Мне никто не верил, что я не совершал этого преступления, поэтому и сейчас не стоило испытывать судьбу».

  – Вы все сказали? – спросил судья.

  – Да.

  После меня выступал адвокат, который двинул речь о том, что на моем примере видно, как хорошо работает наша исправительная система, которая делает из преступников людей и т.д.

Начальник зачитал все мои заслуги: учеба в колледже, самодеятельность, радиогазета…

  Прокурор спросил меня лишь о том, будет ли замена на радиогазету. Я ответил, что ее читает другой человек уже неделю.

  Потом было совещание, мы с адвокатом стояли в коридоре, и он говорил мне о том, что я все сказал правильно и что все должно быть хорошо. Я же был словно в тумане и плохо соображал, что происходит вокруг. Из этого транса меня вывела речь судьи о том, что постановлением суда от такого то числа, Соломин Юрий Владимирович освобожден условно-досрочно. До конца срока мне оставалось два года, четыре месяца и пять дней.

  После суда в зоне я пробыл еще десять дней, которые приходились на случай обжалования приговора. Но это была другая жизнь. Меня никто не трогал, никто не указывал, я делал, что хотел. Все эти дни я провел в клубе, помогая подготовить программу к смотру, часто оставаясь на работе на ночь. Сна уже не было никакого, аппетита тоже. Я раздал все свои вещи близким мне людям, а сам пошел на склад и выписал себе этапную робу, которую не носил никогда.   Сейчас мне было насрать, как я одет, как пострижен и есть ли у меня на затылке окантовка. Я начал отпускать бороду и искать шмотье на освобождение.

Через несколько дней переменится жизнь

Словно заново стану рожденным

Мир в объятья свои приглашает меня

Это счастье – быть освобожденным!

Быть свободным от клеток, решеток, преград,

Жить, без всяких там ограничений.

Жизнь иная встречает меня на днях

Близок день моего избавления.                     

                                             30.09.2004

***

  4 октября 2004 год.

  В бараке подъем, я скручиваю матрац и говорю бригадиру, чтоб отнесли на склад. Напяливаю тапки, и иду в клуб. Завтрак игнорирую.

  В клубе лежат отглаженные шмотки для воли, начищенные туфли. Беру их и иду в баню. Козел на посту орет мне в след, что я без пропуска не имею права передвигаться по зоне. Посылаю его нахуй.

  В бане не души. Стригусь налысо, оставляю бородку и иду под лейку душа. Смываю с себя все дерьмо, налипшее за эти годы.

  После бани чифирим с Мишаней, Андрюхой, Вованом. Постоянно приходят знакомые рожи чифирнуть за мое здоровье.

  На обед не иду. Много курю.

  Меня выдергивают на шмон, Мишаня идет рядом. Мусор говорит, если Мишка от меня не отойдет, то его посадят в изолятор. Обнимаемся, говорим друг другу: «До встречи».

  Шмон проходит быстро, и я уже возле дверей.

  Приходит начальник спецчасти, задает вопросы. Отвечаю.

  Мне вручают справку об освобождении и открывают дверь.

  Выходим с начальником спецчасти на улицу и идем в какое-то здание. Там мне дают деньги на дорогу и мои документы.

  Иду по железной дороге в сторону города, пьянящего ощущения свободы, как это любят показывать в кино, не испытываю или просто не понимаю. Дохожу до остановки и сажусь в автобус до Саратовского вокзала. В автобусе все с мобильниками, они звенят в карманах у каждого второго. Я этого никогда не видел. Чувствую, что я инопланетянин.

  На вокзале беру билет, покупаю огромную шоколадку, много пакетиков кофе, несколько пачек разных сигарет и сажусь в поезд…

***

Что было, пусть не повторится.

Что есть, пусть будет лучше, чем у всех!

Невзгоды будут сторониться,

Во всем пусть ждет тебя успех!

                                                                          По-братски, Мишаня 3.10.04

***

  Юрок!

  Вместе со свободой ты еще обретаешь контроль…

  Желаю тебе никогда больше его не терять, а нас, я думаю, ты еще не раз вспомнишь. Фарта тебе!     Андрей.

***

  Юрок!

  Желаю тебе, чтобы всегда в дальнейшем, реализовывались все твои мечты и планы. Но самое главное, оставайся таким, какой ты есть.

  Я откровенно рад нашему с тобой знакомству, надеюсь на продолжение нашей дружбы. Делай все возможное, чтобы больше никогда…

  С уважением к тебе, Стас.  4.10.04