Текст книги "...И гневается океан (Историческая повесть)"
Автор книги: Юрий Качаев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА 12
Резанов работал над японско-русским словарем, когда в дверь каюты постучали. Вошел лейтенант Головачев.
– Николай Петрович, приехал король и с ним Кабри. Они говорят, что с гор виден трехмачтовый корабль. Полагаю, это «Нева».
– Дай-то бог, – поднимаясь из-за стола, сказал Резанов. – Идемте наверх.
На палубе стояли Крузенштерн, король, француз и еще какой-то островитянин, который, как оказалось, привез с собой свинью и сейчас торговался с капитаном, ожесточенно жестикулируя.
– Взамен он требует такого же попугая, какого вы подарили королю, – пояснил Резанову Кабри.
– Так что же, мы очень нуждаемся в свежем мясе. Француз повернулся к островитянину и что-то сказал. В голосе его прозвучала злоба. Туземец боязливо попятился и вдруг опрометью бросился в свою пирогу.
– Он, верно, не понял вас, – обратился к Кабри Крузенштерн. – Скажите ему, что мы согласны. Пусть он вернется.
Кабри подошел к борту и, очевидно, повторил слова капитана. Однако островитянин стал грести к берегу еще поспешнее, словно ему грозила какая-то опасность. Король тоже казался напуганным: он смотрел на Крузенштерна со страхом и удивлением.
– Сдается мне, что наш толмач ведет двойную игру, – по-русски сказал Резанов Головачеву. – А, Петр Трофимович?
Лейтенант кивнул:
– Похоже на то. Судя по выражению его голоса, он не уговаривал туземца, а чем-то угрожал ему. Оттого и король перетрусил.
Крузенштерн промолчал, хотя и он, по-видимому, разделял возникшее подозрение. Король заторопился домой. Капитан вежливо проводил его до пироги, подарив медальон – российскую монету на цепочке – и небольшое круглое зеркало для королевы.
Кабри уехал вместе с королем.
– Он пытается поссорить нас с островитянами, – сказал Головачев, имея в виду француза. – Но ради какой выгоды?
Николай Петрович пожал плечами.
– Боюсь, что он ищет не выгоды, а случая отомстить Робертсу, к которому мы относимся с большей приязнью.
Опасения Резанова подтвердились, когда в гавань вошла «Нева». Баркас, посланный Лисянским за водой, был встречен вооруженными толпами островитян. Это известие привез на «Надежду» мичман Повалишин, ездивший с матросами на берег. На лбу офицера, под треуголкой, багровела ядреная шишка от удара камнем.
– Мне едва удалось собрать своих людей, – рассказывал Повалишин. – Насели, дьяволы, со всех сторон, дубинками размахивают и орут во все горло. Любезный прием, ничего не скажешь. Хорошо еще, с ними был этот Робертс. А то бы дело кончилось кроволитием. Я уж оружие в ход пустить решился, да Робертс отговорил. А потом и туземцев кое-как успокоил. Они и его поначалу чуть не пристукнули, до того обозлены были.
– Да чем они обозлены?! – возмутился Крузенштерн. – Ведь мы никого не обидели!
– Робертс сказывал мне, что среди туземцев прошел слух, будто вы, капитан, приказали заковать в железы их короля, – ответил Повалишин. – И будто при сем присутствовал какой-то отстровитянин.
– Сволочь французишка, – Крузенштерн выругался. – Так-то он перевел мои слова!
Связавшись с Лисянским, Крузенштерн принял решение съездить на берег и поговорить с королем. Поехали на двух баркасах в сопровождении сорока вооруженных матросов. На каждом баркасе по приказу Крузенштерна на всякий случай было установлено по фальконету[32]32
Фальконет – пушка мелкого калибра.
[Закрыть]. Но эти предосторожности оказались излишними.
Тапега Кеттонове встретил моряков дружелюбно и через Робертса объяснил, почему взволновались его подданные. Причиной тому была угроза Кабри наложить оковы на короля. Его величество подумал, что она, эта угроза, исходит от самого капитана. Когда же он вернулся домой живым и невредимым, островитяне сразу успокоились.
Выслушав англичанина, Крузенштерн крепко пожал ему руку и сказал:
– Мы очень признательны вам, мистер Робертс. Если бы не ваше своевременное вмешательство, дело могло бы принять плохой оборот. Вы рисковали жизнью, и я хотел бы хоть в малой мере отблагодарить вас. Скажите, вы не испытываете желания вернуться на родину?
Робертс печально улыбнулся и покачал головой.
– Вчера жена родила сына, – сказал он. – Видно, мне суждено умереть здесь, сэр.
– В таком разе мы можем оставить вам что-нибудь из одежды и корабельных припасов.
– Я ни в чем не нуждаюсь, но, если вам не жаль, подарите мне пару пистолетов.
Крузенштерн посмотрел в глаза толмачу и мягко сказал:
– Я с удовольствием подарил бы вам целый арсенал, даю слово офицера, но ведь туземцы знают, что такое огнестрельное оружие. Чтобы завладеть им, они убьют вас прежде, чем мы выйдем в море. А потом перестреляют друг друга.
– Пожалуй, вы правы, сэр. Я об этом не подумал. – Помолчав, Робертс спросил: – Когда вы снимаетесь с якоря?
– Завтра на рассвете.
– Что ж. Прощайте, сэр. Поклонитесь берегам моей родины, когда будете проходить мимо.
Губы Робертса задрожали. Он хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и пошел прочь, низко опустив голову.
– Боже мой, – пробормотал ему вслед Крузенштерн.
С восходом солнца «Надежда» и «Нева» стали верповаться[33]33
Верповаться – передвигаться с помощью якоря (верпа), который завозят на шлюпке, а затем подтягивают к нему корабль.
[Закрыть] на середину залива, но внезапные порывы ветра мешали кораблям выйти в открытое море.
«Беспрерывная работа, продолжавшаяся с четырех часов утра, и великий жар, – записал Крузенштерн в корабельном журнале, – побудили меня дать людям отдохновение и провести следующую ночь еще в заливе. В восемь часов вечера сделался ветер свежий, продолжавшийся до самого утра. На рассвете пошли мы из залива, но погода все еще не благоприятствовала. Ветер сделался крепкий, дождь пошел сильный. Стараясь при таковой погоде как возможно скорее удалиться от берега, принужден я был оставить на корабле француза Кабрита, прибывшего к нам на корабль вечером поздно. Он казался притом более веселым, нежели печальным, и думать можно, что и приплыл на корабль с намерением, чтобы мы увезли его. Робертс избавился сим образом совсем неожиданно от смертельного врага своего»[34]34
Можно также думать, что Крузенштерн увез Кабри не без умысла. (Прим. автора).
[Закрыть].
ГЛАВА 13
«Человек с благородным и великодушным сердцем», капитан Генри Барбер, выполнил свое обещание и доставил освобожденных пленников на Кадьяк. При попутном ветре «Юникорн» вошел в гавань Трех Святителей и бросил якорь.
Берег был сплошь утыкан вешалами, на которых вялилась рыба. За вешалами проглядывали неказистые строения русской крепости и чернел огромный – в два человеческих роста – деревянный крест.
Не дождавшись никого из крепости, которая казалась вымершей, Барбер велел спустить шлюпку. Он высадился на каменистой отмели и с двумя матросами пошел к строениям.
У самого палисада Барбера остановил окрик часового:
– Стой! Кто такие?
– I am captain of the British vessel, – ответил Барбер. – I wish to talk to m-r Baranov[35]35
Я капитан британского судна. Мне нужно поговорить с мистером Барановым. (англ.).
[Закрыть].
– Болен наш Баранов, – проворчал часовой, открывая тяжелые скрипучие ворота.
Барбер вошел внутрь крепости и на крыльце дома увидел Баранова. Правитель Русской Америки, лорд Аляски, как называли его в Европе, стоял, прислонившись к косяку. Он очень изменился с тех пор, как Барбер его видел в последний раз: осунулся и постарел. И только взгляд зеленоватых глаз остался прежним – твердым и пронзительным.
– С чем пришел? – спросил Баранов на языке колошей.
– С дурными вестями. Котлеян разграбил и сжег твое поселение на Ситхе. – Барбер помолчал, наблюдая, какое впечатление произведут его слова на правителя. – Я выкупил у него твоих людей. Трое из них русские.
– А сколько всего?
– Двадцать три человека.
– Сколько ты хочешь?
– Пятьдесят тысяч рублей золотом. Я отдал за них индейцам почти все свои товары.
По изможденному лицу Баранова скользнула кривая усмешка.
– Не верю, Барбер. Может, я стал стар и ослабел умом, но я не могу поверить, чтобы ты поступил так, как говоришь. Ты взял пленников даром да еще и колошей подержал за горло. Однако, пускай будет по-твоему: ты выручил моих людей, и я готов заплатить тебе десять тысяч… пушниной.
Барбер засмеялся:
– Пятьдесят тысяч золотом, иначе я увезу с собой всех пленников.
– Увози, – в тон ему ответил Баранов. – Но в Лондоне скоро узнают, что ты похитил подданных российского государя. Что сделают тогда с тобой, Барбер?
– Я могу перебить вас до последнего человека, и никто ничего не узнает. Много ли вас тут?
– Много, – сказал Баранов и протянул руку в сторону моря. – Вон возвращаются с промысла мои люди. Ты не успеешь добраться до корабля, как мы пустим его на дно. Мы умеем стрелять из пушек, капитан. Я не вру.
Баранов лгал наполовину: в бухту действительно входила большая флотилия байдар. И палить из пушек русские промышленные тоже умели. Только к пушкам тем не было ни одного ядра.
– Соглашайся, Барбер, пока я не передумал, – тихо сказал Баранов и, чтобы не упасть, ухватился за косяк двери.
– Ладно. Я отдам пленных, как только вы привезете меха. – Барбер повернулся и, бормоча сквозь зубы проклятия, пошел к своей шлюпке.
Когда колоши напали на Ситхинскую крепость, трое русских промышленных – Тараканов, Батурин и Кочесов – были на рыбалке. Возвращаясь морем домой, они угодили в руки индейцев. Пленников отвели в поселение, расположенное неподалеку от крепости, и там заперли в бараборе[36]36
Барабора – сарай, обшитый досками и крытый древесной корой, обычное жилище тлинкитов.
[Закрыть] для рабов. В первый же день их стали калечить, допытываясь, велик ли гарнизон в Якутате и как он вооружен. Дознание вел европеец, которого все индейцы, даже сам Скаутлельт, заметно побаивались. Это был дюжий мужчина, по виду матрос, конопатый и с выбитыми передними зубами. Звали его Дэном. Кроме Дэна, пленные видели еще троих белых, но те в допросах не участвовали.
Кочесов умер, не выдержав пыток. Та же участь ждала Батурина и Тараканова, но тут пришли два корабля и потребовали у колошей выкуп и захваченных пленных. Так они попали к Барберу, а Плотникова привезли туда раньше, подобрав беспамятного в крепости.
Все это поведал Баранову Василий Тараканов.
– Какие муки мы приняли, батюшка Александр Андреич, и вспоминать неохота. По горячим угольям босых водили, ногти с корнем драли… Вот погляди. – И Тараканов показал правителю свои изуродованные пальцы, где вместо ногтей краснело голое, едва поджившее мясо.
Баранов выслушал рассказ молча и был внешне спокоен, только под желтой кожей скул ходили желваки.
«Жалко Медведникова, людей погибших жалко, – думал правитель, оставшись один. – Как-то там, в Якутате, Кусков? Удержался ли, а может, и ему американские вороны очи клюют? „Всему свое время под небом, – говорит Екклесиаст[37]37
Екклесиаст – библейский царь.
[Закрыть]. – Время рождаться и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное; время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить“».
– И время строить, – вслух повторил Баранов. – Ситху я не отдам.
Он велел позвать Нанкока, и, когда алеутский тойон явился, Баранов приказал ему готовить людей и байдары в дальний поход.
– Куда побежим, Лисандра Андреич? – спросил Нанкок.
– Не закудыкивай дорогу. На Ситху пойдем.
Нанкок по-бабьи обхватил толстое лицо ладонями:
– О-ей, на Ситху! Потонем все, сдохнем маленько, Лисандра Андреич. Море об эту пору нехорошее, борони бог!
– Не причитай, а делай что велено, – строго оборвал его Баранов. – Ты, можно сказать, человек служивый – вон медаль на пузе висит. И жалованье получаешь.
– О-ей, жалованье, – почесал затылок Нанкок. – Шкура-то на мне одна, новую на жалованье не сошьешь.
– Ладно, ступай, некогда мне с тобой тары-бары рассусоливать. Да гляди, я потом самолично проверю.
Нанкок ушел, и скоро на берегу начались сборы. Зверобои обшивали новыми кожами байдары, чинили ружья, лили пули и правили на оселках истончившиеся кривые сабли, которыми еще деды проложили дорогу из Руси Великой к Великому океану.
ГЛАВА 14
Над морем дремно, как большой сытый зверь, порыкивал гром. Из иллюминатора были видны дымные косые столбы дождя, проходившего стороной от «Надежды».
За столом в каюте Резанова сидели трое гостей – лейтенант Головачев, граф Толстой и доктор медицины Генрих фон Лангсдорф. Стол был уставлен бутылками шампанского и графинами с багровым бразильским ромом.
Пили здоровье Николая Петровича, которому нынче в пятницу, июня восьмого 1804 года, исполнилось ровно сорок лет.
Разговор велся по-французски, поскольку один из присутствовавших не знал русского.
– А я полагаю, – говорил лейтенант Головачев, споря с графом Толстым, – что на Востоке Россия должна строить в первую голову не крепости, но военные бриги. Тогда бостонцы и британцы принуждены будут удалиться из наших мест.
– Всякое место нужно сначала обжить, завести земледелие и торговлю, а потом уж двигаться далее, – рокочущим басом возражал ему Толстой, разливая по бокалам вино. – Вы, сударь, хотите все с наскоку взять, кораблями да пушками. Однако, тут войною пахнет – и с кем? – с Британией! А Бонапарту того и надо, он тогда и нас и Англию проглотит. Не-ет, торговлю надо заводить, на Меркурия, не на Марса[38]38
Марс – древнеримский бог войны, Меркурий – покровитель торговли.
[Закрыть] надеяться. А ваше мнение, Николай Петрович?
– Я беру вашу сторону, граф, – сказал Резанов. – Наши заведения в Америке никогда не достигнут силы, ежели мы первый припас, то есть хлеб, будем возить из Охотска, который и сам требует помощи. Посудите: в России пуд ржаной муки стоит сорок копеек, а в Охотске – восемь рублей!
Лейтенант Головачев присвистнул от удивления.
– И потому выход из положения вижу один, – продолжал Николай Петрович: – надобно просить гишпанское правительство, чтобы нам позволили покупать на Филиппинских островах, в Чили и в Калифорнии тамошние продукты, из коих хлеб, ром и сахар мы можем получать за бесценок и снабдим ими не только наши поселения в Америке, но и всю Камчатку. А там, даст бог, и свое земледелие заведем. Выпьем, господа, за процветание нового российского края!
Гости чокнулись с хозяином, и Головачев, расстегнув воротник мундира, опять бросился в спор.
– И все же, Николай Петрович, без военного флота на Тихом океане России не удержаться. Военный флот – это прежде всего знающие моряки. Я весьма осведомлен о том, как безлюдна Камчатка на добрых штурманов. Корабли водят старовояжные[39]39
Старовояжные – люди, не раз ходившие этим путем.
[Закрыть] по приметным местам. Способ сей называется «перехватывать берег». От Охотска плывут берегом Камчатки до первого Курильского пролива, далее перехватывают первый из Алеутских островов и идут вдоль гряды, а по-русски – «пробираются по-за огороду». В начале сентября судно вытаскивают на отлогий берег, где придется, и тут зимуют до… июля! Из Охотска в Кадьяк добираются два, а то и четыре года. Вот вам и судоходство. И я убежден, что лишь адмиралтейство может разрешить сей важный вопрос.
Николай Петрович шутливо поднял руки.
– Сдаюсь, Петр Трофимыч, сдаюсь! По возвращении в Санкт-Петербург будем вместе ходатайствовать перед царем о строительстве тихоокеанского флота, а вас назначим его адмиралом. Кстати, горячего сторонника мы найдем в лице Александра Андреевича Баранова.
– Вы знакомы с правителем? – спросил Николая Петровича Лангсдорф.
– К сожалению, не имел удовольствия. Но я много слышал о нем от покойного тестя. Баранов – весьма оригинальное и притом счастливое произведение природы. Он умен, честен и решителен. Имя его громко по всему западному берегу, вплоть до Мексики. Смею думать, что последствия его деятельности скоро дадут ему и в России лучшую цену.
– Говорят, индейцы считают правителя колдуном, – попыхивая сигарой, заметил граф Толстой. – Мол, его ни копье, ни стрелы не берут.
Резанов засмеялся:
– Колдовство тут не мудреное. Просто он под платьем носит кольчужную рубашку Златоустовской работы. Шелиховский подарок.
На палубе свободные от вахты матросы пели старинную песню:
То не белая береза к земле клонится, —
Перед матерью сын в ноги кланяется:
«Уж ты, матушка родимая, единая,
Проводи ты меня в море дальное,
В море дальное, синегривое,
Да и дай свое благословеньице…»
Николай Петрович слышал эту песню в детстве от своей няньки и почти позабыл слова. Да и что он мог помнить из детства, которое промелькнуло, словно солнечный луч за туманным окном? По указу Петра все дворянские недоросли начиная с четырнадцати лет должны были идти в военную службу рядовыми. Хлебнув два года горькой солдатской науки, Коля Резанов попал в артиллерийскую школу, а восемнадцати поступил в Измайловский гвардейский полк. Кроме Измайловского, в императорскую гвардию входили еще Семеновский, Преображенский, Павловский и Уланский полки. Самыми блестящими считались Преображенский и Семеновский, где служили сыновья богатых дворян. Там было принято жить на широкую ногу, держать великолепных лошадей и сорить деньгами. Петр же Петрович Резанов не мог похвастать своими доходами и потому отдал сына в более скромный Измайловский полк.
«Фамилия у нас громкая, да карман молчит, – говорил на прощание отец. – Однако, дружок, не вешай носа: наиглавнейшее богатство в человеке – его голова и сердце. Возьми в пример Ломоносова, у того имени даже не было. Да и сам Суворов из захудалых дворян произрос. Так-то, сударь… Добрую славу за деньги не купишь».
Конечно, отец был прав. Но рассуждать подобным образом легко зрелому, а не молодому человеку. И пышные балы, и товарищеские пирушки, и веселые машкерады – все это манило к себе и все прошло стороной, оставив в душе Николая Резанова только смутное чувство, похожее на жажду.
Полковые офицеры считали его сухарем. Разумеется, они относились к нему с уважением – ведь он был среди них самым образованным. Но про себя они посмеивались, и Резанов знал это. В глазах товарищей он был ученым глупцом, который убивает свою молодость над какими-то затхлыми иноземными книгами, когда вокруг бурлит настоящая жизнь…
Видя, что хозяин с головой ушел в свои воспоминания, недоступные им, гости поспешили откланяться. Резанов их не удерживал – он и на людях все равно был одинок.
ГЛАВА 15
Малым вперед, как вел их лот,
Солнце в тумане все дни, —
Из мрака во мрак, на риск каждый шаг
Шли, как Беринг, они.
И вел их свет ночных планет,
Карта северных звезд…
Р. Киплинг
Отряд русских и алеутов из трехсот байдар вышел в море в начале апреля, а сам правитель оставил Кадьяк чуть позже.
В конце мая флотилия добралась до Якутатского залива, и у Баранова словно камень с души сняли: крепость стояла целехонька. Мало того, тут под смотрением Ивана Кускова были спущены на воду два скуластых двухмачтовых бота: «Ермак» и «Ростислав».
Теперь предстояло одолеть Ледяной пролив. Баранов отправился из крепости на «Ермаке». Над морем лег густой промозглый туман, и суда скоро потеряли друг друга из виду.
Мощное приливное течение подхватило «Ермак» и вслепую понесло вперед. Он не мог даже лавировать – ветер упал, и паруса висели, как бесполезные тряпки. Со всех сторон бот обступили исполинские айсберги. Они были столь высоки, что «Ермак» то и дело цеплял их вершины своими реями. Мачты хрустели, будто стариковские суставы.
Судно наугад тыкалось носом между громадами стоячих льдов и не могло, даже стать на якорь: лот[40]40
Лот – груз на специальной веревке для измерения глубины.
[Закрыть] уходил вниз, не доставая дна. Потом начался отлив, и встречное течение потащило «Ермак» назад с той же сумасшедшей быстротой.
– Ну, ребята, молись! – крикнул Баранов и стащил с головы шапку.
Через год Лангсдорф замерил скорость течения в Ледяном проливе и установил, что уклон падения воды достигает здесь пяти футов!..[41]41
Фут – около 30,5 сантиметра.
[Закрыть]
Но фортуна, изменчивая богиня удачи, и на сей раз выручила правителя. «Ермак» потерял во льдах лишь шлюпку, «Ростислав» отделался незначительным повреждением, да еще пропала одна трехлючная байдара. Флотилия упорно продолжала двигаться в сторону Ситхи. Прибрежные колоши, завидев русские корабли, в страхе разбегались.
– Знает кошка, чье мясо съела, – ворчал под нос Баранов, но покинутых поселений не трогал.
Через пять месяцев флотилия благополучно добралась до Крестовской гавани. На рейде, неподалеку от крепости, Баранов увидел военный корабль. На грот-мачте корабля полоскался вымпел с синим андреевским крестом.
– «Нева», голубушка моя, – прошептал правитель, не веря своим глазам.
* * *
Пути «Надежды» и «Невы» разошлись у Сандвичевых островов. Крузенштерн взял курс на Петропавловск-Камчатский, а Лисянский получил приказ идти в Кадьяк, чтобы как можно скорее доставить туда охотничьи припасы и провиант.
Баранова в Кадьяке Лисянский уже не застал, но его ждало письмо правителя, объясняющее тревожное состояние дел в Америке. В письме Баранов просил командира «Невы» поторопиться в Ситху, как только товары будут выгружены.
Лисянский так и поступил. И вот сейчас к нему на корабль прибыл человек, о котором в России ходили самые разноречивые слухи. Лисянскому Баранов понравился своим немногословием и сдержанностью. Он говорил тихим голосом, глядя собеседнику прямо в глаза и при этом постукивая пальцами – будто ставил точку в конце каждой фразы:
– Воевать с колошами я не намерен, но наказать примерно должен. Ежели Котлеян приедет с повинной и оставит аманатов[42]42
Аманаты – заложники.
[Закрыть] из своих князьков, дело оставляю без крови. А ежели упорствовать зачнет, возьму Ситху приступом. Людей на то хватит.
Потом они вышли на палубу и стали смотреть, как под прикрытием батарей «Невы» высаживаются в гавани вооруженные отряды русских, алеутов, чугачей и аляскинцев.
Скоро весь берег был покрыт байдарами, поставленными на ребро – для защиты от дождя и ветра. Ночью в бухте горели костры, и меж ними расхаживали бессонные часовые.
Наутро вся флотилия вышла из Крестовской гавани и остановилась в виду Ситхинского селения, против Кéкура – небольшого скалистого острова, который торчал из воды, как одинокий зуб. Баранов поехал туда с партией промышленных и собственноручно утвердил на острове древко с российским флагом.
– Вот тут мы и заложим редут, – сказал Баранов, – а назовем его Ново-Архангельск.
Кекур был в окружности невелик – всего шагов двести – и сложен из звонкого плотного камня. Отсюда как на ладони виднелась индейская крепость. На ее палисаде маячили фигуры воинов. Правитель подозвал Кускова:
– Ты, Иван Александрович ступай к колошам на берег и попробуй втолковать Котлеяну, что дело его дыра. Пускай едет на переговоры самолично, да заложников с собой берет не менее десяти.
Кусков кивнул кудрявой головой и отправился исполнять приказание. В подзорную трубу Баранов видел, как помощник высадился на берег и с белым флагом в руке пошел к крепости. Он не успел пройти и половины пути, как с палисада ударила пушка. Колоши метили в байдару, оставленную на берегу. Потом в воздух вспорхнули круглые дымки ружейных выстрелов.
– Ладно, – с усмешкой сказал Баранов, – насильно мил не будешь. Придется поговорить иначе.
Кусков вернулся ни с чем. Правитель сел в байдару и вместе с ним поехал на «Неву». Лисянский встретил их на палубе.
– Ну-с, Александр Андреевич, – сказал он и вопросительно посмотрел на Баранова.
Тот развел руками:
– Штурм, батюшка, другого выхода не вижу. Стреляют они не шибко густо.
– Пороху ждут, – уверенно вставил Кусков. – В Хуцнов, я знаю, опять какой-то бостонец пришел. Вот они и надеются…
Будто подтверждая слова Кускова, с океана вскоре появилось большое каноэ. По приказу Лисянского на воду быстро спустили баркас. Повел его лейтенант Арбузов. Завязалась ружейная перестрелка, но она не причинила никакого вреда ни той, ни другой стороне. Каноэ оторвалось от преследователей и уходило к берегу. Баркас, неповоротливый и слишком тяжелый, безнадежно отставал с каждой минутой. Тогда с «Невы» ударило орудие. Первые два ядра легли немного в стороне. Третье угодило в самую середину каноэ, и над ним, словно над кузнечным горном, взметнулось оранжевое пламя. Через секунду ахнул взрыв. Сквозь водяной обвал мелькнули обломки. Кусков оказался прав – на каноэ везли в крепость порох.
С разбитой лодки Арбузов подобрал шестерых колошей, из которых двое были тяжело ранены и вскоре померли.