Текст книги "...И гневается океан (Историческая повесть)"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 8

…И бог, обрывающий айсберги

И в море ведущий лед,

Слышит, как плачет лисенок

И ветер в снегу поет.

Р. Киплинг

Меж отмелей бродило зимнее море. Баранов сквозь дрему слышал, как с гулким треском сталкивались занесенные в Павловскую гавань льдины, на которых иногда приплывали к Кадьяку белые медведи.

Баранов открыл глаза, с трудом поднялся и запалил чадук – каменную чашу, наполненную китовым жиром с фитилем из сухой травы. Чадук осветил обындевелые стены хижины, топчан, застланный нерпичьими шкурами, и большой стол с табуреткой. Стол был завален книгами и бумагами.

Накинув на плечи старый полукафтан, правитель стал ходить из угла в угол. Думы одолевали его, как злые осенние мухи. Он не мог отрешиться от них даже во сне. Вот уже шестая неделя пошла, как кончились съестные припасы. Корабль с провиантом, обещанный компанией, на Кадьяк так и не пришел. Потерпел ли он крушение или зазимовал где-нибудь в пути – бог весть.

Люди доели последнюю горсть муки и остатки вяленого мяса. А до рыбного лова, когда горбуша и чавыча стоят в реках стеной от поверхности до самого дна, оставалось еще больше месяца.

Оголодавших поселенцев одного за другим валила с ног страшная и частая гостья этих мест – цинга. Все средства против нее, запасенные с лета – моченая брусника, дикий лук и чеснок, смородина и ягода шикша, – были израсходованы.

У людей шатались зубы и кровоточили десны. Пятнадцать русских промышленных уже померли, остальные как лунатики бродили днем по берегу моря, собирая ракушки и съедобные водоросли.

Но не только это волновало Баранова. Нынешней весной он ждал серьезных столкновений с немирными индейскими племенами не только под Ситхой, но и на Аляске.

– А чем оборонять ту же Ситху? – думал Баранов, не замечая, что рассуждает вслух. – Прислали туда ружей стрелебных сорок штук. Сказано: тобольские винтовки, а из них не выбрать ни одной годной. После первого же выстрела делаются раковины, и железо крошится. Кольчуг и панцирей просил христом-богом, ружей со штыками – где они? Пушки прибыли невысверлены, а одну тут же на пробе разорвало.

Баранов подошел к столу и, взяв плошку с замерзшими чернилами, стал держать ее над огнем фитиля. Рука правителя дрожала то ли от озноба, то ли от слабости. Он придвинул табуретку и решительно взялся за перо.

Растопленные чернила были бледными, и буквы еле выделялись на бумаге.

«Мест по Америке много, кои для будущих польз Отечества занимать россиянам давно б следовало, в предупреждение иноземцев, – писал Баранов. – Ныне нет никого в Нутке – ни англичан, ни гишпанцев, а оставлена пуста. Когда же они будут, то покусятся, конечно, распространить торговлю и учинить занятия в нашу сторону. От американцев слышно, что они собирают особую кампанию сделать прочные заселения около Шарлоттских островов, к стороне Ситхи. Может быть, и со стороны высокого двора последует подкрепление и защита от подрыва наших промыслов и торговли пришельцами, ежели будет употреблено от компании у престола ходатайство… Выгоды же тамошних мест столь важны, что обнадеживают на будущие времена миллионными прибытками государству. Жаль было бы чрезвычайно, если бы европейцами или другою какою компанией от нас те места отрезаны были».

Правитель отложил перо и задумался. Чадук потрескивал, и его пламя морозными блестками вспыхивало в крохотном слюдяном окошке. За окошком была безлунная непроглядная ночь.

Такая же ночь стояла над русской крепостью в Ситхе, но она была теплее, чем на продутом метелями Кадьяке.

Комендант крепости Медведников, огромный русобородый человек, крепко спал, утомленный дневными трудами. Спали и все промышленные. Только двое караульных расхаживали вдоль крепостного палисада из полуохватных, заостренных кверху бревен.

Неподалеку от входа, прорубленного вкось, была навалена груда сухого хвороста. За нею, шагах в двадцати, стояла медная пушка. Посредине крепости чернел большой двухъярусный дом. В первом ярусе поселенцы ели и спали; второй был до самого потолка забит бобровыми шкурами – добычей последних лет.

Где-то за палисадом, в лесу, тревожно вскрикнул какототль – американский певчий ворон, – и вслед за тем в ночи шумно заплескала крыльями вся стая.

– Чего это их в потемках разбирает? – спросил старший караульный и остановился.

– Рысь, поди, спугнула, холера ей в живот, – отозвался его товарищ.

Зевая, он перекрестил рот и прислушался: снаружи ему почудился легкий шорох. Потом, уже совсем явственно, донеслись приглушенные голоса и какое-то царапанье о частокол.

– Мериканцы, Плотников, – хрипло сказал старший. – Запаливай костер. Живо!

Плотников кинулся к куче хвороста, но не добежал: над палисадом вынырнула по пояс фигура тлинкита[24]24
  Колоши сами себя называли тлинкитами, то есть людьми.


[Закрыть]. Воин, стоя на штурмовой лестнице, взмахнул рукой, и в левый бок Плотникова воткнулось гибкое копье.

Старший караульный услышал только короткий вскрик. Он поднял ружье и наугад выстрелил поверх частокола. Его выстрел словно вспорол темноту, таившую в себе сотни дьявольских голосов. С яростным воем индейцы ринулись на приступ. Они хлынули через палисад, как перехлестнувшая плотину запруда.

Комендант Медведников, босой, в одном исподнем белье, матерясь, выскочил из дома и побежал к пушке. Развернув ее в сторону нападавших, он запалил фитиль и поднес к полке. Пушка рявкнула, выплюнув смертоносный заряд картечи. Первый выстрел потонул в воплях раненых и умирающих. Второго Медведников сделать не успел: набежавший на него коренастый индеец с деревянной личиной на голове полоснул коменданта ножом по горлу.

По крепости метались полуголые поселенцы, бешено рубились саблями у домов и сараев. Застигнутые врасплох, они не смогли даже пустить в ход ружья.

Рукопашный бой шел уже возле пушного склада, когда чудовищной силы взрыв потряс всю крепость до основания. Это взлетел на воздух пороховой погреб. Взорвал ли его кто-то из защитников крепости, угодила ли в него ненароком искра – никто не знал и никогда не узнает.

Пылающие обломки, словно сказочные птицы-огневицы, прочертили небо во все стороны. Распустив червонные хвосты, они садились на крыши служб и сараев, и сухое звонкое дерево вмиг занималось полымем.

Пушной склад вспыхнул жарко, как смоляной факел. Нападавшие попятились и разразились проклятиями: богатство, ради которого они рисковали жизнью и обрекли себя на месть великого тойона касяков[25]25
  Касяки – казаки.


[Закрыть], сейчас на их глазах пожирал огонь.

Предводитель тлинкитов Котлеян – племянник верховного вождя Скаутлельта, – опершись на копье, молча созерцал эту картину. Его лицо, раскрашенное мелом и киноварью, было мрачно. Он думал о том, что зря не послушался дядю и вышел на тропу войны с Барановым. Теперь гнев великого тойона падет на его голову.

Котлеян подозвал к себе одного из старейшин и, не отрывая глаз от пожара, сказал:

– Русских, которые остались в живых, убивать запрещаю. Сколько их уцелело?

– Двое, да еще человек двадцать алеутов, – ответил удивленный старейшина.

Покидая развалины крепости, тлинкиты по приказу Котлеяна забили в пазы между бревен палисада моховые фитили, пропитанные горючей смолой, и подожгли.

– Может быть, они больше не придут сюда, – сказал Котлеян, оглянувшись на разоренную крепость, и поправил на голове боевой убор из хвостовых перьев белоголового орла.

В эту ночь не спал еще один человек: капитан английского купеческого судна. Он стоял на палубе, широко расставив ноги, и глядел в сторону русского форта. Вчера вечером через лазутчика из индейцев ему стало известно, что на форт готовится нападение. Капитан был поставлен перед выбором: предупредить об этом русских или нет? Он мог бы даже помочь им. Двадцать корабельных пушек и полсотни хорошо вооруженных матросов решили бы исход сражения в первые же минуты. Однако, поразмыслив, капитан сказал себе: «Ты ни о чем не знаешь, парень, и не твое дело лезть в эту проклятую свалку. Если русские отобьются, ты поможешь им расправиться с индейской сволочью и под шумок как следует пощиплешь ее. Если же нет… ну что ж, ты и тут не останешься в накладе. Придется припугнуть краснокожих и потребовать с них выкуп за убийство белых людей. А выкуп сулит немалый куш – ведь на складе у русских от мехов стены трещат…»

Когда за полночь над морем прокатилось эхо мощного взрыва и недальний берег осветило зарево пожара, капитан закурил трубку и спустился в свою каюту. Выпив стаканчик рому, он погасил свечу и лег спать. В темноте каюты, словно раскаленная сковорода, рдело стекло иллюминатора. Капитан повернулся на бок и закрыл глаза.

Фамилия капитана была Барбер, а судно под британским флагом называлось «Юникорн»[26]26
  «Юникорн» – в переводе с английского означает «единорог» (мифическое чудовище).


[Закрыть].

ГЛАВА 9

В четыре часа пополудни на «Надежду» прибыл со своей свитой Тапега Кеттонове, король острова. Это был рослый, тучный мужчина, у которого татуировка покрывала даже веки.

Крузенштерн встретил его на шканцах[27]27
  Шканцы – часть палубы между кормой и грот-мачтой.


[Закрыть] и пригласил пройти в каюту. Там его величество сразу заинтересовался большим, до полу, зеркалом. Король простоял перед ним, наверное, не меньше получаса. Несомненно, он видел зеркала и раньше, но вряд ли до сих пор имел удовольствие осмотреть себя всего – с головы до ног.

Крузенштерн, сидя в кресле, терпеливо ждал, когда королю наскучит это занятие. Наконец его величество со вздохом отошел от зеркала, предварительно обследовав его оборотную сторону, но странное явление и на сей раз осталось для него загадкой.

Получив в подарок нож и несколько аршин красного сукна, которым он немедленно опоясался, король через Робертса передал капитану приглашение посетить остров. Крузенштерн ответил согласием. На прощание его величеству Тапеге пришлось подарить в придачу еще бразильского попугая. Яркое оперение птицы повергло высокого гостя в такой восторг и изумление, что он лишился дара речи.

Прижимая к груди клетку с попугаем, король спустился в пирогу и оттуда погрозил капитану пальцем. Озадаченный Крузенштерн повернулся к Робертсу. На его невысказанный вопрос толмач, засмеявшись, ответил:

– Вы его не поняли, сэр. У нукагивцев этот жест выражает дружеские чувства. А вот если вам покажут язык – значит, вы получили отказ в вашей просьбе…

На следующий день Крузенштерн с посланником и большинство офицеров «Надежды» отправились с визитом к королю. Все были вооружены пистолетами. Кроме того, Крузенштерн взял с собой почетный эскорт из шести матросов.

На берегу их встретила шумная толпа. Среди островитян был и Жан Кабри, о котором столь нелестно отзывался мистер Робертс. Если бы Кабри не заговорил по-французски, его никто не отличил бы от туземца: так густо покрывала татуировка его лицо и крепкое смуглое тело; глаза Кабри смотрели цепко и настороженно; черные жесткие волосы на местный манер были связаны пучком на затылке, а передняя половина головы обрита и тоже изукрашена наколками.

– Вы, я вижу, совсем натурализовались, – сказал Крузенштерн, ответив на учтивое приветствие француза.

– По-моему, он даже ест человечину, – с усмешкой вставил Робертс и, очевидно, то же самое повторил на туземном языке, чтобы понял Кабри.

Француз стиснул кулаки и, смерив Робертса ненавидящим взглядом, сказал:

– Это неправда, господа. Убитых мною врагов я промениваю на свинину.

Робертс хотел было сказать очередную колкость, но Крузенштерн не дослушал его и двинулся дальше, тем самым положив конец готовой вспыхнуть ссоре.

Перед длинной бамбуковой хижиной толпа островитян остановилась и мало-помалу разбрелась: жилище короля было табу. Его величество Тапега Кеттонове и королевская фамилия встретили гостей с радостью, в искренности которой не приходилось сомневаться. Всех родственников короля гости одарили пуговицами, ножами, ножницами, иголками и другой мелочью, но эти вещи, казалось, не произвели ни на кого большого впечатления. Королевская семья любовалась не столько подарками, сколько золотыми эполетами и шитьем офицерских мундиров.

Хозяева усадили гостей на разостланные циновки и весело принялись хлопотать вокруг: один подносил кокосовые орехи и бананы, другой подавал воду, третий, сидя на корточках, усердно работал опахалом из петушиных перьев.

В виде исключения к обеду были допущены и женщины. Одна из них, невестка короля, была настолько темнокожей, что смахивала на негритянку.

– Она, наверное, другой расы? – спросил Робертса удивленный Резанов.

– Нет, сэр. Просто намазалась соком эпафы, растет тут такая трава. От этого кожа вначале чернеет, но, когда через несколько дней сок смывают, она становится совершенно светлой. Здешние модницы очень любят быть беленькими. Впрочем, как и ваши красотки в Европе, сэр. – Робертс улыбнулся и, помолчав, продолжал: – Эту женщину, на которую вы изволили обратить внимание, королевский сын взял в жены из соседнего племени, с которым мы постоянно враждуем. Невесту привезли сюда морем, и потому война идет теперь только на суше, поскольку море есть табу, то есть место священное, возбраняющее всякое кровопролитие. Если согласие между молодым принцем и его супругой нарушится и она вернется к родителям, то война начнется и на море.

– А если они проживут вместе до конца дней? – спросил Николай Петрович.

– В таком случае между племенами наступает вечный мир, поскольку женщина их королевской крови будет похоронена в нашей земле. Нарушить этот закон не может никто, иначе на голову ослушника падет гнев и проклятие Этуа, верховного божества нукагивцев.

После обеда гостей повели на площадку для игр и танцев. Она была вымощена каменными плитами, подогнанными друг к другу с таким умением, что ему могли бы позавидовать европейские мастера.

Заурчали барабаны, сделанные из полых деревянных стволов и обтянутые акульей шкурой.

Танец туземцев Николаю Петровичу не понравился – уж слишком однообразен был он в движениях; зато позабавили состязания по бегу на ходулях. Победителем, к удивлению гостей, вышел Кабри. За это из рук короля он получил награду: ожерелье из деревянных палочек, к которым смолой были приклеены красные бобы.

На корабль возвращались уже под вечер. Кругом с утесов низвергались шумные потоки, в которых радужными всплесками играло закатное солнце. Николай Петрович шел по тропе, и в его памяти повторялись строки из державинского «Водопада»:

 
Не так ли с неба время льется,
Кипит стремление страстей,
Честь блещет, слава раздается,
Мелькает счастье наших дней?..
 

ГЛАВА 10

Из дневника Генриха Лангсдорфа [28]28
  Здесь и далее перевод автора.


[Закрыть]

Остров Нукагива состоит из голых, скалистых и большею частью недоступных гор, которые разрезаны плодородными долинами и круто обрываются к морю. Своим происхождением он, несомненно, обязан вулканическим силам. По соседству от нашей якорной стоянки расположены поселки Тайо-Гое, Гоме и Хапоа, которые в случае войны могут выставить до трех тысяч воинов.

Войны уносят несравненно меньше жизней, нежели голод и прежде всего связанный с ним мерзкий обычай употреблять в пищу человеческое мясо. По словам наших толмачей, только в прошлом году многие сотни жителей долины Тайо-Гое распрощались из-за этого с жизнью, так что на четверых мужчин теперь приходится одна женщина, а детей почти не осталось.

Растительный мир Нукагивы доставляет островитянам кокосовые орехи и бананы, таро, ямс и бататы, встречается здесь и сахарный тростник, но он распространен мало.

Среди перечисленных продуктов питания основное место занимают плоды хлебного дерева. Здесь они, как и на всех других островах южных морей, играют такую же роль, как зерно или картофель в Европе.

Плоды эти, величиной с нашу дыню, растут на высоком и толстом стволе; листья дерева похожи на дубовые, с той лишь разницей, что они крупнее.

Плоды можно варить, квасить или жарить, в сыром виде они несъедобны. По вкусу напоминают банан, но менее сладки; скорее всего их можно сравнить с белым хлебом, выпеченным из муки тонкого помола, на масле, яйцах и молоке.

Обычно плод приготавливают следующим образом: в земляной яме, выложенной широкими гладкими камнями, разводят сильный огонь. Как только камни прокалятся, яму очищают от золы и выстилают банановыми листьями. Затем плоды, завернутые в те же листья, накрывают бамбуком, сверху наваливают горячие камни и ждут, пока кушанье не поспеет. Едят его, запивая кокосовым молоком.

Созревший плод держится на дереве всего несколько дней. По этой причине островитяне, снимая обильный урожай, разрезают плоды на куски и складывают в особые ямы, облицованные камнем. Здесь они начинают бродить и превращаются в кисловатое тесто, которое не портится месяцами. Смешивая его с водой, туземцы получают освежающий напиток, похожий по вкусу на пахтанье.

Из животных продуктов островитяне потребляют свинину, рыбу и кур, однако последних они разводят скорее ради перьев. Петухов они время от времени ощипывают наголо.

Встречали мы также одичавших кошек. Собак же здесь, очевидно, не знают вовсе, поскольку про нашего корабельного пса островитяне говорили: какая смешная и лохматая свинья!

Жилища туземцев напоминают одноэтажные европейские домики, только без окон. Стены их сделаны из бамбука, а кровлей служат листья хлебного дерева, которые настолько прочны, что могут выдерживать сильнейший ливень. Внутри хижины очень чисто. Деревянный брус на полу делит все помещение на две неравные части, одна из которых застлана циновками и служит общей спальней. На стенах развешаны рыболовные снасти, копья, пращи, барабаны, ходули, боевые топоры, дубинки, украшенные искусной резьбой и оплетенные волосами побежденных в бою врагов.

Кладбище у туземцев называется «морай», женщинам запрещается посещать его. При каждом доме «морай» находится отдельно: здесь обычно и пожирают убитых врагов. В подобных пиршествах могут принимать участие только жрецы и воины, отличившиеся в битве. Для всех остальных они табу.

Табу есть также голова любого туземца. Во время нашего пребывания на острове мы несколько раз пытались погладить по голове детей, от чего они приходили в ужас.

Сразу после появления ребенка родители сажают хлебное дерево, и оно даже для них есть табу. Таким образом они обеспечивают пищей свое потомство, поскольку одного-двух деревьев вполне хватает, чтобы прокормить человека круглый год.

Табу для женщины есть, далее, огонь, разведенный мужчиной. Она не смеет пользоваться и пищей, которая приготовлена на этом огне.

Если же кто-то нарушит табу, его ждет болезнь и внезапная смерть, ниспосланная духами. В этом убеждены все туземцы.

Через описание отдельных обычаев и нравов мне хочется пролить свет на образ жизни и характер этих людей. Поэтому я считаю необходимым остановиться на каннибализме.

Нет другого такого существа на земле, которое бы так злодействовало против себе подобных, как злодействует человек. Стоит только взглянуть на нашу историю, чтобы убедиться в этом. В бесплодных степях и в плодородных долинах, на крохотных островах и на самых больших континентах, во всех частях света, среди диких и цивилизованных народов, во все времена люди стремятся к одному – уничтожить друг друга.

Обитатели Нукагивы подают тому лишнее доказательство. Эти люди едят не только пленных, но и собственных жен и детей, они даже открыто покупают и продают человечье мясо.

Впрочем, даже среди цивилизованных народов древности мы встречаемся с людоедством. Геродот, например, сообщает о походе царя Камбиза в Эфиопию. Когда у персов кончился провиант, они убивали и ели сначала лошадей, а потом каждого десятого из своих же товарищей. Так что же спрашивать с темных дикарей…

Когда я поделился своими мыслями с господином Резановым, последний с горечью сказал мне: «А разве далеко от людоедов ушли европейские просвещенные правительства, которые ежегодно пожирают не сотню, а десятки тысяч людей?..»

Возразить на это мне было нечего…

ГЛАВА 11

Ранним утром в бухте возле чадящих развалин русской крепости бросил якорь еще один корабль. На нем развевался американский флаг. Генри Барбер в подзорную трубу прочитал название судна: «Алерт» – «Бдительный».

Через некоторое время с американца отвалила шлюпка и пошла к «Юникорну». На борт «Юникорна» поднялся толстый рыжеволосый человек, и отдуваясь, представился:

– Капитан Эббетс.

– Чем могу быть полезен?

– Я хотел бы знать, что это за чертовщина? – Эббетс кивнул в сторону разоренной крепости. – Неужели краснокожие осмелились разграбить русский форт?

– Как видите, сэр, – со вздохом развел руками Барбер. – К сожалению, я пришел сюда слишком поздно, чтобы помочь русским отразить нападение.

– Выходит, мы опоздали оба, – помолчав, сказал Эббетс. – Я намеревался купить у русских пушнину. Или выменять на товары.

– Вы могли бы получить ее даром.

– Каким образом?

Генри Барбер недоуменно посмотрел на толстяка, словно удивляясь его недогадливости.

– Это же так просто, сэр. За сожженный форт краснокожие заплатят нам мехами. Мы пригрозим им, что не оставим от окрестных селений камня на камне.

– Но… имеем ли мы моральное право… – нерешительно начал Эббетс, однако Барбер перебил его:

– О какой морали вы говорите, сэр? Ведь индейцы перебили все население форта, белое население, заметьте. Если мы не зададим им хорошую трепку, они в другой раз сожгут ваше или мое судно. Разве не так?

– Пожалуй, верно. А сейчас надо бы съездить на берег и посмотреть, не уцелел ли там кто-нибудь.

– Не думаю. Не в обычае тлинкитов оставлять свидетелей.

– И все же я побываю в крепости.

– Как вам угодно, – пожал плечами Барбер.

Шлюпка капитана Эббетса вернулась с берега через час, и матросы подняли на борт «Юникорна» окровавленного русского с обломком копья в левом боку.

– Живой? – спросил Эббетса Барбер.

– Да, но он потерял много крови и сейчас без сознания. Пришлите, пожалуйста, вашего лекаря.

Круглое лицо Эббетса было бледным и растерянным. Когда пришел лекарь и занялся раненым, Эббетс продолжал:

– Резня там была страшной. Много детей… Мне до сих пор нехорошо, хотя я и не могу пожаловаться на свои нервы. Убитых мы, как могли, похоронили. И знаете, кого я нашел среди них? Знакомого матроса с брига «Джерри». Он мой соотечественник.

– Но как он попал к русским?

Капитан Эббетс покачал головой.

– Он был не с русскими, сэр. Он принимал участие в нападении на форт.

– Но откуда вам это известно, черт меня подери? – воскликнул пораженный Барбер.

– Этот человек был убит картечью. Русской картечью. И, думается мне, он был не единственный белый, сражавшийся на стороне тлинкитов.

Барбер задумался, потом сказал деловым тоном:

– Что ж, все возможно. Но нам некогда заниматься гаданием – нужно действовать. Я предлагаю высадить десант с пушками.

Однако последующие события избавили обоих капитанов от лишних хлопот.

Неожиданно из бухты вылетело длинное каноэ с десятком индейцев на борту и прямехонько направилось к «Юникорну».

– Кажется, удача сама плывет к нам в руки, – удивленно заметил Барбер.

Но он удивился еще больше, когда выяснилось, что в гости к нему пожаловал не кто иной, как сам Скаутлельт со своим племянником Котлеяном. Оба вождя держали себя так, будто здесь ровным счетом ничего не произошло. Они явились даже без оружия.

«Почему они так уверены в своей безнаказанности?» – подумал Барбер, в упор разглядывая вождей. Старший, из них, Скаутлельт, словно отвечая на немой вопрос Барбера, заговорил:

– Белые люди приходят к нам с полудня или с заката[29]29
  То есть с юга и с запада.


[Закрыть]. Ваши лодки пришли с полудня, и вы не любите длиннобородых людей, которые приходят сюда с заката. Они мешают вам. Мы помогли вам и убили всех длиннобородых.

Барбер, неплохо знавший наречие тлинкитов, перевел слова вождя Эббетсу.

– Каков мерзавец, а? – возмутился тот. – Да ведь он играет на наших неурядицах с русскими!

– Чего же ты хочешь? – спросил Барбер индейца.

– Мы помогли вам, – повторил Скаутлельт, – и взамен хотим получить ружья, порох и пули.

– Взамен каждый из вас получит веревку на шею, – зловеще сказал Барбер и сделал знак матросам, толпившимся вокруг. – Взять их и заковать в кандалы!

Подталкивая прикладами, матросы погнали индейцев в трюм. Капитаны спустились туда следом.

– Послушай, ты, – снова обратился к Скаутлельту Барбер. – Вы еще можете спасти свою шкуру, если привезете сюда все меха, которые захватили у русских.

– И всех пленных, – вставил Эббетс.

– Да, и всех пленников.

Скаутлельт, не отвечая, глядел прямо перед собой. Лицо у него было неподвижным, как у деревянной статуи. Барбер нетерпеливо повернулся к Котлеяну.

– Может быть, ты подумаешь о своей жизни?

– Мы не взяли у русских никаких мехов, – глухо сказал Котлеян. – Все сгорело.

Эти слова Барбер не счел нужным переводить.

– Но у вас есть свои меха. Я сейчас отпущу двоих ваших воинов. Скажи им еще раз сам, чего мы хотим: три тысячи бобров и всех пленных.

Избегая презрительного взгляда дяди, Котлеян повторил требования капитана.

Отпущенных индейцев Барбер отправил с пожеланием:

– Советую поспешить. Если к заходу солнца пушнина и люди не будут здесь, я повешу ваших вождей во-он там, на нок-рее[30]30
  Нок-рей или нок-рея – оконечность поперечины мачты.


[Закрыть]. Ступайте.

Ближе к вечеру вся бухта была усеяна каноэ. Но индейцы почему-то медлили подходить к кораблю.

– Придется пощекотать им нервы, чтобы они поторопились, – сказал Барбер и распорядился вывести заложников на палубу.

Котлеяна, Скаутлельта и одного молодого воина поставили под мачту и всем троим накинули на шею петли. До корабля долетели крики ужаса, но лодки все еще не двигались из бухты.

– Вздерните вот этого парня, – ровным голосом приказал Барбер, и в петле, корчась, закачалось тело молодого индейца. Лишь тогда все каноэ сорвались с места и помчались к кораблю. Когда они приблизились на расстояние кабельтова[31]31
  Кабельтов – одна десятая морской мили, около 185 метров.


[Закрыть], Барбер велел им остановиться.

– Иначе я открою огонь из пушек и потоплю всех! – крикнул он. – За пушниной и пленными мы пришлем свою лодку.

Пока матросы с «Юникорна» перевозили меха и людей, за индейской флотилией с обоих судов неотступно следили круглые темные зрачки пушечных жерл.

Среди доставленных на корабль двадцати трех пленников оказалось еще пятеро мужчин – двое русских и три алеута. Остальные были женщины с Кадьяка.

С заложников сняли оковы и отправили на берег. Поделив связки бобровых шкур, капитаны выпили за здоровье друг друга. На прощание Эббетс поинтересовался, каким образом бывшие пленные попадут к своим.

– Я отвезу их к Баранову, на Кадьяк, – ответил Барбер.

– У вас благородное и великодушное сердце, сэр! – обрадовался Эббетс. – Засвидетельствуйте мое почтение мистеру Баранову. Прощайте!..

И корабли разошлись. Один из них, «Юникорн», действительно взял курс на Кадьяк.