Текст книги "Искатель. 1977. Выпуск №6"

Автор книги: Юрий Тупицын

Соавторы: Николай Поночевский,Рудольфе Валеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Федька, притаившийся под вишнями, успокоенно вздохнул и снова полез в баню.

Садами и огородами добирался Илья до своего дома. Вспомнив привычку деда давать на ночь корм скотине, решил пока забраться в сарай, чтобы не рисковать напрасно.

Осторожно проник во двор, юркнул в дверь хлева. Дохнуло знакомым запахом парного молока и навоза. В углу замычала корова, внучка той телки, которую когда-то огрел он по боку поленом, приняв за лешего. Илья грустно улыбнулся своим воспоминаниям, усевшись в противоположном от коровы углу на кучу сена.

Ждать пришлось недолго. Вскоре от дома зашаркали дедовы, шаги. У двери дед на некоторое время задержался, подозрительно осматривая незадвинутый засов.

– Олух старый! – обругал он себя. – Забыл засов задвинуть…

– Дед, – тихо позвал Илья, когда тот вошел в хлев.

– Кто, там? – спросил дед.

– Я, Илья.

– Ты, басурман?

– Я самый.

– Откуда взялся?

– С того света.

– Я так и думаю… Давно похоронил тебя.

Они сошлись в темноте. Обнялись. С чувством троекратно облобызались.

– Кто у нас дома, нонче?

– А кому быть? Бабка в прошлом году померла… Один я…

Дед говорил спокойно, как, впрочем, всегда.

– Ты иди в дом. Я покедова сена корове положу, – предложил он внуку.

– Ладно, – согласился Илья. На пороге, как бы невзначай, спросил: – Дед, а у кого атаманша расположилась?

– У попа. А тебе на что? Аль в гости собрался?

– Может, и схожу. Говорят, она из себя ничего, можно посвататься…

– Опоздал с яйцами на базар.

– Ничего… А который час?

– Одиннадцать будет.

Как бы подтверждая слова деда, ослепительно сверкнула молния, грянул гром. Дед степенно перекрестился.

– Видишь, правильно.

Илья устало вскинул голову навстречу первым каплям теплого летнего дождя.

– Знаешь, дед, я, пожалуй, сейчас в дом не пойду. По делу надо сходить.

– Какие дела в непогодь! Пережди… – попытался остановить его соскучившийся по людям дед.

Но Илья ждать не хотел. В дождь лучше всего добраться незамеченным к дому попа, как было условлено с Волохом. Надо бы узнать о нем.

– В станице ничего нонче не произошло?

– Вроде нет, – ответил дед, шурша сеном. – Вот только сосед наш, Карпыч, – помнишь его? – сказывал, коробошника поймали. Думали, лазутчик красный, а атаманша в нем мужика своего признала.

– Кого? – не поверил своим ушам разведчик. – Врешь, поди, дед?

– Может, и вру, – согласился дед. – Почем покупал – по том и продаю. Сосед, однако, сам его из степи привел. Видел, как она на него смотрела. Да и сейчас он у нее…

Только теперь понял Илья намеки комиссара, но в предательстве его не заподозрил. Многое ему пришлось повидать и ко многому привыкнуть за годы гражданской войны. Видел он, как братья убивают друг друга, как отец воевал с сыном, а вот чтоб жена воевала против мужа – такого не встречал.

Вновь сверкнула молния и затрещал гром. Крупные капли дождя часто зашелестели по соломенной крыше хлева.

– Ты меня жди, дед. Приду ночевать.

– Подожду.

Илья согласно кивнул и скрылся во тьме. Старик даже не заметил, в какую сторону он ушел.

Лена, а сегодня она не хотела быть ни Марусей, ни атаманшей, ушла в баню первой. Потом высокая пожилая женщина с усталым лицом, очень похожая на Зойку, позвала Сергея.

– Она уже вышла? – смущенно осведомился он.

– Вышла. К батюшке пошла по делу.

Вымылся он с удовольствием. Давненько не приходилось мыться вот так спокойно, не торопясь, одному. Да и баня у попа отменная. В предбаннике вместо своей одежонки увидел чистое белье и… знакомые бриджи, зеленый френч и пару хромовых сапог с чистыми портянками. Усмехнулся подарку, но делать было нечего, надел. Френч и сапоги оказались впору, а вот бриджи были коротковаты и висели на заду. Затянув ремень, удивился – он был, оказывается, толще в талии, чем Лена.

Почти вслед ему на половину атаманши ввалился какой-то подвыпивший тип в длиннополой черкеске. На казака непохож. Хоть черкеска и сидит на нем аккуратно, но чувствовалось, что это непривычная для него одежда. Походкой и неестественно выпрямленной спиной он напоминал кадрового военного.

– Где атаманша? – с заметным армянским акцентом спросил он, подозрительно оглядев Волоха.

– Чего тебе, Овсепян? – раздался голос Лены из спальни.

– Вот ты где… – Овсепян, покачиваясь, направился в спальню.

– Сюда не входи! – предостерегла она. – Пулю получишь.

Но тот не обратил внимания на предостережение. Хозяйственно стал у двери, небрежно раздвинул занавески. Тут же грянул выстрел. Пуля сорвала с него папаху. Он испуганно отскочил в сторону, мгновенно протрезвев.

– Ты чэго! Своих нэ узнаешь?!

– Сказано было – не входи. Потом ты должен знать, что в мою комнату никому не разрешается входить. Или тебя не предупредили об этом?

– Ты атаман или не атаман? Могу я к атаману по делу зайти? Вдруг красные…

– Об этом меня предупредит Савельич. Что надо? Говори и проваливай!

– Кто этот человек, с которым ты собираешься спать?

Ответа не последовало. Сергей опасался, что наглый вопрос будет стоить армянину жизни. Тот и сам испугался зловещего молчания, попятился к выходу. Но там неожиданно выросла огромная фигура пожилого казака с маузером в руке. Он спокойно осмотрел присутствующих и не проронил ни слова.

– Овсепян, Савельич еще не вышвырнул тебя? – спокойно спросила атаманша.

– Нет еще, – буркнул Овсепян, опасливо покосившись на телохранителя.

– Сегодня мне по случаю встречи с мужем не хочется портить твоей шкуры. Но ты надейся.

– Так он… – поразился армянин.

– Мой муж! А завтра – твой атаман.

– Зачем мой? Мой атаман Ропот! Он меня к тебе поставил, и от его имени я спрашиваю: зачем атаман? Может, он красный шпион?!

Волох в это время молча стоял в стороне, внешне невозмутимо наблюдая за происходящим. Когда же она назвала его атаманом, дерзкая мысль мелькнула в мозгу: что, если принять атаманство и завлечь банду в засаду? Но тут же отказался от этого замысла. Такое действие он расценивал как вероломное предательство. Пусть эти люди, если судить по роже Овсепяна, сволочи, но если они признают его своим атаманом, значит поверят в него. И такое предательство, пусть даже совершенное из лучших побуждений, не имеет себе оправдания. К тому же многих вовлекли в банду не личные убеждения, а враждебная Советской власти агитация. Потом они не поверят, что он был комиссаром полка, а будут убеждены, что получил это звание за предательство; и всю жизнь будут питать чувство неприязни ко всем представителям Советской и партийной власти: знаем, мол, как вам власть досталась!.. Нет, он не примет этого подарка! Честная смерть всегда почетнее позорной жизни.

– Успокойтесь, Овсепян. Я не стану атаманом!

С минуту царило напряженное молчание, прерванное усталым, каким-то надломленным голосом атаманши:

– Ты слышал, Овсепян?… Теперь проваливай!

– Ухожу, – поспешно заверил ее армянин. – Только скажи, кто твой муж?

– Сергей Волох, – ответила она.

Звук собственного имени заставил Сергея вздрогнуть. Овсепян, как показалось ему, напрягся, пытаясь что-то вспомнить, но, видимо, не вспомнил, ушел, поселив в душе неприятное предчувствие.

– Мне можно войти? – осторожно спросил Сергей.

– Сережка… – воскликнула она с такой укоризною, что вмиг рассеяла все сомнения. – Запри только дверь и лампу захвати.

Она сидела на кровати, положив руки на колени и печально склонив голову. Волосы заплетены в одну, девичью, косу, какую носила она в дни их первых встреч. Одета в женское: белая кофта да синяя юбка. Сергей поставил лампу на столик у кровати под матерчатый абажур и невольно забыл обо всех треволнениях, залюбовавшись преобразившейся атаманшей.

– Зачем ты отказался? – со стоном в голосе спросила она, подняв к нему большие, полные невыразимой тоски глаза. – Пойми же, я не могу их бросить! Я сама поднимала казаков. А сейчас не могу быть атаманом. Хочу быть просто бабой Сергея Волоха. Сережка! Что ты со мной сделал! Если бы этот армянин вчера ворвался вот так – убила б! А сегодня не могу… Я уже твоей бабой себя чувствую.

– А кто этот Овсепян?

– Кто его знает… Вроде у Деникина в контрразведке служил… Мне его Ропот в помощники подсунул.

– А Ропот кто? Ты у него служишь?

– Нет. Как подняла я казаков, заявился он и предложил сообща действовать.

– Видать, затевает что-то? – осторожно спросил Волох.

– Может, и так, – неохотно ответила она. – Чеченцы да черкесы его уважают…

– Пойдут за ним?

– Только свистнет… У него сейчас сабель пятьсот под рукой, да моих двести. А он мужик толковый. Даром что с костылем ходит, любого генерала раздолбает, как бог черепаху.

Волох задумался над услышанным. Он не сомневался в военных и организаторских способностях Андрея. Но что же он затевает? Считает, что наступила пора привести в жизнь свои замыслы, связанные с казачьей республикой? Но при чем здесь чеченцы? Здесь что-то новое… Теряясь в догадках, он невольно по привычке покачал головой. Наблюдавшая за ним Лена сочла этот жест за колебание и с проснувшейся надеждой спросила:

– Может, станешь атаманом? У меня отряд – во! Что прикажу – враз исполняют! А?

Он присел рядом на краешек кровати, нежно обнял ее за плечи.

– Не надо об этом…

Они долго сидели молча, то обнимаясь, то всматриваясь в лица друг друга нежно и пристально.

– Сережка, а ты петь не разучился? – спросила она, будто, лишись он своего голоса, не станет самого большого сокровища. – Я ведь тебя за песни полюбила. Помнишь тогда?…

Он хорошо помнил, как в конце мая 1916 года пришел в обезмужиченную войной станицу со своим коробом, в тайнике которого нес антивоенные листовки.

День был воскресный. В церкви только что отслужили молебен за упокой души погибших воинов и во славу российского воинства. Толпа женщин, девушек, немногочисленных непризванных парней, стариков и детишек повалила из церкви. Он видел черные платочки, лица убитых горем стариков, не по возрасту серьезных детей и не выдержал. Сбросил короб наземь, выдернул из него старенькую балалайку и ударил по струнам.

Одни посмотрели на него с любопытством, другие – как на юродивого, а третьи – с явным возмущением. А он запел сильным тенором, о красоте которого не раз слышал, но не придавал значения. И люди замерли, пораженные, потом потянулись к певцу, забыли на время о своих горестях, окунувшись в жизнерадостный поток песни. А он все пел. Кончал одну, начинал другую. Задорные, веселые пел песни: люди слушали и улыбались, и он улыбался вместе с ними. Потом голос вдруг сорвался на высокой ноте, и он беспомощно опустил балалайку, закашлялся.

Над ним наклонилась полная женщина с большими ласковыми глазами.

– Что с тобой, сынок?

Он смущенно улыбнулся, выразительно показал на горло.

– Пойдем со мной. Помочь тебе надобно, нельзя тебе без голоса! Чем людей радовать будешь?

Она подняла короб, обняла обессиленного певца за плечи.

– Спасибо тебе, парень! – растроганно пробормотал белобородый казак. – От людей спасибо! Утешил ты многих…

Он покорно шел рядом с незнакомой женщиной, не в сила к произнести ни одного слова. И никто не посмеялся над ним: смотрели благодарно, сочувственно. Многие совали ему монеты, а он лишь смущенно и болезненно улыбался.

– Мам!..

Их догнала стройная черноглазая девушка с черной пушистой косой. С нескрываемым любопытством взглянула на незнакомого парня.

– Чего тебе, Ленка? – спросила мать.

– Да так…

И пошла рядом.

А вечером в коробе ничего не осталось. Торговала сама хозяйка. Выручка его поразила: за трехрублевый товар – двенадцать целковых!

– Ну, парень, – улыбнулась ему хозяйка, пряча деньги в опустевший короб, – эдак, если твои дела пойдут, я дочку за тебя отдам… Ишь, как глядит!

Ленка и впрямь поглядывала на него. От слов матери залилась румянцем и поспешно убежала к подружкам, которые оживленно судачили во дворе, разглядывая приобретенные безделушки и отрезы на кофты.

А через два дня они уже тайком от всех целовались…

Лена вспоминала о другом, о чем давно должна была сказать ему, но не могла, не решалась.

…Искаженное яростью лицо отца и насупившегося брата, нежданно вернувшихся с фронта, грустный взгляд матери.

Она с высоко вздувшимся на последнем месяце беременности животом молча стоит перед ними.

– Шлюха! – яростно кричит отец. – Убью!

Он пытается ударить ее по животу.

– Отец, не тронь, – просит она, уворачиваясь от удара и отступая к печи.

Он не слушает, исступленно трясет ее, грязно ругается. Ударил-таки. Она, словно только что это было, снова чувствует сильную боль в животе. Вскрикнув от боли и отчаяния, выхватила из-под печи топор и пошла на отца…

Из дома ее не выгнали. А в конце марта она родила сына. Отец первым подошел к внуку, долго смотрел и наконец потеплевшим голосом недовольно буркнул:

– Глаза голубые – не наш…

А она обрадовалась, что у сына такие же глаза, как у Сергея…

– Что ж не скажешь, кто у нас родился? – прервал Волох затянувшееся молчание.

– Сын… – И она горько расплакалась.

Волох почувствовал, как радостно забилось сердце.

– Чего ж плачешь? Радоваться надо…

Но вместо утешения слова его вызвали еще более горькие рыдания. И комиссар похолодел от ужасного предчувствия.

– Он умер? – глухо спросил он.

– Его… убили! – выдавила она сквозь слезы.

Глубокий яростный стон невольно вырвался у него. Холодный пот прошиб все тело. А в сознании почему-то всплыл старик Серебряков, пытавшийся встать рядом с приговоренным к расстрелу сыном.

– Кто его?

– Красные!

Он вздрогнул всем телом.

– Не может быть!

Нет, он не исключал возможности, что пуля бойца Красной Армии может случайно поразить какого-нибудь мальчонку, но просто не мог поверить, что это может быть его сын.

– Весною… Ему почти три годика было. Он уже говорил…

Мой малышка! О, боже ты мой! Боже-е…

Сам с трудом сдерживая подступавшие к горлу рыдания, Волох слушал ее бессвязную речь.

…Весной 1920 года белогвардейские части, прикрывая подступы к Екатеринодару, оказали ожесточенное сопротивление Красной Армии под станицей Воронежской, где Лена жила с матерью. Отец и брат ее ушли воевать еще в начале восемнадцатого года. Где они, с кем они – никто не знал. Слухи же ходили самые противоречивые. Сынишке было уже без двух недель три года. Он бегал, смешно и бессвязно разговаривал, радуя мать и бабушку.

Но вот белые поспешно оставили станицу, и вслед за ними ворвалась конница красных. Не усмотрела Лена, как ее Степушка выкатился на улицу. Кинулась за ним, а тут мимо приоткрытой калитки промчался на разгоряченном коне всадник в буденовке. Выскочила за ворота – лежит в грязи Степушка. Бедняжка, он даже вскрикнуть не успел – лошадиное копыто угодило прямо в голову. Всадник ускакал, не оглянувшись, может, струсил, испугавшись ответственности, а может, и не заметил сгоряча. И до поздней ночи разносились по станице истошные вопли двух женщин…

Словно взорвалось тогда что-то в груди Лены. Поступившее в то же время известие о смерти отца восприняла почти равнодушно. Через несколько дней собрала она два десятка спрятавшихся по домам казаков, переоделась в мужское и заметалась по степям, горам и станицам Кубани, мстя за своего Степушку…

– Вот так и стала Ленка Христова Марусей-атаманшей, – с печальным вздохом закончила она свой рассказ.

Последняя фраза подбросила Волоха с постели.

– Как твоя фамилия? – почти закричал он.

Удивленная и обиженная, она тоже села.

– Христова. А ты до сих пор не знал?…

– О господи! – пробормотал Сергей. – Твоего брата не Алексеем зовут?

– Алешкой… Ты его знаешь? Что с ним?

– Я схожу с ума… – простонал он.

Алексей Христов был командиром их полка.

– Что? Да говори же!

Она трясла его за плечи, пыталась разглядеть в темноте лицо.

– Я не могу тебе сказать всего. Да и вообще не могу сказать что-либо… Сама потом все узнаешь.

– Говори сейчас! Слышишь?

Он постарался успокоить ее поцелуем и тихо сказал:

– Твой брат жив и здоров. Скоро ты сама его увидишь.

Почувствовав, что пора на условленную встречу, начал одеваться.

– Ты куда? – испугалась Лена, обхватив его за шею голыми руками и притягивая к себе.

– На двор схожу…

Она рассмеялась тихим счастливым смехом.

– А я испугалась! Думала – уйти хочешь.

– Теперь только смерть разлучит нас.

На улице было чуть светлее, чем в комнате. Часовой на веранде окинул его равнодушным сонным взглядом и отвернулся.

По лужам звонко шлепают последние капли дождя, глухо стучат по черепичной крыше дома. В саду их шум еще сильнее, каждая капля перекатывается с одного мокрого листа на другой, пока достигнет земли. Шагов почти не слышно.

Сергей долго стоял, вслушиваясь в монотонный стук дождя и напряженно вглядываясь в темноту.

– Илья…

– Я здесь, – донесся ответный шепот откуда-то сбоку, из кустов смородины.

Волох осторожно нырнул в смородину на звук голоса и натолкнулся на насквозь промокшего разведчика.

– Отправь немедленно Федьку к Шапошникову! Банда пробудет здесь еще дня два-три, но нашим лучше успеть завтра к вечеру. Передай, что удар надо нанести силами всего эскадрона вдоль дороги с севера, иначе погубит эскадрон. Здесь около двухсот сабель и отличная дисциплина. И главное: Ропот где то поблизости. У него под рукой около пяти сотен. Действительно готовит восстание, имеет связи со многими станицами и горными аулами чечен и черкесов…

Илья невольно выругался.

– Пусть передаст, что я прошу не трогать атаманшу. Считаю, что она не виновна в своих преступлениях. Действует не по убеждению. Сынишку у ней наши убили… Так пусть и передаст! Во что бы то ни стало нужно захватить некоего Овсепяна – он человек Ропота и многое может знать. Все! Ступай, не медли.

Илья наклонился к комиссару, чуть замявшись, спросил:

– А правда, товарищ комиссар, что Маруська оказалась вашей женой?

Волох понял: это не простое любопытство, а скорее проверка его надежности. Ответил прямо:

– Да, она моя жена!

– Знать, мальчонка…

– Мой сын, – подтвердил Сергей.

Илья больше ничего не спрашивал.

– Можно отправляться?

– Можно. Только сам из станицы не уходи – нужен будешь…

Зойка в это время укладывалась спать на сеновале под навесом, рядом с младшим братишкой. Расположиться на ночь здесь она надумала, придя от подруг после неудачного гадания, чтоб как-то смягчить неприятное ощущение: хоть и человек сидел в печи вместо домового, но нагадал-то он ей голого, а подружкам – богатых. Поэтому она и решила попробовать еще раз узнать: за кого же она выйдет замуж?

Стоя подле разостланного старого одеяла, она закрыла глаза и внятно проговорила:

 
– Ложусь на новом месте,
Приснись жених невесте.
С кем век вековать —
Того во сне увидать.
Суженый-ряженый,
Приходи наряженным…
 

После этого Зойка, как положено, трижды плюнула через левое плечо и в ожидании улеглась рядом с беспечно спящим братишкой.

Федька изнывал от скуки, сидя в печи, куда его загнал дождь, свободно проникавший через худую крышу бывшей бани. Спать было нельзя да и неудобно, и он предался размышлениям. Федьке было всего двадцать лет от роду. Грамоте он учился по роману Александра Дюма «Граф Монте-Кристо», который осилил за полтора года боев и походов под руководством комиссара Волоха.

Хоть он и прочитал столь занимательную книгу, но не мечтал о графских приключениях. Он был воспитан в бедной казачьей семье, а продолжил воспитание с весны восемнадцатого года в эскадроне Шапошникова. Потому и мечты его были вполне практичными.

Федька мечтал о будущем, когда он, окончив курсы красных командиров, вернется в родную станицу на гнедом коне, в новеньком командирском обмундировании и непременно с красавицей женой Зойкой – уж шибко у нее бедра гладкие! И выберут его станичным атаманом, чтоб готовил конников для Красной Армии.

Он живо представил своих сверстников, с завистью поглядывающих на станичного атамана, то есть на него, и ревнивые взгляды девчат на его Зойку… «Чтой-то она мне в голову влезла! Аль влюбился?»

Через открытую дверь, сквозь монотонный шум падающих капель донеслись звуки, похожие на шаги.

Федька с тоской заерзал на месте. Взглянул в окно, но вылезать на дождь не хотелось, и он поглубже залез в печь.

Шаги послышались ближе, и вскоре в баню вошли двое мужчин.

– И на что ты меня сюда завел? Что на улице, что тут. Это не крыша, а одно название…

– Извини, дорогой, – отозвался армянский акцент.

Другой голос насмешливо предложил:

– Давай в печь залезем?

Федьку аж в жар бросило при этих словах. Вцепился обеими руками в наган. Однако армянин отказался.

– Сажа, а мне нельзя пачкать свой атаманский костюм.

– Не глупи, Овсепян! Тебя ж ее казаки ухлопают, как только пикнешь об атаманстве!

– Э-э-э… Это я и без тебя знаю! Скажи, что Ропот говорит?

– Приказал сидеть неделю здесь.

– И Маруся приказала дрыхнуть ровно столько же.

– Она баба толковая, – задумчиво проговорил второй собеседник. – У Андрея Филиппыча на нее особые надежды… Как вербовка?

– Это, думаю, лучше, чем у вас. В каждой станице есть подходящие люди… Токо как бы Марусю нам не потерять…

– А что случилось?

– Днем одного коробочника поймали. И что ты думаешь?… Он оказался мужем Маруськи!..

– Ну и что? – озабоченно спросил второй.

– Сразу все к черту – и с ним в постель!

– А до этого не баловала ни с кем?

– Ты что! Убьет, только сунься!

С минуту длилась пауза. Посланец Ропота о чем-то размышлял. Закуривая, долго возился с промокшим огнивом, вышибая снопы искр из кремня.

Когда он прикуривал, Федька успел разглядеть кончик самокрутки да промокшую черную бурку.

– Дело и впрямь плохо. А что за мужик?

– По одежде оборванец, а лицо… Умное лицо. Она предложила ему стать атаманом – отказался!

– Вот как! Интересно… Голодранец бы не отказался.

– И я так думаю…

– А может, пужливый какой? Как звать, не узнал?

– Сергей Волох.

– Как? Волох?… Не может быть! Это комиссар большевистского полка! – У незнакомца чуть не вылетела из рук поднесенная ко рту цигарка. – В жизни не поверю, чтоб комиссары на такое дело отважились!

– Чепуха какая-то! – растерянно согласился с ним Овсепян. – Какой комиссар пойдет в такую ловушку?

– То-то и оно… Я сейчас смотаюсь к Ропоту, а днем наведаюсь. Ты с него глаз не спускай, чтоб не удрал. Да, чтоб ни один волосок с его головы не упал: он когда-то большой друзьяк Ропота был. Мало ли что Филиппыч прикажет… Понял?

Оба вышли, оставив Федьку в полной растерянности. Что делать? Комиссар Волох в опасности, его нужно спасти! Нужно успеть к своим раньше незнакомца, отправившегося к Ропоту. Нужно предупредить комиссара! Но как?… Нужно еще дожидаться Илью, своим ходом, через ближние и дальние дозоры добираться до коней… Холодный пот прошиб юного разведчика, тряс озноб от нетерпения и собственного бессилия. Он, забыв об осторожности, несколько раз вылетал из бани, суматошно бегал по заброшенному саду и злой, еще более нетерпеливый, возвращался обратно. Выскакивая в очередной раз, он столкнулся в дверях предбанника с Ильей, тот передал ему приказ комиссара. Федька, в свою очередь, поведал о только что услышанном. Илья, привыкший в разведке ничему не удивляться, выслушал внимательно и молча. Когда Федька кончил свой рассказ, лаконично приказал:

– Так и доложишь.

– А как же комиссар?

– Это от тебя зависит. Я сегодня попытаюсь что-нибудь сделать, чтоб предупредить. Торопись. Я провожу.

Уже расставаясь в степи, Федька вспомнил о Зое.

– Илья, в поповском доме живет девчонка-батрачка… Беленькая такая… Зойкой зовут. Может, она пригодится? Скажи, Федька, мол, передал…

Илья, чувствуя его смущение, невольно ухмыльнулся.

– Ну и ловкач ты, парень! Уже и девку подцепил… Ладно, потом расскажешь.

Надежды, что комиссар снова выйдет в сад, не было. «И она его больше от себя не отпустит сегодня… Да он ничего и не подозревает», – подумал Илья. Однако действовать нужно было немедленно. Но как предупредить его, чтоб наверняка?… Может, дед? Да, надежда была только на деда: только он мог помочь в данной ситуации. Но с кем сейчас господин бывший урядник? От этого зависело многое…

Илья толкнул дверь, и она легко подалась, распахнувшись бесшумно. Дед не закрыл – значит, ждет. С минуту постоял в сенцах: почему-то захотелось уйти. Но надеяться больше было не на кого. Только дед мог предупредить комиссара. Илья нащупал ручку двери и, чуть поколебавшись, резко рванул на себя.

Струя свежего воздуха ворвалась в комнату: замигал огонек лампадки под иконой, взвилось и осело пламя в лампе на простенке, заколыхалась старенькая ситцевая занавеска, отделяющая кухонный закуток. В комнате все как и двадцать лет назад, только еще больше постарело и обветшало. Гнилые доски пола пронзительно взвизгнули и заскрипели под ногами, давно осыпалась штукатурка на печи, и от всего жилища веяло гнилью и унынием.

– А-а-а, внучек! – Дед свесил голову с печи. Его желтые совиные глаза были бесстрастны. – Входи, входи. Аль не домой пришел?

Илья сделал два шага вперед и замер. Из горницы на него глядело дуло винтовки, которую держал в руках невысокий чернобородый казак в промокшей черкеске. Илья напрягся, цепко впился взглядом в казака, ловя каждое движение, готовый воспользоваться любой его оплошностью. Но тут краем глаза заметил, как качнулась занавеска закутка, за спиной предательски скрипнула половица. Он расслабился, поняв, что не вырваться сейчас отсюда. Глянул на деда, но лицо его ничего не выражало.

– Ого! Никак это твои телохранители? – весело спросил он. – Вот не думал, что тебя в сотники произвели!

– Угадал, внучек! – невозмутимо отозвался дед. – Расскажи вот теперь им, кто ты, да что ты, да откуда ты? На что тебе надобно знать, где и как поселилась атаманша да кого нонче поймали?

Четыре сильных руки схватили Илью за локти, вывернули руки за спину, проворно вынули из-за пазухи наган и две запасные обоймы.

– Ого! – воскликнул голос сзади. – Хороша штучка!

– Ну-к, дай сюда, – пробасил другой и, Илья почувствовал это, сунул наган себе за пояс.

Разведчик не оглянулся, не стал разглядывать, кто скрутил его; смотрел в немигающие глаза деда и поражался его хладнокровию.

– Ну и сволочь же ты, дед! – почти восхищенно бросил он, в надежде хоть капельку вывести его из себя.

Дед согласно потряс бородой.

– А ты все такой же нахал, внучек!.. Жаль мне тебя!

– На что ж выдал? – усмехнулся Илья.

– Вот потому-то, что жалко! Чтоб знал, где место казаку.

– Быть по-твоему, дед! У нас теперь с тобой одно место – на кладбище! Только я там вперед поселюсь, так что жду тебя в гости…

– Кончай базарить! – оборвал его стоявший в горнице казак. – Пошли, там наболтаешься…

Это обещание не очень обрадовало разведчика, но, чувствуя, что взят людьми, хорошо знающими его, хоть он пока и не узнал никого, весело отозвался:

– Спасибо, станичники! Не забудьте отблагодарить моего деда, что родного внука продал!.. – И, уже будучи вытащен в сени, крикнул: – Дед, посмотри, у тебя на иконе не Иуда намалеван?

– Ну и нахал у меня внучек! – пробормотал оставшийся в одиночестве дед Григорий и покосился на икону.

Он привык к затхлой тишине своего запущенного жилища, она не оглушала его, не навевала тоскливых мыслей.

– Кис, кис… – позвал он единственного, кроме него, обитателя дома.

Но кошки не было: шастала где-то с котами. Внизу затянул монотонную песню сверчок, как бы пытаясь своим пением заменить отсутствующую кошку.

Старик поглядел на бегающих по полу и по столу в поисках съестного голодных мышей, на огонек лампадки перед неразличимым за слоем паутины и пыли образом – масло в лампадку он подливать не забывал, а вот стереть пыль было как-то некогда, а может, и не хотелось – и впервые за долгие прожитые здесь годы побоялся потушить лампу. В ушах опять прозвучали прощальные слова внука, он снова покосился на образ и тяжело вздохнул.

– Попробуй разберись, кто там… Может, и вправду Иуда?…

Вот басурман! Заставил на старости лет в собственном боге сомневаться!.. Что ж они, однако, с ним сделают? Неужто убьют?

Не должны… Обещали отпустить, как допытаются, что надобно…

Завтра узреем, что к чему…

И снова уставился на совершенно обнаглевших мышей.

Стиснув Илью с трех сторон, казаки вели его по раскисшим улицам станицы. Звонко чавкала под ногами жидкая грязь. Слышалось тяжелое дыхание усталых конвоиров.

Яркие звезды подмигивали пленнику. Ноздри его жадно вдыхали вместе с чистым ночным воздухом родные станичные запахи: нежный аромат фруктовых деревьев, терпкий запах навоза, душистого сена и высохшей полыни; из печных труб вместе с запахом кизячного дыма разносился дразнящий дух оставленных на утро щей со свежей капустой, свежевыпеченного хлеба и супа с уткой.

Вышли на майдан, и… Илья на какое-то время забыл, что он пленник, когда очутился во дворе поповской усадьбы. Он с надеждой оглядел наглухо прикрытые резными ставнями окна, надеясь, что – чем черт не шутит! – комиссар заметит его и поймет о грозящей опасности.

Но окна были глухи и темны. Ему развязали руки и втолкнули в погреб.

– Гляди, не убейся на лестнице, еще пригодишься… – предостерег голос старшего, показавшийся смутно знакомым.

– Постараюсь, – пробурчал Илья, нащупав под ногами сырой земляной пол. Развел затекшие руки.

Над головой стукнула крышка. Кто-то долго возился с замком.

– Караулить будем? – спросил закрывавший замок.

– Не сбежит! – степенно ответил старший. – Пойдем поспим маленько. Кто знает, что завтра атаманша надумает…

Они ушли. Илья прислушался к звуку удаляющихся шагов и непроизвольно передернулся всем телом, подобно стряхивающей воду собаке. Только сейчас он по-настоящему почувствовал, как промок и озяб. Чтоб хоть немного согреться, начал ожесточенно разминаться. Согревшись, примостился на бочке и принялся обдумывать ответы на предстоящем допросе. О побеге не думал: нужно было видеть Волоха…

– Спать хочешь? – участливо спросила Лена и безжалостно затормошила задремавшего Сергея. – Нет, Сереженька, будешь со мной за все четыре года расплачиваться…

– Дай чего-нибудь выпить и закусить…

Лепа порывисто спрыгнула с постели, засветила лампу и, как была, нагая, отправилась в соседнюю комнату. Вскоре вернулась с бутылкой, краюхой хлеба и несколькими кусками ветчины. Поставила на столик:

– Ешь.

Сергей не ответил, он безмятежно спал.

– Вставай! – решительно шепнула она и стянула его ноги с кровати.

Он растерянно моргнул, виновато улыбнулся. Лена налила в кружку вина:

– Пей!

Вино восстановило силы. Сон прошел…

– Сережка, знал бы ты, как я хочу опять иметь от тебя ребенка!

– Как же ты будешь брюхатым атаманом? Того и гляди – родить не успеешь, как убьют где-нибудь!

– Брошу, Сережа! Брошу всю свою банду, как ее красные называют!.. Мы как из Лабинской уходили, так я сама в потемках чуть какого-то мальчонку не задавила… Потом подумала: может, и тот красный вот так же… Мать того мальчонки до сих пор небось от страху не отошла… Шлет на мою голову проклятья…

– Вот видишь! На войне все возможно, – с жаром зашептал Волох. – Думаешь, мне сына не жалко? Ты как сказала, так я чуть не завопил… Аж в горле сжало… Бросай все! Давай завтра удерем отсюда?