Текст книги "Искатель. 1977. Выпуск №6"

Автор книги: Юрий Тупицын

Соавторы: Николай Поночевский,Рудольфе Валеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

ИСКАТЕЛЬ № 6 1977

Николай ПОНОЧЕВСКИЙ
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ

Рисунки Г. НОВОЖИЛОВА

Командующий одиннадцатой армией Левандовский приказал сводному Терскому полку под командованием Алексея Христова и комиссара Сергея Волоха поступить на неопределенный срок в распоряжение особоуполномоченного представителя ЧК товарища Терехова Ивана Вениаминовича. Это было в начале апреля, когда армия срочно перебрасывала свои подразделения на Бакинское направление. А сейчас был конец июля…

Три месяца Терехов метался по степям, бросая все силы туда, где, по слухам или по данным разведки, появлялась какая-нибудь банда, и все это время им попадались мелкие офицерские или казачьи осколки деникинской армии… Волох мягко и в то же время настойчиво советовал ему довериться боевому опыту Христова, практически лишенного возможности командовать вверенным ему полком. В конце концов Иван Вениаминович сам понял, что его руководство не приведет к желаемому результату, и скрепя сердце согласился не вмешиваться в руководство полком. Христов потребовал, чтобы ему конкретно объяснили, какая задача поставлена перед ними. Не желавший кривить душой Терехов помрачнел. Его выручил Волох, в нескольких предложениях объяснивший командиру полка, что они ищут известного ему Ропота, который, по имеющимся данным, собирается поднять восстание против Советской власти на Кубани и Тереке, и что их задача – предотвратить готовящееся кровопролитие, ликвидировать Ропота.

Христов надолго задумался. Он многое слышал о противоречащей здравому смыслу деятельности Ропота и не понимал, какие задачи ставит перед собой этот сын священника из станицы Ольгинской.

– А чего он добивается? – пожал плечами Алексей. – Надо ж понять, с какого боку начать операцию по его ликвидации. Ропот, по-моему, не так глуп, чтоб искать удовольствия от стычек с нами.

– Вы правы, – хмуро согласился Терехов. – Он хочет создать здесь свою казачью республику…

– Вот оно что… – Христов задумался. И через некоторое время вновь оживился. – Что же вы раньше молчали! Гонялись за офицериками, которых, как я слышал, Ропот терпеть не может, а главное упустили. – Он лукаво посмотрел на чекиста и комиссара. – Банда Маруси-атамана…

– Меня бабы не интересуют, – поджал губы Терехов.

– Меня они тоже интересуют лишь как бабы, – обиделся Алексей. – Эта банда не просто воюет с нами, а, как я смыслю, действует по какому-то плану. Судите сами: мужиков сейчас в станицах мало, и она сманивает баб, особо девок, заражает своим примером. А из баб можно такой полк создать – армия спасует… Потом эта Маруся уж больно хитро действует… Вешает только советчиков да тех, кто в Красной Армии служил, возвращает станичникам продналоги, будто от произвола большевиков их спасает. Неспроста все это! По-моему, она связана с Ропотом и действует по его подсказке.

Волох был согласен с Алексеем. Но Терехов не желал признавать свое поражение. Спор мог продолжаться долго, но Волох предложил компромисс: Терехову с двумя резервными взводами оставаться в Лабинской и действовать по своему усмотрению, трем эскадронам под общим командованием Христова прочесать всю местность, а отдельному эскадрону Шапошникова, с которым останется и он, Волох, заняться бандой Маруси-атамана. На том и порешили, ибо план устраивал всех…

Чертова баба действовала так, что видавший всякое Шапошников бледнел, когда получал от разведчиков очередные сведения. Совершила дерзкий налет на Родинковку, но, едва эскадрон прибыл туда, объявилась на Чаплыгиной хуторе. Шапошников бросил эскадрон в сторону Армавира, чтобы отрезать ей единственно возможный путь к отступлению, так как со стороны Курганной и Кужорской банду ждали эскадроны Христова, а в Лабинской взводы Терехова. Но она вновь обманула их, появившись в той же Родинковке, где разгромила прибывший с Шапошниковым большой продотряд и в тот же день неожиданно совершила сверхдерзкий налет на Лабинскую. Взводы были разбиты, а сам Терехов отсиживался в огородах. Но в сумерках его схватили, отволокли на майдан и повесили. Сделали это очень поспешно, почти в полной темноте. Веревка попалась ветхая, и он через несколько секунд рухнул на землю. Палачи зачертыхались, грубо подняли его, поставили на ноги. Один из них полез было на дерево, чтобы укрепить новую веревку, как вдруг к ним подъехали несколько всадников.

– Кого это вы? – властно спросил сильный, молодой женский голос.

– Поймали вот… в огородах прятался. По одежде вроде как из главненьких.

Превозмогая слабость, Терехов силился в темноте разглядеть обладательницу властного голоса, но ничего толком не увидел. В это время за околицей прозвучало несколько выстрелов. Всадница живо повернулась в ту сторону, немного помедлила – выстрелы не повторялись.

– Живи, большевичок! – насмешливо бросила она Терехову. – Бросьте его… За мной!

Терехов проводил взглядом всю группу всадников, и силы оставили его – он потерял сознание…

– Ожил? – угрюмо спросил его Христов, когда тот очнулся.

Терехова уже перенесли в помещение штаба, в комнату, которую он сам облюбовал себе и из которой так поспешно бежал, когда увидел за окном стремительно мчавшихся всадников.

– А вот двадцать три красноармейца уже не оживут, – продолжал командир полка. Терехов не видел его лица, так как тот сидел в углу, куда не попадал свет лампы. – Ты говорить можешь?

– Могу, – неохотно отозвался Терехов.

– Как все случилось?

– Не знаю…

– Ну, ну… Твое счастье, что веревка гнилая оказалась…

Через полчаса пришли Волох и Шапошников, которые от уцелевших красноармейцев узнали кое-что о случившемся. Узнали и о позорном бегстве Терехова, которое лишило отряд возможности организовать оборону или совершить отход с боем и с меньшими потерями. Волох отказывался верить рассказам красноармейцев, ведь он отлично знал личную храбрость Ивана Вениаминовича по совместной разведывательной вылазке в тылы Добровольческой армии. Шапошников тоже недоумевал. По дороге к штабу оба решили не говорить всего командиру полка в присутствии Терехова. Алексей с мрачным недоверием выслушал их доклад, хмуря смоляные брови и бросая полные презрения взгляды на молчавшего Терехова.

– Интересно, что это за сатана такая? – не без доли восхищения спросил Алексей. – Какая она из себя? Что говорят?

Шапошников неумело набросал портрет атаманши, ссылаясь на данные Ильи Горбунова. Молодая, красивая, отчаянная, с мужиками не балуется, держится строго… и все.

– Ну и портрет… Любая красивая бабенка может быть на подозрении… Вот что, дорогие товарищи! – Христов решительно встал. – Связана эта баба с Ропотом или нет, но банду я приказываю уничтожить! Тебе все ясно, Шапошников?

– Так точно, товарищ командир полка! – вытянулся Шапошников. – Когда прикажете выступать?

– Через два часа чтоб выступили. Нельзя дать ей далеко уйти!.. Я останусь здесь. Держите постоянную связь… Сергей, – обратился он к комиссару, – ты здесь останешься?

– Нет, с эскадроном. Сегодня Лабунца ранило, так заменю его… Шапошникову мешать не буду…

– Это я тебе и хотел сказать! Ты хоть и толковый мужик, а все ж лучше, когда один командует.

Неделю эскадрон Шапошникова метался от станицы к станице – банда как в воду канула. Комэска, памятуя разгром в Лабинской, не рисковал разделить эскадрон на два параллельно действующих отряда и ограничивался лишь авангардными действиями разведвзвода Горбунова, но и они не приносили определенных вестей. Единственное, что удалось узнать, – это точное описание внешности атаманши. Выслушав разведчиков, Сергей Волох задумался, помрачнел, замкнулся…

В станицу Предгорную эскадрон вступил в полдень. Шапошников не стал даже посылать туда разведчиков, не надеясь застать банду. Он не ошибся, но оказалось, что еще утром проклятая баба была здесь, разбив прибывший вчера продотряд и повесив на майдане председателя только что созданного сельсовета.

Командир эскадрона расположился в том самом доме, где ночевала ненавистная ему атаманша. Дом был большой, недавней постройки, на высоком каменном фундаменте; напротив дома – обмазанный глиной пустой сарай, двор совершенно голый, без единого деревца и не обнесенный традиционным плетнем, хотя возле сарая лежали заготовленные колья и прутья. Из этого дома, как отметил про себя Шапошников, хорошо просматривались все прилегающие улицы, да и отдавать распоряжения можно было прямо из окон.

В который раз подивившись небабьей смекалке атаманши, комэска мрачно обошел все три комнаты дома, сопровождаемый полненькой моложавой хозяйкой, с любопытством, без всяких намеков на стеснение, глазевшей на огромного командира. В спальне он обратил внимание на широкую, еще не убранную деревянную кровать. Перехватив его взгляд, хозяйка игриво пояснила:

– Здеся вот нонче и ночевала Марусенька. Только что за сон без мужика?!

– Марусенька? – возмутился Шапошников. – Пошла вон отсюда!

– Господи, да что ж это делается! – слезливо затараторила она, прижимая к глазам передник. – Из собственного дому гонят? Кто ж поможет разнесчастной вдове?

– Федька! – заорал Шапошников.

В горницу влетел лоснящийся от пота, голый по пояс ординарец.

– Убери ее отсюда!

– Куда?

– Сунь в подклеть. И покуда не прикажу – не выпускай!

Федька схватил упиравшуюся хозяйку за руку и потащил за дверь.

– Вот стерва, – проворчал Шапошников. Сбросив с плеч бурку, он с минуту блаженно сидел на лавке у окна, наслаждаясь комнатной прохладой, потом высунул в окно свою черную папаху и тараканьи усы. – Федька!

– Чего? – отозвался тот с веранды.

– Покличь комиссара.

– А где он?

– Это ты должен знать. Давай побыстрее!

Федька ловко перескочил через перила и босой, в одних штанах побежал по улице.

– Стой! Сукин ты кот… – понеслось ему вдогонку.

Федька неохотно вернулся.

– Ты почему в одних портках?

– Жарко ведь, – оправдывался ординарец.

– А вдруг банда?… Штанами отбиваться будешь?

– Какая тут банда… – ворчал Федька, быстро одеваясь. – Небось дрыхнут где-нибудь в холодке… Все! Можно идти?

– Ступай, – примирительно кивнул комэска. – Горбунова тоже позови. – Он тепло посмотрел вслед ординарцу, как смотрят на любимцев. Нагловатый паренек вот уже три года был неразлучен с Шапошниковым. Когда он хмурил черные брови и бросал по сторонам колючие взгляды светло-карих глаз, то здорово походил на комэска, за что его с легкой руки Горбунова прозвали Полушапкиным. Во время отдыха командир эскадрона любил сидеть расслабившись и ни о чем не думая, вернее, думая о чем угодно, только не о служебных делах. Это ему удавалось раньше, но сейчас… Он досадливо сорвал с головы папаху, взъерошил слипшиеся темно-русые волосы и проворчал:

– Проклятье! Отроду не думал, что с бабой воевать буду. С бабой? Аль против бабы?… Э-э! Не все ли равно!

С улицы послышался женский вопль и крутая брань мужчин. Шапошников недовольно поморщился: «Отдохнуть не дают…»

В дверь постучали. Стук тихий, словно кошка царапается: так стучит обычно Илья Горбунов, командир разведвзвода.

– Горбунов, входи!

За приоткрытой дверью показался хищный нос и смеющиеся глаза Ильи.

– Звал?

– Звал. Входи… Не знаешь, что там за шум? – Шапошников кивнул в окно.

Илья засмеялся, оскалив крупные редкие зубы.

– Мужик бабу гоняет…

– Чего ж ты не остановил его? – сдвинул брови Шапошников.

– Так ведь за дело, товарищ комэска. Мы ж не впервой такое видим, как за Марусей гоняться стали: где она побывает, там бабы враз себя атаманами ставят… Эта вот тоже командовать начала, да мужик у нее гордый оказался. У нас соседка была, тож мужиком помыкать любила. Он терпел, терпел, да не стерпел. Поехали они как-то раз на покос. Выехали, значит, за станицу, а баба по привычке чешет языком, едут степью – она не унимается! Он остановил лошадей, сгреб свою милку с телеги, подтащил к муравьиной куче, подол ей задрал да и посадил… А сам за плечи держит, чтоб не сбегла. Уж она!..

– И откуда ты нахватался побрехушек разных? – усмехнувшись, перебил его Шапошников. – Что ни день, то новая.

Илья, обиженный, что не дали закончить рассказ, пожал плечами:

– Да так… Что услышишь, что увидишь…

– Зубы заговаривать ты мастер. А когда ты меня с этой самой Марусей познакомишь? Где она сейчас?

– Эх, товарищ командир, – плутовато пряча глаза, вздохнул Илья. – С такими бабами так запросто не познакомишься… Привыкли мы с генералами воевать, а она умней их…

– И тебя тоже?

– Да не только… – Илья насмешливо блеснул глазами.

Шапошников не обиделся за намек. Рассеянно выглянул в окно: у крыльца расхаживал разомлевший от жары часовой, а вернувшийся Федька, вновь без гимнастерки и сапог, забрался с ногами на широкие перила веранды и чистил винтовку.

В горницу без стука вошел Волох. Он был невысок, худощав, русоволос, черты лица мягкие, глаза серые с густыми белесыми ресницами. Вот уже полгода он комиссар полка, а в эскадроне никак не могут к этому привыкнуть. При виде комиссара Шапошников встал.

– Сиди, – махнул рукой Волох и обратился к Илье: – Вот ты-то мне и нужен. Ты разбираешься в материи… в той, что бабам на юбки нужна? – Получив в ответ утвердительный кивок, комиссар продолжил: – Постарайся сегодня же раз добыть несколько отрезов получше. Я очень надеюсь на тебя… Только никому о том, для кого это нужно. Ясно?

– Так точно, товарищ комиссар!

– Действуй.

Шапошников удивленно посмотрел на Сергея.

– Зачем тебе тряпки? – спросил он, когда закрылась дверь за Горбуновым. – Уж не надумал ли ты Маруське платье подвенечное подарить?

– Может, и так, – без улыбки ответил Волох. – Ты как думаешь, где сейчас может быть банда?

– Хрен ее знает! Кабы знал, не сидел бы здесь… Вот стемнеет – мы хутора прощупаем. Горбунова с его взводом пошлю на розыски.

– Никуда ты не выступишь и никого и никуда не пошлешь.

– Это почему ж? – насупился командир эскадрона. – Отстраняешь меня?

Волох захлопнул окно. Присел рядом.

– Ты знаешь, что я не вмешивался в дела эскадрона всю эту неделю. Ты метался по следам банды, я молчал – все было правильно. Но вот некоторые неизвестные тебе обстоятельства заставили меня задуматься. Вся эта охота постепенно приобретает для меня сугубо личное значение… Если я скажу, что Ропот был… моим близким другом…

– Постой, – перебил его Шапошников. – Что за чушь ты городишь! Какой тебе Ропот друг? Это вот Горбунову он хоть и оставил отметину на морде, да жизнь спас, а к тебе какое он имеет отношение?

– Самое непосредственное, – грустно улыбнулся Сергей. – Мы с ним в 1907 году у помещика Макеева батрачили, а потом почти пять лет бродяжничали по Кубани, Зеленчуку, Егорлыку, Куме и Тереку… За это время мы настолько привыкли друг к другу, что… Словом, были как братья. Потом наши дороги разошлись.

– Муть какая-то! – воскликнул Шапошников.

– К сожалению, в жизни случаются и такие парадоксы… Сегодня, Семен, я исповедуюсь перед тобой, потому что после Ропота и одной девушки ты стал для меня самым близким человеком. И еще потому, что я уверен: все это останется известным лишь тебе… Я не питаю ненависти к Андрею Ропоту, но он враг дела, которому я предан до конца своей жизни. Мне тяжело вести за ним охоту, но судьба, как мне кажется, приготовила для меня еще один неприятный сюрприз… Какой? Этого я тебе пока не могу сказать. Мне важно убедиться в своих предположениях, и если они подтвердятся…

Волох умолк, погрузившись в мрачное раздумье. Шапошников, пораженный услышанным, тоже молчал, стараясь получше переварить в уме последние слова Сергея, и чем больше он о них думал, тем сильнее возрастало его беспокойство.

– Ты что надумал? – спросил он, не выдержав напряженного молчания.

– Банда, по-моему, сейчас притихнет надолго, – словно не слыша вопроса, заговорил комиссар.

– Как же, притихнет! – возразил Шапошников. – Ей и делов-то: налетела, награбила и смылась!

– Напрасно ты так считаешь. К любому противнику нужно относиться с уважением.

– Это как же? Пардон, дорогая Марусенька, вылазь из кустов, я тебя поцелую?

– Я сегодня к ней в гости собираюсь, – неожиданно сказал Волох.

Шапошников вяло махнул рукой:

– Давай топай… Она вон там, на кровати, спала.

– Я серьезно…

Комэска взглянул на комиссара как на полоумного:

– Кончай разыгрывать.

– Слушай…

И Волох вкратце изложил свой план. Когда он кончил, Шапошников некоторое время обалдело смотрел на него. Потом постучал пальцами по столу.

– Ошалел парень! Где это видано, чтобы комиссар полка ходил в такую разведку? А вдруг тебя признают?

– В этом-то и мой козырь! Ведь если кто и узнает в коробейнике комиссара, то ему не поверят, то же, что и ты, скажут.

– Эх, Сергей, сам говоришь – противника уважать надо, а сам их за дурачков считаешь…

– Ты меня в мой капкан не лови. Лучше скажи, кого связным взять?

– Кончай дурить! – рассердился Шапошников. – Никуда ты не пойдешь! Это я вам, товарищ комиссар, по старой дружбе говорю – приказывать не имею права.

– Тяжелый ты человек, Семен… – вздохнул Волох.

– Это верно, – насмешливо отозвался Шапошников. – В Ростове меня взвешивали, так девяносто два килограмма по тянул.

Волох безнадежно махнул рукой. Они некоторое время сидели молча. За окном сгущались сумерки. В горнице быстро темнело.

Волох вдруг встрепенулся, распахнул окно. Федька, издавна побаивавшийся комиссара, мигом соскочил с перил.

– Ты еще не проголодался? – спросил Волох у Шапошникова. И кивнул: – Сообрази-ка нам поужинать.

– Это я мигом, – пообещал Федька и осторожно спросил: – А это самое принести?

– Жарко… – отозвался Шапошников, явно желавший показать свою непричастность к Федькиному предложению. И сердито посмотрел на ординарца.

Федька заморгал глазами.

– Принеси. Авось похолодает, – поддержал Федьку Волох, не замечая смущения комэска.

Федька убежал. Волох заложил руки за спину и принялся мерить шагами комнату от угла к двери и обратно. Шапошников старался не смотреть на него. Молчание стало тягостным, но, к счастью, вскоре появился Горбунов. С сияющим видом он втащил за собой высокий узкий короб с заплечными ремнями.

– Во! – с гордостью произнес он. – Целый мануфактурный склад!

– Смотри-ка! – удивился комиссар. – Даже короб раздобыл… Откуда?

– Да мои ребята в Лабинской захватили. Сказывали, что короб сама Маруся за собой таскала… Тут три разных куска материалу имеется. Была еще всякая всячина, да растащили…

Волох внимательно посмотрел на короб.

– Слушай, – вдруг осипшим голосом сказал он. – Глянь, там на крышке не вырезаны буквы «С» и «В»?

Илья отстегнул ремни, поднял крышку и, заглянув на внутреннюю часть ее, удивленно подтвердил:

– Есть…

Сергею стало дурно, от слабости зазвенело в ушах. Чтобы не упасть, он ухватился за край стола, добрался до лавки, сел.

– Это мой короб, – раздельно произнес он.

Перехватив удивленные взгляды разведчика и командира эскадрона, добавил:

– Я с ним с двенадцатого по шестнадцатый год ходил, всякую всячину продавал. С одной стороны – торговец, а с другой – связной… Подай-ка сюда короб, Илья.

Горбунов поставил перед ним свой лабинский трофей. Комиссар бережно вынул три куска материи, внимательно осмотрев и прощупав каждый с видом знатока, совершающего выбор в купеческой лавке, затем проделал какую-то манипуляцию с заклепками на крышке и показал тайничок меж крышкой и мягкой прокладкой. В тайничке, к удивлению самого Волоха, оказался пожелтевший номер газеты «Рабочая правда» и потрепанная тетрадь. Отдав газету Шапошникову, он возбужденно начал перелистывать тетрадь.

Семен нехотя пошуршал газетой, передал ее разведчику, тоже не придавшему ей должного внимания, и наклонился к Сергею.

– А там что?

– Песни, старина, песни. Любил я их… да и сейчас люблю.

– Что-то я не слыхал, чтобы ты пел.

– Чин не позволяет, – улыбнулся Волох.

– Ишь, какое высокопревосходительство!

Газету комиссар оставил на столе. Тетрадь же, так никому и не показав, вновь спрятал в тайник. Еще раз рассеянно пощупав материю, сунул обратно в короб. Закрыв крышку, глубоко вздохнул, крепко провел по лицу рукой.

– Как ты думаешь, Горбунов, где сейчас атаманша? – обычным ровным голосом спросил комиссар.

– Отсиживается где-нибудь, – неохотно отозвался разведчик, пожимая плечами.

– И я так думаю… – Волох окончательно успокоился, и лишь невидимая в сгустившихся сумерках бледность выдавала его внутреннее напряжение. – У тебя родственники в Глинной есть?

– А что? – насторожился Илья.

– Знать нужно.

– Есть… дед…

– Вот как! – оживился Волох. – Это очень хорошо… Вот что, Илья! Мы с тобой пойдем в глубокую разведку. Подбери еще одного смышленого паренька, который сможет быстро добраться до своих…

Горбунов вопросительно посмотрел на комэска, но тот отвернулся, чтобы закрыть окно.

– Возьмите моего Федьку, – не оборачиваясь, глухо посоветовал Шапошников.

– Это дело, – одобрил выбор Волох.

На улице уже совсем стемнело. Комиссар и разведчик тихо переговаривались, обсуждая детали предстоящей операции. Шапошников безучастно сидел за столом, прислушиваясь то к их голосам, то к доносившимся через открытые окна звукам с улицы: вечерней перекличке петухов, звонкому бабьему смеху, сопровождавшему небрежный перебор гармошки на краю станицы, лошадиному храпу у стойла, глухим шагам часового.

– В станицу придешь, – говорил Волох Илье, – спрячься у деда, а Федьку где-нибудь неподалеку устрой…

– А вдруг дед помер?…

– Ориентируйся на месте. Про Федьку никому ни слова! Кроме тебя, никто и не должен знать, где он. – Волох мучительно скривился, как от зубной боли, не зная, как лучше вы сказать свой план. – Потом вот что… Если короб действительно принадлежал, как ты говоришь, атаманше, то… В общем, если я не приду к твоему деду до ночи, то осторожно наведи обо мне справки; если не узнаешь ничего определенного, постарайся к полуночи подобраться к нужнику того дома, где остановилась атаманша. Жди до утра. Если не приду, сматывайся вместе с Федькой. Обо мне не думай. Сам выпутаюсь… Ясно?

– Угу, – неопределенно промычал Илья.

– Вы все предусмотрели? – вмешался Шапошников. – А может, лучше окружить станицу и?…

– Окружив станицу, ты противопоставишь всей банде лишь разрозненные части эскадрона, которые она либо легко опрокинет, чтобы уйти, либо, используя оперативный простор, искромсает по частям. Этого противника нужно сначала изучить как следует, а уж потом принимать решения. Ты сам как бы на ее месте действовал?

– Так то я, а то баба…

– Ох, Семен, не битый ты. А вот Терехову, поди, не сладко от воспоминаний.

– Ладно тебе, – взмолился Шапошников. – Ты скажи лучше, куда коней денешь?

– Стреножим, и пусть гуляют.

– А волки?! – предостерег Илья.

– Вот то-то, – удовлетворенно поддержал его комэска. – Придется тебе в дополнение брать еще какого-нибудь деда, чтоб коней стерег.

– Придется, – задумчиво согласился Сергей.

Возле дверей послышалась возня, и в горницу ввалился Федька с большим узлом в руке.

– Ты где, чертенок, так долго шлялся? – набросился на него Шапошников.

– Маруська всю самогонку попила, вот и пришлось искать, – невозмутимо оправдывался Федька.

– Знаю я твою самогонку! Как увидишь смазливую бабенку, так голову теряешь… Твое счастье, что комиссар тебя с собой забирает, а то б ты у меня в подклети самогонку искал.

– Это с хозяйкой? С ней можно… Она ничего…

Илья расхохотался.

– Цыц! – грозно сказал комэска. – Засвети лампу, времени мало…

Федька проворно зажег висящую над столом «летучую мышь», расставил на столе содержимое узелка, где вместе с литровкой самогона оказались кринка молока, каравай хлеба, котелок с теплыми щами, кусок сала и деревянная чашка с солеными грибами.

– Ну и насобачился ты на денщнковой службе! – насмешливо поддел его Горбунов.

– Я не денщик, а ординарец, – хмуро ответил Федька.

– А какая разница?

– Большая! Я с командиром эскадрона и комиссаром полка из одного котелка щи хлебаю, под одной шинелью сплю, одних вшей кормлю Понял?

– Гляди, как серьезно…

– Так его, Федор, – вступился комиссар.

Шапошников налил три стакана: себе, Волоху в Горбунову.

– За удачу! – поднял он свой стакан.

Выпили, крякнули и дружно потянулись за грибками. Шапошников налил половину своего стакана и протянул Федьке:

– Сегодня разрешаю…

Удивленный Федька выпил, избегая насмешливого взгляда Ильи, небрежно бросил в рот корку хлеба.

– Ешь, ешь плотнее, – похлопал его по плечу комэска. – Сегодня тебя отпускаю с Горбуновым и комиссаром в разведку. Давно ты напрашивался…

– Правда?! – обрадовался ординарец. – Э-эх… Вот Ропота бы поймать…

– Щенок… – дико осклабившись, сказал Горбунов.

– А что? – невинно разинул глаза Федька. – Ропот – это не Маруська, его голыми руками не возьмешь. Жаль, говорят, с Деникиным за границу убег.

– Брешешь, здесь он! – выпалил Илья.

Волох бросил на Шапошникова предостерегающий взгляд. Тот понимающе кивнул и безразличным тоном спросил:

– А ты откуда знаешь?

– Знакомых встретил. Сказывали, что видели его на днях в Казьминке…

– А что ж молчал?

– Меня не спрашивали. Мне приказано искать банду Маруси, а не Ропота.

Волох досадливо стукнул кулаком по столу. Шапошников сердито пошевелил усами.

– Ничего, – устало произнес комиссар, – все к лучшему. Слушай, Горбунов. Дело в том, что весь наш полк выполняет задание командования: ликвидировать Ропота. За бандой Маруси мы гоняемся лишь потому, что предполагаем ее связь с Ропотом и надеемся напасть на его след. Дело в том, что стало известно о готовящемся под его руководством восстании против Советской власти на Кубани.

– А на что это ему? – недоверчиво спросил Илья.

– Ропот – авантюрист, мечтающий создать свою республику. Он из тех людей, которые не хотят быть вровень со всеми. Ему власть подавай, какой бы крови народу она ни стоила…

– Ты меня не провожай, – говорил Волох полчаса спустя, когда Горбунов и Федька вышли. – Я сейчас к разведчикам, одежонку подобрать. Давай здесь простимся…

Шапошников неуклюже обнял друга. С минуту они постояли молча.

– Может, не пойдешь? – дрогнувшим голосом спросил Семен. – Чай, Горбунов и без тебя узнает, в Глинной банда или нет…

– Мог бы не пойти, если бы не одно обстоятельство. Понимаешь, Семен, тянет меня туда. Бывает ведь с человеком такое, когда знаешь, что опасно, а отказаться не можешь. Какая-то сила тянет, будто лягушку в пасть ужа. У меня такое предчувствие… Да нет, не плохое… А в общем-то я сам в нем не разберусь.

Шапошников безнадежно вздохнул.

– Хоть сегодня на прощанье скажи: сколько тебе лет?

– Двадцать семь, – ответил Волох, смущенно почесав затылок.

– Молодой ты, комиссар! Я думал, тебе за тридцать…

– Время сейчас молодое. Ну прощай.

– Прощай, – пробормотал Шапошников уже вслед вышедшему комиссару.

Илья ждал его на ступеньках с коробом на плечах. Из-под веранды доносился голос Федьки, выпускавшего хозяйку из заточения:

– Поторапливайся, а то опять запру.

– Федор, – негромко позвал Волох.

– Иду!

Когда проходили мимо коновязи, Федька поотстал.

– Степка, – тихо позвал он.

Из-под лошадиной морды высунулась всклокоченная голова ездового, расположившегося на отдых в яслях.

– Что надо? Это ты, Федька?

– Я. Подь сюда.

Степка проворно вынырнул из-под брюха лошади.

– Ловкач! – похвалил его Федька.

– Это что. Я могу на скаку в седле кабардинку сплясать! Хочешь, завтра покажу?

– Это ты комэску покажешь. Будешь у него вместо меня. Беги, он вызывает.

– А как же ты? – испугался Степка.

– Я комиссара в полк сопровождать должен, – скучающим тоном пояснил Федька.

Он и не предполагал, что уже больше никогда не вернется к привычным обязанностям ординарца командира эскадрона. Заменивший его с сего часа Степка, прежде чем идти к командиру, поднял нос к звездам, словно собирался проверить, не пропала ли какая, широко зевнул и задал себе глубокомысленный философский вопрос:

– И почему это звезды без луны бывают, а вот луна без звезд не бывает? И на что эти звезды? Проку от них нет, а от луны хоть свет…

Тишина. Глубокая ночь. Завернутые в тряпье копыта четырех коней приглушенно приминают пожухлые травы. Сверкают из-под кустарников и из оврагов волчьи глаза, словно вопрошая: не добыча ли заглянула в их владения?

Тоненький серпик месяца неотлучно следовал за группой, беспокоя Горбунова, не любившего ночные «прогулки» при иконном, как он выражался, освещении. Луна да звезды, по его глубочайшему убеждению, нужны для мечтателей, но не для разведчиков. Сейчас они светят для таких, как вон Федька: думает небось о скамеечке и грудастой дурочке под боком…

Сам Илья старался не смотреть на звезды. Он старый разведчик – не по возрасту, конечно, – ему двадцать шесть, – а по шести годам, проведенным в конных и пеших походах по тылам противника. Свидетельство тому три Георгиевских креста, четыре медали и серебряный портсигар, подаренный генералом Алексеевым после знаменитого выхода из австро-германского окружения… Горбунов вслушивался в ночную тишину, с привычной быстротой осматривал местность. Вместо теплой лунной ночи перед ним мельтешили хлопья медленно оседающего снега. По белым улицам незнакомой станицы брел восьмилетний мальчишка в тяжелом отцовском тулупе, а прямо перед ним стояло сухое лицо деда Григория со жгучими немигающими глазами…

Четвертый спутник, бородатый станичник из Ярославской, которого Горбунов выбрал из числа своих разведчиков за спокойный, ровный характер, думал о своем доме. Когда несколько дней тому назад эскадрон, преследуя банду, на несколько часов заскочил в станицу, раскинувшуюся на левом берегу почти высохшей речки, он успел повидаться с семьей. Узнав, что сын за красных, старый отец не выразил ни удивления, ни радости; степенно поцеловал сына, перекрестил его и рассудительно заключил: «За кого господь бог наставил, за того и воюй честно».

Сергей Волох тоже был занят воспоминаниями. Он никогда не имел семьи и с тех пор, как себя помнит, был предоставлен самому себе. Жизнь сталкивала его с разными людьми, каждый из которых вольно или невольно оказывал воздействие на формирование его характера и мировоззрения. И если дурные воздействия не взяли верх, то лишь благодаря благотворному влиянию старой баронессы Штенгель, обучавшей мальчонку немецкому языку, а заодно знакомившей его с историей, философией, искусством. Барон Штенгель был одним из богатейших людей. Его усадьба и винокуренный и галетный заводы находились в двенадцати верстах от станции Кубанка. От усадьбы веером расходились обсаженные тополями хорошо укатанные дороги к шестнадцати хуторам барона, где трудилось много обладателей «волчьих билетов». Предприимчивый и расчетливый хозяин не терпел бездельников, и вскоре Сергею, внуку сторожа, пришлось разъезжать по хуторам, выполняя различные мелкие поручения хозяина. Там-то, в хуторах, и познакомился он с бывшими политзаключенными. Подружился со многими и стал их постоянным связным.