Текст книги "Искатель. 1977. Выпуск №6"

Автор книги: Юрий Тупицын

Соавторы: Николай Поночевский,Рудольфе Валеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Рудольфе Перес ВАЛЕРО (Куба)
НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ЦЕРЕМОНИЙ [1]1
  Окончание. Начало в предыдущем выпуске «Искателя».


[Закрыть]

Рисунки Г. ФИЛИППОВСКОГО

Преступление в старинном особняке, в котором помещался Департамент нефтедобычи, было совершено между одиннадцатью и двенадцатью часами вечера. Убиты сторож и собака, находившаяся в это время с ним. Вторая же собака, охранявшая сад, была оглушена страшным ударом по голове. Свидетелей происшедшего не было, и только Хорхе, проходивший в это время мимо особняка, нашел в пыли дороги небольшую скульптуру, которая, как определили специалисты, относилась к ацтекской культуре.

Кто убил сторожа? С какой целью? Следов борьбы не обнаружено, но один из шкафов оказался взломанным, и из него была похищена папка с технической документацией на нефтяную скважину. Попытка вредительства? Эти и другие вопросы встали перед молодыми следователями, ведущими дело об убийстве.

Тщательные поиски приводят в дом родственников Ансельмо Молины…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КАЖДОМУ СВОЕ

ВДОВА С БЕСЦВЕТНЫМИ МОРЩИНАМИ

День просыпался в томной неге. Солнце преодолело уже робкое сопротивление предрассветной прохлады, а обессиленное море тихо дремало после бессонной ночи, когда оно яростно и безостановочно наносило могучие удары по берегу. Сейчас море лишь изредка закипало, бросая на земную твердь – словно для разминки – одинокую волну.

Час тому назад, проезжая в служебной машине по гаванской набережной, Сарриа видел куски дерева и другие обломки, выброшенные морем. Теперь он вспомнил, как вынужден был молниеносно поднять окошко, чтобы его не обрызгала шальная волна.

Накануне весь вечер и часть ночи они посвятили наведению справок о родственниках Ансельмо Молины, проживающих на Кубе. Оказывается, у Ансельмо был брат по имени Антонио, который после смерти оставил вдову с двумя сыновьями. Все трое жили в просторном особняке на Ведадо; в прежние времена этот дом служил для Антонио конторой, где он занимался всякого рода бизнесом, чаще всего неудачно.

В гостиной этого дома и сидел сейчас лейтенант Сарриа. Это была слегка затемненная комната с высоким потолком, как и во всех зданиях постройки двадцатых годов. На одной из стен висел портрет приятного на вид мужчины лет пятидесяти, а под ним – маленькая керамическая вазочка с давно увядшими цветами. С противоположной стены на Сарриа смотрели фотографии двух молодых людей, обрамленные в золоченую рамку: юноша в манерной позе и девушка, склонившаяся над клавиатурой какого-то старинного фортепьяно. На задней же стене комнаты, там, где была дверь, ведшая во внутренние покои, можно было видеть нескольких диких уток, взлетавших среди лилий и похожих, как две капли воды, на сотни других уток в кубинских домах.

Младший лейтенант Эрнандес обводил медленным взглядом гостиную, в то время как Сарриа задавал вопросы хозяевам дома: Хосе-Рамону Молине, младшему сыну того покойника с портрета над увядшими цветами, и его матери, Консуэло Родригес, вдове Молины. Вдова сидела в неудобном кресле с подлокотниками в виде драконов со львиными головами и отвечала на вопросы лейтенанта. Одета она была во все серое. Ее седые волосы и бесцветное лицо прекрасно сочетались с маловыразительными, лжеаристократическими манерами, а дополняло картину длинное серое платье, забытое на стуле.

Этой тусклой фигуре придавала жизненность только одна красочная деталь: когда старуха открывала рот, видно было, что у нее нет одного зуба-резца, и потому она в разговоре комично шепелявила и брызгала слюной.

– …а у Аншельмо, мир праху его, были, думаю, швои ключи и, кроме того… – Консуэло пожала плечами и состроила какое-то подобие улыбки. – Но к чему вам эти мои шлова, ешли я на шамом деле ничего не жнаю определенно. Это лишь предположения…

– Ничего, не беспокойтесь, продолжайте, – любезно попросил следователь.

– Хорошо, полагаю, что у Рейнальдито, его шына, были швои ключи… и, наверное, также у штаршего шлуги.

– А в письмах, которые вы от них получаете, не шла речь о каком-нибудь конкретном слуге?

– О, нет. У наш ш ними нет поштоянной перепишки. Ешли память мне не ижменяет, пошледнее пишьмо они нам отправили, когда умер Аншельмо; пошле этого ни одного пишьма мы от них не получали.

– А вы помните их слуг? Знаете ли, что с ними стало? Где они сейчас? – допытывался лейтенант.

– Видите ли, ш тех пор как уехал мой деверь… мир праху его, я больше не видела его шлуг. Вот только Хулию, няньку девочки, вштретила примерно год нажад в универмаге; но адреша ее я не жнаю.

– Но вы с ней о чем-то говорили? О чем-то, что может нам помочь определить, где она сейчас проживает?

– Нет, мы говорили очень мало. Я только шпрошила ее, у кого она шейчаш работает, и она ответила, что уже перештала работать у хожяев, что выучилашь и теперь работает учительницей в какой-то школе в Штарой Гаване.

– Что же, спасибо и за это. Извините, у вас есть телефон?

Хосе-Рамон кивнул и продиктовал ему номер. Записав его в блокнот, Сарриа приказал младшему лейтенанту:

– Эрнандес, позвони в Управление школ и сделай запрос по поводу учительницы, которую зовут Хулия… как ее фамилия?

– Бланко. Я это хорошо помню, потому что нет ничего более далекого от цвета ее кожи. [2]2
  Бланко (исп.) – белый.


[Закрыть]

– Хулия Бланко. Год назад работала учительницей в Старой Гаване.

Когда Эрнандес прошел в другую комнату, где стоял телефон, Сарриа спросил вдову:

– Сеньора, нам известно, что ваш сын отбывает наказание за кражу. Когда у него последний раз была увольнительная?

– Шейчаш шказку… на прошлой неделе.

– Стало быть, позапрошлую ночь он провел в колонии?

– Да… да, именно так.

А Эрнандес в это время уже благодарил кого-то по телефону.

– Отлично. Да, это именно те данные, которые нам нужны. Большое вам спасибо, компаньеро. [3]3
  Компаньеро (множ. – компаньерос) – обращение, аналогичное нашему «товарищ».


[Закрыть] – Он повесил трубку и вернулся на свое место.

– Итак, прошу нас простить за беспокойство, но, знаете, когда ведешь следствие, приходится причинять беспокойство людям, – начал прощаться Сарриа. – Дело в том, что один из бывших слуг Ансельмо Молины задержан в связи с воровством, и мы хотим поглубже изучить его прошлое, его связи, – солгал лейтенант и направился к выходу.

Консуэло Родригес и ее сын проводили их. Уже на улице Сарриа спросил, указывая на «Опель-58», стоявший перед домом на тротуаре:

– Это ваш автомобиль?

– Семейный, – ответил сын. – Им пользуюсь я… и мой брат, когда ему дают увольнительную.

– Мне кажется, я видел эту машину позавчера, примерно в половине двенадцатого ночи, на бульваре Прадо. Я запомнил, потому что ехал по улице Сан-Рафаэль и вынужден был резко затормозить, чтобы пропустить эту машину, – снова солгал следователь.

– Сожалею, что приходится возражать вам, – с любезной улыбкой ответил Хосе-Рамон, – но в тот вечер я не выходил из дома. Мама себя плохо чувствует, и я здесь за ней ухаживаю.

– В таком случае я, должно быть, обознался и…

– Ага! – что-то вспомнив, оборвал его Хосе-Рамон. – Как раз в то время, о котором вы упоминали, нам позвонил врач и поинтересовался состоянием ее здоровья. Не правда ли, он позвонил примерно в половине двенадцатого, мама?

– Да, шын мой, именно так. И он еще отменил инъекцию, когда ужнал, что я чувштвую шебя гораждо лучше… Это было для меня большим облегчением.

– Теперь я хорошо припомнил, – продолжал лгать Сарриа, – тот автомобиль был потемнее и без никелированных полос на дверцах. Ладно, еще раз прошу извинить нас за беспокойство.

– Ну что вы, какое там беспокойство, – запротестовал Хосе-Рамон. – Мы всегда рады помочь властям.

– Приятно слышать, – сказал лейтенант, усаживаясь за руль своего «шевроле».

Эрнандес захлопнул дверцу, и машина с урчанием тронулась с места. На ближайшем углу она свернула вправо.

– Что ты выяснил насчет учительницы?

– Ее легко нашли. В Старой Гаване она уже не работает. Сейчас преподает в начальной школе здесь же, на Ведадо, углу Четвертой и Тринадцатой улиц.

ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНАЯ ПОДРОБНОСТЬ

Не прошло и десяти минут после того, как двое следователей явились в дирекцию школы, как они уже беседовали с высокой чернокожей женщиной. За ее добродушным выражением лица угадывалась определенная твердость характера; сочетание этих двух качеств наверняка помогало ей быть отличной учительницей младших классов.

– Я работала у них до той поры, когда «сеньора» увезла девочку за границу; это случилось за полгода до того, как они навсегда оставили свой дом и страну. – Сказав это, учительница на миг опустила голову, затем продолжила: – Отъезд девочки потряс меня. Я ее любила, да и она меня тоже – ведь почти с самого своего рождения она была под моим попечением и несравненно больше времени проводила со мной, чем со своей матерью.

– Так что хозяева к вам относились с полным доверием, – вроде бы спросил Сарриа, показывая своим тоном, что ответ ему вполне ясен.

– Да, если вы называете доверием, когда тебя считают хорошей наседкой, нанятой для высиживания их цыпленка. Так или иначе, но это «доверие» постепенно стало таять после победы революции. Социальные перемены начали отражаться и на нас. Я имею в виду служащих – «слуг», как нас пренебрежительно называли. Каждый день хозяева выражали недоверие больше чем половине прислуги и даже увольняли одного за другим. Мой черед настал, когда увезли девочку; но я знаю, что на меня и так уже смотрели косо, так что причину для увольнения нашли бы все равно.

– У вас был ключ от детской?

– Ключ? Нет, эта комната никогда не закрывалась. Как, пожалуй, и почти все остальные.

– А у кого из служащих были ключи?

– Ну, если мне не изменяет память, какие-то ключи бы ли у Андреса. Дело в том, что он был нечто вроде старшего над нами; однако его первым и уволили – он открыто выражал свою симпатию к революции.

– А как его фамилия?

– Гарсиа, Андрес Гарсиа.

– И вы знаете, где он живет?

– Видите ли, точного адреса не знаю, но слышала, что он живет где-то в районе кинотеатра «Синеситок», он несколько раз сам об этом упоминал.

– А известно ли вам что-нибудь о других служащих?

– По существу, нет. Я помню имена некоторых из них и, быть может, районы, в которых они раньше проживали, но свежих данных у меня нет.

– Это может нам помочь.

– Но если вам нужны такие данные, думаю, что Андрес сможет их предоставить. В его обязанности входило интересоваться нашими личными делами, когда мы заболевали или что-нибудь с нами приключалось. Он говорил, что мы и сами должны помогать друг другу. Эти его идеи мало беспокоили наших хозяев, пока не пришла революция. Тогда они стали бояться всего, что пахло объединением их служащих в какую-то организацию. Думаю, именно это послужило одной из основных причин увольнения Андреса.

– Послушайте, а что вы можете сказать по поводу сеньоры Консуэло Родригес де Молина и ее двух сыновей – Альберто и Хосе-Рамона? Вы их знаете?

– Да, наглядно. Ведь они время от времени приходили туда в гости. Но не знаю, что именно вас интересует…

– Каковы были их отношения с семейством Молина на Мирамаре?

– Как вам сказать, внешне хорошие, хотя мы знали, что Ансельмо не слишком высокого мнения о них.

– А они об Ансельмо?

– Думаю, что да. По крайней мере, Консуэло была очень заинтересована в том, чтобы совместно вести дела. Об Альберто ничего особенного припомнить не могу, а вот второй сын, Хосе-Рамон, стремился подражать каждому жесту своего двоюродного брата Рейнальдо.

– Они были одного возраста?

– Нет, какое там! Рейнальдо был старше лет на шесть. Судите сами: когда он заявился на Хирон, ему было примерно двадцать два, а Хосе-Рамон тогда еще не…

Сарриа и Эрнандес переглянулись. Всплыла очень интересная подробность. Лейтенант перебил Хулию:

– Вы говорите, Рейнальдо Молина участвовал в интервенции наемников на Плайя-Хирон?

– Конечно. Я думала, вы знаете. Этот молокосос явился «освобождать» нас.

– А откуда вы это узнали?

– От того же Андреса. Я встретила его, и он мне рассказал. Андрее тогда был в отряде милисьяно и участвовал в сражении. А потом его назначили охранять наемников, которые находились у нас в заключении, пока мы их не обменяли на продукты детского питания. Он сам и рассказал.

– Так, значит, сын Ансельмо оказался в заключении под охраной своего же бывшего «слуги», – отметил Эрнандес. – Много бы я дал, чтобы посмотреть, какое у него при этом было выражение лица.

– Думаю, что визит к компаньеро Андресу Гарсиа должен быть для вас очень полезным. Если только он не сменил места жительства, найти его будет нетрудно.

Вскоре «шевроле» уже мчался по улице Линеа в сторону города, и слабый ветерок мягко бился в лобовое стекло.

КРУГ СУЖАЕТСЯ

– А вот и КЗР, – показал Эрнандес на дом с металлической пластинкой над входной дверью.

Автомобиль остановился, оба офицера вышли и постучали в дверь.

Долго ждать не пришлось: появилась худощавая женщина лет пятидесяти. Открыв дверь, она спросила:

– Что вам угодно?

Следователи представились, и женщина, пригладив рукой волосы, пригласила войти в дом:

– Проходите, компаньерос, проходите. В доме не очень прибрано, я как раз занимаюсь уборкой…

– Не беспокойтесь. Мы только хотели узнать один адресок. Не можете сказать, проживает ли еще в вашем районе один компаньеро по имени Андрес Гарсиа?

– Андрес? Разумеется, ведь он мой муж.

– Андрес Гарсиа – ваш муж?

– Да. Он председатель Комитета.

– Везет же нам, – повернулся Сарриа к Эрнандесу. – А когда он приходит с работы?

– Да дома он. Сегодня у него ночная смена, так сейчас полез на крышу, чтоб установить антенну. Мы телевизор сегодня купили, понимаете?… Сейчас его позову, ладно?

И, не ожидая ответа, решительно вышла на улицу и, запрокинув голову, закричала:

– Андре-е-ес… К тебе пришли!

Над невысокой стенкой, ограждавшей плоскую крышу двухэтажного дома, показалась седая голова:

– Кто?

– Компаньерос по важному делу.

– Сейчас спущусь, – объявила седая голова.

– Так давай поторапливайся, а то они в дом не хотят зайти, – усмехнулась женщина. – Ну вот, Андрес уже сходит.

– Вот и я, компаньерос, – провозгласил седовласый Андрее, входя в комнату и заранее протягивая руку для приветствия. – Извините за такой вид, но я устанавливал антенну. Чем могу быть полезен?

– Дело касается вашей прежней работы. Мы надеемся, что вы сообщите кое-какие данные, которых нам недостает.

– Моей прежней работы? Но я сменил столько работ…

– Мы имеем в виду работу в доме Молины.

– Ах, вот что. Это значит… между пятьдесят шестым и шестидесятым годами. – Мужчина заинтригованно по смотрел на Сарриа. – Но ведь они выехали из страны…

– Да, да. Мы это знаем. И интересуемся как раз тем периодом, когда они выезжали.

Андрее плюхнулся в кресло, стоявшее напротив Сарриа, развел руками.

– Что ж, начинайте. Если я что знаю, то…

– Прежде всего: были ли у вас ключи от дома? Скажем… от главного входа и от ограды?

– В доме имелась связка ключей, которая была в моем распоряжении, так как я считался своего рода старшим служащим. Я ею пользовался, но всегда обязан был оставлять ключи в доме.

– А как вы с ними поступили, когда вас уволили?

– Как поступил? Да никак, там они и остались.

– И тогда, значит, их передали в распоряжение какого-то другого служащего?

– Я, собственно, этого не знаю, однако сомневаюсь. Они тогда уже почти никому не доверяли. Вероятно, сами взяли все дела в свои руки.

Следующий вопрос задал Эрнандес:

– Сколько всего связок ключей было в доме?

– Если не ошибаюсь, три. Ансельмо пользовался той, где были все ключи; его сын Рейнальдо – другой связкой, в которой были ключи от ограды, от главного входа и от его комнаты. Третья же связка – как раз та, о которой я вам только что рассказывал, – была для нужд прислуги. Когда семейство Молины уезжало на отдых, нам требовались все ключи.

Эрнандес и Сарриа переглянулись, лейтенант записал в блокнот:

«Три связки. Сдали две. Где третья?» Это уже кое-что значило.

Эрнандес подался вперед и, пристально глядя в безмятежные глаза председателя Комитета, спросил:

– Если бы они кому-то оставили одну связку ключей, кто, по вашему мнению, мог бы быть этим человеком?

Андрес как будто не сразу уловил смысл вопроса. Раскачиваясь в кресле-качалке, он невидящим взором глядел на Эрнандеса. Несколько мгновений спустя он уперся руками в подлокотники кресла и, наклонившись вперед, ответил:

– Понятия не имею. Особняк ведь переходил в руки народной власти, для чего же было кому-то оставлять ключи? Какую выгоду можно было от этого иметь?

– Этого мы не знаем, – озабоченно признал младший лейтенант, – но зато точно знаем, что ими уже воспользовались.

– Что? Но для чего?

– Ничего серьезного, – поспешил ответить Сарриа. – Просто кто-то захотел напугать сотрудников учреждения, которое расположено сейчас в этом доме; он открыл ограду и ударил собаку.

Лейтенант был обеспокоен тем, чтобы на Андреса не повлияло известие об убийстве, чтобы его показания были свободны от предубеждений.

– Так или иначе, я затрудняюсь ответить на ваш вопрос. Не могу себе представить никого из бывших служащих в такой роли – чтобы открыл ограду и ударил собаку. Очень жаль.

– Ладно, не сокрушайтесь, – успокоил его Сарриа. – У нас к вам есть еще ряд вопросов. Верно ли, что вы караулили Рейнальдо Молину, когда тот пожаловал с интервентами на Хирон?

– Как вам сказать, лично его – нет. Я вместе с еще одним компаньеро нес охрану группы наемников, в числе которых был и Рейнальдо.

– А его посещал кто-нибудь из бывших служащих?

– Никого не было. Единственно, кто его посещал, это сеньора… как же ее?… Кон… Кончит, кажется, и ее сыновья…

– Консуэло?

– Да, Консуэло.

Лейтенант вырвал листок из своей записной книжки и, что-то на нем набросав, вручил Эрнандесу:

– Ступай позвони. – Повернувшись к Андресу, спросил: – Где тут поблизости телефон?

– В этом же квартале, только спуститься по улице Сан-Мигель.

– Отлично, – Сарриа посмотрел на Эрнандеса, читавшего записку:

«Предупреди Сабади – пускай оставит в особняке эксперта, а сам соберет всю возможную информацию о Консуэло Родригес де Молина и ее сыновьях Альберто и Хосе-Рамоне. Включая и телефонный звонок врача! Введи его в курс того, что о них знаем мы».

Оставшись наедине с Андресом, Сарриа спросил:

– Не можете ли вы рассказать мне, как вели себя Консуэло с сыновьями во время этих визитов? Были ли между ними отношения, основанные только на родственной связи, или наблюдалась настоящая привязанность?

– Я, признаться, не присматривался к этому. После того как у меня с ним произошел неприятный инцидент, я ограничивался только тем, что охранял его, как и остальных. И даже избегал по возможности встречаться с ним взглядом. Второй охранник – так тот…

– Вы сказали, что у вас с Рейнальдо Молиной произошел какой-то инцидент?

– Да, он оскорбил меня. А я не мог никак ему ответить, потому что таков приказ, чем он и воспользовался.

– А какого рода оскорбление он вам нанес?

– О, чего он только не наговорил! Это произошло на второй день его пребывания под моей охраной. Сперва, кажется, он меня не распознал, а уж потом, приглядевшись, разъярился и принялся оскорблять: и, мол, я такой-сякой, и всю жизнь с голоду подыхал, и что неблагодарный я, и что пусти свинью за стол – так она и ноги на стол. После чего стал обливать грязью всю бывшую прислугу. Вернее, почти всю, потому что выделил Густаво.

– Не понял.

– Ну, сказал, что Густаво не такой, как мы все.

– А кто этот Густаво?

– Садовник. Несчастная жертва эксплуатации. Он так привык к своему «рабству», что потом, без «цепи на шее» чувствовал себя уже не в своей тарелке. Они с ним всегда держались жестко, как и с остальными; но Ансельмо любил поболтать с Густаво о цветах, и этого было достаточно, чтобы бедный старик живота своего не щадил, лишь бы угодить хозяевам. Он один справлялся с целым садом, и пропалывал бурьян, и еще дом красил, когда надо было, и еще плотничал-столярничал в свое удовольствие. По существу, семейство Молины высасывало из него, как говорится, все соки.

– А что именно сказал о нем Рейнальдо?

– Сорок бочек глупостей: и что вот это, мол, верный человек – нам не чета, и что Густаво действительно умел ценить то, что они для нас сделали, и что в письмах, мол, он выражает им благодарность…

– В письмах? Выходит, Густаво с ними переписывался?

– По крайней мере, я так понял.

– Гм-м-м… А Густаво ни разу не являлся с визитом к этому наемнику?

– Нет. Я же говорю, ни один из служащих не навещал его.

– Странно… А у вас имеется адрес этого Густаво?

– Да. У меня есть адреса всех бывших служащих. Вам они нужны?

– Да, сделайте одолжение.

– Может быть, вам не помешает также и фото?

– Фото? Неужели у вас есть фотографии каждого из служащих?

– Каждого – нет. Скорее всех сразу. Этот снимок был сделан в день, когда малышке исполнился год. Они тогда собрали всю прислугу вместе и сфотографировали нас. Тогда, знаете ли, было такое время, когда людей ценили по количеству слуг! Этот снимок они потом показывали друзьям вместе с остальными праздничными фотографиями, и это щекотало их самолюбие. А фотограф был мой приятель и для меня сделал бесплатно лишнюю копию. Вам она для чего-нибудь нужна?

– В данный момент точно сказать не могу, но в дальнейшем может пригодиться. Так или иначе, я вам ее возвращу.

– Можете не торопиться. Пойду поищу фото. Извините.

– Все в порядке, – возвестил Эрнандес, вернувшийся после телефонного разговора. – Сабади заинтересовался этим заданием и пообещал тотчас же приступить. Сообщил также, что они там проверяют остальные замки и пока не обнаружили ничего подозрительного. Эксперт пошел пообедать, а затем закончит с замками и займется комнатой.

В этот момент в гостиную возвратился Андрее. В руке у него был лист бумаги с записями, а также фотография средних размеров.

– Вот, держите. Здесь адреса, а это наше фото. Мы все одеты в светло-зеленую униформу, хотя здесь этого не заметно. Вот это я, видите? Тогда еще я был не совсем седой, – он улыбнулся. – Последний справа – Густаво.

Когда «шевроле», мягко прошуршав шинами, свернул за угол, Эрнандес спросил:

– А кто такой этот Густаво?

– Это такой тип, у которого девяносто шансов из ста быть замешанным в наше дело, – ответил Сарриа.

Эрнандес как-то по-особому присвистнул. Не доезжая до Куатро-Каминос, Сарриа сделал правый поворот, пересек ряд улиц, потом свернул на улицу Кондеса и, замедлив ход, стал искать нужный номер дома.

Автомобиль подкатил к тротуару и, казалось, не успел остановиться, как младший лейтенант выскочил из машины и постучал в дверь дома. Сарриа подошел тоже, и оба стали ждать. Откликов не последовало. Постучали еще, на этот раз более настойчиво. Результат тот же.

Эрнандес заколотил в дверь так, что на стук выглянула женщина из соседнего дома и закричала:

– И чего вам тут надо? Разбить, что ли, хотите дверь?… Ай! Я думала, это дети. Но все же, вы так крепко стучали, что у меня чуть не помутилось в голове. Надо же хоть немного уважения иметь.

– Извините, сеньора. Мы тут… – начал было оправдываться Эрнандес, показывая свое удостоверение.

– Сеньора, – вмешался Сарриа подчеркнуто спокойным голосом, – не можете ли вы сообщить нам, где находится Густаво?

И указал на дверь, в которую они только что стучали.

– Да, да. Кто? Густаво? Да.

Внезапно женщина запрокинула назад голову, и на лице ее появилось недоуменное выражение.

– Густаво?

– Да, Густаво. Густаво Гонсалес.

– Но где же еще ему быть? На кладбище.

– Ка-ак? – воскликнул лейтенант, уже готовый счесть женщину сумасшедшей.

– Да-да. На кладбище, – повторила она вполне осмысленно и убежденно.

– Так, значит, Густаво… умер?

– Но я ж это вам и втолковываю. – Неожиданно она заговорила медленно, как если бы разъясняла что-то непонятливому ребенку: – Густаво уже три года как умер от сердечного приступа… Слишком много ел.

ОТ ХУДОГО СЕМЕНИ НЕ ЖДИ ДОБРОГО ПЛЕМЕНИ

Автомобиль мчался вперед, подпрыгивая на неровностях насыпи. Сарриа пришлось закрыть окошечко, чтобы защититься от въедливой желтой пыли, облака которой, поднятые огромными грузовиками «берлит», носились в воздухе. Эти машины сновали по наезженной ими дороге, словно гигантские муравьи, перетаскивающие землю и раз за разом возвращающиеся за новыми порциями. Ветровое стекло «шевроле» покрылось мутной тонкой пеленой, заставлявшей щурить глаза, чтобы разглядеть, что находится впереди. Сарриа порой едва удерживался на сиденье. До слуха лейтенанта даже через закрытые стекла доносились раскаты мощных взрывов.

На одном из поворотов регулировщик заученным движением руки показал, что надо взять вправо, и вскоре Сарриа увидел деревянные бараки с цинковыми кровлями.

Его встречал неизвестный мужчина. Он пригласил лейтенанта следовать за ним, и они подошли к какому-то строению.

– Где? – спросил следователь.

– В том бараке. После того как вы с ним поговорили и сообщили, что должны допросить его, он уже два раза ходил в туалет.

– Что он за человек?

– У нас работает недавно. Вообще какой-то робкий и довольно нерешительный, но это же не преступление. Работящий, но только когда не думает о своей невесте. А в целом как будто неплохой человек.

За двадцать минут до того, когда Сарриа узнал, что Густаво Гонсалес мертв, у него было такое чувство, что расследование зашло в тупик. Еще бы: его лучший подозреваемый канул в небытие.

И только когда узнал, что у Густаво есть сын, который сейчас проходит преддипломную практику на строительстве плотины, к Сарриа, хоть и не полностью, вернулась надежда распутать этот клубок.

«От худого семени не жди доброго племени», – подумал он и, велев Эрнандесу остаться в квартале, чтобы выяснить все возможное о покойном толстяке и его сыне Вальдо, сам отправился на эту стройку.

Они подошли к бараку. Едва переступили порог, как сидевший за кульманом маленький человечек, одетый в светло-коричневые брюки и бежевую рубашку, испуганно вскочил с места.

– До… добрый день, – поздоровался он.

– Добрый, – ответил Сарриа и подошел к наклонной чертежной доске.

– Это и есть Вальдо Гонсалес, – представил его провожатый. – С вашего позволения я уйду, а то там разладился подъемный кран, и мне надо помочь устранить неисправность.

– Не волнуйтесь, – успокоил его следователь, пододвинул к кульману высокий стул, сел и пристально посмотрел на молодого человека, стремясь ухватить существенные черты его характера, чтобы решить, какой линии поведения придерживаться во время допроса. «Жесткой и прямой», – мысленно сказал он себе и задал первый вопрос:

– В каких отношениях был ваш отец с семейством Молины?

Человечек, словно ошпаренный, уронил голову, потом попытался изобразить улыбку и несколько раз пожал плечами, прежде чем выговорил:

– Я не… не был… Тогда мне было всего… четырнадцать лет. В таком возрасте человек еще не отдает себе отчета почти ни в чем.

– Моя дочь в четырнадцать лет является членом боевого отряда Союза молодых коммунистов. Она может вам рассказать и о теперешнем соотношении сил в мире, и о проблемах развивающихся стран в связи с неоколониализмом, и о борьбе народов за свое освобождение. Итак, можете ли вы мне сообщить с позиций своего восприятия в четырнадцать лет, каковы были отношения вашего отца с семейством Молины?

Вальдо учащенно дышал. Сарриа подумал, что если он при его малом росте еще и растолстеет по образу и подобию своего папаши, то станет смахивать на бочку.

– Думаю, что… что они были хорошие.

– Что означает это ваше «хорошие»? Они полностью доверяли вашему отцу?

– Полностью ли, не знаю. Но… думаю, что доверяли… Ну, в какой-то мере.

– В достаточной мере для того, чтобы при выезде из страны оставить ему ключи от дома?

«Голову даю на отсечение, если он чего-то не утаивает», – подумал Сарриа и стал ждать ответа. Он рассчитывал на то, что нервический характер Вальдо выдаст его, если тот попытается солгать. Однако сын толстяка уставился в одну точку, как будто не понял, о чем у него спрашивают, и апатично повторил:

– …ключи от дома…

– Да. Что вам об этом известно?

– О ключах?… Ничего. Я никогда не слыхал, чтобы мой отец говорил о ключах от… от дома Молины.

Следователь испытывал злость на самого себя за то, что поторопился с вопросом. Он ожидал какой угодно реакции, только не такой. Этот человечек еще сумел извлечь выгоду из своих нервов, они послужили ему защитным барьером. Сарриа решил сменить тему.

– В каких выражениях высказывался ваш отец по адресу Ансельмо Молины?

– Он… почти никогда… Я не помню, чтобы слышал… разве что изредка, конечно… но нерегулярно.

– А изредка – что именно он говорил?

– Говорил, что они… относились к нему хорошо… что сеньор Молина уважал его… что они помнят о нем… и еще что-то… Я не помню.

«С такой памятью ему должно быть тяжело в учебе», – подумал лейтенант и сказал:

– Так, значит, он говорил, что они о нем помнят. Можно ли это понимать так, что они писали ему из-за границы?

– Нет-нет. То есть… нерегулярно, – человечек снова проявлял беспокойство.

– Стало быть, он говорил о них… но нерегулярно. И получал от них письма… но нерегулярно… А какого рода «регулярные» узы связывали его с семейством Молины?

– Никакие. Видите ли, он получил всего-навсего одно или два письма… вскоре после их отъезда.

– И о чем шла речь в этих письмах? Они писали ему что-нибудь о том, как скучают по оставленному ими особняку на Мирамаре?

– Не знаю. Папа никогда не давал мне своих писем. Он знал, что я… не был с этим согласен… Я только знаю, что однажды они ему прислали бритвенный прибор и он целых три месяца царапал себе кожу, чтобы только доказать мне, какое замечательное это лезвие… а ведь он был безбородый, как и я.

– До какого времени получал ваш отец письма от этих людей?

– Да нет, я же вам сказал, что всего-то он их получил два или три. А вскоре после отъезда они и вовсе писать перестали.

– А почему ваш отец не явился с визитом к Рейнальдо Молине, когда тот находился в заключении на Кубе?

Вальдо проглотил слюну и поглядел в потолок, словно ища там нужные слова:

– Представьте себе! Я даже не знаю, было ли ему это известно. Сам я был еще малолетним, когда это…

Сарриа подумал, что этот человек никогда не переставал быть малолетним, да и вряд ли перестанет, даже достигнув девяностолетнего возраста.

– А откуда вы знаете, когда именно произошло «это»? Я же не сказал вам, в какое время находился в заключении Рейнальдо. Вы это узнали сами! Откуда же? Значит, вы интересовались судьбой этого сопляка после вторжения на Кубу?

– Нет, нет, – взволнованно возразил человечек. – Должно быть, я… слышал, как об этом говорил папа… и не запомнил.

– Хорошо. Значит, можем зафиксировать, что ваш отец пользовался определенным доверием семейства Молины, но не полным. Иногда он говорил о них, но не часто. Что получал письма от этих отщепенцев, но не много. И что вы не знаете, почему ваш отец не навещал этого наемника.

– Я не знаю, зачем отцу было навещать его, – преодолев робость, сказал Вальдо. – И не понимаю, почему я должен иметь какое-то отношение к… «старческим чудачествам» моего отца. Я совершенно непричастен к делам этих… этих людей.