Текст книги "Толстый мальчишка Глеб"

Автор книги: Юрий Третьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

КАК ГЛЕБ ПОССОРИЛСЯ С МИШАНЕЙ

Наутро Мишаня отнес последнюю резину Лаптяне, взял у него ломик и слегка потренировался: выломал у забора и у курятника несколько досок, прибил их назад, изломал на куски старую тележку, отодрал пару обручей у кадушки, а тут и Глеб с Колюнькой явились.

Колюнька волок много всякого добра, чтоб у Мишани жить: лопатку, ведерко, совок, ковырялки всякие… Одна мисочка в руках не поместилась, и он держал ее подбородком.

Он свалил все на землю и радостно объявил:

– Я пришел! Можно мне в смородину?

А между прочим, такого жильца нипочем нельзя было пускать в смородину, близко к мельничкову гнезду: он сразу начнет шнырять везде, лазить, пробираться, вмиг углядит гнездо и будет сто раз на дню птенцов проведывать а то и в руки их брать.

Мишаня отчаянно посмотрел на Глеба. Глеб понял и, подмигнув, сказал Колюныке:

– Туда нельзя… Там… лизень сидит…

Колюнька широко раскрыл глаза и уставился на Глеба.

– Да-а… – продолжал Глеб, подмигивая Мишане. – Вот ты туда полезешь, а он тебя так и оближет. И длинный же у него язык… мокрый!

Видно представив себе лиэнев язык, Колюнька вздрогнул и спросил:

– А он… живой?

– А как же!

– А… вас он уже лизал?

– Лизанул по разу, насилу убежали.

– А… зачем он так?

– Так ему нравится… Характер такой, – подхватил Мишаня.

Колюнька задумался. Потом спросил шепотом, озираясь на сад:

– А откуда он прилез?

– Наверно, из леса, – врал Глеб. – Откуда же еще! А может, из-под пола, мы там недавно уборку производили, спугнули… Или с чердака… Так что ты в смородину не ходи. Играй где-нибудь тут. А то оближет языком своим липким…

Колюнька постоял, подумал и решительно оказал:

– Его надо прогнать!

– Кто же его прогонит? – опросил Мишаня.

– Вы!

– Мы сами его боимся, – сказал Глеб. – Потому оттуда ушли. Он вообще-то на одном месте сидит, вылезти не может. Ног у него нету… далеко бегать не умеет… Ты только близко не подходи, а так он смирный.

Это немножко успокоило Колюньку, и он приступил к своим обычным занятиям: обозрел двор сквозь красное стеклышко, раздавил об лоб несколько надутых цветков повители, поговорил с поросенком на поросячьем языке и угостил его сорванной молочайной, но сам все время поглядывал в сторону сада.

Мишаня сразу приметил, что у Глеба совсем другое настроение, чем вчера: он похаживал горделиво, грудью и животом вперед, наподобие Петухана Курлыканыча, поджав губу, и вихор у него на затылке победоносно торчал вперед. Очевидно, он знал какую-нибудь важную новость и ему не терпелось рассказать ее Мишане, только возможности не было.

Сестра Верка то все сидела под крыльцом, шуршала там, чем-то стукала и звенела, наверно пересчитывая и перетирая свои пузырьки, а как пришел Глеб, сразу вылезла и принялась гулять поблизости, чтоб расслышать, о чем толкуют Мишаня и Глеб.

Но они сами были умные, поэтому вышли на улицу – поговорить там свободно, на просторе.

– Ходил? – спросил Мишаня.

Глеб самодовольно кивнул.

– И что?

Глеб приступил к рассказу:

– Тут много чего произошло… Я буду все по порядку рассказывать, чтоб тебе понятнее. Потому что тут тебя касается. И других тоже. Значит, так. Пошел я к шести часам, как уславливались. Ты думаешь – один? Нет! Ты думаешь – с кем? С Братцем Кроликом и Лаптяней! Я сначала не хотел их брать: неудобно ведь целой оравой заявляться, раз разговор секретный, правда? Но они пристали: возьми да возьми, мы так будем, не помешаем… Пришлось взять. Приходим на пост, они со мной не пошли, сели под забором. А в калитке уже стоит думаешь кто? Галин Петровна! Увидела меня и говорит: здравствуй, Глеб! Оказывается, она меня знает! И тебя знает! А где, говорит, твой друг Мишаня?

– Так и спросила? – не поверил Мишаня.

– Честное вот слово! Так и сказала: где, говорит, твой друг Мишаня? Я говорю: он дома, прийти не смог. Правильно я сказал? Она, по-моему, очень хорошая, эта Галин Петровна. Мы с ней поговорили.

– А Никол… Нинка где была?

– Про нее – потом. С ней все в порядке! Ты меня не перебивай, а то собьюсь. Значит, так. Потом она спрашивает: а эти мальчики с тобой пришли? Это она про Лаптяню с Братцем Кроликом. Я зову их! Они сначала стеснялись идти, потом заходят. Повела она всех нас в дом…

На улицу выскочил Колюнька и закричал:

– Мишаня! Глеб! Идите! Он убежал! Можете там сидеть!

– Кто?

– Да лизень же! Я его прогнал!

Чуя беду, Мишаня с Глебом наперегонки помчались в; сад, но опоздали: гнездо было пусто.

Где-то в кустах, в разных местах раздавался отчаянный писк, большие мельнички сумасшедше скакали по веткам и чокали.

Вдруг Психея метнулась из куста в куст с маленьким мельничком в зубах. В одном месте писк смолк…

Раздвинув траву в другом месте, Мишаня и Глеб увидели, как птенец, желторотый и куцый, куда-то изо всех сил скачет по земле, не умея взлететь. Мишаня начал его ловить, чтобы посадить обратно в гнездо.

Большие птички в это время притворялись, что падают в обморок: растопыривали крылья и валились с веточки на веточку – наземь… Глеб хотел подобрать одну, но она ковыляя, ловко ушмыгнула в куст. Глеб сунулся туда, а птичка кувыркалась уже в двух шагах.

Мишаня поймал-таки одного птенца и посадил в гнездо. Но глупый птенец опять выпрыгнул и ускакал сквозь изгородь прямо в Маринкин сад. Мишаня начал перелезать, но его увидела Маринка и заголосила:

– Бабушка-а! Они к нам лезут! Скорей!

Мишаня все равно перелез бы, ни на что не посмотрел бы, но серая спина Психеи мелькнула в картошке, и смолк мельничек.

Сколько потом Мишаня с Глебом ни прислушивались, ничего не услышали, кроме отчаянного чоканья больших мельничков. Да и кому тут было пищать! Кроме Психеи еще две незнакомые кошки уже оказались тут как тут, слушали: не пискнет ли где птенец? Будто для них, разбойниц кровожадных, мельнички приготовлены.

Хорошего камня под рукой не оказалось, запустил Мишаня палкой, да что от палки толку…

Хотел расправиться с Колюнькой, но сообразительный мальчишка уже очутился в Маринкином саду и опасливо выглядывал из-за спины Маринкиной бабушки, а потом и совсем скрылся. Свой гнев Мишаня сорвал на сестре Верке.

– Мишаня, у меня до тебя дело важное… – начала она, явившись в сад.

– Какое тут может быть дело! – завопил Мишаня. – «Дело, дело», а кошки всех мельничков поели!..

– Что за мельничков? – не поняла Верка.

– Что! Не знаешь что! Птицы такие! Распустили тут собачат, полон двор их набежало!

– Каких собачат?

– Каких! Колюнек всяких косопузых! Спасенья нет!

– Ты сам его пустил… А при чем тут мельнички?

Глеб коротко оказал ей о приключившейся с мельничками беде.

– Это я видела! – обрадованно воскликнула Верка. – И не знала.

– Не знала! – бесновался Мишаня. – Она не знает, а они всех переели!

– Он все возле смородины околачивался, я грядку полола, видела… – не обращая внимания на Мишанины вопли, рассказывала Верка Глебу. – Походит, походит, крикнет: «Эй ты!» Послушает, потом опять: «э!» Потом начал разговаривать с кем-то, грозиться: «Эй, лизень, слышишь? Уходи от нас! Ты зачем прилез?» Я думала, это он так играет.

– Думала! Ты б лучше не думала, а взяла хворостину хорошую, – никак не мог успокоиться Мишаня.

– Кидался туда комками, – не слушала Верка. – Потом кричит: «У нас есть ружье! Лучше тебе убежать! Пошел за ружьем! Кто хочет, пускай убегает…» Сходил во двор, принес лыжную палку. Спрашивает: «Ты еще тут?» И давай этой палкой в кусты ширять, тут птицы, или, как вы их зовете, мельнички, запищали…

– Не-ет, взять хворостину потолще… – начал опять Мишаня, Глеб вдруг заспорил:

– Зачем же его хворостиной? Он не виноват. Он же не знал, что там мельнички, он думал, лизень… Хотел его прогнать для нас. Этот Колюнька, наверное, будет какой-нибудь герой.

– Геро-ой? – снова завопил Мишаня. – Мельничков уже нету, а ты – «герой»? Сам его сюда приучил, лизня этого дурацкого выдумал, да еще герой! Никакого гнезда нигде не устроишь через вас, собак. Уходи из моего сада!

Глеб надулся, отвесил губу и сказал:

– Могу и уйти… и больше не приду…

И пошел по дорожке.

– И не приходи! – крикнул Мишаня, потом взялся за Верку: – И ты иди отсюдова, покуда я хворостину…

– Дурак… – И Верка, выставив подбородок, пошла вслед за Глебом.

– Я вам дам… – грозился Мишаня, уже остывая. – Я дам… мельничков есть!..

– Мы их, что ль, ели? – обернулась Верка.

– Через вас!

Они ничего не ответили.

Обойдясь столь сурово с лучшим другом и единственной сестрой, Мишаня особенно не горевал: по крайней мере, никто больше не будет надоедать, мешать и соваться не в свое дело.

И Мишаня решил посвятить свою жизнь искоренению на Гусиновке всех кошек, вплоть до самого маленького котёнка. Хватит им тут кишеть и ловить ни в чем не повинных птичек!

Как только он разделается с последней кошкой, птичий народ заживет, ничего не боясь. Станет спокойно выращивать своих птенцов, свободно обучать их всем птичьим наукам, и никто на них не выпрыгнет из куста, не схватит зубищами их желторотого куцего птенчика.

И разведутся по всей Гусиновке не только мельнички, но даже и соловьи, прослышав, какие прекрасные тут созданы Мишаней условия для выращивания и воспитание детей.

Кошачьи шкурки можно скапливать, а когда наберется штук сто или двести, то лучше всего сшить из них покрышку для вигвама, как подробно рассказано в книжке «Маленькие дикари».

В первую очередь будут уничтожены кошки, съевшие мельничков, особенно Психея, да и остальных Мишаня хорошо приметил, не скроются никуда, сразу узнает.

Конечно, будь ружье, Мишаня разделался бы со всеми кошками куда быстрее, но раз ружья нет и не предвидится, то придется полагаться только на свой ум и смекалку. Эх, не догадался Глеб захватить из тайги хоть плохонькое ружьецо…

Такое важное дело откладывать было нельзя, и Мишаня тотчас принялся строить ловушки.

Ловушки были разные, самого что ни есть хитрого устройства. Например, пригодилась крысоловка: кошка, конечно, побольше крысы, но вполне поместится, если полезет туда за кусочком колбасы, разве что только хвост будет высовываться, да это и лучше: по хвосту издали можно увидеть, что кошка поймалась.

Самую лучшую ловушку он сделал из корыта, подперев его палочкой с привязанной приманкой: дернет кошка за приманку, палочка упадет, корытом ее накроет.

Приманка была такая: мышь. Настоящей мыши у него не нашлось, и он сам сделал ее из серого плюшевого лоскутка так, что даже вблизи не отличишь от настоящей мыши, а хвост – из веревочки. Для большего сходства хорошо бы помазать ее чем-нибудь мышиным, но Мишаня придумал лучше, помазав свою мышь рыбьим жиром, отчего она стала одновременно приманивать любителей мышей (мышиным видом) и любителей рыбы (рыбьим запахом).

Такую же западню он сделал из ящика.

Там приманка была другая: птенчик. Не настоящий, конечно, а фабричный, из желтого пушистого материала, временно изъятый Мишаней из одной безделушки, пылившейся на комоде: на гнезде сидит тряпичная птица и трех желтеньких птенчиков собирается кормить мухой. Намазывать птенчика жиром Мишаня не стал, во-первых, намереваясь по окончании ловли кошек положить его обратно, пока мать не заметила, а во-вторых, увидев собственными глазами, что к птенцам кошки не принюхиваются, а хватают с ходу.

На кошачьих тропах он поставил проволочные петли, которые сами затягивались, стоило только попасть туда лапой.

В трудах веселее стало Мишане. Вдобавок он сообразил, что, может, и не все мельнички погибли: один или два, самые умные, сидят в чаще, помалкивают, а большие нашли их уже и кормят…

Прекрасные получились ловушки!

Если б можно было посоветоваться с Глебом как человеком таежным и понимающим толк во всяких капканах, то вышло бы еще лучше.

Показать все-таки кому-то требовалось, и Мишаня пошел к Верке.

Верка, хоть и не сердилась, но к устройству ловушек ни малейшего интереса не выказала и смотреть не пошла, а сказала:

– Ну и пускай… Смотри только, чтоб в твои капканы Роза не попалась. Она сейчас придет.

– Как? – оторопел Мишаня.

– Да! Хоть ты и не стоишь того, потому что придира хуже Тараканыча, а я к тебе в гости Розу позвала, чай пить из твоего… бывшего самовара… Только весь ты какой-то чумазый да взъерошенный, правильно мама говорит, как домовой. И грубиян такой же! Хоть бы пошел, привелся в порядок…

Мишаня отправился в дом – приводиться в порядок, недовольно бурча:

– Полоумные… Все у них с бухты-барахты… Не дадут людям опомниться как следовает.

Переодеваться он не стал, чтобы Роза не подумала: вот человек взял да ни с того ни с сего и нарядился.

Обуваться он не стал по той же причине, и, кроме того, ноги за лето привыкли ходить босиком, растоптались и в любой обувке чувствовали себя, будто к ним приделали копыта.

Он только дополнил свой костюм широким солдатским ремней с медной пряжкой, затянув его так, что сперло дых, – для красоты и выправки.

Калитка отворилась, и пожаловала сама Роза в новом платье с вышитой розой на карманчике.

Так как убежище под крыльцом было занято Веркой, а в смородине стояли ловушки, Мишане некуда было удалиться, чтобы собраться с мыслями.

Поэтому Мишаня сделал вид, что приход Розы не только его не касается, но и помешал нормальным хозяйственным работам.

Девочки сели на скамейку, Мишаня тоже сел, но не рядом, а в отдалении, насколько позволяла длина скамейки.

При этом он дарам времени не терял, поминутно вставал сделать какое-нибудь неотложное дело по хозяйству: накрыл крышкой кадку, чтобы в воду не попало ничего постороннего; попробовал, крепко ли врыты столбы изгороди, отделяющей двор от огорода, не раскачались ли; заодно отогнал кур, которые слонялись вдоль этой изгороди и просовывали головы между жердями, стараясь дотянуться до зеленых метелок лука; потом подобрал громадный кривой гвоздь, сходил за молотком и начал этот гвоздь выпрямлять прямо на скамейке, стукая с такой силой, что у самого отдавалось в ушах.

Однако эти заботы не мешали ему слушать девчачий разговор, выискивая место, где и он мог вставить свое слово, но разговор был такой пустой, что никакого слова вставить не удавалось.

Роза тоже делала вид, что Мишаню не замечает, даже и не смотрела на него, только изредка морщилась, когда Мишанин молоток ударял особенно сильно.

Сначала они обсуждали новое Розино платье и сравнивали его с похожим платьем у какой-то Олечки, причем вышло, что Олечкино платье не только не похоже, но и вовсе никуда не годится, смех один, а уж походка у этой Олечки, когда она, сама замухрышка, идет в больших сапожищах, как кот в сапогах! И до чего некоторые воображают, имея нос с пуговицу, зато уши торчком, как ручки у самовара, а, между прочим, хвалятся, будто глаза у них орехового цвета…

– Ой, нас сегодня лесными орехами угощали! – вспомнила Роза. – Не совсем еще поспели, но скорлупа уже твердая-претвердая! Об один я чуть зуб себе не сломала!

– Орехи, их надо есть умеючи, а не умеешь – не берись! – встрял в разговор Мишаня, но девочки ничего ему на это не ответили, и он опять смолк.

И так тяжело Мишане приходилось, а зловредная Верка уж новое мучение для него припасла.

– Покуда я тут все приготовлю, – сказала она, – Роза хочет наш сад посмотреть. Мишаня, проводи ее.

– Чего ее провожать, не заблудится, – пренебрежительно заметил Мишаня.

Роза, не взглянув на него, пошла по дорожке, и Мишаня волей-неволей поплелся сзади.

Так они молча дошли до конца сада. Дальше идти было некуда, и пришлось остановиться. Роза смотрела куда-то в сторону, а Мишаня раскапывал носкам ноги рыхлую землю.

Вырыв порядочную ямку и докопавшись до твердой земли, Мишаня проговорил:

– Интересно… сумеет Верка поставить самовар? Мне, что ль, пойти ей помочь?..

– Поставит, ничего особенного, – ответила Роза.

Просто так уйти было неудобно, а дальше молчать – еще хуже, но тут Мишаня, спасибо, заметил семейство тлей на молоденьком листке и вновь ощутил хозяйственное рвение.

– Ого, сколько их понаползло! – воскликнул он и принялся смело давить их прямо пальцем.

Покончив с тлями, он отломил сухой сучок у яблони, выдернул, два нахально выросших на морковной грядке сорняка, заметил еще сорняки и, воскликнув:

– Ого, сколько их понаросло! – приступил к прополке.

Роза немного подождала, но, видя, что сорняков на огороде тьма-тьмущая, а Мишаня так увлекся, что даже вспотел, пошла бродить одна.

Мишаня обеспокоился:

– Эй! – крикнул он. – Смотри там у меня в ловушку не попадись!

– В какую ловушку?

Роза так и остановилась с поднятой ногой, боясь ступнуть.

– Ловушки у меня поставлены на кошек, – объяснил Мишаня. – Но ты не бойся, по дорожке пройти можно.

– Тогда выведи меня отсюда, я боюсь.

– Ничего, сама выйдешь! – хихикнул Мишаня. – Они для человека не опасные.

Но все-таки вылез из сорняков и пошел вперед, изредка командуя через плечо:

– Прямо за мной! В сторону не отклоняйся!

– Каких же ты кошек хочешь ловить? – спросила Роза.

– Всяких! Они, гады, у меня мельничков съели.

– Каких мельничков?

– Каких, каких!.. Птица такая – мельяичек!.. Не знаешь, что ль? Я их теперь всех уничтожу!

– А мою Мурку?..

– А какая твоя Мурка?

– Беленькая, с черненьким хвостиком, и ушки черненькие, такая симпатичная, просто прелесть!..

– Твою Мурку я отпущу, не трону, если поймается! – пообещал Мишаня. – А остальным – секим башка! Я им докажу птиц есть!

– И не жалко их тебе будет?

– А они птиц жалеют?

Наконец-то завязался интересный разговор. Но Роза подняла голову, прислушалась и спросила:

– Что это? Кто-то кричит….

Мишаня замолчал и тоже стал слушать. Откуда-то, как из-под земли, донесся крик:

– О-ой!

Потом опять:

– О-ой!

– Кажется, Колюнька кричит! – сказала Роза. – Только где?

Они пошли назад, на каждом шагу останавливаясь и прислушиваясь.

Наконец крик раздался совсем близко. Так и есть: лучшая Мишанина ловушка, корыто, была прихлопнута, и оттуда послышалось:

– О-ой!

Мишаня приподнял корыто, и под ним оказался Колюнька, испуганный, но целый и невредимый. При виде Мишани он испугался еще больше и рванулся убегать, но Мишаня поймал его за шею.

– Пусти! – рванулся Колюнька. – Не я!

– Зачем ты залез в ловушку? – допрашивал его Мишаня.

– Не я! Она сама прихлопнулась! Я только хотел мыша потрогать!..

Мишаня уже пришел в хорошее настроение и спросил:

– Как же тебя самого-то не прибило?

– Не знаю… – жалобным голосом объяснял Колюнька. – Я тронул мыша, а она – ка-ак упадет! Я думал, это настоящий мышь…

– А почему ты не вылез?

– Я испугался…

– Раз уж ты пострадавший: корытом тебя чуть не убило, – решил Мишаня, отпуская Колюнькину шею, – то, так и быть, прощается тебе! Играй где хочешь!

И освобожденный Колюнька весело поскакал по дорожке, с радости выделывая на бегу руками, ногами и головой разные выкрутасы.

А Мишаня с гордостью сказал Розе:

– Вот какие у меня ловушки: даже люди попадаются! На что уж этот Колюнька – хитрей его нет пацаненка на всей Гусиновке, но и он не разобрал, что за такая мышь. А про котов и толковать нечего – они полезут целыми оравами. Даже не знаю, куда стану столько шкурок девать…

Но Розу, видно, ни ловушки, ни шкурки не интересовали.

– Когда я к вам шла, – сообщила она, – друга твоего, Глеба этого, встретила…

– Он мне не друг! – тотчас отрекся Мишаня. – Я его сегодня разогнал!

– Идут с Николашкой чуть не под ручку. Доска у них размалеванная. Наверно, в пост свой… Хуже маленьких.

– Ну и пускай несут… хоть доски, хоть что хотят… Мне на это наплевать, – равнодушно сказал Мишаня, хотя самого разбирало любопытство узнать, куда они шли и какие доски у них были размалеванные.

– Чудак какой-то… – фыркнула Роза. – А она дура: мало он ее срамил лягушками своими…

– Он немного полоумный, – охотно согласился Мишаня. – Маленько спятил у себя в тайге.

На этом приятный разговор с Розой закончился, потому что в саду появилась Верка и позвала:

– Роза! Пошли! Хватит вам разгуливать!.. А ты не ходи! – махнула она на Мишаню. – Теперь мы хотим без тебя побыть…

Мишаня с облегчением остался в саду.

Откуда-то опять вынырнул Колюнька и зашептал:

– Мишань, а Мишань… А я Психею знаю… Она меня не боится… Я могу ее поймать и тебе принести…

– Принеси! – обрадовался Мишаня.

– Я ее как позову: «кыс-кыс-кыс» – так она сразу и прибегает!..

– Поймай и принеси мне!

– А что ты с ней сделаешь?

– Знаю что!

– Пусть не ест птиц! – стукнул Колюнька кулаком себе по ноге.

Потом он помолчал и опросил:

– А Глеб больше сюда не придет?

– Нет!

– А вы не будете мириться?

– Ни в коем случае, – ответил Мишаня.

КАК ГЛЕБ СПАС ПСИХЕЮ

С ловушками не так все ладно получилось, как мечтал Мишаня: отец их увидел и все разорил. Ни одной не оставил! Птенца он, не сказав ни слова, вернул обратно в гнездо, а искусственную мышь долго рассматривал, но уничтожить такую красоту; рука у него не поднялась: он хмыкнул и положил ее на видном месте.

Мишаня сперва расстраивался, а потом перестал: и без этого главная кошка Психея, серая разбойница, пожирательница невинных птенчиков, попалась-таки (в его суровые руки!

Молодец Колюнька, не обманул: рано утром пришел к Мишане и, озираясь по сторонам, сообщил радостным шепотом:

– Я Психею принес!

На улице за калиткой он оставил ведро с крышкой, в ведре что-то шевелилось, царапалось и жалобно мяукало. Мишаня, чуть приоткрыв крышку, заглянул внутрь и злорадно пнул ведро босой ногой, зашибив при этом палец:

– Попалась, гадюка!

Сияющий Колюнька, размахивая руками и заглядывая Мишане в лицо, рассказывал:

– Она пришла-а… Думала, ей дадут кусочек… Я говорю: «кыс-кыс-кыс». Она подходи-ит… Я ее взял и посадил в ведро! И тебе принес! Что ты с ней сделаешь, а?

Мишаня, застигнутый врасплох, и сам еще не изобрел никакой казни для Психеи, а долго думать было некогда, так как Психея, видимо догадавшись об ожидающей ее расправе, принялась так отчаянно мяукать и царапаться в ведре, что требовалось как можно скорее унести ее подальше от дома, пока к ней на выручку не подоспели хозяева или еще кто-нибудь.

Пожалуй, самое лучшее – отнести ее на речку и там торжественно утопить.

Мишаня запасся кирпичом и веревочкой, которые дал нести Колюньке, а сам взял ведро с Психеей, и они быстро пошли к реке.

Гусиновку удалось пройти удачно, никого не встретив, если не считать, что маленькая соседка Маринка, которая, почти не выходя со двора, умудрялась все знать и все видеть, крикнула, приоткрыв калитку:

– Вы куда понесли кошку? Скажу!

Колюнька угрожающе шагнул к ней, но она с силой хлопнула калиткой и заголосила:

– Скажу! Скажу! Бабушка, они меня бьют!

Психея тем временем тоже издавала жалобные крики, но Мишаня, помня о трагической гибели маленьких мельничков, только приговаривал:

– Кричи… кричи… А как мельнички кричали, ничего было?..

Колюнька семенил за ним, взволнованный новизной и ужасом предстоящего события, и донимал Мишаню всякими вопросами для успокоения.

– Она ведь птенчиков поела, правда, Мишань?

– Всех до одного сожрала, подлая.

– Маленьких нельзя есть, правда, Мишань?

– Конечно!

– Так ей и надо, правда, Мишань?

– Угу!

– Тебе ее не жалко, а, Мишань?

– А чего ее жалеть!

– И мне не жалко! Так, чуть-чуть жалко. А |ты не ешь птенчиков!! – во всю мочь заорал Колюнька и пошел спокойнее.

Мишаня собирался утопить Психею без каких-либо церемоний. Но на луговой тропке повстречались Гусь, Лаптяня и Огурец.

В ожидании огнестрельного оружия разбойники вынуждены были вести мирную трудовую жизнь и сейчас брели, согнувшись под вязанками душистой луговой травы, которую с нетерпением ожидало в их домашних хозяйствах множество прожорливых ртов.

Повстречав Мишаню с ведром, они свалили вязанки наземь и устроили себе дополнительный отдых.

– Кто там сидит? – спросил Гусь, услышав крики и царапанье в ведре.

Мишаня подробно объяснил, в чем состоит преступление Психеи.

– Это я ее поймал! – гордился Колюнька.

– Ты у нас молодец! – похвалил его Гусь. – Добрый разбойник из тебя вырастает!

Колюнька надулся от гордости и, чтобы оправдать такое высокое о нем мнение, принялся свирепо сбивать головки ромашкам, росшим по краю тропки.

Слегка приподняв крышку, разбойники полюбовались, видам пойманной преступницы и начали спорить, каким наилучшим образом привести приговор в исполнение.

– Был бы поблизости какой-нибудь ненужный колодец, – сказал Лаптяня, – то интереснее всего туда кинуть. В колодцы долго приходится лететь, покуда долетишь до самого конца.

– Что-то я не слыхал, чтоб такие казни производились через утопление в колодцах, – глубокомысленно покачал головой Гусь. – Особо неисправимых преступников полагается расстреливать. Вот они пистолеты нужны когда позарез! Огурец, собака, что же вы тянете с трубками?

– А я тут при чем? – пожал плечами Огурец. – Я хоть сейчас… Братец Кролик руководит, он и отвечает.

– А куда он делся? – спросил Гусь. – Никто сегодня не видал Братца Кролика?

– Да они с Гле… – хотел что-то сообщить Лаптяня, но спохватился и умолк. Гусь ничего не заметил и скомандовал:

– Пошли к реке!

Нагрузившись вязанками, разбойники бодро зашагали обратно к реке. Впереди всех Мишаня нес ведро с Психеей.

– Всякому интересно глянуть! – говорил Гусь.

Он брякнулся на землю и начал распоряжаться:

– Вы, Мишаня с Колюнькой, доставайте Психею из ведра да хорошенько свяжите ей лапы, чтоб она прежде время не убегла! Вынайте мои шнурки из ботинок, я их потом обратно вдену. Что за важность! Спешить некуда! Меня дома отец поджидает, и то я не опешу. Он зачем-то новый погреб роет, а мне землю по огороду растаскивать. Такая ему пришла в голову мысль. Но придется им погодить, покуда я тут кошкой занят.

С того берега послышались знакомые всем гнусавые звуки Музыкантовой трубы. Оказывается, Музыкант в трусах расположился там среди веников и дудел, целясь глазом в тетрадку с нотами, громадную, как газета.

– Эй, Музыкант! – крикнул ему Гусь. – Ты чего там?

– Репетирую, а что? – недовольно отозвался Музыкант, не отрывая глаз от тетрадки.

– Иди к нам!

– Не хочу, а что?

– Иди – увидишь!

– Некогда мне с вами! А что?

– Психею будем топить! – посулил Гусь, и Музыкант оторвался от нот:

– По-настоящему?

– Нет, шутя! Эх ты, дударь беспонятный!

Музыкант заинтересовался, собрал свое имущество, поместил себе на голову и, перебредя Гусиновку, явился перед разбойниками.

Он заглянул в ведро на беснующуюся Психею, к которой Мишаня и Колюнька не знали, как подступиться, чтоб она не исполосовала их своими когтями, и спросил:

– А за что вы ее?

Ему объяснили, и он одобрительно кивнул.

– Мы зачем тебя призвали… – оказал Гусь. – Требуется, чтоб ты во время всей процедуры сыграл похоронный марш! Под который всех хоронят. Чтоб все чин-чинарем. Чтоб торжественно проходило…

– Слабо знаю… Мы его не изучали… Я самоучкой чуть-чуть осилил… Надо вспомнить…

– Садись вспоминай. Время есть. Не сейчас еще начинается. Это с виду кажется просто, а свяжись – хлопот не оберешься. Присаживайся около ведра, все меньше будет слышно ее вой, всю душу надорвала.

Музыкант согласился, и вскоре пронзительные звуки его трубы заглушили голос Психеи.

– Молодец! – сказал Гусь. – Я эту процедуру так планирую: берем Психею, отходим подальше, во-он до того поворота… Оттуда под звук похоронного марша…

Однако задуманной Гусем церемонии не суждено было состояться.

Ее сорвали двое полоумных – Глеб и Братец Кролик.

Почти все уже было готово: Мишаня и Колюныка наконец кое-как спутали Психее лапы шнурками, вынутыми из Гусевых ботинок; Музыкант уже выдувал из своего инструмента мотив, почти похожий на похоронный марш, как вдруг словно из-под земли с криком:

– Что делаете? – выскочили откуда-то Глеб и Братец Кролик.

Такими злыми и опасными их никогда не видывали!

Никто и опомниться не успел, а уж красный, яростный Глеб пихнул застигнутого врасплох Мишаню в грудь так, что тот сел на песок, и перерезал чем-то шнурки на лапах Психеи. Она, не долго думая, стрельнула вдоль берега – только ее и видели!

Братец Кролик, рассвирепевший так, что самому лютому тигру впору, метнулся туда, сюда, не зная, на кого наброситься.

Первым опомнился Гусь и взревел:

– Шнурки мои, собака! – Но было уже поздно: сложить и связать оставшиеся обрывки не удалось.

Да еще взбунтовался Лаптяня! Он загородил Глеба и грозно сказал:

– Его не трожь! Кто тронет, покушает моего бумеранга! Понятно?

– А твое какое дело? – заорал Мишаня.

– А такое, – повернулся к нему Лаптяня, – что, когда меня свинья загрызала, ты где был? На заборе сидел-посиживал? Один Глеб…

– Свинью на тебя Братец Кролик напустил! – подначил Огурец. – С него и получай…

– Я знаю, с кого!

– Ты не лезь, а то сам получишь! – пригрозил Гусь.

– Испуга-ал… аж без памяти сделался! – с презрением сказал Лаптяня, держа наготове свой бумеранг. – Я в колодцы летел, не боялся, а вас и подавно… тьфу!..

И без защитника к Глебу и Братцу Кролику боязно было подступиться, до того они освирепели и взъерошились: так глазами и сверкают, и трясутся от злости, и кулаками машут, а ногами топочут – того гляди, бросятся на кого!..

Музыкант на всякий случай спрятал свою трубу в веники, а Колюнька и вовсе куда-то исчез, не забыв прихватить ведро.

Поэтому все кончилось переговорами.

– Чего вмешиваетесь? – спросил Гусь. – Не ваша кошка!

– У нее котята! – тоненько закричал Братец Кролик. – Четыре штуки! Хорошо, Маринка нам сказала: понесли в ведре! Насилу успели…

– Она Мишаниных птиц стрескала! – объяснил Гусь.

– Ну и что! – оказал Глеб. – Она вам – человек, что ли? Это человек должен быть сознательный, а она не понимает!..

– А птиц есть понимает? – закричал Мишаня. – Значит, она всех ешь, а ее и тронуть не моги?

– А ты рыбу ешь? – спросил Глеб.

– То рыба… – ответил за Мишаяю Гусь. – Рыба затем и водится: для еды. У рыб и крови не бывает.

– А утку ты вчера ел, какую отец с охоты принес? – спросил его Братец Кролик.

Гусь подумал и ответил:

– Утка – птица охотничья…

– А для кошек все птицы охотничьи!.. Главное, котята у нее, только-только народились…

– А чем мельнички виноваты? – настаивал Мишаня.

– А котята чем?..

– Подумаешь, персоны – котята твои!..

– Ну и твои птенчата – не жар-птицы какие важные!..

Так ни до чего и не договорились.

Глеб и Братец Кролик ушли, а с ними – Лаптяня.

– Вы изменники!.. – крикнул им Мишаня на прощание.

– А ты кошкодер, завалился на забор!.. – отрезал острый на язык Братец Кролик.

Музыкант тяжело вздохнул:

– Негде репетировать!.. Дома соседи злющие, а сестра еще злей: совсем через свой институт очумела, ходит злая да косматая, как росомаха!.. Тут – вы… Никуда не скроешься, хоть в лес убеги!..

Он оделся, взял под мышку свой инструмент, нотную тетрадку и ушел неизвестно куда – в лес или в другое какое место.

– Уменьшилась наша шайка, – печально сказал Гусь. – Но ничего! Пускай будет маленькая, да удаленькая! Как наделаем поджигных, откроем стрельбу – набегут, заноют, как побирушки: прими-ите…