Текст книги "Толстый мальчишка Глеб"

Автор книги: Юрий Третьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Но упрямого Глеба не переспоришь.

– А могут жить! – торжествующе заявил он. – Сейчас ты у нас увидишь!

Он сбегал в дом, принес оттуда окатанный в трубку лист, большой, как географическая карта, и развернул перед Мишаней:

– Читай, что сверху написано!

– «Типы искусственных гнездовий», – прочитал Мишаня.

Каких только на этом листе не было скворечников и дуплянок: и обыкновенных, из досок; и дуплянок из поленьев в, коре; и лежачих с дыркой в углу; и длинных, глубоких, как настоящее дупло!

Там же были показаны размеры и в длину, и в ширину, и в толщину, и какая должна быть дырка, чтобы посторонняя птица, ненужная, туда не пролезла, раз не для нее приготовлено.

– «Для синиц», – прочел Мишаня под одной картинкой. Выходит, для синиц полагаются длинные глубокие дуплянки с корой и совсем маленькой дыркой. – «Для горихвосток и серых мухоловок». Это какая это горихвостка, что я их не знаю…

Вместе с листом Глеб прихватил и книжку, где все птицы, какие у нас водятся, до последнего воробья, красками изображены.

Он отыскал одну и показал Мишане:

– Вот…

Горихвостка оказалась приятной серенькой птичкой с рыжим хвостом. Очень она Мишане понравилась: такую к себе в сад стоит заманить, пускай разводится.

– Знаю! – обрадовался Мишаня. – Видал такую! Зачем-то к нам залетала: хвостиком – дерг! дерг!.. Я ее хорошо рассмотрел, только название ей не знал.

– А вон внизу – большие, – показал Глеб. – Читай!

– «Для галок и сов», – прочитал Мишаня и сильно удивился: значит, не врал Глеб, и совы на самом деле могут жить в искусственных домиках, потому что этот лист не рукой нарисован, а отпечатан в типографии, где не будут печатать, если неверно. – Это я сделаю! – загорелся он. – Штук пять или даже десять! Везде им расставлю – пускай побольше их налетит! А галки – на кой они… Если галка залезет, я ее прогоню, Не занимай совиного места!

– А чем галка тебе не нравится? – спросила Галин Петровна.

– Совы все-таки лучше… – ответил Мишаня и обратился к Глебу: – Дай-ка глянуть, что за серые мухоловки такие?

Отыскивая серых мухоловок, заметил знакомую рябенькую птичку с длинным хвостом, крылья которой когда-то украшали его жилище, пока их не съели муравьи, и, не подумавши, воскликнул:

– Вона! Лесной конек это, оказывается! Вон кого я тогда уб… увидел! Значит, так: мне нужны синицы, штуки три, сов – что ни больше, горихвостки тоже… несколько!.. Ну, галок пару… А для соловьев есть домики?

– Они в домиках не живут, – сказала Галин Петровна.

– Жалко… А то б я весь сад завесил ихними домиками. Пускай бы пели!

– Ничего, – сказал Братец Кролик. – Горихвостка тоже сойдет!

– А как она поет? – опросил Мишаня.

– Комар может показать, – сказал Братец Кролик. – Он любую птицу может передразнивать. Эй, Комар!

Подошел Комар, недовольный, что его оторвали от верстака:

– Ну чего?

– Покажи нам, как горихвостка поет!

– Дай сперва глянуть на картинке… Я их только по виду знаю. А, эта…

Комар весь перекосился, очевидно, для большего сходства с горихвосткой и свистнул:

– Фьить-ти-так!..

– Знаю! – воскликнул Мишаня. – Слышал ее сколько раз!.. Как зарядит на полдня «фьюить» свое! С ума может свести… Этой одной хватит! А вот эта как?

Комар перекосился и свистнул уже на другой манер.

– Вот тебе и Комар, годами стар! – восхитился Братец Кролик. – А мы раньше и не знали! Думали, так… А он вон что может!

Колюнька уже очутился тут как тут и тоже заглядывал в книжку. Приметив какую-то птицу, он показал:

– А мне вон ту… хохлатенькую…

– Тебе – никакую! – осадил его Мишаня. – Ты сам еще хохлатенький!.. Куда прошлый раз сбежал?..

– Я испугался, – застыдился Колюнька. – Как вы Психею…

Чтобы его скорее перебить и заглушить, Мишаня громко опросил у Галин Петровны:

– Галин Петровна! Можно мне на время эту карту взять? Я срисую, размеры спишу и себе сделаю.

– Мы затем тебя и позвали, – ответила Галин Петровна. – Чтоб ты нам помог. Видишь, чем там ребята занимаются? Эти самые дуплянки строят. Собираемся вывесить не менее сотни. Главным образом в лесопосадке, чтоб туда побольше птиц разных привлечь. Желающие, конечно, могут себе сделать, у себя повесить. Чем больше людей этим займется, тем лучше. Мы еще думаем размножить эту таблицу на небольших листочках от руки и раздать людям. Например, перед спектаклем, когда соберутся… Как твое мнение?

– Можно, – согласился Мишаня. – Я и художника одного могу привести, ненастоящий пока, но, если я ему скажу, он в два счета все перерисует. Чем карикатуры на всех рисовать, пускай дуплянки рисует. Не все ему равно?

– Художнику мы очень рады будем, позови обязательно! У нас всем дело найдется. А тебе вот что хотим поручить. Ведь это ты в прошлом году у Степана Алексеевича на кружке хороший такой доклад сделал?

Мишаня был приятно удивлен, что даже из других классов учительница про его доклад знает и до сих пор помнит, когда он сам про него и забыл уже.

– А как же! Про таракана доклад был! – с удовольствием припомнил он. – Жизнь и деятельность таракана! Целый месяц готовился… Степан Алексеевич даже тетрадку, где доклад этот был, себе на память взял… Говорит: очень мысли оригинальные изложены, язык – тоже…

– Ну вот видишь! – Галин Петровна ласково тронула Мишаню за плечо. – Значит, кому же, как не тебе, как говорится, карты в руки: сделаешь нам перед собранием доклад!

– Какой… доклад? – ошарашенно спросил Мишаня.

Галин Петровна подняла брови, будто речь шла о чем-то совсем простом:

– Обыкновенный доклад… Надо людям разъяснить о пользе птиц для садов и огородов, а также как нужно делать дуплянки, чтоб птицам в них было хорошо, где и как их вешать. Недлинный, конечно, минут, на двадцать… Ведь делал же на кружке, знаешь!

– То на кружке… – робел Мишаня. – А тут… стесняюсь я…

– Что же тут стесняться?

– Да… все уставятся… А ты – один…

– Ну, если ты один стесняешься, можно тебе в пару… вот хоть Глеба присоединить!.. В качестве, так сказать, содокладчика… Глеб, как?

– Я помогу! – сказал Глеб.

Такой он был основательный, веселый, уверенный, что сразу становилось ясно – с таким не пропадешь даже и на докладе! Мишане стало как-то спокойнее, и он сказал:

– Ладно.

Но тут его снова одолели сомнения:

– Только… Как же я буду… Я сам мало… можно сказать ничего… про это не знаю…

– Дело поправимое! – сказала Галин Петровна. – Возьмите таблицу, книжек я вам дам, пойдете домой, там все хорошенько прочитаете и составите хороший короткий доклад, чтоб всем стало ясно, для чего и как нужно развешивать дуплянки. А что сами не поймете – у меня спросите. Кстати, может, и сам поменьше рогаткой будешь баловаться, как знаний наберешься.

– У меня уж ее нет давно, – соврал Мишаня.

– Можно нашего аспиранта призвать! – вмешался Братец Кролик.

– Аспирант пусть своим делом занимается, – сказала Галин Петровна.

– Да он не делом, а на кровати лежит! – пренебрежительно фыркнул Братец Кролик. – Как ни заглянешь: спи-ит!.. Или на балалайке играет! Галин Петровна, давайте у него микроскоп возьмем!..

– Как возьмем?

– А просто! Скажем: отдавай! Нам нужно!

– Да зачем нам микроскоп?

– Мало ли… Во время доклада к Мишане на стол поставим – для форса, чтоб вид был!

Эта мысль Мишане понравилась: солиднее будет, если во время доклада он нет-нет да и заглянет в микроскоп, но, к сожалению, Галин Петровна не согласилась:

– Совсем ни к чему! Хватит с вас таблиц!..

Когда, нагруженные книжками про птиц и вообще про разное, которые дала им Галин Петровна, Глеб и Мишаня вышли на улицу, Глеб посопел и спросил:

– Ты за Психею бросил обижаться?..

– Ху-у! Давно уж!

– Я тоже… Давай!

И Глеб протянул согнутый мизинец. Совершив церемонию мира, они пошли к Мишане. По дороге Мишаня наконец-то смог со всеми подробностями рассказать доброму и понимающему другу о всех мытарствах, претерпленных во время налета на РТС.

– И Лаптянин ломик там позабыл!

– Надо пойти взять! – сказал Глеб. – Если, конечно, его кто-нибудь еще не украл.

– Да-а… – вздохнул Мишаня, которому даже вспоминать о заборе РТС было неприятно. – Чтоб они меня второй раз ловили?

– Я могу слазить! – предложил Глеб. – Только место мне покажи: он близко лежит?..

– Ведь ты воровать не любишь! – слегка сопротивлялся Мишаня, но Глеб сказал:

– Точно, не люблю! Но только тут совсем другое дело: свой ломик берем! Если другой кто ломик там спрячет, а я возьму, тогда конечно… А свой имею право взять! Может, я его нарочно там клал, чтоб полежал… Кому какое дело!

– Это ты правильно! – обрадовался Мишаня. – Если в случае тебя поймают, так и говори: клал временно. А место я тебе покажу: близко, даже с улицы видно. Галин Петровне Васька небось рассказал про нас с Огурцом?..

– Прямо сразу! – кивнул Глеб. – Еще когда вы в будке сидели, они по телефону разговаривали, а я слышал. Васькиного-то я ничего не слышал, а Галин Петровна говорит: я сама ими займусь… Тут я сразу догадался, что про вас!

И Глеб горделиво качнул своим вихром, торчащим, как перо у дикаря.

– А вскоре он и сам на посту очутился. Но тут я совсем ничего не услышал, потому что они одни разговаривали. А потом говорят: позовите Мишаню и этого, рыжего… Тут мы сразу догадались, что это Огурец.

– А про мельничков откуда она знает?

– Про них я рассказал, вернее, мы с Ниной. Интересная девочка эта Нина! Если сравнить ее с тунгуской, самой что-ни на есть лучшей, то она…

– А про Психею тоже рассказал?

– Ничего подобного! – возмутился Глеб. – Буду я про это рассказывать! Зачем это нужно? Что тут хорошего?

Когда они шли мимо Аккуратистова дома, сам Аккуратист, воспользовавшись тем, что мать уехала до завтра к деревенской родне, а его оставила караулить дом, решил повеселиться и сейчас сидел на дереве с брызгалкой, подкарауливая такого смирного и слабого прохожего, чтоб можно было его обрызгать, а самому остаться в целости и невредимости…

Завидев Мишаню с Глебом, идущих рядышком, он удивился и закричал:

– Уже стукаться идете? А назначили в шесть часов?.. И Гусь не может: он погреб роет!

– Стукайся сам об дерево! – сказал Мишаня. – А мы уже стукались!

– Кто кого?

– Никто никого!

– А люди ждут… – застонал Аккуратист. – Обманул всех, жулик!

С горя, что не довелось ему полюбоваться битвой Мишани с Глебом, он так начал раскачиваться на своей ветке, что она затрещала.

Мишаня вручил книжки Глебу и огляделся, ища, чем бы его оттуда сшибить. Но Аккуратист не стал дожидаться, покуда Мишаня найдет что-нибудь увесистое, и со страшным шумом рухнул сквозь листву и ветки вниз, успев выкрикнуть на лету:

– Гусю доложим!

– Докладывай! – мрачно усмехнулся Мишаня, забирая книжки. – Боялся я твоих гусей-утей!

И пожаловался:

– Вот пристали: то одно, то другое, и все Мишаня. Мишаня – трубки доставай, Мишаня – дерись!.. Ну их, лучше я буду дуплянки строить.

Кроме Аккуратиста оказались и другие, кого зло брало – кишки драло, что Мишаня с Глебом драку свою отменили…

Когда они вошли к Мишане во двор, Верка высунулась из Мишаниной бывшей квартиры и, увидев Мишаню с Глебом, по-прежнему дружных да вдобавок еще и с книжками, уставила на них свои нахальные глаза:

– Как же вы, а драться хотели?..

– Хотели, да расхотели! – охладил ее Мишаня, и она заныла:

– Эх вы-ы… Мы-то думали, вы настоящие мальчишки, а вы хуже мокрых куриц…

– Да что с ними разговаривать! – гордо откликнулась из-под крыльца Роза. – Оба они только трепаться сильны.

Но Мишаня с Глебом не обратили внимания на их бессильную злобу и понесли книги в дом, в отместку протопав по ступенькам так, что внизу, наверно, казалось, будто это не двое мальчишек в сандалиях, а целый отряд солдат в сапогах.

Поручив книги под особый присмотр матери и строго-настрого наказав не брать их, даже с места не страгивать и не касаться вовсе, они опять вышли во двор, протопав по ступенькам еще сильнее.

В первую очередь были осмотрены все бревна, сложенные у забора: от какого можно оттяпать кусок, наиболее пригодный для дуплянки.

Таких сыскалось много, хоть некоторые пришлось выволакивать из-под самого низу, чтоб находились под рукой до времени, когда приступят к ним спилами и топорами.

Мать поглядывала на них из окошка, но пока не вмешивалась.

Потом Мишаня с Глебом осмотрели со всех сторон дом, решая, где лучше всего приспособить домики для галок и мухоловок, потому что по книжке эти птицы любят вить гнездо под карнизами крыш.

После этого они проследовали в сад и там бродили, задрав головы, между деревьями, так как главную массу скворечников и дуплянок Мишаня собирался разместить на деревьях: где – по две штуки, где – по три, а где – и побольше…

Напоследок они вернулись к дому и с середины двора долго озирали крышу, которую Мишаня отвел для сов. Труба будто специально состроена для прикрепления совятников: место высокое, спокойное, и совята, если по дурости выскочат, не упадут на землю, а могут спокойно резвиться на крыше.

Мать не вытерпела и вышла на порог:

– Инженера, а инженера!.. Дозвольте спросить: чегой-то все планироваете? Уж не дом ли собрались перестраивать аль, может, красить его намерены?

– Нет, – успокоил ее Мишаня. – Дом как стоял, так и будет, но только мы скворечников к нему со всех сторон присобачим.

– Сами вы додумались аль помогал кто? – спросила мать. – Однако ж кой-кого других спроситься не мешало б вам: дозволют чертовины-то ваши к дому лепить, людям на смех?

– А как же? – удивился Мишаня. – Для птиц ведь.

– От птиц этих отбою нет: вишню не укараулишь, – начала перечислять мать. – От черемухи одни скорлупки насыпаны, огуречные семена все как есть из грядки по вытаскали, ростки склевывают, а он их приманивать будет, накося.

– Птицы охраняют сады и огороды от вредителей, – объяснил Глеб.

Мать, уважавшая Глеба за вежливость и аккуратный вид, не стала его осмеивать, как Мишаню, которого, видно, считала дураком, а сказала серьезно:

– Иван Тараканыч того ж мнения… Неужто он хуже вас знает, старый человек?..

– Есть люди, и получше знают… Тараканыча твоего… – пробубнил Мишаня себе под нос, но мать услыхала:

– Это кто же они такие будут? – сощурилась она. – Уж не ты ли?

– А вот скоро состоится один докладик, – бурчал Мишаня. – Тогда все выяснится… будет разъяснение…

И неожиданно для себя сообщил:

– Я его буду делать!

Тут, конечно, мать, не ценившая никаких Мишаниных заслуг, принялась подсмеиваться:

– Где ж он будет происходить – в тиатре либо в клубе каком?.. Это я к тому, что нужно поспеть билеты приобресть, покуда не расхватали! Самое время тебе доклады делать, как ты прошел курс всей науки, осталось экзамент сдать – в профессора… а еще верней будет – в пастухи.

– Да не в театре, а на посту! – напрасно пытался убедить ее Мишаня. – Спроси вот у Глеба хоть! И книжки мы принесли за этим…

Но мать все равно не поверила и слушать не стала. Мишаня с Глебом пошли в дом, чтобы, не теряя времени даром, засесть за книги.

– Давай таблицу на стенку вывесим, – предложил Мишаня. – Уморимся, взглянем, какие у птиц домики будут хорошие, и опять веселей пойдет!..

Вьгвесили таблицу, но под самое окно явились Верка и Роза и начали хохотать.

Они хохотали и хохотали без всякого отдыха и перерыва, будто их кто щекочет там, и мешали вникать в книжку.

Мишаня уж приготовился успокоить их, окатив через форточку водой, но тут в комнату зашла мать и всплеснула руками:

– Ба-тюш-ки!.. Они и взаправду!.. Вот чудо-то!.. Ладно, ладно… Занимайтесь себе, не буду мешать…

Она осторожно прикрыла дверь, и скоро Мишаня с Глебом услышали на дворе ее голос:

– А вы, барышни, ступайте-ка отсюдова!.. Эна – тети какие вымахали, а все бы им малютиться: хиханьки да хаханьки! Делом бы занялись каким: вон ребята сидят, занимаются, нет бы – не мешать… А тебе, Роза, домой небось пора, что ты все по чужим дворам бродишь, как корова непристалая! Дела себе не сыщешь!.. Ну-ка, валите-ка отсюдова, пока я вас…

– Твою прогоняют… – шепнул Глеб.

– И пускай… – шепотом ответил Мишаня. – Надоела она мне… Очень уж бестолковая!..

КАК ГЛЕБА РАЗОБЛАЧИЛИ

Чтобы не осрамиться на докладе, а также доказать матери и всем остальным, какого они неверного мнения о птицах и о нем самом, Мишаня решил досконально изучить все до одной книжки, которые дала ему Галин Петровна.

Да книжки и стоили того.

За вчерашний вечер он порядочно отхватил страничек и в одном месте наткнулся на своих знакомых мельничков: оказывается, они аж в самую Африку зимовать летают!

Сегодня, проснувшись раньше всех, он опять думал про мельничков: такие крошечные, а пожалуйста: летят себе в Африку через все моря и океаны, будто через речку Гусиновку. А там скачут по кустам, покрытым диковинными цветами и фруктами, а с попугаями, слонами и львами водят компанию запросто, как все равно с гусиновскими воробьями. Оттого, выходит, они храбрые такие, что пострашней зверей видали, чем сорока обыкновенная.

А в Африке на них глядит мальчишка, черный и курчавый, может быть, тоже Мишаней звать, только, конечно, на ихнем языке.

Но птенцов все-таки здесь выводят: значит, настоящий их дом на Гусиновке, в Мишаниной смородине, хоть в Африке они будут помнить, какая на Гусиновке удобная дуплянка у них осталась, дожидается, они еще сильней затоскуют, и никакие самые разговорчивые попугаи их не уговорят остаться.

Домашние только вставать начали, а Мишаня уже успел добить эту книжку до конца и тотчас взялся за другую.

Отец, хоть и спешил на работу, а все Мишанины книжки пересмотрел, перечитал заглавия, потом взвесил их на руке и с уважением спросил:

– Все это требуется прорабатывать?

– А то нет! – ответил Мишаня, не отрываясь от книги.

– «Указатель терминов»… – вслух прочел в одном месте отец и хмыкнул: – Ишь ты! Про термины читает!.. Потом надо будет у тебя эту книжечку одолжить для ознакомления.

Через некоторое время он закричал с кухни голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Мишаня! Ну-ка, иди сюда!

Мишаня вышел на кухню и обомлел: вертя в руках подошвы от бывших галош, отец с удивлением их рассматривал, похлопывал друг о друга, не в силах сообразить, что с ними сделалось, и наконец протянул Мишане со словами:

– Это как понимать?..

В растерянности Мишаня взял их, подержал, осмотрел с той и другой стороны, словно первый раз увидел, и отдал обратно, беспомощно пробормотав:

– Это… давно уж…

Не известно, как отомстил бы отец за погубленные любимые галоши, да спасибо, мать вступилась:

– Делов-то! И давно пора запулить их под буерак, чтоб глаз не мозолили. Нынче в таких и побираться не ходют, а он на работу щеголяет, как Тарапунька какой.

Отец тряхнул головой, в последний раз взглянул на подошвы и швырнул их на загнетку, сказав только:

– Ну и Робинзон Крузо подрастает! Облюбовал!

Тем все и кончилось.

Мишаня вернулся к своим делам, ни капельки не пострадав и показав язык заспанной и растрепанной сестре Верке, которая не поленилась вскочить с постели в одной сорочке и босиком притопать на кухню, только бы потешиться страданиями брата.

Идя мимо Мишани обратно в спальню, она завистливо прошипела:

– Гляньте-ка: профессор кислых щей нашелся!..

– Уйди вон! – сказал Мишаня. – Или ладно, слушай, уж так и быть. Зачитаю тебе одну выдержку…

Чтобы побольше унизить Верку, он прочел вслух:

– «В юрское время существовала промежуточная между пресмыкающимися и птицами древесная форма – ар-хе-оп-те-рикс!» Вот! А ты небось и не знала, дура!

– Подумаешь! – шипела Верка, кривя рот и вертя от злости плечами. – Вы думаете, одни вы с Глебом своим все знаете, а другие так уж ничего и не знают!.. Вы только одни умники, а другие все – пешки необразованные!.. Другие, может, побольше вашего про архитериксов знают, да только помалкивают, не хвалятся, как хвальбуши несчастные!.. И про Глеба твоего тоже кое-что знаем…

– Чего ты знаешь? – продолжал изводить ее Мишаня, – Знаешь, какая у скворца скорость? Семьдесят – восемьдесят километров в час! А у грача? Шестьдесят пять! А у стрижа – сто пятьдесят! Хе-хе!.. Уйди вон!

Верка хлопнула дверью и пошла наговаривать на Мишаню матери:

– Мам, чего Мишаня обзывает дурой… и поденному!..

– А ты к нему не лезь, не мешайся! – справедливо ответила мать.

Мишаня распахнул на улицу окно, пристроился у подоконника и таким образом мог без отрыва от книги дышать прохладным гусиновским ветерком и всех, кто мимо идет, видеть. Его тоже все видели и, наверно, думали: вон сидит Мишаня – занимается… Серьезный стал, не узнать…

За утро он столько интересных штук про птиц вычитал, что просто не терпелось кому-нибудь все это поскорее сообщить. Кое-что он хотел было немедленно рассказать матери, но удержался, решив потерпеть до доклада, который, ясно теперь, будет еще интереснее, чем тот, про таракана, а ведь и тот – не какой-нибудь захудалый докладишка, раз его даже посторонние учителя из других классов знают.

Он радостно помахал Глебу и Огурцу, появившимся под окном, приглашая их войти в комнату, чтобы обсудить все важные вопросы и сделать кое-какие сообщения.

Но у них оказалось сообщение поважнее.

– Ты ничего еще не слыхал? – с порога спросил Огурец.

– Нет, а что? – опять забеспокоился Мишаня, нервы у которого после всех событий слегка расстроились и не полностью пришли в порядок.

– Шибко худо дело есть… – сказал Глеб, почему-то перейдя на таежный язык. – На пост кто-то ночью нападение сделал! Мы только оттуда… Шибко вредный люди…

– Скворечник, что там на дереве вывешен, расколот, – начал рассказывать Огурец. – Вывеска, где написано «Пост коммунистического воспитания № 9», свалена и масляной краской вымазана…

– Про меня там написано… – дополнил Глеб.

– Что? – спросил Мишаня.

– Да так… Глупость одна… Моя думай, это худые люди… Тайга живи не могу, скоро пропади! Совсем лица нету…

– Стих написан, – охотно сообщил Огурец. – «Жирный, конопатый, убил бабушку лопатой»… Череп и кости нарисованы…

Огурец презрительно усмехнулся:

– Череп больше похож на тыкву кривую! Не умеют черепа рисовать, а лезут!

– На меня злятся, – задумчиво проговорил Глеб.

– Почему ты думаешь, что на тебя? – спросил Мишаня.

– А кто же еще такой… ну, как там написано…

Он, конечно, правильно догадался, однако Огурец все-таки попробовал его успокоить:

– Так это просто стих, а не про тебя вовсе. Они, наверно, думали: чего бы такого написать, ничего им в головы больше не пришло, они взяли да и написали это… Хорошо еще, что череп так паршиво нарисован, как я сроду не нарисую, а то б на меня могли подумать.

– Кто бы это мог быть? – ломал голову Мишаня.

– Гусь, конечно, – с уверенностью заявил Огурец. – Кроме него, некому! Он ведь как курица лапой рисует!.. Раз рисовал слона, а вышел – похож на противогаз!.. Я чуть со смеху не помер! Сказал ему, а он: «Это противогаз и есть, я его рисовал!» Главное, краска ихняя: свинцовые белила с синькой, у них и двери ей покрашены.

– Да он и не отказывается! – сказал Глеб. – Мы сейчас видели: красит! Мы говорим: «Эй, Гусь, это ты на посту хозяйничал? Твоя ведь краска?» А он: «Раз краска моя, значит, я, я всегда при своей краске нахожусь! Вы, говорит, все из шайки разбежались, думали, я заплачу, но только я не заплачу, а один буду против вас партизанить: всех дезертиров поодиночке ловить и беспощадно окрашивать с ног до головы!..»

– А потом, – захихикал Огурец, – обмакнул кисть и за нами! Хотел нас красить, но мы не дались – как припустимся. Он и отстал!..

А тут и сам Гусь показался в конце улицы.

– Идет, будто он не он! – возмутился Глеб.

– Давайте возьмем его на испуг! – предложил Мишаня. – Ты, Огурец, бери бумагу и карандаш, садись скорей за стол, а мы с Глебом будто тебе диктуем. Будто это мы про него что-нибудь пишем! Скорей, а то он уже близко!

Гусь шел важно, заложив руки за спину, поводя во все стороны своим горбатым носом и пиная щепки, камушки и прочие мелкие предметы, попадавшиеся под ноги.

Увидев в окне ребят, он замедлил шаги и заорал:

– Эй вы, канцелярские крысы! Вы еще живые?

– Живые, – ответил Мишаня, подмигивая Огурцу, чтоб продолжал писать, и Гусь клюнул:

– Чего это вы там корябаете?

– На тебя вот пишем! – ответил Мишаяя.

– Давай, давай!

И Гусь прошествовал мимо. Но быстро вернулся и начал прохаживаться мимо окна с таким видом, будто это место самое для него подходящее, чтоб гулять.

Пройдя раза два, он заявил:

– Ничего вы, конечно, не напишете, однако интересно знать – про что?..

– Про то, как ты у нас на посту все переломал и краской этой дядиной все измазал! – ответил Огурец. – Со всеми подробностями опишем и карикатуру нарисуем…

– Да это вовсе и… – начал было Гусь, но замолчал, задумчиво погулял малость у края дороги и опять пошел мимо. – Слабо вам написать! – заявил он, идя мимо окна и стараясь увидеть, что там Огурец так быстро пишет. – У вас еще черепки слабоватые написать, как корреспондент!.. Напрасно только мозги свихиваете…

– Увидим! – сказал Мишаня. – У нас уже много готово… Мы в пьеске разыграем: и как ты скворечник ломал, и как вывеску мазал…

– А я на вашу пьеску не приду! Что?

– Ты не придешь – другие придут!

Гусь зашагал прочь и, проколесив по улице длинной кривой загогулиной, вернулся к окну.

– Я думал, Мишаня мне друг, – жалобно заговорил он. – Не ожидал… не ожидал… брехни на меня сочиняет!.. Бюрократом заделался!.. Хотя мне на это дело наплевать…

– Значит, пиши дальше, – диктовал Мишаня. – Гусев Петр Иванович, год рождения…

– А вы даже год рождения мой не знаете, что! – торжествующе воскликнул Гусь.

– Узнаем, потом вставим… Написал?.. Проживающий…

Гусь нервно прохаживался под окном, наставив туда уши, и бубнил:

– Строчите, строчите… Вот народ!.. Не разберутся толком, а сразу писать… И выйдет ваша пьеска неправдивая… За это вам самим нагореть может!.. За оклеветание… Это воспрещено!..

– Любит везде залезать… – диктовал Мишаня. – Что-нибудь ломать…

– Добавляю: а также портить! – подсказал Огурец, выводя карандашом немыслимые каракули.

– Чего я ломал? Чего я портил?

Огурец продолжал выводить каракули, громко произнося:

– А также портить!.. Как-то!.. Кроме того!.. Характер злостный!.. Вредный для народа!..

– Дай сюда!! – не своим голосом заорал Гусь, бросаясь животом на подоконник и протягивая длинную ручищу, чтобы выхватить листок, но Огурец отодвинулся подальше, куда Гусю было не достать, а лезть в окно он не посмел, так как боялся Мишаниной матери.

В отчаянии Гусь прошелся по улице, размахивая руками и бубня что-то, а когда в последний раз явился под окно, Огурец уже ставил жирную точку, торжественно воскликнув:

– …По статье сорок семь, пункт «г»!

Гусь вздрогнул и гаркнул так, что куры во дворе с испугу закудахтали:

– А если не я!

– Твоя ведь краска? – опросил Огурец.

– Ну, моя! От своей краски я не отказываюсь! А мазал не я! Сказать, кто? Сказать? Аккуратист, вот кто! Не хотел я его продавать, но раз он гад… я дам!.. Он вчера говорит: отлей полбаночки, я жирному черту – это тебе, Глеб! – штучку устрою, покуда мать уехавши… Я думал, он тебя самого хочет красить, потому дал!.. Что за важность! А разузнавать некогда было, потому отец над душой стоит…

Глеб обрадовался, что преступником оказался не Гусь, и заулыбался.

– Кабы знать, что он сотворит, – возмущался Гусь. – Лучше я ему эту краску на голову вылил бы, не жалко!.. Потому я имею намерение сам к Глебу в пост податься. Глеб, там никто не нужен порядки наводить?..

– Не-е… – покачал головой Глеб. – Ты приходи так…

– Ну, я так… – согласился Гусь. – Я человек простой, не гордый… А этого…

Гусь, представив, в какую неприятность он чуть не влип через Аккуратиста, рассвирепел:

– Эту гадюку сейчас пойду… расшибу вдребезги!.. Возьму за шкирку и отведу на пост!.. Чтоб знал, как честных людей путать!..

Сжав кулаки, он ринулся по улице, но тут же вернулся.

– А бумажку эту порвите!..

– Порвем, не беспокойся… – утешил его Глеб, и Гусь ушел.

– Я так и знал, что это не он! – радостно заявил Глеб. – Он не мог такую подлость сделать! Он хороший люди есть!..

– Интересно, что с Аккуратистом будет! – размышлял Огурец. – Гусь, он если за что возьмется…

И Огурец не ошибся.

Не успели ребята до конца обсудить подлость Аккуратиста и решить его дальнейшую судьбу, как дверь открылась и в комнату ввалилась красная запыхавшаяся тетка Федотьевна.

– Сидите?.. – весело приветствовала она ребят. – Вот хорошо, вот любо глянуть! Чисто ученые люди какие: сидять, бееедывають… А я к вам бяжала!.. Аккуратист-то наш – слыхали, как отличился?.. Недаве давно прибегая к ним Гусь, весь разволнованный, так и пыша!.. Ухватил яво и давай волочь незнамо куды!.. Ты, грит, ночью у пост залезал, усе переломал, краской замазал – айда на расправу!.. Там чаго вытворял – страсть! У них, у Гусей этих, уся порода такая необузданная: что сам отец, что дядья, что браты – ну, чумовые и чумовые!.. Бывалоча, как еще у селе, у Чачорах жили, надярутся самогонки – и давай промеж себе войну открывать! Пронеси, господи!.. Ну, чисто табе сатаны, из аду выпущенные! Аккуратиста спасибо што мать отбила! Таперя сама ему лупцовку закатываеть, дереть, как сидоровую козу, не за фулюганству ево, а за то: не оставляй по ночам дом без присмотру!.. А он, бядняга, воя, а он воя – на двянадцать голосов!.. Выдьте-ка, послухайте!.. Вот табе и Аккуратист!.. Вот табе и хлопотун!..

Все вышли на крыльцо и с удовольствием послушали, как на разные голоса вопит Аккуратист.

Потом Глеб и Огурец поспешили на пост, сообщить, что вредитель нашелся и уже получает предварительное наказание, а Мишаня остался еще послушать, потому что с его двора было слышнее.

Сестра Верка тоже слушала, потом оказала:

– Так и надо Аккуратисту! Да и Глеб твой пускай не задается!.. Про него тоже кой-чего узнано!.. Сказать, так ты в обморок брякнешься!.. Сказать, что ли?

– Ну, говори…

– Врун он, твой Глеб, вот он кто!.. Ни в какой тайге он сроду не был, а всю жизнь жил в Свердловске – город такой большой, как Москва почти что! Мы у теть Нюши спрашивали, она нам все рассказала. И никакого брата Руслана у него нет! То есть он есть, только никакой не Руслан, а Бориска его зовут, маленький совсем, лежит в больнице, в гипсу. Он врун, а вы ослы, уши развесили…

Верка победоносно взглянула на Мишаню, но Мишаня, хоть и сильно удивился, но ни в какой обморок не брякнулся, а с презрением ответил:

– А ты сплетница!.. Мама про вас правду сказала, что ходите по дворам как коровы: сплетни собираете! Про тайгу он все правильно рассказывал. Что твоя теть Нюша может знать, когда я сам все точно знаю: Руслан есть. Это другой брат у него Бориска, а Руслан тоже есть. И тунгусы, и все такое… А тебя, надо саму в гипс засунуть, чтоб ты не молола языком, чего не знаешь. Уходи из моего крыльца!

Оттолкнув остолбеневшую Верку, он по-хозяйски залез в свою квартиру, на время уступленную, а не насовсем, как некоторые считали, и начал выкидывать оттуда весь хлам, натасканный мелочной и скупой Веркой: лоскутки, черепки, засохшие букеты, баночки, стекляночки и в том числе бывшее свое добро, добытое под полом, потому что не стоило загромождать квартиру всякой чепухой, когда теперь в ней будут находиться вещицы поважнее: книжки, таблицы, поленья для дуплянок, инструмент всякий…