Текст книги "Толстый мальчишка Глеб"

Автор книги: Юрий Третьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Из них двоих свинья, обежав двор, почему-то облюбовала Лаптяню, вертевшегося на земле, как на сковородке, сковырнула рылом и с хрюканьем начала перевертывать с боку на бок, как бы выбирая место, с которого удобнее всего начинать его есть.

Отчаянно отбиваясь руками и здоровой ногой, Лаптяня взвыл на всю Гусиновку.

И тут Глеб подскочил к свинье и вцепился в ее грязный волосатый хвост, крича девчачьим голосом:

– Пошел! Пошел! Брысь! – потому что не знал, как правильно гоняют свиней.

Он оглянулся в поисках какого-нибудь оружия, схватил Музыкантову трубу и ударил свинью по лбу, причем труба издала такой звонкий приятный звук, какого от нее никогда и не слыхивали.

Тут из сарая выскочил братец Кролик и дополнительно огрел свинью толстой хворостиной по спине.

Свинья, наступив на Лаптяню, перескочила через него и побежала в дальний угол двора, где как ни в чем не бывало принялась рыть землю.

Подоспевшие Гусь и Мишаня подняли Лаптяню, поставили на ноги и начали заботливо осматривать, не нанесла ли ему свинья каких увечий.

Лаптяня, бледный, весь в пыли и курином помете, озирался:

– Куда костыли подевали, гады?..

В это время Комар принес костыли, Лаптяня встал на них, успокоился и набросился на Братца Кролика:

– Это ты нарочно, Кролик, на меня свинью напустил!..

– Как нарочно, когда я только дверцу открыл, она и выскочила, что даже самого меня чуть не сшибла!..

Музыкант, разглядывая свою трубу, недовольно бурчал:

– Придумали, чем бить… Не затем они делаются, чтоб свиней бить…

Лаптяня повернулся к нему:

– Та-ак… Значит, по-твоему, пускай бы меня свинья загрызала, а труба твоя, ржавленая, цела оставалась?..

– «Ржавленая»… – обиделся Музыкант. – Где это она ржавленая?.. А сам ты какой!

На шум вышла тетка федотьевна и хлопнула себя по бокам:

– Ах, демоняты! Это какой же бес свинью пустил?..

– Сама выскочила, – быстро объяснил Братец Кролик. – Даже чуть у нас Лаптяне голову не отъела!..

– Да! – с удовольствием подтвердил Лаптяня. – Как кинется: хрю! хрю! А сама глазом: морг! морг! А ресницы – бе-елые…

Не успела тетка Федотьевна взять у Братца Кролика хворостину, как свинья побежала в свой темный закуток. Тетка Федотьевна закрыла за ней дверь и вернулась к Лаптяне:

– Не порвала она тебя где-нито, спаси бог?

Лаптяня все больше задирал нос:

– Я б ей порвал! Как дал бы здоровой ногой, так она бы и скорчилась… Боялся я какой-то там свиньи… Я в колодец падал – не боялся!

– Ты погоди зарекаться-то, – сказала тетка Федотьевна. – Ты послухай, чего я табе скажу… У нас, у Чачорах, суседского ребятенка свинья было-к до смерти закатала!.. Тады не то что нонче: шакалады табе, да мармалады, да рожна, господи, прости ты мою душу грешную!.. Мать ребятенку хлебушка ломотик дасть, он сабе и гуляеть!.. Однова спякли ему псанишного жаворонка, он сразу исть пожалел, а побег с ним на улицу друзьям-приятелям хвалиться!.. У те поры друзьев-приятелев не окажись, сел он под завалинку, а на грех свинья ихняя и окажись тута: учуяла жаворонка, кинулась отымать… А тот был малый с карахтером: она ево катаеть по пыле, а он визжить, а не даваеть!.. Свинья осерчала, хвать ево за уху! Покуда мы выбегли, отбили, а половинки уха и нету… Так по сю пору карнаухой и ходить…

– А жаворонок кому достался? – спросил Гусь.

– Этого, рябяты, я вам сказать не умею, не до того было, страсть!

Лаптяня ощупал свои целые уши и хлопнул Глеба по спине – в знак благодарности и дружеских чувств:

– Если тебе понадобятся костыли, говори: в любое время отказа не будет!.. Хоть ночью! Можешь на целый день брать!.. А кто тебя тронет, говори мне: я ему сразу костылем!

– Ладно, – сказал Глеб.

– А потешно он на свинью кричал, – завистливо фыркнул Музыкант. – «Пошел, брысь», так только на собак да на кошек кричат…

– Мне с домашними свиньями не приходилось обращаться… – смутился Глеб. – Я больше в тайге с дикими кабанами дело имел…

Гусь вдруг вспомнил про волос:

– Тетка Федотьевна, а волос тот оказался безвредный!.. Я его рукой прямо брал, и ничего!.. Хотел тебе принести показать, да он сдох!

– До чего ж ты рискевый!.. – удивилась тетка Федотьевна. – А ну-ка начал бы он впиваться, чато ты тады принялся бы делать?..

– Он не впивается, во всех научных журналах написано, и я сам проверял лично! – с важностью объяснил Гусь. – А про Галифешкина набрехала ты!.. Га-га-га-га!..

– Э-эх! – покачала головой тетка Федотьевна, осердясь. – Эх ты, бязумнай! Эх ты, бяссовестнай!.. Да как же ты насмелился на старого человека такие слова произнесть? Ведь этой, чай, грех! За такие слова, погоди вот, язык у табе отсохнеть!.. Нешто тому вас учут: людей пересмеивать да норовить в загорбок двинуть кого ни попадя! Табе вон жанить пора, а ты чисто дурачок: «ги-ги-ги» да «га-га-га». Эна какая дубина вымахала, а ума в голове нету…

– Ума хватит… – пробормотал Гусь. – Ума даже больше чем достаточна…

И тут его осенило:

– Мы лучше вот Глеба женим!..

– Чаго ж не жанить, самая время… Небось уж и нявесту на примере держишь?..

– А то нет! Я ему свою одну отдам! У меня их две.

– Гляди-кось, какой богатый! – развеселилась тетка Федотьевна. – А кто ж они такия, дозвольте поинтиресоваться, коль не секрет?

– Никакого секрета: Розка и Лариска.

– Во-она! У табе, малый, губа-то ня дура! Стало быть, ты их уже просватал, а то как же они в нявестах очутились? Их-то спрашивал аи нет?

– А чего мне спрашивать? Буду я еще спрашивать!

– Ловко! Но только я табе скажу, что мечты эти твои напрасные… Они девочки культурненькие, на пианине учатся, не с тобой сравнять!.. Глянь на себе: грязнай да оборватый, чисто Меркушка-разбойник!

– Это так… – оглядел себя Гусь. – А дома у меня такой костюмец имеется, что тебе и во сне не снился!..

– Куды мне… – поджала губы тетка Федотьевна. – Уж твой гардироб известнай!..

В разговор вмешался Глеб:

– Никакая мне невеста не нужна! Зачем она мне?

– Так полагается, – сказал Гусь. – У нас все девчата чьи-нибудь считаются…

– Да у меня уже есть: тунгуска в тайге!

– Ктой-то, ктой-то? – заинтересовалась тетка Федотьевна, собравшаяся было уходить.

– Тунгуска… Народ такой живет в тайге… Одежды у них из шкур, бисером расшиты!.. Белку бьют, соболей! Их тоже две сестры: одна моя невеста, другая – брата Руслана. Косы до пяток!.. На медведей с ножом ходят!..

Тетка Федотьевна не стала слушать, а махнула рукой и пошла, сказав:

– Вижу, парень, бряхать ты здоров!..

– Почему… – Глеб покраснел. – Ничего не брехать, а правда…

– Не обращай внимания, – сказал Гусь. – Говори дальше про медведей, ну и что они?..

– Раз не верят…

И Глеб замолк.

– Ладно, там в тайге как хочешь, а тут пускай Розка считается твоя… – упорствовал Гусь, а если он забивал себе что в голову, то никакие силы не могли заставить его отступиться. – Без этого нельзя у нас состоять.

– А у вас у всех, что ли, есть? – слабо защищался Глеб.

– У всех!

– А у тебя? – обратился Глеб к Мишане.

– Да есть… – ответил Мишаня неохотно, на что имелись свои причины.

– Раз так, то ладно, – согласился Глеб, а Гусь гаркнул:

– Порядок!

– А все-таки испугался ты свиньи! – торжествующе сказал Глебу Братец Кролик.

– Я не испугался…

– А почему же ты икать перестал?..

И только тут все заметили, что икота у Глеба прошла.

КАК ГЛЕБ СОЧИНИЛ ПИСЬМА

На Гусиновке существовал такой порядок: все девочки были поделены между наиболее выдающимися гусиновцами.

Как и когда их делили, Мишаня припомнить не мог, но каждая девочка за кем-нибудь да числилась, хоть некоторые и сами про это не знали, потому что им никто не говорил.

Было, конечно, много недовольных.

Например, Мишане досталась почему-то совсем пустяковая девчонка Нинка по прозванию Николашка. Так ее прозвали насмешливые гусиновцы за пристрастие к песенке «Коля, Коля, Николаша».

Сначала Мишаня всячески боролся против такой несправедливости, но ничего поделать не мог и решил: ладно, пускай пока останется Николашка, а там, глядишь, может, высвободится какая получше…

Откровенно говоря, он имел виды на сестер Розу и Лариску – нарядных, румяных и красивых, как куклы.

Но их обеих захватил Гусь, который и слышать не хотел, чтоб уступить хоть одну.

– Во, видал? – говорил он, показывая свой здоровенный кулачище. – На, нюхай! Пока обе мои, а там погляжу!..

По этой причине сестры выходили на улицу редко, так как отчаянный и придурковатый Гусь выражал свои чувства тем, что с громким гоготаньем стукал их по спине, сталкивал в лужи, дергал за волосы, а когда сестры находились в каком-либо недоступном для него месте (например, смотрели из окна), он принимался крушить подряд всех подчиненных слабее себя.

Но и дома им покоя не было, потому что Гусь любил сидеть у них на крыльце, заглядывал в окна и даже перелезал через забор в сад.

Что говорить про Гуся, когда даже несчастная Николашка сильно портила жизнь Мишане.

Очевидно, она откуда-то пронюхала, кому досталась при распределении, и с тех пор изводила Мишаню своими приставаниями бестолковыми: те и дело попадалась на глаза, часто ходила миме Мишаниного дома, а при встречах здоровалась, даже улыбалась и пробовала заговорить.

Ко всем этим заигрываниям Мишаня относился сурово.

Два дня назад, когда Мишаня шел в одно место по делу, на Николашку и не глядел, она вдруг окликнула:

– Мишаня!

– Чего тебе? – буркнул Мишаня; давая понять, что все ее подходы будут напрасны.

– Мне нужно с тобой поговорить!

– Давай говори, а те мне некогда!..

– Какой ты, Мишаня, грубый… Не умеешь с девочками разговаривать!..

– Не умею, и ладно! Дальше что?

– Ты знаешь, на Крестьянской открылся такой – называется пост коммунистического воспитания?

– Ну, слыхал! Дальше?

– Тебя туда зовут, там знаешь, как интересно! Природу охранять, самодеятельность…

– Чего, я там не видал! А природу нечего охранять, никто ее не украдет!

Мишаня захохотал и пояснил таинственно:

– Не могу я туда идти, я уже в другой совсем шайке состою…

– В шайке? – ужаснулась Нйколашка.

– Да! А что это за шайка – тебе рано знать… В посту у вас – воспитание, а в шайке – совсем другое…

И пришлось Николашке отойти ни с чем.

Теперь, когда Гусь наконец отказался от своих прав на Розу, не мешало бы от надоедливой Николашки избавиться на вечные времена.

Но эту операцию надо было проделать с умом.

Первым делом Мишаня порылся в чуланчике и отыскал отцовские самодельные галоши, оклеенные из автомобильной камеры так, что их можно было надевать прямо на валенки.

В этих галошах отец ездил на работу, если зимой случалась мокрая погода, и очень их ценил.

И действительно хороша была резина, из которой их склеили: для рогатки лучшей резины не найти!

Жалко, что такая резина без толку пропадает на ненужных галошах.

Однажды Мишаня вооружился ножницами и отстриг от одной галошины две узкие полоски по краям. Чтоб галоши выглядели одинаково, пришлось обстричь и другую.

Две полоски, как лишние, Мишаня променял на брусок – точить нож, а из двух сделал рогатку.

Но эту рогатку увидел Гусь и пожелал отнять в свою пользу. Чтобы успокоить Гуся, пришлось снова обстричь галоши: две полоски Мишаня отдал Гусю, а две подарил Братцу Кролику на память о своей доброте.

Теперь Мишаня снова достал галоши и осмотрел: они, конечно, сильно уменьшились, даже совсем сделались из глубоких мелкими, но главное-то чтобы подошвы у валенок не промокали, а до подошв оставалось еще много резины. Кроме того, Мишаня уже позабыл, что за вид был у галош до того, как он за них взялся, отец, скорее всего, тоже позабыл, а зима когда еще будет, и не известно, случится ли зимой мокрая погода, чтоб потребовалось их надевать.

Поэтому Мишаня обстриг одну галошину, а другую запасливо оставил на всякий случай как резерв – вдруг опять резина понадобится…

Когда Глеб явился для утреннего чаепития, Мишаня не сразу приступил к делу, а сперва повел гостя в сад, чтобы удивить одним из чудес, которыми так богата была Гусиновка.

Он подвел Глеба к смородинным зарослям и велел смотреть в глубь кустов:

– Гляди на мой палец! Видишь, ветка, кривая, как на (…)?.. А за ней что?

Глеб сперва ничего не мог разглядеть, но потом увидал и шепотом воскликнул:

– Вижу!.. Птица сидит в гнезде!.. Торчит нос и хвост! Какая это птица?

Мишаня с гордостью ответил:

– Братец Кролик задается своими воробьями, а у нас и получше штучка имеется: дикая птица мельничек! Сам аспирант сказал, когда я ихний вид обрисовал ему!..

– А почему она нас не боится?..

– Они меня знают!.. Их две… Ты не смотри, что они маленькие, зато они мозговитые ужасно!.. Меня сразу поняли, что за человек я и не надо меня бояться!

– И меня не боятся… – широко ухмыльнулся Глеб.

– А гнездо свое они сварганили за два дня из волосинок, травинок, а до чего крепкое! Я щупал!.. Пухом обкладено, какой с тополей летает, – это для тепла… и для мягкости тоже!.. Про гнездо только ты да я будем знать, а то как поналезут все, начнут смотреть да трогать…

Глеб сразу сделался серьезным и быстро-быстро закивал головой, показывая, что в смысле тайны на него можно надеяться.

– Шесть яичек у них там, – хвалился Мишаня. – Чуть побольше горошины, пестренькие такие… я смотрел. Значит, выведутся еще шесть мельничков да этих два, это сколько будет – восемь? Значит, еще восемь гнезд тут прибавится, Братец Кроликов аспирант говорит, что птицы где вывелись, туда и гнезда вить прилетают!.. Я вот об чем теперь беспокоюсь: смородины этой мало им будет, придется еще кустов подсадить.

– А другие сады?

– Ничего, пускай тут живут… Тут им лучше будет… Насчет кустов я с отцом поговорю. У Братца Кролика пускай воробьи живут, а у меня будут мельнички. Какая птица – воробей, а какая – мельничек. Не сравнить даже! Скосоротится Братец Кролик, когда увидит, сколько у меня мельничков развелось. Ты вот про сову рассказывал: птиц носила… Мельничков тоже носила?

– У нас другие птицы… сибирские… – уклончиво ответил Глеб.

Потом они залезли в Мишанину квартиру и сели пить чай из самовара.

– Тех тунгусок как зовут? – спросил Мишаня.

– Зовут их… – Глеб растерялся, наморщил лоб. – Зовут их как… Они никому не велели говорить, это у них считается тайна!..

В это время над их головами, старательно топая, прошла Верка, тотчас вернулась, потом ушла насовсем, все время грохая ногами, как копытами.

– Дура! – сказал Мишаня. – Тунгуски, наверно, не такие ехидные?

– Что ты! – охотно объяснил Глеб. – Они никогда не станут ногами грохотать, чтоб сор сыпался! Хоть ты их и не заставляй, нипочем не станут!.. Да у них и крыльца не бывает! Но даже если б и было крыльцо, никогда не стали бы топать… Что в этом хорошего?

– Значит, они народ умный, – согласился Мишаня. – А у нас девчата одна одной злей да ехидней! Прямо собаки какие-то, а не девчата. Особенно отличаются эти самые Розка с Лариской. Любят над всеми командовать да потехи устраивать. И над тобой будут… Если хочешь, пускай уж, так и быть, Розка будет считаться моя… Я к ним привык, знаю, как с ними обходиться. А я тебе вдобавок вот резину для рогатки дам, глянь, как растягивается.

Глеб попробовал, как растягивается резинка, и спросил:

– А рогатульку?

– Рогатульку-то! Рогатульку срежем! Этого добра у нас столько растет, что на весь мир хватит рогатками снабдить!

– А кожу, куда камешек класть?..

– Кожу! Целые сапоги имеются для этого дела. Ладно, что ли?

– Да ладно… – неохотно согласился Глеб. – А как же я останусь без ничего? У всех будет, а у меня не будет?

– Тебе другую дадим, получше. Есть тут одна, Николаш… Ниночкой зовут – вот девчонка так девчонка!.. Моя считалась, но тебе подойдет в самый раз.

– А сам ты чего ж?.. – подозрительно спросил Глеб.

– Да так. Она, понимаешь, все песни поет, а я этого не люблю.

– Что тут плохого? – успокоился Глеб. – А когда мне можно Нину эту посмотреть?

– Чего ее смотреть! Успеешь, увидишь!.. Ты что – мне не веришь, да? Не веришь?

Глеб еще раз попробовал резинку на растягивание и сказал:

– Ладно. А когда мы пойдем срезать рогатульку?

Обмен был закреплен при помощи сцепленных мизинцев и заклинания: «Чур мена без размена!»

Однако Глеб что-то заподозрил, смолк и наконец спросил:

– А почему ты все-таки захотел меняться, если она такая хорошая?

– Говорил уж я тебе…

– Неправда! – торжественно заявил Глеб и, сощурив глаз, сильно перекосил свое толстое лицо, чтоб сделать таким, какое, по его мнению, бывает у людей хитрых и проницательных. – Я сразу догадался, что тут заключается! Сказать, а?

– Ну, говори…

– Ты! В Розку! Влюблен! Что? Правильно я догадался?

– Да не совсем правильно, а вообще… – поразился Мишаня догадливости Глеба, а Глеб великодушно сказал:

– Ладно, бери! Я тебе даже помогу! Что тут, у вас, полагается сначала делать?

– Не знаю… У нас никаких таких правил пока не выработано… А у вас?..

– У нас? У нас полагается… У нас тоже не известно, что полагается!.. Письмо надо написать – вот что полагается!.. Напишем два письма: ты и я!.. Ты умеешь письма писать?..

– Да не очень… Вернее, уметь-то умею, только не умею длинно писать. Все как-то коротко выходит… «Здравствуйте» да «С приветом»… А в середке почти что ничего.

– И я! Вот интересно! Жалко, что тут нет моего брата Руслана, он умеет громадные письма писать, длиннее любого писателя. А мы давай попробуем вдвоем. Сначала мне сочиним, потом тебе. Вдвоем у нас в два раза длиннее получится… Какое слово ты придумаешь, какое я… Наружи скрипнула калитка, зашуршали чьи-то шаги, и раздался голос тетки Федотьевны:

– Дома есть кто аи нет?..

– Я дома! – отозвался Мишаня, вылезая из-под крыльца.

– Ну, слава богу! Самый набольший тута! А вон и другой лезя!? Чтой-то вы под порог забились, будто намест собачки служить приставлены?

– Да у меня там квартира…

– Спасаться, знать, надумали, как у старину святые люди спасались?.. Келья зовемая… Однако-сь энти трудились дюже, труды принимали, а по вас чтой-то не заметно…

– Тетя Федотьевна, а вы письма умеете писать? – вежливо спросил Глеб.

– Хитрость невяликая… Во-первых, докладай – кому?

– Да… одной там…

– Прякрасно! – покатилась со смеху тетка Федотьевна. – Нявесте, стало быть, какую вчерась табе Гусь сосватал!.. Жалаете объяснить свои чувства ко вступлению в законнай брак!..

– Да нет, что вы! – испугался Глеб. – Так просто…

– Есть у меня, рябяты, одна книжка – до чаго хороша! Заглавие ей будя «Юлия». Там один молодой юноша своей симпатии пиша, а она ему отвечая… Усякия чувства содержа, какия только хотишь! Ну до чаго складно!..

– А вы нам ее не дадите?

– Нет, рябяты, энта книжка старинная, Дорогая, ну-кась ты ее порвешь аль потеряешь? Вам, арястантам, только дай! Я табе лучше на словах окажу, а ты слухай. Значить, так… Ежели жалаете письмо составить, тут стих нужон! Я, бывалоча, пропасть этих стихов знала, тятрадка у девок, у Чачорах, была, где усе стихи описаны!.. Значить, так… Перед началом ставь: «Ляти, письмо, завивайси, никому в руки ни давайси, дайси в руки тому, кто мил сердцу моему!»

– Стой, я сейчас запишу! – воскликнул Мишаня, сбегав в дом, принес карандаш и бумажку и пристроился с ними на ступеньках: – Теперь диктуй!

Тетка Федотьевна продиктовала свой стишок и добавила:

– Далее – излагай свои чувства, а у конце ставится так: «Жду ответа, как соловей лета»… Надоть еще букет нарвать и преподнесть…

– Это я так запомню…

В это время в калитку вошла Верка, а с ней Роза и Лариска.

– Вот и сам прядмет ваш жалуя… – начала было тетка Федотьевна, но Мишаня так отчаянно ей замигал, что тетка Федетьевна поняла и ушла, хохоча неизвестно над чем. – Ах, анчихристы! Ах, шуты водяныя!.. Ха-ха-ха-ха!..

А Мишаня с Глебом тем временем благополучно скрылись под крыльцо.

Девочки сели во дворе на скамейку поблизости от крыльца и тоже начали хохотать. Хохотали они громко, а разговаривали тихо, так что было непонятно, над чем они хохочут-надрываются, но похоже – над Мишаней с Глебом, иначе с чего бы им так надрываться?..

Мишаня нашел подходящую щелочку и показал Глебу Розу.

Глеб, сопя, долго ее рассматривал, потом спросил:

– А Нина еще лучше?..

– Да как тебе сказать… Малость будет похуже…

Глеб еще посмотрел и сказал:

– Ты меня обдурил!..

– Я про что говорил тебе? – загорячился Мишаня. – Я про наружность говорил? Про характер! Ты сперва по гляди, какой у нее характер мировой! Прямо ничем не отличается от тунгуски, что тунгуска, то и она!..

Глеб посопел и сказал:

– Ладно.

Наконец девочки перестали хохотать, и сестра Верка позвала:

– Эй, мальчишки!..

– Чего? – угрюмо, как медведь из берлоги, откликнулся Мишаня.

– Что вы там делаете?

– Сидим…

– Вылезайте сюда!..

Мишаня глянул на Глеба, но тот выпучил глаза и замотал голввой.

– Не хотим! – передал Мишаня.

– Чего скажем!..

– Говорите оттуда, мы слышим…

– Нет, вы вылезьте! А то не скажем…

– Ну и ладно!..

– Хоть бы чаем нас угостили!..

– Обойдетесь…

К счастью, Мишаня вспомнил, что под крыльцом у него имеется брызгалка, из которой можно всех обрызгивать, и развеселился.

– Вот я вас сейчас угощу… – пробормотал он, набрал в брызгалку воды из остывшего самовара и брызнул через щелку на девочек, приговаривая: – Ага, закопошились! Как куры отряхиваются!.. Глянь, Глеб… Пускай попробуют самоварной водички… Сейчас еще наберем!..

– Да ну их, девочки, не хотят и пусть… Очень нам нужно!.. – сказала Роза, и они ушли в дом.

Мишаня и Глеб некоторое время молчали, глядя друг на друга, потом Глеб пробормотал:

– Я как-то не привык… так сразу… начинать разговаривать!.. Отвык в тайге… Там сидишь себе в дупле…

– А как же! – подхватил Мишаня. – Надо сперва обдумать, а уж потом начинать… А то все испортишь… Напишем вот письма… Аида скорей к Братцу Кролику. Может, он тетки Федотьевны книжку вынесет… Оттуда всё сдерем!..

Мишаня с Глебом выбрались из своего убежища и скрылись так поспешно, что девочки их заметить не успели.

Братца Кролика они застали за обедом.

Он важно сидел у дощатого стола под яблоней и ел со сковородки собственноручно наловленных пескарей.

При этом он напоминал Робинзона Крузо на картинке, где тот изображен обедающим в окружении своих домашних животных, если представить знаменитого путешественника значительно помолодевшим, стриженным наголо и в одних трусах. Домашняя живность Братца Кролика точно так же столпилась кругом, жадно ожидая какого-нибудь кусочка. Знаменитый огненный петух Петухан Курлыканыч стоял напротив в высокомерной позе и, когда Братец Кролик кидал ему хлебные крошки, гордо их склевывал, ничуть не роняя собственного достоинства.

Личные Братца Кролика воробьи вертелись поблизости, напоминая о себе громким чириканьем.

Штук пять разноцветных кошек, хищно сгорбившись, сидели поодаль в разных местах. Им Братец Кролик швырял пескариные головки с разбором:

– Вот эта – Петровной… Это кошка хорошая, вежливая, нельзя ей не дать… Ту, полосатую, плохо кормят, всегда голодная, даю ей самую большую!.. У, как схватила! У Психеи скоро котята, молочка ей дам после. А этот, драный, – большой нахал, ему шиша!..

Братец Кролик охотно согласился вынести книгу, но потребовал резинку для рогатки, чтобы вознаградить себя за труды, а также за неприятности, если тетка Федотьевна поймает его на месте преступления.

– Трудно доставать! У нее не то что у аспиранта: у того все раскидано! А обратно положить – так еще труднее! А если она заметит, что не так положено? Достанется мне. Даже аспирант уже ругался: «Ты брал мой микроскоп? Там стронуто!» – «Что вы, я в вашу комнату сроду и не захожу даже и, какой такой микроскоп, не знаю… Очевидно, само стронулось…»

За аспиранта Братец Кролик говорил хриплым зверским голосом, а за себя – кротко и вежливо.

– Тетка Федотьевна тоже: «И когда я отсюдова перееду, жду я, не дождусь: и усе-то он найдеть, и усе-то он разроеть, и усякую похоронку унюхаеть, и усе-то он перетаскал нязнамо куды!» Такой народ…

Кошки увидели, что Братец Кролик доел последнего пескаря, и сразу убежали, кроме важной Психеи, которая чего-то дожидалась.

Братец Кролик отнес сковородку в дом и вышел с кружкой молока, сопровождаемый чьим-то напутствием:

– Ты куда, поганец, потащил молоко?

– Сам выпью!

– То-то: «выпью»! Все чужим кошкам перетаскал!..

– Уже пью!

Он подмигнул друзьям и быстро пошел в какой-то укромный угол. Психея, поставив хвост вверх, шествовала впереди. Видно, где-то существовала особая посудина, так как Братец Кролик тотчас вернулся, допивая из кружки остатки.

– Тетка Федотьевна уходит на базар… – сообщил он. – Ждите…

Чтобы развлечь гостей и скоротать время до ухода тетки Федотьевны, он показал им нескольких знакомых пауков, проживающих по темных углам, которых он также снабжал ежедневным пайком в виде мух, и один собственный муравейник, потом предложил:

– Может, хотите свинью посмотреть?..

– Ну ее! Чего ее смотреть… – замахал руками Глеб.

Тут как раз и тетка Федотьевна с кошелкой прошла через двор.

Братец Кролик немедленно, прошмыгнул в дом, через некоторое время форточка в одном окне открылась, оттуда выпала книга, а из двери выскочил Братец Кролик…

Пообещав как можно скорее возвратить книгу вместе с резиной, Мишаня и Глеб отправились сочинять письмо.

Девочки, наверное, пождали, пождали да и пошли несолоно хлебавши, что и требовалось…

Поэтому Мишаня с Глебом чувствовали себя под крыльцом свободно.

Первым делом рассмотрели в книжке картинки, оказавшиеся неинтересными: кудрявые кавалеры в чулках разговаривали и обнимались с разными расфуфыренными дамочками; шпага была только у одного, и он никого этой шпагой не колол и даже в руки не брал, а носил, видно, так – для форса…

– Давай! – распорядился Мишаня, приготовляясь записывать подходящие слова и выражения. – С середки давай, а то они, может, тоже эту книжку у тетки Федотьевны брали, запомнили начало. Я всегда начало запоминаю…

– «Запаситесь терпением, сударыня! – начал читать Глеб. – Я докучаю вам в последний раз. Когда мое чувство к вам еще зарождалось, я не подозревал, какие уготовил себе терзания. Вначале меня мучила только безнадежная любовь, но рассудок мой мог одолеть ее со временем…»

– Не годится, – забраковал это место Мишаня. – Заменим так: «Здравствуйте, Роза, с приветом к вам Мишаня».

– Почему на «вы», они что – взрослые? – внес свою поправку Глеб.

– Ну, «Здравствуй, с приветом к тебе»… Дальше валяй…

– «Я молчал долго; ваша холодность в конце концов заставила меня заговорить. Можно преодолеть себя во имя добродетели, но презрение того, кого любишь – непереносимо…»

– Чепухово пишет! Давай с другого места!..

Глеб перелистнул несколько страничек:

– «О ангел мой! Моя заступница! Какую ужасную обязанность я возлагаю на тебя! Сжалься! Пусть мое сердце говорит твоими устами…»

– Это и вовсе никуда не годно! Они и так об себе чересчур много понимают, а тут совсем завоображают!.. Нечего унижаться!.. А твоя Николаш… Ниночка то есть, недавно как чесанула Огурца палкой по горбу, аж он скрутился весь не хуже того волоса! Репьями он в нее кидался… Ангел!

– «О, умрем, моя нежная подруга, умрем, любовь моего сердца! Для чего нам отныне наша постылая молодость – ведь мы изведали все ее утехи…»

– Вот еще! Чего это нам помирать!.. Я и не подумаю! Нас тогда на Гусиновке засмеют, проходу не дадут! И зачитывать не стоит… Переворачивай…

– Вот заканчивает он: «Я хочу жить ради вас, а вы, лишая меня жизни…» Это тоже никуда не годно… «И ты, мой нежный друг, и ты, моя единственная надежда, ты тоже терзаешь мое сердце, а ведь оно и без того изнывает от тоски…»

– Чепуха! Так только в старину выражались: терзает… изнывает… Сейчас надо – «Жму руку».

– Товарищески жму руку, – уточнил Глеб.

– Ну, «товарищески»… А дальше стишок: «Как соловей лета…» и порядок!..

– Нет в этой книжке никакого толку, – критиковал Мишаня, сам пересмотрев несколько писем. – Ишь, какие длиннющие: наверно, помещики были, только и дела им – дурацкие письма выдумывать…

– Я тоже так считаю, – согласился Глеб. – Эта книжка допотопная. Пускай оттуда тетка Федотьевна списывает, а мы давай лучше напишем по-таежному!..

Такая мысль понравилась Мишане: по-таёжному выйдет гораздо интереснее, сразу будет видно, что писали мужественные суровые люди, а не какой-нибудь слюнтяй кавалер Сен-Пре, у которого и шпага-то болтается без дела, чтоб перед своей Юлией хвалиться!..

Знаток таежной жизни Глеб, хоть и пришлось ему потрудиться, но уж сочинил так сочинил!

Конечно, и Мишаня много помогал.

В окончательном виде письмо получилось такое:

«Лети, письмо, завивайся, никому в руки не давайся, дайся только тому, кто мил сердцу моему. Здравствуй, Роза, с приветом к тебе Миша. Твоя мне шибко нравится, давай будем мало-мало дружить. Худой люди не слушай. Наша вместе тайга туда-сюда ходи, соболя, белку гоняй, в чуме живи. Тебе понимай есть? Жду ответа, как соловей лета. Товарищески жму руку.

Мишаня».

Оба сочинителя до того уморились, что другого письма решили не сочинять, а обойтись одним, подставив, разумеется, разные имена; да так хорошо больше и не получится…

– А бывает, чтоб одинаковое письмо сразу двум слать? – засомневался было честный Глеб, но Мишаня его успокоил.

– Да ведь каждая отдельно себе получит! Если бы накатали одно на двоих – другое дело! А так – какая разница? Подумаешь, барыни, отдельные письма им еще составляй!..

И почтальон нашелся – Колюнька. Соскучившись играть у Маринки, он перелез в Мишанин двор, услыхал голоса под крыльцом, начал заглядывать и клянчить:

– Мишань, а Мишань… А мне можно? Мишань, а Мишань… А мне нельзя?

Глеб красивым почерком переписал оба письма, потом их запечатали в конверты, налепили марки, Глеб вывел адреса, и письма были вручены Колюньке с наказом передать в собственные руки, да не перепутать.

Впрочем, об этом не стоило беспокоиться, потому что Колюнька, несмотря на малолетство, до того поднаторел самоучкой в грамоте, что мог с ходу узнать в самом длинном слове буквы О, П, Р, Т и С, которые любил изображать мелом на всех видных местах.

Гордый поручением, Колюнька запрятал письма под майку и отправился разыскивать Розу и Николашку, изредка останавливаясь и доставая письма, чтобы полюбоваться марками и двумя своими любимыми буквами – Р, похожей на топорик, и Т, похожей на молоток.

А Мишаня, проводив Глеба, отрезал от галошины еще две полоски. Совсем мелкие стали галоши!..