Текст книги "Толстый мальчишка Глеб"

Автор книги: Юрий Третьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

КАК ГЛЕБ НЕ ЗАХОТЕЛ ВОРОВАТЬ

Целых полдня Мишане не позволяли видеться с Глебом, потому что Мишанина мать с Глебовой теть Нюшей поругались: теть Нюша говорила, что Мишаня Глеба на всякие проделки подучает и вредно влияет, а мать спорила, что до Глебова приезда Мишаня был куда смирнее, не сравнить…

К середине дня они помирились, сойдясь на том, что оба не виноваты и не влияют, а виноваты и влияют верзила Гусь, проныра Братец Кролик и все остальные.

Все это время Мишаня угрюмо отсиживался под крыльцом, подобно своему желтому коту, ныне без вести пропавшему, который после многодневных боев с другими котами возвращался домой с головой, изодранной в одну сплошную царапину, лез под печку и безвыходно сидел там, не вылезая, покуда голова не заживала и не обрастала новой шерстью, только зеленые глаза сверкали, если туда заглянуть. Под печку ему и блюдце с едой ставили.

Мишане еду носила сестра Верка, оказавшаяся гораздо добрее, чем Мишаня о ней раньше думал.

Она же передавала ему все новости.

Косясь на Мишанино имущество вороватым глазом и жадно щупая пузырьки, она говорила:

– Глеба твоего уже на улицу пускают! Сидит около своего дома в новых желтых сандалетах, весь умытый, и Колюньке велосипед налаживает! А про Николашку ничего пока не известно, никто не знает… Тараканыч приходил к теть Полине за молоком, но ничего не рассказывал.

Заполучив в общей суматохе свободный доступ в Мишанину квартиру, она была очень довольна и теперь старалась изо всех сил:

– Конечно, Николашка-артистка получила по заслугам! Но с Розой такие поступки делать нельзя – она девочка не такая! Она девочка гордая… как и я!.. Тогда я обещала вам интересное для вас рассказать и расскажу! Глебу твоему рассказывать не стану, ну его, а тебе расскажу, потому что ты один у меня братик… Мишань, ладно этот пузырек будет мой, зачем он тебе, а мне нужен…

В хорошее время Мишаня ни за что не позволил бы растаскивать свое добро, но после всех этих передряг и переживаний не имел никаких сил сопротивляться и только слабо мекнул.

Верка вынесла куда-то самый лучший пузырек и мигом вернулась.

– Роза твое письмо прочитала… Очень ей понравилось, как сочинено… Я тогда нарочно сказала насчет собаки… Говорит: сразу видно, что толковый мальчишка писал… Я тебе после расскажу все подробно… Ты только одну меня слушайся, больше никого не слушайся!.. Если будешь меня слушаться, я и папе скажу, чтоб тебя никуда не отсылал!.. Он меня послушается… И мама послушается… Мишань, а вот эти тебе тоже не нужны, а то я возьму себе?

Мишаня слабо махнул пальцем, показывая, что ему больше ничего на свете не нужно, кроме покоя, пускай все пропадает, и пузырьки тоже.

– И абажур я себе беру, потому что Роза говорила недавно: самое, говорит, противное у мальчишки, когда он жадный, никому ничего не дает, хуже Аккуратиста. Да я, пожалуй, и самовар возьму, будем с Розой чай пить. Зачем он тебе? Мальчишкам не полагаются самовары.

Жалко было Мишане самовара, но он спросил только:

– Почему же не полагаются?

– Да так уж! Спроси хоть у кого… Мальчишки все должны девочкам уступать, на то они и мальчишки. Роза не любит, когда мальчишка упрямый, как осел. Говорит: вот, говорит, Мишаня совсем другое дело… Я, говорит, таких хороших мальчишек сроду не видала.

Мишаня слегка оживился:

– А откуда про меня она знает?

– Откуда? Да я ей все говорю! Я говорю: Мишаня – это не брат, а прямо… лев! Он все на свете отдаст. Вот, например, захочу я взять этот карандашик, я даже спрашивать не стану, кладу в карман, потому что знаю, Мишаня и слова не скажет, не такой он мальчишка. Бывает иногда злой, а вообще добрей его на всем свете нет.

– А она? – не удержался от довольной ухмылки Мишаня.

– Она слушает. А я, говорит, и не знала, вон он какой… Может, ты что думаешь? Так ты не думай… Из твоих вещичек я кое-что Розе подарю: она любит… Для Розы ведь не жалко тебе?..

– Бери хоть все! – гордо заявил Мишаня.

– Все? Ой, спасибо! Я возьму… Мне нужно…

Она приволокла грибную корзинку и начала складывать туда все, что Мишаня ей отдал и даже что вовсе не отдавал.

Словом, из всего богатства оставила Мишане только крысоловку…

Конечно, не понравилось это Мишане, да и кому понравится, но что поделаешь, если Роза о нем вон какого хорошего мнения…

Вскоре и мать смягчилась, почувствовала, что несправедливо обошлись с Мишаней, и, выйдя на крыльцо, постучала ногой по ступенькам:

– Эй, отшельни-ик! Преподобный Лука!.. Вылазь, промнись малость, а то паутиной обрастешь!..

Но Мишаня вылезать проминаться не захотел. То есть сначала он захотел и даже начал уже вылезать, но потом раздумал, тем более что к нему сами пришли в гости Гусь и Братец Кролик.

Хитрый Братец Кролик сразу прошмыгнул в дырку, служащую дверью, а Гусь остановился, чтобы побеседовать с Мишаниной матерью, которая поначалу встретила их без радости:

– Ну, что скажете, молодцы? Опять явились нашего Мишаню на хулиганства сманывать?

Гусь через то и звался Гусем, что все ему было как с гуся вода:

– Что вы, теть Марусь! Да ваш Мишаня ни в чем не виноват! Я лично за него ручаюсь!..

– Как же ты ручаешься, когда ты сам у них первый атаман?

– Атаман – верно! – самодовольно подтвердил Гусь. – Но только он не виноват, а я и подавно не виноват, потому что находился в стороне!..

– Значит, виноватых нету? А кто виноват?

– Да Тараканыч, кто же еще! Привязался к нам!.. Он знаете какой? Отец говорит, он сумасшедший!.. У него даже на всех курей характеристики заведены: сам видал, когда мы у них с отцом печку клали!..

– Это какие же такие характеристики? – заинтересовалась мать.

– Обыкновенные, называются «личное дело». Синяя такая тетрадка, а на ней написано: «Курица Рыжуха», «Курица Колхозница»… И все про них проставлено: у кого куплена, когда снеслась, сколько чего съела… «Поросенок Лохмач»: по скольку ест в день, сколько весу прибавляет, как себя чувствует… Ну, а как эту курицу в суп, то пишет сверху: «В архив» – и прячет в шифонерку, цельная шифонерка у него этих характеристик, сам видел.

Мать засмеялась и ушла в дом, а довольный Гусь пролез под крыльцо, сразу стукнувшись обо что-то головой.

Мишанино жилище оказалось для него тесно, некуда было поместить длинные ноги, но Гусь неудобства привык переносить равнодушно. Вдобавок его одолевали новые заботы.

– Вот ты сидишь тут, – укоризненно сказал он Мишане, – а у нас измена завелась: двое в пост этот самый перебежали – Музыкант и Комар.

– Я сам их видел, – подтвердил Братец Кролик. – Идут себе!..

Оказывается, Музыкант прослышал, что там хотят ставить новую пьеску «Зайка-зазнайка», которая будет длинная, артистов потребуется много, в том числе умеющих петь или играть на чем-нибудь, и уже набрались другие музыканты – с других улиц.

– Говорит: «Там разбираются, – рассказывал Братец Кролик. – А у вас Лаптяня мой инструмент ржавленым обозвал, поглядим, какой он ржавленый… Там инструментом свиней гонять не будут…» Обиделся тогда, значит!..

– Я играл на его дудке лично сколько раз, – сказал Гусь. – Только свиней гонять она и годная… Потому нет в ней того звуку.

– А у Комара, – продолжал Братец Кролик, – опять ежик нашелся. Сам по себе в саду жил. Он с этим ежиком пошел поступать в пост, но только там вышло наоборот: его взяли, а ежика не взяли! Что теперь будет ежик – неизвестно, а Комар там доски какие-то стругает…

– Комар пускай идет, куда хочет, – сказал Гусь. – От него никакого толку не было, что с ежиком, что без ежика, только без музыканта своего нам нельзя оставаться… Должен быть свой трубач. Хоть, он и горевый, только на похоронах ему играть, а все ж таки чего-нибудь продудит…

– А знаешь, кто их подговорил? – ехидно опросил Братец Кролик. – Твой друг Глеб! Сами говорят: мы у Глеба спрашивали, он нам посоветовал!..

– Бестолковый этот Глеб, – покачал головой Гусь. – Везде он лезет, все ему надо… Озверел у себя в тайге!.. И так у нас мало народу остается, а то б я ему показал, как не в свое дело лезть…

– Он тут никаких порядков не знает, – вступился за друга Мишаня.

– Об чем и толк! – согласился Гусь. – Не может нести ответственность. Но уж Музыканта я поймаю и…

Гусь показал свой любимый жест.

– А брата его позабыл? – спросил Братец Кролик. – Он тебя самого поймает и…

Братец Кролик повторил тот же жест.

– На брата тоже найдутся… – не сдавался Гусь. – Например, мой братень… Не ссилит, что ль?..

– Осилит… – согласился Братец Кролик. – Но только он с пацанами из музвзвода не ссилит… А он с ними ходит…

– Будет музвзвод за Музыканта заступаться!..

– За Музыканта брат заступится, за брата – музвзвод весь…

– Да… – сказал Гусь и почесал новую шишку на затылке.

Ввиду такого безвыходного положения Музыканта решили не трогать: раз он такой дурак, что состоять в шайке не хочет, пусть не состоит, а играет в свою трубу. Конечно, имея таких братьев, можно ни с кем не считаться. Наказать следует одного Комара как человека безродного, могущественных братьев не имеющего, и в первую очередь отнять у него ежика!..

– Дисциплинку надо подтянуть, – говорил Гусь. – Я пока без вас один был – все мозгами шевелил в разные стороны, все думал, чуть мозги не свихнул…

– Ну, и придумал что? – спросил Братец Кролик.

– А то! – Гусь презрительно повел в его сторону горбатым носом. – Чтоб я, да не придумал! Уж если я примусь… Нужно, чтобы у каждого был поджигной пистолет! Вы вникли в мою мысль?.. Значит, так, дальше: бах! бах! – так все и разбегутся!.. Ясно? Как дадим всем по поджигному, и кто вступит, будем давать, – это сколько к нам народу набежит? Музыканта, так и быть, примем, а Комар пускай и не мечтает!..

И Гусь замолчал, скромно ожидая, что скажут остальные по поводу его плана.

– Это хорошо… – одобрил Братец Кролик. – Да где столько трубок набраться?..

– Во! – торжествующе поднял палец Гусь. – Вот об этом, пока вы время зря проводили, у меня черепушка работала, как у лошади! Где взять трубки?.. Взять их есть где! Их там находится – хватит весь город снабдить! На РТС – вот где! Там много моторов старых… А в радиаторах трубка годная, мягкая, потому что она латуневая… Вы поняли мою мысль?.. Охранник охранять не любит, а больше любит в своей будке с шоферней козла забивать! А где старые моторы, там трава высокая… Кого пошлем?..

– А ты пойдешь? – спросил Мишаня.

– Ишь какие! И придумывай им, да еще и сам иди – больно жирно будет!.. Я б пошел, я это дело люблю, самое по мне, но только меня они все знают, когда еще отец там работал… Вчера зашел посмотреть, как, что, они увидали, давай орать: «Эй, Гусь, ты чего тут? В главные механики пришел наниматься? Иди, вместо тягача у нас будешь!» Надо, чтоб кого не знали… Вот Мишаня годится. Чего глядишь? Боишься уже?..

– Бою-усь… – обиделся Мишаня. – Было б чего… Может, кто другой боится, а я…

– Порядок! Еще двоих нужно!..

Тут, как раз вовремя, подоспели Глеб, Огурец и Колюнька.

Тощему Огурцу удалось-таки втиснуться в Мишанино жилище, после чего в нем осталось место только для Глебовой головы, которую он туда и всунул, чтобы принять участие в разговоре, а сам находился снаружи.

Зато Колюнька вполне поместился в уголке, свернувшись наподобие ежика.

– Ты зачем это Музыканта с Комаром на дезертирство подговорил? – спросил Гусь Глеба.

– Никто не подговаривал, – спокойно ответил Глеб. – Просто они у меня спросили, а я сказал: идите, конечно, потому что каждый человек имеет право быть, где ему нравится… Такое мнение, а не подговаривал!..

– Вот! – Гусь показал на него пальцем. – До чего точно я подметил: эти сибирские все какие-то безмозглые!..

Глеб нахмурился, но промолчал.

А Гусь еще раз объяснил свою выдумку и распорядился:

– Вот вы с Мишаней и пойдете!.. Огурец привык ото всех бегать, а Глеба тут никто не знает!

Огурец самоуверенно тряхнул рыжими вихрами, но всегда, уступчивый, на все согласный Глеб неожиданно заявил:

– Я не пойду!

Все страшно удивились:

– Это почему?

– Я воровать не люблю… – покраснев, проговорил Глеб.

– Что воровать? Кого воровать? – гаркнул Гусь. – Разве это воровство? Несколько трубочек взять – воровство?.. Всякие там трубки есть!.. Какая важность!..

– Все равно… Не люблю я… И не хочу…

– Скажи уж: боишься! Слабак ты оказался, а еще сибирский числишься!..

– Нет… Просто не привык… В тайге охотники все оставляют в избушках: еду, шкурки… Никто не тронет, такой закон!

– То – в тайге, а то – тут, сравнил!

– Все равно… И лучше вы мне не говорите…

– Может, ты и у нас состоять не хочешь?

– У вас – пускай, а воровать не буду!

Глеб утупился, засопел как бык, и видно было, что нашло на него упрямство, ничего поделать нельзя… Все смотрели на него с сожалением. Мишане стало жалко Глеба, и он пришел на помощь:

– Глеб не годится: сильно приметный… Каждый внимание обратит…

– И бегать быстро не может! – подхватил Огурец. – Мест наших не знает: куда бежать, где прятаться!..

– Это верно… – согласился Гусь. – Чердаки у вас работают! Тогда, значит, пускай вместо него будет…

– Я! – встрял Колюнька.

– Ты, мал, подрасти сперва! Да вот… хоть Братец Кролик!..

Братец Кролик подвигал верхней губой, пошевелил ушами и, округлив глаза, сказал:

– Только уговор: главный буду я! У меня уже и план есть! Что нужно делать раньше, что попоздней…

Дав задание, Гусь ушел, говоря:

– Я пошел, а то у меня там сарай недомазанный, разинувши рот, стоит… Боюсь, через вас опять глина высохла… Громадное число этих сараев отец зачем-то нагородил – уму непостижимо! Конца-краю им нету!

Остальные во главе с Братцем Кроликом отправились к РТС – на предварительную разведку. Только несовершеннолетнего Колюньку не взяли.

Глеб повеселел и пошел вместе со всеми, оправдываясь по дороге:

– Я эти трубки, если они нужны, помог бы вам взять но не привык как-то… Может, постепенно…

– Мы тоже будем постепенно, – сказал Братец Кролик. – Сперва подготовка будет. Потом – тренировки. Куда спешить, не на пожар! И тетка Федотьевна говорит: «Поспяшишь – людей насмяшишь!..»

Мишаня и Огурец охотно согласились с теткой Федотьевной: действительно, спешить с таким делом нечего.

Но они уже шли такой вкрадчивой воровской походкой, сгорбившись и засунув руки в карманы, что сидевший на крыше незнакомый мальчишка сразу их заподозрил и крикнул кому-то:

– Черепахин, глянь, какие идут!

Поэтому возле РТС Братец Кролик отдал приказ:

– Не показывай виду! Делай вид, будто мы здесь просто так – прогуливаемся. А сами будем все обсматривать…

И они, обнявшись, начали гулять вдоль длинного забора из ветхих досок, пока не надоело, и Братец Кролик сказал:

– Сочли дырки? Я счел: шесть штук. Теперь будем намечать план бегства.

Они с облегчением отошли от РТС и начали обследовать окрестные улицы, которые Братцу Кролику не нравились: одна слишком узенькая, другая – длинная, бежать далеко, на третьей живет непривязанная большая собака, на четвертой живет его родня, на пятую много окон выходит… Глеб соскучился и ушел, покуда Братец Кролик выбрал подходящие дороги, каждому отдельную:

– Мишаня, значит, будет бежать направо, потом налево за угол, потом вон в тот переулочек, а дальше куда хочет. Огурец – налево, за ограду, и по той улице прямо – до угла. Сам я побегу мимо вон тех кустиков. С завтрашнего дня начнем тренировки: по бегу, по перелазинью через заборы, по пролазу в дырки. Надо будет тут все в метрах смерить и помножить на секунды. Огурец,/дай сюда свой блокнотик…

Развернув блокнотик, он наткнулся на самого себя, изображенного в виде зайца, которого поднимает за уши громадная рука, но ничего не сказал и быстро перевернул листок.

Затем он начертил каждому отдельно маршрут из кривых линий, стрелок и непонятных букв и возвратил блокнотик Огурцу:

– На. Не потеряй. Потом заучим. Ты бежишь по кривому переулку, так указано. Я бегу…

– Убежим! – самодовольно заявил Огурец. – Я когда в деревне отдыхал, меня с трех деревень хлопцы ловили, но только ничего у них не вышло! Где я от них только не прятался: и в лесу, и в погребе, и в картошке… Во ржи тоже… Даже в крапиве лежал – весь в волдырях очутился! Две недели они мучились, пока я отдыхал. Но так и уехал непойманный! Ихнему главному, как уезжали, помахал с машины, чуть он не сбесился.

– А что ты им сделал? – опросил Братец Кролик.

– Да так… Я этого главного затронул: на стенке в виде шимпанзы изобразил!

– Я еще сам один тут кое-какую разведку произведу… – продолжал приказывать Братец Кролик. – Вас освобождаю. Да, чуть не забыл! Каждому нужно заиметь ломик маленький, чтоб в рукав прятать.

– А стамеска не годится? – спросил Огурец.

Но Братец Кролик и слушать не захотел про стамеску:

– Стамеска! Скажет тоже! Это только у столяров стамески бывают, а у воров всегда ломики. Нету – найди! Ты думал, воровать – это схватил и побежал? Так только на базаре воруют. А тут тебе не базар!

Дома Мишаня обшарил все хозяйство, но никакого ломика не нашел.

Имелся один лом, такой большой и тяжелый, что и поднять было трудно, а не то что идти с ним воровать.

Мишаня вспомнил, что недавно видел у Лаптяни ломик вполне воровского вида, но Лаптяня просил резины на рогатку, а Мишаня ему не дал.

Ничего не поделаешь: пришлось Мишане снова доставать галоши. Когда он принялся отстригать от края последние остатки (все равно уж их теперь надевать нельзя), появилась глазастая сестра Верка и мигом все углядела.

– Вот это да! – ахнула она, схватившись за щеки. – Это что же с ними стало?

– Да так… Сели, – не подумав, брякнул Мишаня. – Усохли, наверно.

– А зачем еще отстригаешь? Понятно, как они сели…

И Верка вкрадчиво спросила:

– А что, если сейчас пойти да папе сказать: папа, глянь, как твои галоши усохли, сели, что аж одни подошвы остались?

– Смотри, не вздумай! – взмолился Мишаня. – У меня и так положение никуда не годное, а тут еще галоши добавятся.

– Поглядим, – ответила Верка. – Я сейчас знаешь где была? У Розы пластинки заводили. И об тебе был разговор.

– Ну!..

– Ну, вот она и говорит: хочется ей, чтоб ты нам свою квартиру отдал. Она будет ко мне приходить, играть, чай из самоварчика пить. А то ей здесь где сидеть?

– Значит, и квартиру вам отдавай? – угрюмо спросил Мишаня.

– А как же? А зачем тебе квартира, когда тебя в санаторий могут отправить? Особенно если сказать про галоши.

– Ты про галоши позабудь! – разъярился Мишаня. – Выкинь из головы! Не выводи меня из себя, а то…

– Да я ничего, – пошла на попятный Верка. – Это я просто сказала. Ты ведь и так отдашь, правда? И Роза говорит: не может, говорит, быть, чтоб Мишаня девочкам не уступил. Я, говорит, об этом даже и слушать не хочу, чтоб Мишаня стал жаться из-за какого-то там крыльца, не такой он человек! А я говорю: Мишаня, он не такой, не беспокойся.

– Валяй, – буркнул Мишаня, хоть до смерти жалко было ему уходить из своего жилья.

Приятно, конечно, когда тебя считают не жадным, однако, будь хорошее время, не видать бы Верке с ее Розой ни крыльца, ни самовара! А сейчас попробуй не дай: разозлится и скажет отцу про галоши.

– Ты когда будешь выселяться? – спешила Верка. – Сегодня, да? Чего откладывать? Я могу и помочь! Да тебе и брать-то нечего. Какое у тебя имущество?

И в самом деле, из всего имущества у Мишани остались только ящик с разбойничьей одеждой и крысоловка.

Он взял ящик под мышку, в другую руку – крысоловку и пошел искать, где приютиться.

Прекрасную зеленую пещеру в смородине тоже нельзя было занимать, потому что вблизи жили мельнички…

Большая птичка, прилетевшая с червяком в клюве, обеспокоенно зачокала, когда Мишаня полез туда, чтобы спрятать свои пожитки.

Маленькие почти уже выросли и едва помещались в гнезде: торчали головами во все стороны, напирали друг на друга и беспрестанно попискивали, не понимая по глупости, что их могут слышать кошки. Самые отчаянные уже старались вылезть из общей кучи и усесться отдельно, только негде было. Видно, жара их донимала, потому что перышки у них уже точь-в-точь как у больших, но крылышки и хвостики короткие.

Мишаня подумал, что на месте мельничков он состроил бы гнездо громадное, чтоб птенцам, как подрастут, было где повернуться, и не на маленьком кусте, а на самом высоком дереве, чтоб никакая кошка не добралась…

Для своего поселения он избрал куст рядом. Хоть и неуютно там было, зато к мельничкам близко, и не придется всякий раз бежать, заслышав беспокойное «чи! чи! чи!».

Он лег на землю и стал думать.

Если рассудить, то в смородине жить, пожалуй, лучше, чем даже под крыльцом: светло, прохладно, приятно пахнет всякими листиками и цветочками, воробьи чирикают, кузнечики стрекочут, в любое время можно протянуть руку и смородинку сорвать, а можно прямо ртом есть, без рук.

На время дождя куда-нибудь уходить, как высохнет – опять живи.

А под крыльцом – что хорошего: темно, все ходят, топают, жара и духота…

Конечно, он оттуда не ушел бы, но раз так дела обстоят, то и в смородине неплохо.

Со временем, когда отец перестанет злиться, можно будет шалаш состроить, нарвать на лугу травы, высохнет она, сделается сеном… В душистом шалаше жить или под крыльцом – какое может быть сравнение!

А самовар – зачем он нужен: ставь его! Тут, в случае чего, можно маленький костерик развести.

Главное, мельнички теперь рядом: у мельничков в смородине гнездо, и у Мишани тоже! И душа за них не болит, а то раньше, когда мельнички были величиной с горошину, жалко, что таких крошечных кошка съест, а теперь еще жальче: выросли, оперились, сколько им родители мушек и червячков перетаскали, и таких больших кошка съест!.. Прав был Глеб, когда не дал Мишане настрелять воробьев для обеда: съели бы, и все. А сейчас вон как они с дерева на дерево пересыпаются, радуются… А вот и сам Глеб идет по дорожке, легкий на помине.

– Мишаня! Ты где?

Он залез в куст, сел, огляделся и похвалил:

– У тебя тут хорошо.

– А то нет! – ожил Мишаня. – Я больше через это сюда и переехал. Подумал, подумал: что там сидеть в духоте, взял да и переехал. А там Верке с Розкой отдал, пускай пока пользуются, не жалко… Буду жить спокойно, как дикарь. Чуешь, какой свежий воздух так и дует со всех сторон? По крайней мере, никто не топает по самой голове. Теперь я буду топать! Почешутся они у меня, когда на них прямо в волоса сор посыплется.

Глеб слушал невнимательно, возился, смотрёл по сторонам, наконец, покраснев, вынул из кармана какую-то бумажку и сунул в руку Мишане:

– На. Прочти…

Мишаня развернул ее и прочитал:

«Здравствуй, Глеб, мне нужно с тобой поговорить. Приходи завтра к дому № 21 в 7 часов. Н.».

– Гляди-ка… – удивился Мишаня. – Поговорить хочет! Вот так штука! Интересно: об чем? По почте прислала?

– Нет. Колюнька принес. Запыхался, спешит: на экскурсию, говорит, опаздываю! Ничего не успел я расспросить.

– Чего же ей нужно, интересно?

– Наверно, влюбилась! – уверенно сказал Глеб. – Недаром мы и куст сажали и лягушек… Сначала она погорячилась, не поняла, зачем лягушки. Тараканыч этот вмешивался! А потом догадалась. Раз она умная девочка считается, должна понимать, какая от лягушек польза. Как думаешь, идти?

– А мне какое дело?

Опять Глеб долго мялся, желая что-то сказать, но не осмеливаясь, потом все-таки сказал:

– Ты, Мишань, может, обиделся… Конечно, всякому завидно. Так вот: хочешь – ты иди. Мне для друга не жалко. Мне ведь все равно: уеду к себе в тайгу и…

– Ху-у! – усмехнулся Мишаня. – Буду я завидовать на всяких Николашек.

И загадочно добавил:

– Мне самому скоро будут присылать получше. Рановато пока об этом говорить, но уже кой-чего наклевывается: квартиру они у меня выпросили, самовар… А дальше – неизвестно что и будет. Так что за меня ты не беспокойся. А Николашка твоя – настоящая мартышка, только очков не хватает.

Глеб поправил свои очки и ничего не ответил. Он долго молчал, помогая травинкой муравью, волочившему громадную муху в свою кладовую, потом спросил:

– А где он – дом двадцать один?

– Эх ты! – опять усмехнулся Мишаня. – Сколько время на Гусиновке живешь, а домов не знаешь. Где мы пьеску смотрели: пост этот самый…

И вдруг он сообразил:

– А что, если они тебя заматывают, чтоб отомстить? Придешь, а они как схватят, как начнут…

Сперва и Глеб рот разинул: не думал он, что таким вот образом может дело обернуться, потом начал себя успокаивать:

– Да ну-у… Не затем этот пост устроен, чтоб драться. И учительница у них руководит. Она не позволит, чтоб схватывать.

– А кто их знает, – продолжал пугать его Мишаня. – Уйдет куда-нибудь Галин Петровна, они и… Может, тебе охрану захватить? Я пойду, Гусь, другие ребята… Эх, жалко, оружия не успели сделать, а то как бах! бах!..

– Нет! – замотал головой упрямый Глеб. – Я думаю, это просто ответ на наши письма. Она решила словами сказать, безо всякой канители.

– А говорят, ты чуть не каждый день шлешь.

– То брату… Руслану…

– Об чем же ты ему так много пишешь?

– Да так… Обо всем… Все описываю…

– А он не приедет?

– Нет… Ему некогда. Занят он.

– Чем?

– Да так… Вон Колюнька плетется. Сейчас мы у него все до капли разузнаем.

– Мишань, а Мишань… – заныл Колюнька, подойдя к смородине. – Вы где? Можно, я к вам?

– Лезь!

Колюнька ловко пролез между кустами, огляделся, съел несколько смородинок и сказал:

– Как тут хорошо! Как в воде… Все такое… зеленое…

– Лучше, чем под крыльцом?

– И не сравнять! – кивнул Колюнька. – Можно, я сюда свои игрушки принесу, буду с вами жить?

– Давай живи! – разрешил Глеб. Мишаня тоже не возражал, довольный, что новая его квартира всем, кого ни спроси, нравится.

– Когда Нина тебе письмо давала, что она говорила? – спросил Колюньку Глеб.

– Забыл… – ответил Колюнька. – Постой, сейчас вспомню…

Двигая бровями, он долго вспоминал, наконец, радостно объявил:

– Вспомнил! Говорит: на, отдай Глебу.

– И больше ничего?

– Ничего. Еще сказала: приходи скорей на экскурсию.

– Мне приходить? – не понял Глеб.

– Да нет! Это только для маленьких экскурсия! Больших не брали. Я ходил, Маринка ходила, Фриц… много народу! Галин Петровна нас водила.

– А Нина?

– И она тоже… Только она не считается: с Галин Петровной были! Смотрела, чтоб мы не потерялись… Знаешь, кого мы там видели? Собачища черная, чужая… подошла, хотела нас кусать, потом не стала. Нинка дала мне сахарок, чтоб я не сам ел, а ей дал. Я дал – так она и схряпала. Потом хвостищем – виль! виль! – еще просила, но больше у нас сахарков не было!.. Проводила нас немножко и пошла назад – куда-нибудь к себе домой. Интересная экскурсия была! Козявки эти по воде так и бегают, как на коньках!

– Какие козявки?

– Да в озере же! Вот беспонятный! Нас к озеру водили. На луг, козявок водных смотреть. Галин Петровна нам все рассказала про них… Я все понял, ничего не позабыл… Интересно! А еще знаешь кто там был? Жук водяной! Такой черный, большой, лапами – вот так! Вот так! – Колюнька показал, как ворочает лапами водяной жук. – Он рыбок кусает. Вспомнил: она еще говорила про письма.

– Ну! – нетерпеливо подтолкнул его Глеб.

– Говорит: отдал письмо? Я говорю: отдал. Она говорит: молодец!

– Ну?

– И все. А что еще? Мы про козявок разговаривали, а не про письма! Скоро к ручью пойдем, камушки нам будут показывать. Глеб, тебе камушков принести?

– Не нужны мне твои камушки. Сам могу набрать.

– Те будут особенные…

Заслышав в соседнем саду Маринин голос, Колюнька ушел туда, проползя через такое маленькое отверстие под забором, что, казалось, и кошке не пролезть.

Мишаня покачал головой:

– Вот еще навязался! Как не догадался я сразу его разогнать! Повадился сюда ходить, всех мельничков распугает. Маленькие, они знаешь какие дотошные…

Но Глеба одолевали свои заботы.

– Колюнька что, – задумчиво говорил он. – Колюньке скажи, он и не полезет… Маленького ничего не стоит обмануть… А вот письмо это у меня в голове сидит. Ладно, до завтрашнего дня еще много времени остается.