Текст книги "Избранное в двух томах. Том II"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

– Ну как, полегчало? – он поставил все принесенное на пол возле Саши. – Попей, поешь, силы накопи.

…Тянулся день, другой. Сашу ни разу не вызвали. Никто не приходил и к ней, кроме двух полицаев, которые поместили ее в камеру. Они дежурили, видимо, попеременно, принося Саше воду и еду, говорили ей ободряющие слова. «Кто они? – старалась понять Саша. – Может быть, их поведение – провокация, задуманная Шверером?»

Саша продолжала держаться с полицаями настороже и ни на минуту не выходила из роли понапрасну схваченной Таисии Беловой.

Однажды, придя к ней, пожилой полицай, плотно прикрыв за собой дверь, шепнул:

– В район тебя завтра поведут. Там добра не жди. Ты, девушка, только не вздумай сама бежать. Застрелют при попытке, как положено. Нас слушай. Выручим.

«Ишь ты! – насторожилась Саша. – Не сам ли в конвой назначен? Обезопаситься желаешь?» Сказала:

– А чего мне бегать, если я ни в чем не виноватая? Мучают только зря… Я и самому главному так скажу!

– Ты со мной лучше бы по правде… – как-то по-особому значительно проговорил полицай.

– А я всю правду говорила немцу вашему. На святой иконе могу клятву дать. Господи, за что меня терзают?

– Ты послушай, Таисья, или как там тебя по-настоящему! Ты мне верь! – полицай нагнулся к Саше и шепнул ей на ухо одно слово. Она замерла, пораженная. Это слово было условным паролем для ее связи с командиром группы. Только командир знал его. Только он и Саша. Лишь в самом крайнем случае командир мог сообщить его кому-нибудь другому. Значит этот полицай – свой, свой! Ей хотелось расспросить его, убедиться…

Но полицай предостерегающим движением головы показал на дверь и вышел.

Теперь Саша была вся полна ожиданием. Томительно тянулся день, еще более томительной была ночь. «Что будет завтра? Неужели освободят? Или?..» Только под утро Саша забылась в беспокойном сне.

Ее разбудил лязг дверного засова. На пороге камеры стоял полицай. Но не тот, который сообщил ей пароль, а другой – который арестовал ее, земляк Таисии Беловой.

– А ну, собирайся! – приказал он. – Что, испугалась? В гестапо приглашена. Там тебя получше угостят, чем здесь.

Когда полицай вывел Сашу во двор, она увидела там нескольких девушек и женщин, стоящих под охраной. Никто из них не был знаком Саше, и она догадалась, что все они, видимо, схвачены по тому же подозрению, что и она. Шверер, наверное, напал на след разведчиков и велит хватать всех, хоть чем-нибудь подозрительных.

Среди конвойных Саша заметила и пожилого полицая, который сообщил ей пароль, и молодого.

Арестованных пересчитали и вывели за ворота. Только-только начинался день. Солнце еще не показалось из-за крыш, но утренняя заря уже поблекла, небо, по-рассветному белое, без единого облачка, все больше голубело. Стояло полное безветрие. День предвещал быть жарким. С особым чувством смотрела Саша в эти минуты вокруг. Все казалось не таким, как всегда. Словно невидимая стена отгородила ее от всего, еще недавно такого близкого и доступного. Еще вчера она могла пойти куда захочет – по этой сонной и тихой улице, в лес, на речку, в поле. Теперь и шага не сделать по своей воле. И не замечаемое ею обычно, само собой разумеющееся – и голубизна неба, и зеленые купы деревьев, и стайка голубей, вспорхнувшая над крышей, – все это виделось теперь какими-то новыми глазами, виделось с неосознанной прежде любовью и грустью. Ведь это была жизнь, а она, Саша, уже была поставлена как бы по ту сторону ее.

* * *

…Этап медленно двигался по белой от пыли проселочной дороге. Она прорезала поля еще зеленых хлебов, ныряла в налитые утренней прохладой балки, взбиралась в гору, вновь выводила на степной простор. Во главе небольшой этапной колонны неторопливо катилась телега, запряженная парой лошадей. На телеге везли вещи арестованных и ехали два немца – солдат с винтовкой и ефрейтор с автоматом. Иногда они слезали и шли пешком, чтобы размяться. Следом за повозкой тесной кучкой шли арестованные женщины. Саша шла позади всех. Замыкая эту небольшую колонну, шагали три знакомых Саше полицая – тот, что арестовал ее, и два других, которым она теперь верила.

«Скоро ли освободят?» – Саша ждала этого каждую секунду, ждала с той минуты, как позади скрылись последние дома Михайловки. Дорога в этот ранний час безлюдна, а позже, когда начнется движение, могут помешать.

Полицаи шли молча. Саше очень хотелось оглянуться, посмотреть, может быть, угадать по выражению лица друга-полицая – скоро ли? Но она сдерживалась. Не надо выдавать своего волнения. Ведь третий полицай – враг.

…Прошли уже несколько километров. Миновали опушку леса, пересекли не одну балку, еще раз вышли на открытое поле. «Когда же? Два полицая против третьего и против двух немцев, – рассчитывала Саша. – Управятся ли? У ефрейтора автомат. Конечно, и я не останусь без дела, когда начнется. Зубами, ногтями буду, раз оружия нет… А остальные женщины? А что, если ефрейтор успеет пустить в дело автомат? Его – первого надо…»

Постукивали впереди колеса не спеша катившейся телеги, да о чем-то разговаривали вполголоса немцы. Уже поднялось над краем дальнего леска солнце, и длинные тени протянулись по проселку, теряясь в высоком бурьяне. «Здесь?» – Саша повела взглядом в сторону бурьяна. Нет, не здесь – по сторонам ровное, без единого кустика, поле. «Не здесь…»

Дорога наискось по склону спускалась в лощину, поросшую густой ольхой. «Нет ли поблизости родничка? Напиться бы…» Давно пересохли губы. «Нет, не позволят немцы остановиться попить…»

Ездовой – маленький, тщедушного вида старикан, наверное «мобилизованный на гужповинность», стал придерживать лошадей – спуск в балку был крутоват.

Оба немца слезли с повозки, пошли пешком, продолжая разговор.

И вдруг один из них – солдат с винтовкой – дернулся, словно его толкнул кто-то, и упал. Как показалось Саше, одновременно с этим резко щелкнул выстрел, и она увидела, что ефрейтор, схватившийся за автомат, тоже падает, а к нему из кустов выбегает какой-то человек. Резкий щелчок выстрела позади, совсем близко. Саша обернулась. В дорожной пыли ворочается, скребя по ней руками, полицай, тот, что арестовал ее. Еще выстрел. Тело полицая – растопыренное, сгорбившееся, замерло. Перешагнув через него, пожилой полицай, передергивая затвор винтовки, выбрасывая пустую гильзу, кричит Саше: – Порядок! – и радостно улыбается рядом с ним другой, молодой.

А на дорогу выбегают люди с немецкими винтовками, с охотничьими берданками, с русскими автоматами, одетые во что попало, и кто-то из них кричит женщинам:

– Бабочки, вы свободны! Забирайте с подводы свои манатки и – кто куда!

А к Саше подошел партизан:

– Поехали!

И вот она уже на повозке вместе с другими партизанами. Остальные – с ними и два «полицая» – идут следом. Подпрыгивая на корневищах и кочках, повозка въезжает в лес, к которому примыкает балка. А вскоре Саша на скрытой в лесном овраге партизанской базе. Там она узнает, что приказ выручить ее был дан сразу же после того, как ее привели в комендатуру.

…Все мысли, чувства, воля и силы Саши сжаты, сконцентрированы на одном: не сломиться, выдержать, выдержать до конца. И все-таки временами хочется вернуться к прошлому – найти в нем чудодейственную крупицу, которая могла бы прибавить сил. Или хотя бы дать забвение.

ШКОЛА

Пронзительный свист ласточки, пронесшейся мимо широко раскрытого окна… Он будто и сейчас еще стоит в ушах.

Почему память выхватывает подчас что-то совершенно случайное? Или только кажется, что это случайное?

Ласточка пролетела… Каким давним кажется этот день. И как ясно он виден.

Промелькнувшая в окне ласточка на какие-то секунды отвлекла внимание Саши от раскрытой радиостанции, стоящей перед нею на столе.

Устало положила руки на стол. Двенадцатый час занятий. Это называется отдыхом. Каждый день по двенадцать часов. Огневая подготовка, топография, подрывное дело, практика по ориентированию ночью в незнакомой местности, радиосвязь… Многое нужно знать и уметь разведчику, уметь делать безошибочно и быстро. И даже если ты уже не раз побывал в тылу врага и справился со своим делом – все равно учись, когда можно. Из школы – на задание, с задания – опять в школу!

Сейчас Саша практикуется на ремонте рации, устранении неполадок. Ее пальцы осторожно прикасаются к деталям и контактам, проверяя их… Кажется, здесь. Нашла! Щелкнула тумблером. Мигнул глазок контрольной лампочки: все в порядке. Можно выключить.

А за окном, возле которого стоит стол, снова с громким щебетом маленькой черной молнией промелькнула ласточка. К вечеру ласточки всегда начинают сновать мимо окна. Наверное, у них поблизости где-нибудь гнездо. Они угомонятся, когда зайдет солнце. Как обычно перед закатом, небо розовато-золотистое. На его фоне четкая, словно вырезанная, листва клена, что стоит под окном. Одна ветка сломана, едва держится. Листья на ней уже привяли, свернулись. Вчера немецкий бомбардировщик пролетал над городом, сбросил бомбы. Одна разорвалась вблизи школы. Какой-то осколок долетел и сюда, ударил по клену. Надо ждать новых налетов: немцы начали наступление. Через город все время идут войска – на фронт, на фронт. Но враг, как говорят, быстро продвигается. Неизвестно, еще в наших ли руках Рогозцы? Сердце болит за маму, за Ниночку – успеют ли уехать? А если не успеют?.. Отпроситься бы домой хоть на денек, помочь им выехать. Но не такое время сейчас, чтоб отпрашиваться. А может быть, Рогозцев немцы не возьмут?

Надо делать свое дело, несмотря ни на что.

Саша склоняется над радиостанцией, проверяет, нет ли еще неисправностей. Нет, все в порядке. Можно доложить инструктору…

Протяжный, хватающий за душу вой сирены. Чей-то крик:

– Воздух!

Вставить рацию в упаковку, бегом в убежище! Но спокойнее, спокойнее…

Никогда не уйдут из памяти эти дни июля сорок второго…

Курсантов подняли ночью по тревоге. Вскочив с койки и поспешно одеваясь, Саша слышала, как на улице торопливо стучат колеса повозок, натужно ревут грузовики. «Неужели наши отходят из города?» – она выбежала во двор, где уже строились все.

Полковник Кремлев, одетый по-походному, с полевой сумкой и кобурой на ремне, быстро прошел вдоль строя и остановился, вглядываясь в лица, смутно белевшие во тьме. Его лица, скрытого тенью низко надвинутого козырька фуражки, Саша не видела. Но знала – полковник озабочен ее судьбой, как судьбой каждого, кто стоит сейчас перед ним в строю. «Может быть, всех нас сейчас пошлют в бой?» – приготовилась Саша.

– Смирно!

Строй замер.

– Товарищи курсанты! – голос полковника был тверд, но в нем нельзя было не почувствовать, как он взволнован. – Противник прорвался к городу. У нас считанные минуты. Всем мужчинам получить автоматы и патроны. Встаете в оборону. Девушки эвакуируются. Всем девушкам получить пистолеты и продовольствие на дорогу.

Через несколько минут, на ходу заталкивая в вещевой мешок пачки концентратов и сухари, Саша выбежала из каптерки обратно во двор, чувствуя на боку тяжесть пистолета. В конце двора у ворот слышался быстрый шаг молчаливо уходящего строя. Только кто-то из парней крикнул негромко:

– До свидания, девчата!

И одна из Сашиных подруг отозвалась:

– До встречи!

Всю эту ночь девушки-курсантки шли на восток, все на восток. Шли по обочинам дороги, забитой обозными повозками, грузовиками с ранеными, толпами беженцев. Когда оглядывались назад, видели: черное ночное небо чуть розовато отсвечивает над горизонтом. Может быть, там уже немцы? А может, еще идет бой на последнем рубеже – там, где легли в оборону с новенькими автоматами ребята из разведшколы.

Девушек вел один из инструкторов, капитан Звягинцев. Когда стало светать, он дал команду свернуть в придорожный лесок и там объявил:

– До ночи останемся здесь. Днем идти нельзя, над дорогами летают немцы, а я обязан вас всех довести живыми. Позавтракать, три часа спать, потом – занятия.

Так и шли они только ночами. А днем продолжали учиться: повторяли пройденное, практиковались в ориентировке, в разведке.

Никто не знал, где же конец пути. Не знал этого, пожалуй, и капитан Звягинцев: немцы продолжали наступать. И сколько ни уходили от них, немцы оказывались все ближе. Приходилось идти уже и днем, хотя в небе то и дело слышался тяжелый гул вражеских самолетов.

В один из дней группу девушек, которую вел капитан Звягинцев, нагнали парни, что оставались оборонять город. После того как город пришлось оставить, курсантов отправили в тыл. Эта весть была по-особому горькой. Значит, сданы и Рогозцы… Где мать, где сестренка, что с ними?..

День за днем, ночь за ночью по пыльным дорогам, в потоке отступающих. Рев пикировщиков над головой, леденящий душу свист бомб. Короткие часы передышки где-нибудь в придорожном лесу – и снова дорога, дорога…

Как и многие ее подруги, Саша выбилась из сил. Сапоги были разбиты, усталость давила на плечи, но Саша шла, шла… Не страх, не желание уйти от идущего по пятам врага двигали ею. Как и все ее товарищи, она готова была встать в окопе вместе с бойцами какой-нибудь части. Но капитан Звягинцев говорил: «Ваша задача сейчас – уцелеть. Уцелеть, чтобы делать дело, которому вас учат».

Уже близок Дон, а немцы все идут следом. Где же удастся нашим войскам остановить их?

Вот и Коротояк, небольшой городок на самом берегу Дона. На окраине, на лугу возле моста, – столпотворение: обозы, утлые тележки беженцев, грузовики, санитарные машины и тысячи людей. Все спешат переправиться на тот берег. Охрипший, почерневший комендант переправы с несколькими красноармейцами наводит порядок. Подведя курсантов к въезду на мост, капитан Звягинцев вступил в переговоры с комендантом.

Вполголоса он объяснял тому, что он хочет. Комендант, до этого отмахивавшийся от многих просьб, сказал Звягинцеву:

– Понятно. Но видите, – он показал на мост, осевший под тяжестью перебиравшихся на восточный берег людей, машин, повозок. – Мне нужно «катюши» в первую очередь переправить, вон стоят. Потом – вас. Ждите.

Звягинцев приказал всем быть наготове.

Как и другие, Саша прилегла на растоптанную, серую от пыли траву. Хоть минутку отдохнуть…

Гулко заколотили зенитки. Саша вскочила.

Казалось, все небо было заполнено надрывным, протяжным, давящим на уши металлическим воем. Пронзительный визг идущего в пике бомбардировщика заставил Сашу броситься на землю, плотнее прижаться к ней: «Заходит на мост! Сейчас…»

Земля качнулась под Сашей. Наверху что-то просвистело. Гром взрыва ударил в уши, на миг словно ватой забил их. «Жива…» Белый вихрь пронесся перед ее лицом, по щеке больно хлестнула песчинка. Саша снова припала к земле. Еще взрыв. Еще…

Стихло…

Приподнялась, отряхнула песок: он набился всюду – за ворот, в рукава… Рядом вставали товарищи, слышался голос Звягинцева:

– Все целы?

После воя бомб и отчаянной скороговорки зениток, после грома разрывов и слабеющего гула улетающих самолетов в наступившей тишине особенно отчетливыми казались все звуки: голоса людей, окликавших друг друга, стоны раненых, ржанье напуганных и покалеченных лошадей.

Моста больше не существовало. По еще не успокоившейся после разрывов воде кружились бревна и доски, плыли разбитые повозки. У въезда на мост между свежими воронками ворочались раненые, тревожно бегали люди, разыскивая своих. Бомбежка смешала все – воинские части и толпы беженцев, стада угоняемого от врага скота и колонны грузовиков. Пока все это распутается, пока восстановится переправа… И успеют ли ее восстановить?

Капитан Звягинцев собрал курсантов, объявил:

– Ждать здесь не будем. Немцы подходят к Коротояку. Поищем переправы в другом месте. За мной!

Капитан повел своих подопечных вдоль берега, в сторону от моста. Неподалеку от него на пути лежал большой лог, выходивший к реке. Еще в самом начале, до бомбежки, Саша видела, что в этом логу ожидают своей очереди на переправу множество эвакуируемых. В логу собрались, наверное, тысячи людей. Они терпеливо ждали возле своих тележек, шалашиков и палаток, наскоро сооруженных из веток, рядна, рваных брезентов. Курился дымок походных очагов, копошились ребятишки…

Сейчас Саша с содроганием в душе смотрела на это место, мимо которого их вел вдоль кромки берега капитан. В логу не осталось, видимо, ни одного живого человека. Весь он был изрыт воронками, по взбугренной земле полз редеющий дым, меж остатками жалкого беженского скарба лежали люди, люди, люди… Наверное, гитлеровские летчики возликовали, обнаружив возле моста такое «скопление противника», и не пожалели на него бомб. «Вот как они с людьми!»– жаркая ненависть прихлынула к сердцу Саши. Конечно, она и раньше уже видела своими глазами, кто такие фашисты, видела убитых ими ни в чем не повинных людей. Но так много жертв – и всего за несколько минут… Такое она видела впервые. Неужели фашистов не остановят, неужели им не воздастся за все?

Капитан Звягинцев уводил их все дальше и дальше от разбомбленной переправы. Вел не по открытому месту, а зарослями прибрежного тальника: над рекой временами проносились вражеские самолеты, сквозь рев их моторов то и дело слышались пулеметные очереди, а иногда взрыв бомбы. Остановив курсантов в гуще тальника, Звягинцев объявил свое решение:

– Дальше не пойдем. Переправимся здесь, своими силами. Но не сейчас, когда немецкие самолеты летают над рекой. Подождем до ночи. А пока всем резать, ломать лозу, плести плотики. Заодно это вам будет и практика – разведчик должен уметь переправляться, даже если не на чем.

Вместе с другими Саша взялась за дело.

К вечеру общими усилиями было сплетено несколько небольших плотиков. Они не были рассчитаны на то, чтобы кто-либо сел на них. Звягинцев предупредил, что на плотики будет положено только оружие и вещмешки, а люди будут переправляться вплавь, лишь неумеющим плавать будет разрешено держаться за плотики.

Неспешно приходит июльская ночь. На часах уже десятый, а гладь воды еще блестит и в небе не угасли краски заката. В другое бы время радоваться светлому неторопливому вечеру. Но сейчас все с нетерпением ждали, когда же опустится ночь и укроет их от вражьего глаза своим синим пологом.

Стемнело. Наконец-то стих назойливый рев немецких самолетов, сновавших над рекой. Но зато явственнее стал слышен гул канонады. Временами в нем даже можно было различить глуховатый перестук пулеметных очередей. Значит, немцы совсем близко. Может быть, они уже в Коротояке, скоро будут на берегу?

Звягинцев дал команду начинать переправу.

Но он был осторожен и не хотел лишнего риска: Дон широк, и не исключено, что, когда все будут плыть, их на зеркале воды и в темноте заметит враг – ведь вполне возможно, где-нибудь неподалеку он уже вышел к берегу. И хотя надо было спешить, Звягинцев приказал переправляться небольшими группами, плот за плотиком; если попадут под огонь одни, других он минует.

Первый плотик столкнули в воду. Саша, раздевшись так, чтобы удобнее было плыть, ждала своей очереди. Ее, как, наверное, и других, немножко знобило – не только от ночной прохлады, веявшей с реки, но и от мысли, что надо вступить в темную воду и плыть к не видному во мраке берегу. Хватит ли сил? Когда капитан спрашивал, кто умеет плавать, Саша заявила, что умеет. Но одно дело купаться солнечным днем в нешироком, ласково журчащем Осколе или в Рогозцах в пруду, а другое – переплывать Дон ночью.

Вот сдвинут в воду плотик, на который Саша положила свою одежду, кобуру с пистолетом и вещевой мешок. За плотик ухватились несколько ее подруг, не умеющих плавать.

– Смелее, девочки! – подбодрила их Саша. – Я поплыву рядом, – и шагнула в реку – сразу, немедля. Донская вода, нагретая солнцем за день, ласково охватила ее. Но уже через несколько минут Саша начала зябнуть. Она могла бы плыть быстрее, но плотик двигался медленно, а покидать подруг Саша не хотела.

Днем противоположный берег Дона выглядел довольно близким. Но каким бесконечно далеким казался он теперь!

Кажется, уже миновали середину реки… Вот и желанный восточный берег. Поросший густым кустарником, он отчетливо проступил впереди. Еще немного. Еще несколько минут… У Саши уже зуб на зуб не попадает. Вдруг сведет судорогой руки и ноги, а еще глубоко… Досадно будет тонуть возле самого берега. Сделать рывок? Но плотик ползет едва-едва. Негоже обгонять его. Ведь девушки, которые вцепились в него, не умеют плавать. Может быть, придется им помогать. Однако как бы самой не пришлось звать на помощь. Сводит руки…

Сзади, где-то на оставленном берегу, а может быть, и на самой воде, раскатисто рвануло. Близ Саши по воде хлестнули осколки.

Возле плотика кто-то ойкнул. Неужели задело?

– Помогите, тону! – крик от плотика. Но под ногами уже дно. Саша ринулась к плотику, подхватила одну из девушек, у которой свело ноги, вывела ее к берегу.

Снова разрыв где-то позади.

Взять с плотика свой промокший вещмешок, одежду…

С тремя подругами Саша забежала в хату, что белела над берегом.

– Од, бедные вы мои! – всплеснула руками хозяйка, увидев полураздетых, мокрых, дрожавших от озноба девушек. – Страх какой, ночью через Дон вплавь! Лезьте скорее на печку, горячая, нынче я хлебы ставила!

Какое блаженство, сбросив влажную одежду, улечься на гостеприимной деревенской печи, сквозь постеленное рядно всем телом впитывать ее тепло. Как приятно чувствовать, что озноб покидает тебя, а на смену приходит блаженное спокойствие, и сонная истома начинает закрывать твои глаза…

Стукнула резко открытая в хату дверь:

– Немцы с того берега переправляются!

Поспешно натянута не просохшая еще одежда, вещмешок в руки. Прощай, хозяйка, спасибо за тепло!

И снова дорога. Нерадостная дорога отхода, тревожный рассвет на ней, когда начинаешь прислушиваться, не летит ли враг, поднявшийся на охоту за людьми с первыми лучами солнца. Уже высохла на теле одежда, и солнце выкатилось ввысь, и хочется пить, и уже устали ноги, а надо шагать и шагать, чтобы успеть как можно дальше уйти от врага, идущего следом. И сколько еще идти так?

До слез обидно идти по своей земле не хозяином, а гонимым. Обидно бояться врага, шарахаться в сторону с пути, заслышав где-то в небе зловещий гул бомбовозов с черными крестами на крыльях. Обидно. Но пока что враг еще сильнее, и приходится отступать, отступать… Бесконечным кажется долгий летний день, когда от рассвета до заката ступаешь, ступаешь по пыльной дороге и все время ждешь, что в раскаленном небе взвоет, падая на тебя, твоя смерть… Но и ночь не приносит покоя. Коротки привалы на сон – самые скупые часы, потому что враг продолжает наступать. Временами слышно, как позади подолгу раскатывается артиллерийский гром, словно великаны перекатывают огромные жернова. Мельница войны…

Ночью идти труднее: клонит в сон, дорога скрыта тьмой, а небо с такими спокойными звездами таит угрозы не меньше, чем днем. Слышишь, полнится оно нарастающим гулом? Пролетит враг, не заметит? Или?.. Ночь, укрой нас!

Но бессильна ночь. Вверху резко вспыхивает, и четко вырисовывается укороченная твоя тень на пыльной дороге и тени идущих вместе с тобой. Враг с высоты хорошо видит вас и хочет, чтобы от вас не осталось даже тени. Скорее в сторону, упасть на колючую, суховатую от летнего солнца траву, слиться с теплой землей, пахнущей горькой полынью. Наступит время, когда не мы, а враг будет падать на землю! А пока…

Погас безжалостный свет. Затихает звук пролетевшего дальше вражеского самолета. Не заметил? Или счел, что из стоит тратить несколько сот килограммов взрывчатки на кучку людей? Шагай дальше! Так хочется спать, ноги налиты тяжестью от многодневного похода. Но крепись! Ведь не одной тебе достается; с товарищами все переносится легче. И помни: может быть, придется испытать что-то и более трудное, чем эта, такая долгая дорога отступления.

Так или примерно так говорила себе Саша, когда ей становилось особенно трудно. Больше сотни километров шли курсанты на восток вместе с отступающими войсками и беженцами. Только перейдя железную дорогу между Воронежем и Лисками, они перестали слышать идущего следом врага и видеть его над собой. Но путь продолжался. Борисоглебск, Поворино, Бутурлиновка… Сотни километров степными дорогами. Давным-давно кончились продукты, а получить какой-либо паек по дороге было невозможно. Саша и ее товарищи питались как придется – иногда за счет сердобольных хозяек в попутных селах, а чаще шелушили дозревающие колосья, рвали горох, дергали кормовую свеклу, выкапывали недозревшую картошку на придорожных полях. С этого «подножного корма» все едва волочили ноги. Но шли и шли по многу часов в сутки.

И все же даже теперь они не просто шли на восток, не просто отступали. На привалах ночью и днем шли занятия.

Уже к августу, пройдя около пятисот километров, школа дошла до Камышина и переправилась за Волгу. Там в одном из сел она наконец обосновалась. Возобновились нормальные занятия.

А тем временем с фронта, который придвинулся совсем близко, доходили вести одна тревожнее другой: немцы идут на Сталинград.

В один из этих тревожных дней капитан Звягинцев, который теперь выполнял обязанности начальника школы, собрал курсантов и объявил:

– Мы переданы в подчинение командованию фронтом. Занятия продолжаем. Но кое-кому из вас, товарищи, придется послужить в действующих частях: там большая нехватка радистов. Нам приказано выделить нескольких. Позволит обстановка – постараемся вернуть их.

«А меня – возьмут или нет?» – взволновалась Саша. Ей, как и многим ее товарищам, хотелось на фронт, но она боялась, что девушек не станут посылать.

Однако скоро ее вызвали и сказали, что направляют в одну из дивизий, обороняющих подступы к Сталинграду. Капитан Звягинцев выдал ей новенькую красноармейскую книжку, предупредил:

– Пока забудь, что ты Клава Васильева. Книжка твоя на имя Натальи Алмазной.

…Стена вся в выбоинах от осколков. Возле нее, меж груд кирпичей рация, трубка в руке: «Кедр», «Кедр», я – «Береза», прием! «Кедр», «Кедр», я – «Береза»!..» Проводной связи со штабом дивизии нет, немцы прорвались на правом фланге, отрезали полк от тылов… Приказано установить радиосвязь со штадивом. «Кедр», «Кедр», я – «Береза», прием! «Кедр», «Кедр», я – «Береза»!.. Со свистом, пришепетывая и угрожающе курлыча, поверху проносится мина. Еще мина… Не до них! Связь с «Кедром» есть! Сверху, от оконного проема, где наблюдательный пункт, откликается майор, командир полка. «Молодец, Наташа, ты и в самом деле алмазная, добилась!» – и берет из ее руки трубку. А потом, кончив разговор с комдивом, говорит: «Переходим на новый КП». Быстро собрана рация. Идут через пустырь, по расковырянной снарядами траншее. И вдруг откуда-то сверху обрушивается вихрь земли. Падая, Саша успевает подумать: «Не разбить бы рацию…»

При ранении боль не всегда приходит сразу. И не в первые мгновения поймешь, что ранен… Только через некоторое время плечо и бедро становятся нестерпимо горячими, одежда липнет к телу и при каждом движении от плеча, как током, бьет болью.

А потом госпиталь. Слабость во всем теле, – наверное, крови потеряно немало. Туго стянуто повязкой плечо. И голос – ласковый, почти материнский: «Ну, девочка, на первый раз отделалась счастливо. Всего-навсего множественные осколочные мелкие ранения. Наберись терпения, будем извлекать».

Терпения набралась. Не вскрикнула ни разу, когда врачи вытаскивали десятки крохотных осколочков. А вот на то, чтобы вылежать в госпитале весь срок, терпения не хватило. Уже через неделю уговорила санитарку принести гимнастерку, сапоги. Оделась, потихоньку пробралась на улицу, «голоснула» на дороге и в тот же день добралась до своего полка.

…Развалины, камни, припорошенные пылью, поднятой разрывами. Где-то близко короткими торопливыми очередями перекликаются автоматы. Немцы пытаются пробиться к Волге на участке полка. Но полк стоит. Со штабом дивизии действует телефонная связь, рация пока без дела. Но людей на КП мало, и дело Саше нашлось – поставили наблюдателем. Командный пункт полка почти на самом переднем крае. Немцы могут появиться в любой момент, надо глядеть в оба… Из окопчика, к которому примыкает блиндаж командира полка, хорошо виден передний край немцев – дальняя сторона пустыря, где несколько длинных сараев, от которых остались только полуразбитые стены.

– Алмазная! К командиру полка!

– Наташа! – говорит ей в блиндаже майор. – Звонили из штадива, откомандировываем тебя туда, откуда к нам прибыла. Жаль расставаться, солдат ты хороший, но приказ есть приказ.

«Где вы теперь, товарищ майор, и вы, друзья-однополчане? Может быть, кто жив и не ранен, воюет уже здесь, в Белоруссии…»

Оглушающе лязгает сброшенный дверной засов. Пронзительно скрежещет, открываясь, дверь.

– Ти, фройлен большевик! Виходить!