Текст книги "Время Лохов (СИ)"
Автор книги: Юрий Безрук
Жанр:
Повесть
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Ирина сняла колготы, трусики, аккуратно сложила их на стоящем рядом с диваном кресле, потом обернулась, увидела, что я смотрю на нее, поняла, что я смотрел и до этого и наверняка заметил панталончики, которые она как можно тщательнее свернула и накрыла джинсами. Она увидела, что мой взгляд изменился, в нем появилась какая-то растерянность, пустота, особо пугающая в полумраке.
– Мне нельзя простужаться. По-женски, – стала оправдываться она. – Ну, ты понимаешь.
– Да-да, – глухо сказал я.
Ирина подошла ко мне, стала целовать в губы, я отвечал ей, но как-то потерянно, сухо. Она прилегла на диван, я рядом, продолжая целовать ее тело, чувствуя, как она загорается, но я, казалось, ничего больше не чувствовал: перед глазами упорно стояла картина Венеры, стягивающей с себя бабские панталоны. Беда с этими эстетами!
Ирина потянула меня на себя, Я полностью накрыл ее своим широким телом. Она задвигалась подо мной, завилась вьюном, жарко задышала, быстро поплыла, хотя я еще и наполовину не восстал. О такой женщине только мечтать! Едва я прикоснулся к низу ее живота, Ирина снова задрожала и снова поплыла, издав протяжный гортанный звук и крепко прижав меня к себе.
– Подожди, подожди, хватит.
Я попробовал пошевелиться, выбраться из ее объятий, но она снова крепко сжала меня руками и ногами:
– Тихо, тихо, не шевелись.
– Почему? – удивился я.
– Не надо, – сказала она, не раскрывая глаз. – Больше не надо, а то я привыкну, – что тогда буду делать?
Я с удивлением посмотрел на лицо Ирины с закрытыми глазами, по-ангельски просветленное. Мне было непонятно, почему она сознательно лишает себя удовольствия? Много ли у нее радости в жизни?
– Почему? – снова спросил я. И Ирина, открыв глаза, ответила:
– У меня не так уж часто происходит подобное. Последний раз, наверное, с год или больше назад. Не хочу привыкать. Знаешь, как потом тяжело по ночам. Особенно, когда это начинает тебе сниться, тебя изводить.
Я знал. В своих снах я со многими занимался любовью. Рядом спала Лида, но я изменял ей во сне с другими. И чувство это охватывало меня целиком. С Лидой давно уже такого не случалось.
– Тебе было хорошо? – спросила, окончательно придя в себя, Ирина.
– Да, малышка, – прикоснулся я губами к ее губам. Ирина ответила на поцелуй.
– Может, все-таки еще?
– Нет-нет, лучше в другой раз, ладно? На сегодня и так выше крыши. Подружка вывернет меня наизнанку, выуживая подробности, – затрещала, как раньше, отряхнув перышки, Ирина.
Я, отодвинувшись в сторону, залюбовался ею. Она лопотала и лопотала, устремив глаза в потолок, а я смотрел на нее и снова водил пальцами по краю ее губ, подбородка, скул, бровей, опускался к шее, ключицам, переходил к плечам, рукам, груди. Хотел, казалось, навсегда запечатлеть в сознании мгновение, которое неторопливо наполняло мою душу, делало ее счастливой. Кто знает, может, в дальнейшем этих мгновений больше не будет, и может, ограничивая себя в желаниях, Ирина права: воспоминания о них наполняют одних счастьем, других – болью. Я не хотел, чтобы минуты счастья превратились в моей памяти в минуты боли и сожаления. Боли об утраченном, невосполнимом, очередной раной в сердце.
– Ой, слушай, это что уже: без пятнадцати двенадцать? У тебя правильно идут часы? – неожиданно всполошилась Ирина, случайно бросив взгляд на неоновый циферблат настольных часов напротив.
– Да вроде правильно шли.
– Офигеть! Подруга меня поедом съест! Вставай скорее – нужно идти! – вскочила она с дивана и стала суматошно одеваться.
– Да не торопись ты, как оголтелая. Тут идти – от силы минут пятнадцать, успеем. А то, может, передумаешь, останешься? Сама же говорила: подруга твоя классная, если что – прикроет.
– Да что ты такое говоришь! Ты совсем не знаешь Катьку: она спать не ляжет, будет ждать меня и волноваться. Я же сказала ей, что буду до двенадцати. Не подводила еще ни разу!
– Так может, позвонишь ей. Скажешь, что придешь утром.
Ирина так грозно нахмурила брови, что я сразу поднял вверх обе руки.
– Ладно, ладно, сдаюсь. Собраться – сорок пять секунд.
Я встал, быстро натянул брюки, свитер, куртку, и мы пулей вылетели из дома в ночь.
Такой легкости я давно не ощущал. Ирина тоже словно парила над землей. К дому ее подруги мы домчались в считанные минуты. Ирина нажала на кнопку домофона, и вскоре он затрещал.
– Это я, – звонко сказала она в домофон. Оттуда раздался лишь слабый скрежет. Щелкнул дверной замок, дверь отворилась.
– Ну что: пока? – сказал я на прощанье.
– Пока! – подскочила ко мне Ирина и чмокнула в губы.
– Увидимся еще?
– Может быть, – кокетливо ответила она, потом тесно прижалась ко мне и прошептала в ухо: – Мне было очень хорошо сегодня.
Она потерлась щекой о мою куртку.
– Я рад, – сказал я.
– Пока-пока! – Ирина легкой птичкой впорхнула в подъезд. Дверь за ней захлопнулась.
– Пока-пока, – произнес я, усмехаясь. “Вот трещотка, – подумал, – но сколько эмоций!” Я не помню, чтобы у Лиды хоть раз со мной проявилось нечто подобное, о ее ощущениях я мог только догадываться по покраснению кожи на щеках, затуманенных глазах, другим малозаметным проявлениям, но чтобы столько оттенков…
Я пошел обратно.
Стылая зима случилась нынче и почти бесснежная. Поземка взвихрится вверх над льдистым асфальтом, обернется вокруг твоего согбенного тела, проелозит по щекам и умчится дальше в глушь, в мрак, в холод. Уже после пяти вечера хоть глаз выколи, редко где встретишь одинокого прохожего: все давно по домам сидят, гоняют чаи, раскочегаривают телеящики – вечер длинный, делать нечего. Да и молодежь в такую непогоду не больно высовывается: улицы едва освещены, сгорела где лампочка, заменить нечем – средства, говорят, давно закончились. Так и отходит город к селу: в ужасающем полумраке опустелых домов, мрачных теней и осиротелой бледной луны…
Незаметно как луна скрылась за низкими облаками. Стала вообще какая-то жуть. Мне припомнилась середина девяностых, видеосалоны, в которых мы, бывало, засиживались на сеансах до двух-трех ночи, а потом разбредались по ночному городу в темноте, шарахаясь каждой темной подворотни.
Видеосалоны тогда открыли почти по всему городу. Неброские, начерканные от руки маркером, размером с развернутый лист ученической тетради афишки сеансов расклеивали на заборах, на домах, на досках объявлений. В одном из видеосалонов, что на Глубокой, в десять вечера шли “Зловещие мертвецы”, а в полночь крутили их продолжение. Я тогда был помешан на фильмах ужасов, они меня бередили.
Видеосалон обустроили в одном из помещений общепитовской столовой. Днем, собственно, это и была столовая, а с четырех вечера столы растаскивали по периметру, стулья группировали в ряды, в центр зала на крохотной тумбочке выкатывали телевизор и превращали небольшой зальчик в импровизированный кинотеатр мест на сорок. Могли бы поставить стульев и больше, но тогда уже с последних рядов становился плохо виден экран и народ на “камчатке” начинал возмущаться.
Я и раньше бывал в этом салоне, смотрел боевики, ужасы, эротику. Этот видеосалон, в отличие от других, нравился мне тем, что тут был большой телевизор (семьдесят два сантиметра по диагонали), не совдеповская двенадцатая электроника, а забугровый видак, помощнее колонки, не так много стульев и возможность для проветривания – в бывшем банкетном зале было два выхода.
В перерывах между сеансами обе двери раскрывались нараспашку, запахи пота, духов и нечистого дыхания быстро улетучивались и не так отвлекали от происходящего на экране. Завораживала и сама атмосфера видеосалона: легкое шуршание кассеты в магнитофоне, гнусавый одноголосый дубляж переводчика, едва освещенные мерцающим светом небольшого по меркам помещения экрана телевизора сосредоточенные лица зрителей, удушливый запах мужского пота, особенно острый во время просмотра эротики, поскрипывание стульев, сопение, покашливания, покряхтывание – настоящий театр! Порой было даже интереснее наблюдать за зрителями, чем за происходящем на экране.
Через пару месяцев посещения салона, я мог безошибочно определить, кто из присутствующих останется на второй сеанс, кто пойдет на следующий боевик, а кто на эротике сядет в первый ряд.
Какие только страсти не кипели на мужских фильмах! Возгласами вроде “да что же ты, мазила” или “придурок”, или еще чем покрепче некоторые невыдержанные подогревали остальных, и если кто из героев фильма был за справедливость, за него переживали все: торопили его, где он, как казалось, был медлителен; предупреждали, в тех случаях, когда герою грозила опасность, сочувствовали, если тот попадал впросак.
Любителей видео в те дни объединяла такая же сплоченность, как болельщиков футбола, собравшихся в баре у телевизора.
Странно, но именно фильмы ужасов давали мне возможность почувствовать себя живым. Новые ощущения. Страх животный, страх мистический.
Я никогда не утверждал, что ничего не боюсь, но фильмы ужасов щекотали нервы, немного отвлекали от насущных проблем, помогая не сойти с ума от происходящего вокруг, и после их просмотра окружающая действительность не казалась столь нелепой; эти фильмы становились своеобразной терапией для нас, разболтанных в перестройку, тонкокожих и, казалось, совсем потерявшихся.
Я был уверен, что на подобных фильмах закаляюсь. Что там дурак-начальник на меня орет? Он не смотрел фильмы про глобальные заговоры мирового капитала? Или про теневую деятельность всяческих спецслужб? Да что мне теперь ваши гребаные болты или шестерни, когда я начинаю вливаться в мировой информационный процесс и меня все больше и больше волнует покоробленная обстановка в мире и стране! Информация, информация, информация – вот чего нам так не хватало при Союзе, – думал я, – и особенно не хватает теперь! “Очевидного-невероятного”, “Клуба кинопутешественников”, ””Международной панорамы”, “Науки и жизни”, “Техники-молодежи”, “Нового мира”, “Вопросов философии”. Оруэлла и Замятина, Булгакова и Платонова, Камю и Сартра, Александра Зиновьева и Питирима Сорокина, Мамардашвили и Меня. Может, имей это всё в свободном доступе и достаточном количестве при застое, мы сто раз подумали бы, что рушим и что пытаемся на этих руинах возводить…
После фильма я возвращался домой не спеша, под впечатлением. Три часа “Зловещих мертвецов” добротно пощекотали нервы. Два часа ночи, а у меня ни намека на сон. Даже ночной мороз не казался настоящим. Я тыкался от одного клочка света к другому, сторонясь темных кустов, вздрагивая от скрипа заиндевелых деревьев – до смешного.
В армии, охраняя ночью склад по периметру, я больше старался держаться темноты, быстрыми шагами проходил освещенные места. Тогда мне, дозорному, комфортнее была темнота, только в ней я чувствовал себя как рыба в воде, там темнота прибавляла смелости, здесь же, наоборот, темнота пугала, резкий звук иглой впивался в сердце. Ощущения те, после ночного посещения видеосалона, я запомнил на всю жизнь. Теперь же, вспоминая, больше иронизировал над собой: двухметроворослый детина, ни разу в жизни не давший себя в обиду, спортсмен, после просмотра фильма ужасов шарахается каждого куста. Не видели меня друзья или знакомые, они спросили бы: ты ли это, Ярцев-кремень, Ярцев, которого мы знали?
Я глубоко вздохнул, распрямил плечи, как распрямлял их всегда после тренировки (точнее, они сами собой тогда распрямлялись) и продолжил идти домой. Свидание с Ириной словно снова меня окрылило, давно я не испытывал такого душевного подъема. Снег звучно хрустел под ногами, создавая ритм, нарушая ночную тишину. Тяжелые лапы елей у кинотеатра никли долу. В домах гасли последние огни полуночников. Жаль, на небе не было луны, не то бы весь снег заискрился бисером. То ли дело летняя звездная ночь, особенно, когда бредешь бескрайней степью, – ты словно приобщаешься к Вселенной, к Вечности…
17
В начале февраля Сигаеву исполнялось тридцать. Надумал он его отметить в кругу друзей, но так как друзей у него было раз, два и обчелся, то и собралось всего пять человек: сам Сигаев с женой Люсей, их кумовья Грицаи, да я, против кандидатуры которого Люся не возражала: по ее мнению я был человек бесконфликтный, с чувством юмора, в компании с таким нескучно (что еще по молодости надо: веселые посиделки, комфорт, взаимоуважение.) Даже подвыпив, я никогда не позволял себе повысить голос, обидеть кого-нибудь, либо просто тупить, доказывая другим, что ты не олух небесный.
Узнав, что на дне рождения Сигаева будут малознакомые люди, я поначалу стал было отказываться, но Михаил настаивал, ссылаясь на то, что я его единственный близкий друг, а с Грицаем он и поговорить толком ни о чем не может, для него тот всегда был только придатком своей жены Нины. К тому же в этот день они с Люсей хотели сообщить нам, своим друзьям, нечто важное.
– Заинтриговал, – сказал я в трубку. – Во сколько говоришь? Часа в три? Ладно, буду.
– Подарков можешь никаких не дарить. Я знаю, ты не работаешь. Мне важнее повидаться.
– Ладно, ладно, что-нибудь придумаю – как же тебя оставить без подарка? – усмехнулся я.
Деньги у меня были – я хорошо наторговал накануне: распродал последнее крупное, что привез из Иванова. И что подарить Михаилу тоже знал: после недавней покупки “шестерки” тот мечтал о наборе торцевых головок с трещоткой, я видел такие в Стаханове и мог себе позволить раскошелиться. А Мишка, считающий каждую копейку, будет такому подарку только рад.
С Ниной, подругой Люси, я виделся несколько раз у Сигаевых на даче, с ее мужем Генкой, думаю, смог бы найти общий язык: Генка любит порыбачить, а у меня бывший тесть был заядлый рыбак, – с Грицаем мы могли бы пересечься на этой стезе.
Подарку Сигаев обрадовался несказанно. И еще неизвестно, что более светилось в лучах морозного солнца: глянцевая сталь нового набора или довольная физиономия Сигаева.
Мы с Грицаем обменялись рукопожатиями, а за праздничным столом продолжили знакомство. Грицай оказался простым деревенским парнем с Хмельниччины, в Первомайске у него жила дальняя родня по материнской линии – седьмая вода на киселе, сюда он приехал учиться в горное училище, здесь познакомился с Ниной, женился, устроился по протекции тестя – горного мастера – на шахту, где и продолжал работать до сих пор.
Грицай оказался из породы тех, про кого говорят “свой в доску”, но и “себе на уме” – такая же подходящая характеристика. Круглолицый, большегубый, коренастый, он очень походил на артиста Леонова, особенно, когда выпьет и расплывется в слащавой улыбке от уха до уха. Эрудицией явно не блистал, но она от него вовсе не требовалась.
Пока женщины расставляли закуски на столе, мы, мужики, общались на лестничной площадке, где Сигаев дымил с Грицаем (меня что-то не потянуло), расспрашивая, чем я теперь занимаюсь. Я рассказал в двух словах о своей ивановской эпопее и о бесплодных попытках найти что-нибудь постоянное.
– А вот Генка сдуру собрался ехать в Питер на заработки, – в шутку – не в шутку брякнул Сигаев. – Так сказать, наобум. На шахте делов нет, многих выгоняют в отпуска за свой счет, но что дома высидишь? Хочешь, он и тебя с собою прихватит?
Я посмотрел на Генку.
– У тебя там что, знакомые?
– Да не, никого.
– Тогда как ты едешь, к кому? – спросил я удивленно – сам не понаслышке знал: чтобы где-то удачно устроиться, надо непременно иметь знакомства – без поручительства на тебя смотрели исключительно как на бродягу с улицы.
– Да ни к кому, – с беззаботной усмешкой ответил Генка. – Поеду “на ура”, но нисколько не сомневаюсь, что обязательно что-нибудь найду. А раз ты совсем без работы, поехали вместе, вдвоем веселее.
Я поначалу было заколебался: стоило ли верить этому балаболу и верхогляду по натуре (а я немного научился разбираться в людях), но с другой стороны – что мне было думать? Я ничего не терял, ничего меня не держало, к тому же сидеть дома – резона нет, ничего не высидишь, а так, может, что и выгорит. А вдруг на самом деле повезет? Заразительна Генкина уверенность. Он так и сыплет байками о своих знакомых, которые вот так же, не задумываясь, рванули в Питер и вернулись оттуда с приличными деньгами, при том, что работали месяца четыре от силы.
– И когда ты хочешь отправиться?
– Через недельку, не раньше. Надо еще билет заказать.
– Тогда давай завтра поедем, закажем.
– Ну, завтра не знаю, дня через три…
– Договорились.
Генке было все равно. Он даже повеселел, так как действительно вдвоем ехать в незнакомое место – не одному. Сладились через три дня встретиться возле универмага, вместе смотаться на железнодорожный вокзал и заказать билеты.
На этом подъеме прошел и весь оставшийся вечер. Мне было как никогда легко, я вовсю острил, сыпал анекдотами, смеша всех, стал даже подтрунивать над Генкой, как беззлобно подтрунивают над близкими друзьями. И все же мы, гости, ждали главного: когда супруги Сигаевы выдадут обещанный секрет – взбудоражили только.
– Мишка, сукин сын! Люся! – прорвало в конце концов у меня. – Долго вы будете нас мытарить? Раскрывайте свой секрет, раз обещали.
– Ну, хорошо, – поднялся Сигаев. – Наполнили бокалы и рюмки, наступает важный момент. Та-да-да-да! – словно фанфарами возвестил Сигаев начало своей торжественной речи. – Мы вас позвали на мой день рождения не столько отметить его, сколько возвестить о том, что мы с Люсей… Внимание: ждем ребенка!
– Ничего себе! – пробормотал Генка.
– Мишка, тихушник, ну, ты даешь, поздравляю, – я протянул к Сигаеву свою рюмку.
– Люська! А еще подругой называется! – деланно возмутилась Нина. – Ну-ка, ну-ка, и сколько нам?
– Третий месяц пошел.
– За это надо выпить! – выкликнул Генка.
Зазвенели стеклом.
– Счастья, здоровья!
– Ну ты, Мишка, и партизан!
– Удачи!
– Люська, подружка моя ненаглядная, вот скрытница, молчала до последнего! Как это я просмотрела?
Мы зашумели, загалдели, защебетали, поздравляя хозяев. Это же какая радость – первый долгожданный ребенок!
На этой приподнятой ноте прошел и остаток вечера. Распрощались старыми друзьями. Но домой я возвращался с одной только мыслью: не поспешил ли я с решением об отъезде? Незнакомый город, чужие люди – куда меня черт несет! Но когда еще раз в тихой домашней обстановке проанализировал ситуацию, то решительно отбросил все “против”: ну, нет мне здесь абсолютно никакой работы и в ближайшее время вряд ли предвидится, а так – может быть, может быть… На все воля божья, – не оставлял я надежды и засыпал как никогда спокойно.
Впервые я совершал необдуманный поступок с такой безмятежностью. Даже дальняя дорога не пугала. Авось не пропадем, как-нибудь прорвемся. Славянские “авось”, “небось”, да “как-нибудь” – на этих трех китах до сих пор держится вся Русь-матушка!
18
Отправлялись мы с Грицаем с Никитовки. Дизель из Попасной приходил в половине десятого, а в десять уже прибывал питерский скорый, но так как у нас имелись билеты на руках, волноваться причин не было.
В поезде мы познакомились поближе. Грицай работал поверхностным слесарем на шахте, хорошим заработком похвастаться не мог. К тому же шахту в это время прилично лихорадило, и вместо зарплаты народ получал мизерные подачки, нерегулярностью своей не просто удивляя, но потрясая.
Что подвигло Грицая на такой необдуманный поступок, можно было только догадываться; но сам я находился в еще более неопределенном положении, поэтому мне было все равно, куда и с кем ехать. Вдобавок давнее желание снова вернуться в Питер, где однажды – лет эдак пятнадцать назад – старшеклассником я был по турпутевке, подсознательно, наверное, тоже подталкивало.
Как бы там ни было, мы с Грицаем мчались сквозь границы и кордоны навстречу неизвестности.
Питер встретил нас тихим промозглым вечером, лениво снующей вдоль перрона толпой и несчетным количеством старушек у входа в здание вокзала с табличками “Сдам комнату”, “Ночлег”, “Квартира”.
Ради праздного любопытства я поинтересовался ценами. Минимум пять “баксов”.
– Хай мэнэ ранять, – тут же вырвалось из толстых отвисших Генкиных губ.
– А ты что предлагаешь? – спросил я.
– Переночуем на вокзале.
– Сегодня, – сказал я. – А завтра, если за день не найдем работу, опять на вокзале?
– А что: вещи сдадим в камеру хранения, а с утра поедем искать работу.
– И опять на вокзал, опять в камеру хранения… Не разоришься ли каждый раз вынимать и обратно сдавать вещи? Не лучше ли снять на день-два комнату и спокойно осмотреться?
Грицай надул губы. Этого еще не хватало. Как оказалось, денег у него было на день-два под завязку. Он ехал в полной уверенности, что ему повезет в первый же день. Я был более предусмотрителен и всегда брал с собой про запас: на первое время и – как табу – на обратный билет.
– Ладно, – сказал я. – У меня есть немного с собой, остановимся на квартире, а с первой получки отдашь.
Деваться Генке было некуда. Я подошел к одной из старушек и договорился, что та приютит нас дня на три по минимальной цене.
– Но только на три, – старушка взглянула на меня строго. – В субботу возвращается мой сын, я сдаю вам его комнату.
Сладились. Нас это устраивало: три дня решали многое (Я почему-то тоже ощутил уверенность, что мы обязательно отыщем здесь что-нибудь).
Мы с Грицаем двигались за старушкой как сомнамбулы, молча. Метро, троллейбус, потом пешком через какой-то глухой сквер. Старушка только бросала изредка короткие: “сюда”, “тройка”, “нужно переходить”, и мы покорно шли “сюда”, ждали “тройку”, переходили.
Быстро стемнело, но мне не было удивительно – в Питере и лето бывает непредсказуемым. Когда мы школьниками в августе месяце приехали в северную Пальмиру, сильно замерзли – уезжали, у нас на Донбассе палило под тридцать, само собой разумеется, никто теплых вещей с собой не прихватил. Сидели, как помнилось, на одной из остановок, как съежившиеся воробьи: плечо к плечу, спина к спине, а престарелый ленинградец спрашивал, откуда мы такие беспечные.
– С юга, дедушка, с юга, – произнес кто-то из нас, и старик сочувственно покачал головой.
Потом, правда, прояснилось, солнце больше не покидало гостеприимных улочек города, и на всех последующих фото мы стояли улыбающиеся и счастливые: на Дворцовой площади, в Петродворце, возле Кунсткамеры…
Теперь я стал предусмотрительнее и всегда в дальнюю дорогу брал теплые вещи, даже если ехал на юг…
Узкая прихожая старушкиной квартиры встретила нас обилием плакатов и афиш: цветных и черно-белых, маленьких и почти метроворостых.
С одного смотрела наша новая знакомая, только гораздо моложе.
– Это вы? – спросил я, хотя и так было понятно.
– Я, я, – подтвердила старушка, и глаза ее потеплели. – Были времена.
– А теперь? – полюбопытствовал я снова.
– Вот, сдаю иногда комнатку, – посетовала она. – Пенсии на всё не хватает.
– И не поете больше?
– Только в кругу своих, – отчего-то неохотно ответила старушка и показала нам на крайнюю по коридору дверь: – Вам сюда.
Мы с Грицаем вошли в предназначенную комнату. Маленькая, плотно заставленная мебелью и вещами, с бордовыми коврами по стенам комната казалась узкой и тесной. Высокая, едва ли не доходящая мне до пояса, железная кровать стонала под обилием лежавших на ней матрасов, одеял и подушек.
– Будете, как принцесса на горошине, – пошутила старушка. – Один из вас может лечь на пол, сквозняков у нас нет.
Когда старушка вышла, мы с Грицаем бухнулись на постель. Генка еще пытался смотреть телевизор, я же мгновенно уснул.
Утром мы расспросили старушку, где находятся рынки и отправились на один из них на Сенной в надежде все-таки устроиться хоть куда-нибудь.
Неподалеку от Сенной мы наткнулись на небольшой оптовый рынок, но потолкавшись от контейнера к контейнеру, поняли, что это не Москва, здесь обходятся более дешевой рабсилой: местными алкашами и поденщиками. Заработки поприличнее находились в руках отдельных бригад, влезть в которые чужаку было просто немыслимо.
И все же, не теряя надежды, мы еще раз прошлись по точкам, и у одной из них маленький худенький паренек предложил нам подзаработать прямо сейчас.
Как оказалось, сегодня к ним на оптовую базу пришло особенно много машин, и парень завернул на Сенную нанять людей дополнительно. Мы с Грицаем сразу же уцепились за его предложение. Паренек разыскал еще одного добровольца и, усадив всех в свои “Жигули”, покатил по Питеру почти на другой конец города.
База располагалась в окрестностях “Балтики”. Здесь был целый район продуктовых и промышленных оптовых баз. “Вот с чего надо было начинать”, – мелькнуло у меня по дороге.
Мы въехали на территорию, охраняемую частной фирмой, и паренек сразу же провел нас на продуктовый склад, где уже потихоньку разгружалась огромная фура (как потом выяснилось, из Финляндии).
Несмотря на то, что мы были в чистом, сбросили свои верхние куртки и присоединились к общему движению.
Часов в двенадцать ночи закончили и сразу же получили по первому заработанному стольнику – почти пятнадцать долларов (по курсу) на руки. От радости мы напросились на постоянную работу, и хозяин – высокий привлекательный армянин лет тридцати пяти – согласился взять нас двоих с Генкой на первое время – заказов должно поступить на днях много, каждый раз искать дополнительную силу – тоже накладно.
Кроме зарплаты в двести пятьдесят долларов в месяц нам пообещали премиальные и за переработку (после восьми вечера).
Всю обратную дорогу мы с Грицаем только и гудели, как все удачно складывается и как нам невероятно повезло. Однако оставалась еще одна немаловажная проблема – жилье, и ее решать надо было не менее спешно: отдавать тридцать рублей в день с носа за угол, нас никак не устраивало. Нужно было кому-то на следующий день, не откладывая в долгий ящик, отправляться на поиски квартиры.
– Ладно, – сказал я Генке, – ты езжай завтра на базу, а я на Сенную, так и так без жилья нам здесь ничего не светит.
Конечно, в некоторой степени это было уступкой с моей стороны – деньги мне были нужны не меньше, чем Грицаю, – но с другой стороны через два дня старушка выдворит нас из комнаты, и мы потеряем не только кров, но и с трудом найденную работу.
19
На Сенной, однако, то ли день оказался не тот, когда съезжались сдатчики квартир и комнат, то ли я рано приехал, – выбрать было не из чего: комната в квартире алкаша, комната в коммуналке, квартира втридорога.
Надо было только видеть те перекошенные, испитые, опухшие с утра физиономии, чтобы понять, что ждет нас с Грицаем в таком быту: ни отдохнуть после работы, ни оставить что-либо ценное. Попойки, собутыльники, проходной двор.
Одна тетка подсказала: тебе, мол, лучше узнать в агентстве, плата там ненамного выше здешней, а выбор поболее и поприличней.
Она назвала адрес одного из агентств, буквально рядом с ж.д. вокзалом. Я нырнул обратно в метро.
– Семейную пару или одного молодого человека – пожалуйста, а двоих – проблема, – сказала мне в окошко рыжая дама. – Хотя есть у меня постоянная клиентка, попробую ей позвонить, может, и согласится.
Дама тут же набрала номер; говорила не больше пяти минут.
– Парни приличные, порядок гарантируют. Да, работают на продуктовой базе, деньги имеются.
Она охарактеризовала нас с Грицаем, как ангелочков.
– Ну вот, – положила наконец трубку. – Уговорила. Значит, ей двести пятьдесят и сотню в агентство, итого: триста пятьдесят рублей ежемесячно. Сотню прямо сейчас, а в следующем месяце приедете, продлите. Каждый последующий месяц в агентство будете вносить все меньше и меньше. Условия у нас, как видите, самые выгодные.
Сомневаться не приходилось – я лично убедился в этом.
Я уплатил аванс за два месяца вперед (слава богу, прихватил из дома деньги), и дама из окошечка протянула мне записку с адресом и схемой расположения дома, набросанной от руки.
– Он почти крайний, – дополнительно сообщила она, – вы его сразу найдете. Напротив, через дорогу – радиорынок. Удачи, молодой человек.
– Спасибо, – я расплылся в улыбке, еще не совсем веря, что и во второй день фортуна нас не подвела.
Я сразу поехал по адресу, позвонил в домофон, представился и, когда подъезд открылся, на лифте поднялся на седьмой этаж.
Дверь открыла приземистая еще не старая распатланная женщина с квадратной фигурой, плотно обтянутой затертым байковым халатом. Волосы на ее округлой голове были взлохмачены, глаза опухшие то ли ото сна, то ли от чего другого, нижняя губа приоткрыта. Она смотрела на меня непонимающе, и мне пришлось еще раз повторить:
– Я из агентства, насчет жилья.
Только тогда до нее, видно, дошло, она развернулась и вразвалочку, как гусыня, пошла вперед. Значит, можно было войти. Я переступил порог и оказался в узкой прихожей, переходящей в длинный коридор.
Планировка квартиры была непонятна, может, ее изрядно переделали, так как слева я увидел широкий проход в кухню, которая дальше шла в параллели с коридором. На кухню выходили и двери еще одной комнаты, у которой, как швейцар, не спуская с меня глаз, столбычил не поймешь какого возраста подросток, вероятно, ее сын. С полуоткрытым, как у матери, ртом, истекая слюной, он несколько минут пялился на меня, пока его не увидела мать и не цыкнула недовольно: “Иди в комнату!”, что он тут же и сделал и больше не появлялся оттуда вплоть до моего ухода. Хозяйка прошла дальше и остановилась у левой по ходу двери в конце коридора.
– Все комнаты закрываются, по субботам я убираю и меняю постельное.
“Сервис по-современному”, – подумал я.
– Телевизор заберу, он у нас один. Ванная рядом с вашей комнатой, на кухне электроплита. В холодильнике отведу для вас место, дам кастрюлю.
– Хорошо, – сказал я, довольный. Приличная комнатка, две деревянных кровати, стол, шкаф.
– Хотелось бы деньги вперед, – огорошила, однако, сразу хозяйка. Я показал квитанцию об уплате в агентство и уверил, что и ей они с Грицаем обязательно заплатят, но не сейчас, чуть позже. Сейчас они могут предложить лишь задаток.
– Ладно, – не стала препираться хозяйка и быстро спрятала в карман халата протянутую мной сотню.
Я в который раз поблагодарил бога за свою смышленость и запасливость. А если бы я приехал, как Генка: гол как сокол, – нашли бы мы тогда квартиру? Вопрос!
– Мы переедем завтра вечером, – предупредил я хозяйку. – С утра работаем.
Она протянула ключи и назвала код подъезда:
– Три-пять-ноль.
– Запомню, – уверил я ее и тут же выскочил из квартиры, чтобы только моя радость не выпорхнула при ней наружу.
Грицай вернулся часов в одиннадцать вечера. Я разогрел сваренный мною днем суп и накормил его. Рассказал обо всех своих передрягах и о том, что наконец-то нашел жилье. Генка, однако, на удивление, воспринял мое сообщение без особого восторга. Я отнес это на счет его усталости.
После ужина Генка мгновенно отключился, я некоторое время еще смотрел телевизор.