Текст книги "Время Лохов (СИ)"

Автор книги: Юрий Безрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Грицай как завороженный проследовал за мной, лег на кровать, вперился в потолок.

– Ну как тебе? – спросил я, тоже завалившись на свою постель.

– Ты не сбрехал: она и правда как будто с обложки журнала. Может, она у них в столице первая красавица? Мисс… Как ты там говорил, у них столица-то?

– Аддис-Абеба.

– Мисс Аддис-Абеба! – Грицай словно прописал рукой в воздухе транспарант.

– Бери выше: мисс Абиссиния! Представляешь, приезжаешь домой, и такой: я жил по соседству с самой мисс Абиссинией!

– Ага, сейчас! У тебя совсем крыша поехала? Скажи я так, жена меня из дома в два счета выставит.

– За что? За то, что ты отдал мисс Абиссинии кровью заработанную индейку? Так ты не говори.

– Ты тоже.

– Кому? Сигаеву? Мишка и сам бы, увидев ее, офигел.

– Сто процентов… – Грицай снова воткнулся взглядом в потолок.

Я взял со стола книжку, попробовал почитать, но смысл прочитанного то и дело куда-то ускользал – передо мной все чаще возникала улыбающаяся экзотическая соседка.

– Слушай, – прервал мои видения Грицай. – Она на самом деле хочет пригласить нас на ужин?

– Думаю, да.

– Серьезно?

– Почему нет? Одной такой тушки на четверых хватит. Сколько только она готовится? Я индейку никогда не стряпал, но, наверное, тушить ее или жарить надо столько же, сколько и курицу. Может, немного больше.

– Может быть, не знаю.

– Тогда надо, наверное, сходить купить какого-нибудь вина? Нам все равно бежать в магазин за хлебом, он ведь у нас кончился, помнишь? (Мы договорились, что, раз я готовлю, Грицай затаривается хлебом.)

Генка посмотрел на меня в упор.

– Пошли вместе: я в винах совсем не разбираюсь. Куплю что-нибудь не то, – ей не понравится…

Мы пулей собрались, вылетели в прихожку, стали живо натягивать на себя зимние куртки, обуваться.

Тут из своей комнаты выплыла Гелила. Она переоделась в легкий халатик, поверх него надела фартук. Увидев нас, полностью одетых, удивленно спросила:

– Вы ухадить?

– Нет, нет, – успокоил я ее, – мы только добежим до магазина, за хлебом, а то у нас весь кончился.

– Ладна, толька не долга.

– Одна нога здесь, другая там, – заверил я Гелилу.

Мы выскочили из квартиры.

– Слушай, а она ничего! Такая вся из себя, – не унимался всю дорогу Грицай. – Расскажи кому на работе – не поверят. Ты обязательно меня с ней щелкни, пусть будет память.

– Щелкну, щелкну, не переживай, – уверил я Генку (свою “мыльницу” я всегда брал в дорогу).

В магазине мы пробыли не больше двадцати минут. Грицай хотел взять пива, но я его отговорил, мол, такой даме пиво не предлагают, ей надо что-нибудь более изысканное: хорошее вино, например, или шампанское.

– А водку? Под водку индейка разве не пойдет?

– Под водку что угодно пойдет, особенно у нас. Но в данном случае, думаю, разумнее взять красного – Гелила наверняка индейку будет тушить или жарить.

– По мне так и с пивком нормально.

– Ничуть не сомневаюсь, но пивка мы и так с тобой как-нибудь поцедим, тем более работаем недалеко от “Балтики”. Однако здесь особый случай: дама нас угощает.

– Почему это она нас угощает? Чем? Нашей индейкой?

– Не говори ерунды: она уже не твоя, ты ее отдал, разве забыл? Значит, теперь она будет угощать нас своей индейкой.

– Ну да, если так, то конечно…

Тут вдруг меня как пробило, я понял, что немного лопухнулся: я совсем не поинтересовался, какое вино предпочитает Гелила: сухое, полусухое, сладкое? Вот бестолочь! Что теперь делать?

– Тебе какое вино нравится? – спросил я наобум Грицая, обводя глазами полки и прицениваясь.

– Я пью все, но больше люблю пиво, особенно донецкое разливное.

– Ну, с пивом все ясно, а вино?

– “Три семерки” пью, “Мадеру”… Да все, что есть!

– Это я понимаю, но здесь другой случай.

В десятом классе я тоже со своими дворовыми пацанами глушил по подворотням “Три семерки”, покупал его в магазине без особых сложностей, так как всегда выглядел старше своего возраста; зимой бутылку носил в боковом кармане “москвички”, перешедшей мне по наследству от отца.

Мы с Грицаем неторопливо прохаживались вдоль полок со спиртным.

– Вот, думаю, это ей понравится: “Киндзмараули”, – выбрал я одно из красных полусладких грузинских вин (меня всегда привлекал его бархатистый вкус).

– Киндз – чё? – не расслышал Грицай название вина.

– Киндзмараули, говорю. Напиток богов.

– Да ну?

– Не попробуешь, не узнаешь. Берем, – я ловко смахнул бутылку с полки и направился к кассе.

– А может, две?

– Хватит и одной. Мы же чисто символически!

– Ну, ладно. – Грицай потянулся за мной следом. – Слушай, а ты когда-нибудь в жизни пробовал африканскую еду?

– Где б я ее пробовал? Я дальше Союза никуда не выезжал.

– Я тоже. Но ведь она должна, наверное, отличаться от нашей?

– Само собой разумеется. И я думаю, прежде всего, остротой. Там, как и в Азии, и во всем Магрибе любят поострее.

– Я тоже люблю сало с перцем и чесноком, а борщ с красным стручковым перцем.

– Ну, тогда стряпня Гелилы тебе точно понравится.

– А тебе?

– Пока ем всё, желудок не отвергает.

Мы не ошиблись: эфиопская кухня, как и почти вся африканская, предполагала острые блюда. Приправы, которые у нас нельзя было достать, Гелила, как правило, привозила с собой, как, впрочем, и кофе. Одной из таких необычных приправ была пастообразная “бербере” (нечто вроде ядреной аджики), которая состояла из десятка различных специй и которая могла достаточно долго храниться в холодильнике.

Перед подачей на стол Гелила извинилась перед нами, что у нее нет традиционных эфиопских лепешек, какие обычно при этом полагаются. У них, оказывается, большинство блюд к столу подается именно на такой особой, кислой лепешке, “ынджере” (что-то вроде наших тонких, на всю сковородку блинов); ею же, оторвав с краю, макают и соус. А индейку она приготовила, как у них готовят курицу, – без всяких хитростей, в соусе из лука на топленом масле со специями и “бербере”. “Доро ват” называется.

– К специям еще и острый соус?! Ну, вы даете! Уж я как люблю острое, а у вас тут, наверное, горючая смесь! – разглядывая готовое блюдо, предположил Грицай. – А это что плавает в соусе? Похоже на яйца.

– Яйса, яйса, – закивала Гелила, разрезая индейку на кусочки. Она положила по несколько больших кусочков нам и небольшой себе, обильно полила соусом и села во главе стола.

– Пробавай.

– Так-с, – потер ладонями Грицай. – Приступим, что ли?

Грицай разодрал вилкой тушку, смачно окунул наколотый кусок в соус и быстро отправил в рот. Дальше не смог произнести ни слова, быстро вскочил и с выпученными глазами и широко открытым ртом подлетел к крану с водой, налил себе стакан воды и залпом его осушил. Мы с Гелилой чуть ли не легли на стол от смеха.

– Куда ты столько мечешь? – надрывался я до коликов. – Это ж тебе не кетчуп!

– Ну и бомба! – чуть отдышавшись, Грицай снова подсел к столу. – Как вы это едите?

– Осень хоросо. Патом многа пьем кофи. Многа чашек.

– А у тебя есть настоящий эфиопский кофе? – спросил я, зная, что Эфиопию считают родиной кофе.

– Конесна. Снасала “Доро ват”, потом кофи.

Я откупорил бутылку вина, дал ему чуть “надышаться”, затем понемногу разлил по бокалам. Такой пир обычно запоминается на всю жизнь. Мы были молоды, непосредственны, искренни; нам не перед кем было рисоваться, мы веселились от души, пытались, не сломав язык, произнести эфиопские слова, а Гелилу научить, как правильно выговаривать русские.

– Тэнайстыллинь – здравствуйте. Тэнайс – тыл – линь… Ха-ха-ха! – чуть ли не катался по полу Грицай. – Как ты говоришь: “Тэнайс”?.. Ой, не могу! Остановите меня, а то умру! – слезно умолял он.

После того, как индейка закончилась, а вино было выпито, Гелила взялась варить кофе. Только не в традиционной турке, а в небольшом кувшине с ручкой, тонким носиком и узким горлышком, который она привезла из родного дома.

Густой аромат крепкого кофе поплыл из кухни по всей квартире. Если бы хозяйка с сыном были дома (они уехали на все выходные к каким-то своим родственникам), наверняка выросли бы на пороге.

Грицай метнулся в нашу комнату и вскоре вернулся оттуда с фотоаппаратом.

– Слушай, не будешь против, если я сфоткаю тебя с Генкой – уж очень сильно просит, – спросил я у Гелилы.

– Ладна.

Грицай пристроился сбоку Гелилы. Я щелкнул.

– И с кофе тоже!

Гелила немного отодвинулась от плиты, Грицай пристроился с другого бока кувшина. Я снова щелкнул.

– А тебя? Тебя? – засуетился Грицай.

– Да ладно, не суетись.

– Давай, давай!

Я глянул на Гелилу, она заулыбалась, видя мое смущение.

– Иди, – позвала.

Я подошел, и мы тоже сфотографировались с кувшином.

Выпили по чашке кофе. Гелила налила себе еще чашку.

– Кофи? – глянула на меня. Я отрицательно покачал головой.

– Низя отказать: нехоросо.

Я вздохнул. Гелила еще раз наполнила мою чашку.

– Кофи? – перевела взгляд на Грицая.

– Уф, я уже объелся, но еще от чашки не откажусь.

Потом Грицай попросил еще одну чашку, Гелила уговорила и меня выпить третью, а дальше как-то за разговорами нам захотелось еще по одной, и Гелила снова варила кофе и потчевала нас, и так, наверное, продолжалось бы до бесконечности (мы уже распробовали вкус непритязательного разговора, объединенного с кофепитием), если бы Грицай не глянул на часы и не воскликнул:

– Е-мое, полпервого ночи!

– Не может быть! – не поверили мы ему: сели ужинать – восьми еще не было!

– Сам посмотри, – протянул мне свои наручные часы Грицай.

– Тогда пора заканчивать, а то и в выходные не выспишься.

– Мне еще пасуда нада вымыть, – сказала Гелила.

– Могу помочь тебе вытереть тарелки, – вызвался я.

– Я тоже могу, – сказал и Генка.

– Ладна, – улыбнулась Гелила.

Минут за двадцать мы расправились со всей посудой и стали расходиться по своим комнатам.

– Бай – бай! – сказала на прощание Гелила.

– Бай – бай! – помахали мы в ответ.

Гелила закрыла за собой дверь. Грицай проводил ее взглядом голодной собаки и тяжело вздохнул. Я открыл нашу комнату.

– Ну что, на боковую? – спросил Грицая. Тот как будто готов был стоять столбом всю ночь.

– Да, да, – приглушенно сказал наконец Грицай и как потерянный проследовал за мной.

Ночь не принесла нам облегчения. Грицай во сне будто разгружал какую-то длинную, как бесконечный тоннель, фуру, все что-то бормотал. Я в своем снова пил кофе с Гелилой, неотрывно смотрел, как она неторопливо наливает из кувшина напиток. Коричневая струйка, переливаясь и блестя мизерными жемчужными вкраплениями, радостно стекала в белоснежную чашку, пузырила поверхность, образуя пенку.

Я улыбнулся Гелиле, поднес к себе чашку поближе, вдохнул пахучий аромат кофе, попробовал на вкус, отхлебнул чуть-чуть с удовольствием. Открыв глаза, встретился с озорными глазами Гелилы, прочитал в них искреннее: “Ну как?”

– Обалдеть! – только что и смог произнести и отпил еще глоток. После третьего глотка все у меня перед глазами расплылось, комната потеряла очертания, мебель растворилась в пространстве. Даже улыбающееся лицо Гелилы было как в тумане.

– Что ты со мной сделала? – спросил я. – Чем опоила? – но ответа не получил – Гелила так и продолжала загадочно улыбаться.

– Тебе весело, да? – опять спросил я. – Я напился? Ты меня напоила. Ты. И за это должна меня поцеловать. Какие там у вас в Эфиопии поцелуи?

Гелила звонко рассмеялась:

– У нас поцелуи такие же вкусные, как и кофе.

(Я нисколько не удивился, что во сне Гелила говорила по-русски чище, чем я.)

– Тогда почему ты меня вашим кофе угощаешь, заставляешь его пить большими порциями, а про поцелуи даже не вспоминаешь? Может, мне интересен не только ваш кофе?

– Как хочешь, – Гелила подошла ко мне, коснулась моих губ своими горячими губами, потом раскрыла рот пошире и… втянула меня в себя полностью!

Я проснулся в ужасе. Моя подушка была вся сырая. Я обвел глазами темную комнату и не смог понять: реальность это или продолжение сна, я в комнате или в каком-то другом помещении; не в помещении – в чем-то сыром и темном (внутри Гелилы?). Но нет (наконец-то я заметил абрис окна, затем силуэт мирно спящего под одеялом Грицая), я все-таки в нашей комнате и скорее всего не во сне. Это меня немного успокоило. Я поднялся, прошел на кухню, заглянул в холодильник – захотелось выпить холодной минералки. Закрыв дверцу холодильника, присосался к горлышку пластмассовой бутылки, жадно много выпил, на секунду оторвался, чтобы вдохнуть, и тут заметил, что у входа на кухню стоит Гелила.

Я снова себя спросил: “Это сон или реальность? Кто бы меня ущипнул?”

– Не списа? – Гелила подошла ко мне, отобрала бутылку и сама приложилась к горлышку.

– Ущипни меня, – попросил я Гелилу. – Мне кажется, я сплю.

– Может, лучче поцеловат?

Гелила тесно прижалась ко мне, и я осознал, что тело ее реально, я его чувствовал; и все же, под впечатлением сна, поцеловал осторожно, едва прикоснувшись к ее губам. Она улыбнулась. Я растворился в ее улыбке.

– Идем, – Гелила потянула меня за руку и повела к себе. Я пошел за ней, как загипнотизированный.

23

Утром, на удивление, я встал как огурчик. Проснулся даже раньше Грицая (впрочем, я всегда поднимался раньше него), заварил себе свежего чаю, сделал бутерброд, с аппетитом поел. Что случилось вчера, объяснить мог с трудом. Наваждение какое-то – иначе не назовешь.

Я вымыл чашку, вернулся в комнату.

– Ты еще не встаешь? – спросил заворочавшегося Грицая.

– Да рано еще, чего вставать? – буркнул он в ответ.

– В город не поедешь?

– Да ну! Чего там делать?

– Тогда я поехал, – сказал я и стал переодеваться.

Когда я вышел в коридор, столкнулся с направляющейся в ванную Гелилой.

– Уже встала? – спросил, не зная, что сказать, потом выпалил: – Не хочешь в город съездить, может, в какой музей сходить или просто погулять?

– Можна. Толька я умойся и пазавтракай.

– Хорошо, я подожду тебя, встретимся на кухне.

– Кофи?

– Было бы здорово!

Я вернулся в комнату. Грицай спал с открытым ртом.

– Извини, Гена, – сказал я, – но мне надо немножко примарафетиться.

Я достал из тумбочки свою походную электрическую бритву, небольшое зеркало и стал бриться (мне, конечно же, хватило бы и вчерашнего бритья, но я не хотел перед Гелилой выглядеть щетинистым дикарем).

Грицай недовольно открыл глаза, потом опять закрыл. Но я виноватым себя не считал: время приближалось к десяти – сколько можно спать?

– Я еду с Гелилой в город, только что ее уговорил, – сказал я между делом. – Мы пьем кофе и отчаливаем.

Где у Грицая и сон делся.

– А чего, эт, ты с ней? Я тоже с вами.

– Не знаю. До обеда мы, скорее всего, заглянем в какой-нибудь музей, а после, может быть, сходим в кино или в театр.

– Мне тоже надо туда.

– Куда “туда”?

– В музей, куда еще!

– Но ты со мной не ходил никогда.

– Теперь пойду, музей это здорово!

– Как хочешь. – мне уже никто не мог испортить настроение. – Собирайся тогда, Гелила скоро будет готова.

Грицай, как в армии, собрался в два счета. Мы вместе с Гелилой быстро выпили по чашке кофе и выбрались из квартиры. Решили по ходу определиться, куда пойдем. В центре, наткнувшись на фотосалон, сдали фотопленку. Ускоренная печать была дорогая, но где-то через час мы уже смогли бы созерцать свои довольные физиономии во всей красе.

– Может, нам сперва заглянуть в Эрмитаж, а потом пройти к Исаакию, – предложил я для начала, когда мы вышли из салона.

– А я хотел бы посмотреть на уродцев, – сказал Грицай.

– Какие уродцы, Гена? С нами же девушка!

– А может, ей тоже интересно.

– Сомневаюсь. Но пока мы бродим по Эрмитажу, ты можешь спокойно дойти до Кунсткамеры и осмотреть ее полностью: она не такая уж и большая.

– Ну уж не-е-ет, я с вами. А вдруг вы от меня куда сбежите?

– Мы только об этом и мечтаем, – съехидничал я, хотя на самом деле хотел, чтобы Грицай исчез куда-нибудь на часик или полтора, чтобы мы с Гелилой хоть ненадолго остались вдвоем.

Пока мы неторопливо шли по Невскому в сторону Васильевского острова, Грицай не переставал зудеть об уродцах; правда, рассказывал он так, как сам слышал от одного из своих знакомых, который когда-то побывал в Кунсткамере. Но в его пересказе анатомические уникумы превращались в полумифических существ чуть ли не инопланетного происхождения.

Богатое воображение Грицая забавляло не только меня, но и Гелилу. Но если я смотрел на байки Грицая с иронией, Гелила с раздражающим меня интересом. В ней, как в будущем враче, сказывалось, наверное, чисто профессиональное любопытство. Неудивительно, что, когда мы дошли до Дворцовой площади и я сказал: “Ну что, в Эрмитаж?”, Гелила выдала:

– Я тожа хачу сматреть уродца. Эрмитаж я уже была.

– Умница! – выпалил Грицай. – Наш человек. Я знал, что ты не безнадежна! Итак: двое против одного.

Грицай и Гелила вопросительно уставились на меня. Ну и дела! Я развел руками:

– Не понимаю. Я совсем ничего не понимаю.

– Что тут понимать? Барышня хочет оглядеть Кунсткамеру, – расплылся в довольной улыбке Грицай, и они с Гелилой, несмотря на все мои увещевания, решительно устремились к Дворцовому мосту. Я, еле волоча ноги и проклиная весь свет, уныло потянулся за ними.

– Убей меня бог, не понимаю, как такую молодую девушку могут интересовать какие-то заспиртованные уродцы!

– Мы тебя не слы – шим, – мгновенно отреагировал на мою реплику Грицай и еще быстрее пошел к мосту. Гелила не отставала от него ни на шаг.

– Лю – ди, лю – ди! Опомнитесь! Куда катится мир? – возопил я, вскинув руки к небу.

– Дима, даганяйте, – обернулась ко мне на секунду раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и легкого морозца Гелила и улыбнулась. Ради этой улыбки можно было отправиться хоть на планету уродцев! По большому счету, руку на сердце положа, Кунсткамеру и я хотел посетить, ведь будучи в Питере на экскурсии в школьные годы, в нее мы тогда так и не попали: то ли там проводились какие-то ремонты, то ли еще чего. К тому же, кроме уродцев, там были замечательные залы по этнографии и антропологии, которые я просто не мог обойти вниманием.

– Ладно, как скажете, – сдался в конце концов я: тягаться с ними двумя мне было не по силам.

Вернулись в квартиру засветло. Хозяйка с сыном оказались дома (ее зимние сапоги никли возле обувницы), значит, ужинать мы будем как прежде: раздельно по своим комнатам, а так хотелось еще немного побыть вместе, но вынуждены подчиниться: не мы, к сожалению, устанавливали здесь правила. Даже изначальные установки хозяйки были однозначными: на кухне долго не сидеть, толпой не собираться, громко не разговаривать.

Наше внезапное сближение с Гелилой ей явно не понравится, а уж мое с Гелилой – точно. Да и потом рисковать нам совсем ни к чему: мы уже убедились, как тяжело двум взрослым парням с понюшкой табака в кармане найти в Питере хоть какую-нибудь комнату – не стоило выводить хозяйку из себя.

Мы поднимались по ступеням, громко разговаривая и смеясь, – я рассказал какой-то уморительный анекдот, который развеселил всех, но, переступив порог и обнаружив присутствие хозяйки, мы тут же смолкли – я приложил вытянутый указательный палец к губам. Это нас, впрочем не спасло: Раиса Тихоновна оказалась на кухне, а Егор, услышав стук входной двери, как всегда тут же вырос на пороге хозяйской комнаты. На шум в прихожей вышла из кухни и сама Раиса Тихоновна.

– Здрасьте, – сказал я, растерявшись.

– Здрасьте, – сказал Грицай.

– Драстуйте, – улыбнулась по привычке Гелила.

Раиса Тихоновна глянула на нас из-под бровей, но сказать ничего не сказала, прошла в свою комнату, загнав в нее и Егора.

– Тихо разбегаемся, – прошептал я, и мы чуть ли не на цыпочках прошли в свои комнаты.

Толкнув Грицая в спину, я украдкой пожал руку Гелилы и сразу же скользнул следом за Грицаем. Не хотелось так сразу расставаться, но что поделаешь.

24

Четвертый конверт. Второй месяц, как мы уже здесь. Моя премия с каждым днем все меньше и меньше. Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что часть моей премии отдают Грицаю. Что будет дальше? Саркис изматывает. Скоро вообще лишит премии? А может, чтобы выдворить, убавит оклад? Но я пока держусь, не срываюсь. Правда, иногда Саркис выводит меня не на шутку, я бы даже сказал – провоцирует. Раз в начале дня прошмыгнул вслед за мной в раздевалку. Я осмелился указать ему на незакрытую за собой дверь – на улице не май месяц! Саркис глянул на меня из-под бровей и брякнул в нос: “Поди, закрой!”

– Кто последний входил? Я, что ли? Я за собой дверь всегда закрываю, – не дрогнув, внятно произнес я.

Дверь грохнула, прихлопнутая метелью, в раздевалке повисла тишина. Все посмотрели на меня, как на смертника. Не мог ничего промолвить в ответ и Саркис: сто процентов, он не ожидал от простого работяги такой дерзости.

Я с вызовом глянул ему глаза. Саркис отвернулся и быстро выскочил за дверь.

– Ну, ты, брат, и даешь, – Давыдов, обняв меня, одобрительно похлопал по плечу. – Теперь точно премии тебе не видать.

– Да пошел он! – бросил я вдогонку Саркису.

Переодеваясь в рабочее, никак не мог успокоиться и чувствовал – еще немного, и сорвусь. Нелегкий труд и бессонные ночи давали о себе знать.

“Надо, наверное, немного повременить с ночными похождениями, не то совсем свалюсь когда-нибудь в два счета”, – думал я.

Гелила ждала меня почти каждую ночь, жадно набрасывалась, когда я украдкой проникал в ее комнату. Но сколько это могло продолжаться? Вот-вот из Эфиопии должен вернуться ее сожитель (она призналась мне, что жила не одна), оттого наши ночи с каждой следующей встречей становились все более ненасытными и изматывающими. Время не давало нам шансов, разлука приближалась неотвратимо. Каждый раз приходилось прибегать и к конспирации. Только теперь таиться приходилось не только от хозяйки с сыном, но и от Грицая. Договорились, что Гелила баночку с “бербере” в холодильнике будет ставить лицом вперед, если ночью будет меня ждать, и наоборот – лицом к стене, если ее дверь для меня вынуждено будет закрыта. Как еще перестраховаться? Сложнее было выскальзывать ночью за дверь из комнаты: Грицай мог в любую минуту проснуться и обнаружить мое отсутствие, но пока, слава богу, он спал, как убитый, а я у Гелилы не позволял себе долго задерживаться, – мне и самому при такой изматывающей работе надо было хоть часа два-три в сутки поспать. Так и летели у меня дни за днями, как во вращающейся панораме: утро, подъем, автобус, метро, раздевалка, глядящий злобно Саркис, пустая фура, очередная коробка в руках, полная фура, недовольный Саркис, новая фура, вечер, метро, автобус, кухня, хозяйка, ее сын в дверях, спящий Грицай, умопомрачительные объятья Гелилы, утро, подъем, автобус, метро, раздевалка, искоса глядящий Саркис, фуры, набиваемые на автомате, белый похудевший конверт, ухмыляющийся Саркис, метро, автобус, кухня, хозяйка, заваривающая чай, ее сын Егор за спиной, спящий Грицай, не то комната, не то наполненный до краев бассейн, обвивающая меня медуза Гелила, застывший в просвете комнаты Егор (Тебе чего? Иди спать!), утро, автобус, метро, раздевалка, Саркис, фура, автопилот, ночь, Гелила, Грицай:

– Ты был у нее?

Этот вопрос рано или поздно должен был возникнуть. Три утра. Еще часа три можно было бы поспать, но, видно, не придется.

– Тебе какая разница? Спи! – я уже не крадучись (вот все и прояснилось) прошел к своей кровати, повернулся спиной к Грицаю, стал отчего-то перед тем, как лечь, поправлять свою подушку, одеяло. Грицай, наоборот, поднялся, налил из графина воды, выпил, посмотрел на меня с вызовом. В свете уличного фонаря лицо его было освещено наполовину.

– Ну ты и дрянь! Сука! – процедил Грицай.

– Не понял? – я выпрямился, обернулся, взглянул прямо в горящее злобой лицо приятеля.

– Ты зачем это… с Гелилой? Сука! – Грицай бросился прямо на меня, но я предполагал подобное, легко отбил его руку и в свою очередь нанес ему удар в челюсть. Грицай, не ожидая отпора, хряпнулся на пол и понуро застыл. Я постоял еще несколько секунд в стойке, потом расслабился.

– Фу-ты, ну-ты! Ты это серьезно? Тебе-то какое дело? Ты ей кто: отец, брат, сват? Постой, постой, – усмехнулся я, – да ты, по ходу, на нее запал, втюрился – так ведь?

– Не твое дело.

– Да ладно. Как давно? А как же Нина?

– Что Нина?

– Что скажет Нина, если узнает?

От упоминания жены, Грицай смешался.

– А что скажет? Нихрена не скажет! Ты сюда Нинку не приплетывай.

– Я вообще никого не приплетаю, ты первый начал нести ахинею. Ложись лучше спать, нам как всегда – рано вставать, я и так устал, как собака.

Я лег в постель, накрылся одеялом, отвернулся к стенке. Наверное, я поступал слишком опрометчиво, но Грицай, видно, на самом деле поостыл, тоже лег в кровать, может даже, продолжая подогревать в себе желчь, но я уже проваливался в сон и мне было все равно, что дальше сделает Грицай, пусть хоть зарежет меня, я хочу спать… хочу спать… спать… спа…

Все последующие дни Грицай ходил темнее тучи, разговаривал со мной через губу. Вроде бы все как всегда: утром подъем, чай с бутербродом, одевание, ожидание автобуса, поезда в метро, – но все молча. Я спрашивал, Грицай кратко отвечал или не отвечал вовсе.

На четвертый день Грицай заявил:

– Я ухожу с квартиры. Саркис предложил ночевать на базе, там возле столовой есть комнатка, хозяин разрешил мне в ней жить, буду и грузчиком, и сторожем на выходные.

Я не удивился такому повороту: Грицай везде пристроится, у него в крови крестьянская жилка, но что остается мне? Один комнату я не потяну, – это очевидно. Или буду работать только на комнату и еду, – меня такая жизнь устроит? В конце концов, я приехал сюда подзаработать, а не время проводить. Слава богу, я хоть вырвал у Грицая долги за оплату первых месяцев. Но меня это не спасало. Очень жаль, в который раз придется собирать чемодан.

Определилось всё и с Гелилой. Стоило Грицаю уйти, заявился жених Гелилы, уезжавший на пару месяцев на родину. Теперь Гелила почти не выходила из своей комнаты, видимо, наши с ней пути перестали пересекаться. Все шло к тому, что я вынужден буду покинуть Питер. В который раз судьба испытывает меня. Но я все еще живу, все еще живу…

В одну из ночей во сне на меня кидался тигр, я убежал от него, спасшись на ветвях дерева, на которое взобрался с трудом. Проснулся опухший и чумной, в предчувствии скорых перемен. В свои сны я уже стал верить. Ждать пришлось недолго.

Саркис обнаглел вконец: на каждую новую фуру посылал исключительно меня и крепыша Давыдова, не давая порой между разгрузками даже перекурить. Это выводило из себя и Давыдова, он тоже стал часто огрызаться, то и дело бросать Саркису вслед: “Че дома-то не сиделось – приперлись к нам мошну набивать!” Несколько раз даже открыто послал Саркиса подальше, а когда Саркис обвинил его в хищении, просто пырнул того ножом в бок и был таков.

Рана оказалась неглубокой, Давыдова тоже брали с улицы, был ли он питерский, – никто не знал, искать не стали, но попросили уйти и меня как его ближайшего друга.

– Никакой он мне не друг, – попытался защититься перед хозяином я, – я его совсем не знаю. Да и вообще мы пришли к вам вдвоем с Генкой, разве вы не помните?

Но хозяин был неумолим. Саркис подтвердил тесное общение меня с Давыдовым. Грицай промолчал, развернулся и пошел кормить собак. Я получил конверт с расчетом. Вот всё и стало на свои места, определилось.

Не долго думая, я сразу же отправился на вокзал и купил обратный билет на родину – задерживаться на день или два, искать работу и оплачивать дальше жилье за двоих мне больше не по карману, пусть хоть останется то, что есть: моя живая синица в руке. Ну, не куплю я в этот раз себе компьютер, – не смертельно, куплю в следующий. Видно, родной дом давно соскучился по мне, а судьба готовит новое испытание.

25

Дом, родной дом, он будто на самом деле соскучился по мне, к моему возвращению как будто расширил стены, осветил все изнутри. Может, тому причиной было предчувствие весны, но как-то в детстве я вернулся из пионерского лагеря, где пропадал целый месяц, и, войдя в квартиру, обомлел. То ли от того, что меня долго не было, то ли по какой иной причине, комнаты показались мне яркими, светлыми, – светлее, чем были обычно. Каждый рисунок на обоях, каждый орнамент на коврах вырисовывался четче и контрастней. Свет, падающий из окна, казался рассеяннее и мягче; вода из-под крана вкуснее, звуки насыщеннее… Так и сейчас, переступив порог своей квартиры, я ощутил такое же головокружительное настроение, я был счастлив. Утренние подъемы, база, Саркис, жизнь впроголодь, – все это осталось за порогом, ушло в прошлое, как дурной сон. Жалеть о тех временах я буду вряд ли. Ну, может, только немножко, самую малость, чуть-чуть…

Кофи, Гелила, сладкие ночи…

Погрузившись в ванну, я вспоминал красотку Гелилу. Вода вытянула из меня усталость и безрадостные образы прошлого. Я еще с трудом верил, что нахожусь дома, но комфорт, уют доказывали, что это не так, что это не иллюзия, не мираж.

Я позвонил родителям. Мама от радости, что я вернулся, что со мной все в порядке, начала рыдать в трубку (как у нее все близко). Я стал ее успокаивать, ведь повода для слез нет, со мной ничего страшного не случилось, я жив, здоров, – к чему лить слезы?

– Да я так что-то, взгрустнулось, – стала оправдываться она. – Ты на обед придешь?

– Конечно, приду.

– Тогда я сбегаю на рынок, куплю чего-нибудь к чаю.

Мама без хлебосольства не может – такая она во всем: щедрая душа.

Я представил себе, как она, положив трубку, тут же посылает отца в погреб за соленьями, а сама спешно собирается на рынок. Кое-как взобьет волосы, мазнет тушью ресницы, а губы помадой – некогда приукрашиваться, – и бегом из квартиры, чтобы успеть к моему приходу приготовить еще что-нибудь вкусное.

Я появился у родителей в аккурат к обеду. Едва переступив порог, чуть не захлебнулся слюной: запах свежесваренного борща закружил голову. Так готовить борщ, как готовила его моя мама, вряд ли кто в округе умел. Не зря иногда ее приглашали помогать варить борщ другим на поминках. Что она туда клала такого особенного и как над всем этим колдовала, – одному Богу известно, но когда ешь ее борщ, оторваться от тарелки ни на секунду не можешь. Да еще и добавки попросишь. А уж если вприкуску со свежим зеленым луком, да с салом, да под водочку…

Мы с отцом остограммились домашней самогонкой. В ней было градусов пятьдесят, или, судя по спиртометру, немного больше, но голова на следующий день после ее употребления никогда не болела – нет ничего лучше свойской, чистой, как слеза, самогонки!

Мать все-таки есть мать. Попотчевав, ненавязчиво попытала меня, что да как.

Я от нее ничего не скрывал. Нет, вернулся окончательно. Это хорошо. Но еще не решил, чем займусь дальше. Это не очень. Но я вернулся не с пустыми карманами. При разумных тратах на два-три месяца житья вполне хватит, а там, я надеюсь, что-нибудь опять подвернется…

Я полон энтузиазма, но мама им не заразилась. Да и отец хотел бы, чтобы я нашел для себя что-нибудь более спокойное и постоянное. Но что тут найдешь соответствующего: если по специальности, то за гроши и с просрочками, если денежное, то не здесь, а время идет, я взрослею; не успеешь глазом моргнуть – тридцать пять, за ним сороковник, – по шабашкам не больно наездишься.