Текст книги "Время Лохов (СИ)"

Автор книги: Юрий Безрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Накануне поездки она посвятила всех в процедуру крещения, так как они с Люсей, заказывая крещение, внимательно выслушали настоятеля, к тому же Нина буквально с полгода назад крестила сына одной из своих подруг и каждый шаг обряда знала не понаслышке: кому что брать, кому давать, что привозить с собой, как действовать, что желательно выучить наизусть заранее (тот же “Символ веры”), чтобы не бормотать за батюшкой невнятно. Я крестил ребенка в первый раз, поэтому слушал Нину с вниманием – не хотелось на процедуре опростоволоситься.

На следующий день утром все погрузились в машины и тронулись: Мишка на своей “шестерке” – впереди, отец Люси на “семере” сзади.

Все переживали, что Павлик будет капризничать или, что еще хуже, уснет по дороге (разбудишь потом, тоже слез не оберешься успокоить), но мальчик, на радость всем, совсем не хныкал, сосал соску и глазел по сторонам в окна, где мелькали деревья и плыли облака.

Осень еще не вступила полностью в свои права, тополя и клены вокруг храма до сих пор стояли в зелени, легкий ветерок трепал их верхушки, золотые купола резко выделялись на фоне серого неба.

Мы с мужчинами выбрались из машин, Михаил пошел разузнавать, когда им заходить. Я оглядел двор. Внутри, слева от церкви выглядывал глянцевый зад черного “Мерседеса”.

“Неужели батюшка на ней ездит? – подумал я. – За что только такую купили, когда у народа в карманах – шаром покати?”

Бомжеватого вида мужичок метлой сгребал опавшие листья в кучу. Из подсобного помещения вышел детина с красным лицом, в тонкой черной куртке поверх черного костюма. Детина что-то крикнул мужичку; тот с метлой направился за угол церкви.

Я оторопел: Губастый! Вот так дела! Эх ты, Русь-матушка! Как там писал друг Бродского: “даже Божья церковь и та приблатнилась”…

Губастый из-под бровей посмотрел на нас, но, узнав меня, расплылся в улыбке. Мы пожали друг другу руки.

– Ты чего здесь делаешь? – спросил я Губастого.

– Приставлен для охраны, – пробасил он.

– Да ну! – выпалил я (мне ли не знать, чем Губастый до этого занимался). – А мы вот крестить малого привезли.

– Ты ж, вроде, в Москву уезжал.

– Был и в Москве, недолго даже пожил у Баскака, с ним Дрыщ и Антоха.

– Наслышан, мы связывались как-то по телефону. Они звали меня к себе, но мне тут спокойнее.

– Но все равно удивительно, – хмыкнул я.

Подольше поговорить нам не удалось, вернулся Мишка, позвал пройти внутрь.

Женщины выбрались из машин, перед воротами надели на головы платки, потом мы поднялись в храм.

Я ни разу не был в этой обновленной церкви, поэтому мне все было любопытно. Я с интересом оглядел помещения храма и утварь: голубые стены притвора со свежими фресками под потолком, розовые средней части с различными чинами. Обновленный иконостас с тремя или четырьмя старинными иконами, может даже, сохранившимися от старой церкви, и тяжелые хоругви справа и слева от него придавали всему антуражу торжественный вид. На кануне и кое-где на подсвечниках догорали свечи, но сейчас кроме нас в храме никого больше не было, значит, все пройдет спокойно, никто батюшку отвлекать не будет. Он еще не подошел, может, облачался, мы терпеливо ждали. Наконец батюшка вышел из алтаря, подошел к нам, пригласил выйти вперед родителям и крестным ребенка, еще раз прочитал нам наставления, напомнил, что кому делать.

Люся передала Павлика в мои руки, Нина пристроилась рядом с нами.

Павлик (всем бы такого спокойного ребенка) даже не хныкал. Батюшка начал речитативом читать молитвы. Его мягкий, бархатный голос звучно разносился по церкви, взлетал до потолка, отражался от стен, усиливая восприятие.

Я внимательно прислушивался к тексту, но из целого улавливал лишь отдельные фразы – церковнославянский язык в чтении скороговоркой воспринимался мной с трудом, однако и то, что долетало до моих ушей, врезалось прочно. А когда батюшка, повернув нас на запад, неожиданно вопросил: “Отрицаешься ли ся сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?” – меня и вовсе словно пронизало током.

– Отрицаешься ли ся сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?

– Отрицаюся.

– Отрицаешься ли ся сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?

– Отрицаюся…

Я вроде как отвечал за маленького, бессловесного еще Павлика, но понимал, что отвечаю, скорее, от своего имени.

– Отрицаюся.

Отрекаюсь от своей прежней безалаберной жизни, от своего бездумного следования течению, отрекаюсь от дьявольских соблазнов и наваждений, прошу прощения у Господа за все совершенное.

Я закрыл глаза и на миг представил себе, как отрываюсь от земли и сквозь разверстые стены уношусь вверх, воспаряю над атмосферой, сливаюсь с космосом, достигаю просветления.

– Отреклся ли еси сатаны?

– Отрекохся.

– Отреклся ли еси сатаны?

– Отрекохся.

– Отреклся ли еси сатаны?

– Отрекохся.

– И дуни, и плюни на него!

С радостью! Я дунул и плюнул на него, озаренный светом, очищенный и уверовавший, что теперь божественный свет непременно будет всегда и везде сопровождать меня и дальше. Верую!

И этот свет я увидел и в лицах других, и в лице маленького Павлика, когда после окунания в купели, помазания, облачения в одежды и пребывания в святая святых, Люся взяла его на руки. Почувствовав мать, он заулыбался, радостно замахал крохотными ручонками, живее зачмокал во рту соской.

Я глаз не мог оторвать от его просветленного лица. Такой чистоты и наполненности я давно не видел. Безмятежная радость его и мое по-новому воспринятое чувство очищенности и меня наполнили счастьем. Может, именно этого ощущения мне не хватало. Может, роди мы с Лидой ребенка, и наша жизнь стала бы другой, скрепила бы угасшие между нами отношения новой радостью, новым счастьем, а наша жизнь обрела бы новый смысл? Все бы могло быть, но теперь на эти вопросы, я понимал, никто мне, к сожалению, не ответит.

40

После церкви мы вернулись к Сигаевым. Ели, пили, обмывали рождение нового христианина. Погода только радовала. Несмотря на середину сентября, солнце по-прежнему стояло высоко, заполняя комнаты квартиры Сигаевых светом.

Я еще не отошел от переполнявших меня в церкви чувств. К ним добавилось ощущение грядущих перемен. Скажи мне кто сейчас, что есть в жизни отчаяние, безысходность, черные дни, я бы его послал куда подальше: в моем лексиконе теперь не будет подобных слов. Снова зажженный в груди очаг, я был убежден, никогда не погаснет, меня больше никто не обманет. Я не уверен полностью, что научился отличать добро от зла, свет от тьмы, но то, что ложь и лицемерие существующего мира я познал на собственной шкуре – было несомненно. Ожоги на душе навсегда останутся напоминанием об этом.

Что меня ждет впереди? Сие, как говорится, нам неведомо. Через несколько месяцев начнется двадцать первый век. Кто-то начало его объявил концом света, некоторые обрушиваются на мир проклятьями, кончают жизнь самоубийством, я же лелею в себе жар будущей жизни. “Будем как солнце”, – как говорил известный поэт.

Маленький Павлик, поев, быстро уснул. Мы старались сильно не шуметь.

Через час с небольшим родители Люси стали прощаться: им хотелось добраться в свой город до наступления темноты, но на выходные они обещались приехать. Я тоже решил откланяться: от обильных, не столь часто проявляющихся эмоций я что-то подустал, мне бы скорее теперь остаться одному, “переварить” новые впечатления.

Мишка с Люсей попытались было меня отговорить, но я был непреклонен: еще увидимся, да и вам, наверное, уже хочется отдохнуть.

День стоял чудесный: на голубом небе застыли белые облака, ветви на деревьях не шелохнутся, городские кварталы окутала тишина.

Я вышел к рынку, народу в рядах между ларьками поредело, торгаши стали закрывать свои точки.

К родителям решил сегодня не ходить – я предупредил их, что буду на крестинах у Сигаевых, позвоню только, что вернулся.

Я стал подниматься вверх от рынка мимо шестой школы. Еще издалека, сквозь металлическую сетку забора, увидел, что на том месте, где когда-то Ирина кормила своих котов, кто-то занимается тем же, – милосердие никто еще у нас не отменял.

Как там, интересно, Ирина? Элла брякнула что-то несуразное, мол, она беременна, только от кого, никто не знает. Я бы, наверное, узнал об этом из первых уст. Если бы не уехал. А так загадка остается загадкой, хоть и закрадываются всяческие подозрения: а вдруг ребенок, вынашиваемый Ириной, мой? Нет, я не допускал такой мысли. Ни в Москве, ни здесь.

Я приблизился к воротам школы и решил взглянуть на благодетельницу поближе, она как раз оказалась ко мне боком. Я чуть не ахнул: Ирина! – только немножко раздавшаяся в боках и округлившаяся; вот почему я ее не узнал со спины издалека (где делась ее хрупкая фигурка?). Выходит Элла не соврала: Ирина на самом деле на сносях.

“Сентябрь, август, июль, июнь…” – я стал машинально считать месяцы по убыванию. Если все протекает, как у обычных здоровых матерей, если… Чем черт не шутит? Может, это моя судьба, мое будущее? Я разве могу быть плохим отцом? Да и Ирина, признаться честно, мне всегда нравилась.

Я больше не раздумывал, крикнул: “Иришка!” и решительно шагнул во двор школы.