Текст книги "Время Лохов (СИ)"

Автор книги: Юрий Безрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Немного погодя я заметил, что быстрее всего на этом рынке уходил цемент, смеси и шпаклевки. Я попросил Ярослава завезти цемента и мне (у него в ассортименте цемента не было), и с его поступлением моя зарплата стала более стабильной – на цемент спрос не снижался ни разу.

Пока Ярослав не завез смеси, я, не долго думая, предложил по-соседски двум киргизам, Азату и Нурбеку, чей контейнер был напротив моего контейнера, помогать им сплавлять мешки с цементом, когда у тех была орда покупателей другого товара, а я в это время был свободен. Они не воспротивились: чем быстрее уходил товар, тем быстрее его пополняли. Таким макаром я добавлял себе к заработку лишних пять-семь процентов в день, отдавая киргизам деньги по их заявленной стоимости с учетом скидки. За отдельную плату я помогал им также разгружать машины с цементом и смесями – мне было не привыкать таскать весомое (“тупо взял, тупо понес”, как учил меня крепыш Давыдов в Питере).

Ассортимент товара своего контейнера я выучил за считанные дни – память у меня еще со школы работала, как у счетовода. Я сам распределил товары по близким группам, разложил их в контейнере по определенным местам и вскоре мог, как дома, где я любую книгу на полке отыскивал в считанные секунды, быстро найти в том или ином углу какую-нибудь краску, затирку или шпатлевку. Мне это было по нраву. И даже не столько процесс торговли (торговля и так всегда доставляла мне удовольствие), сколько общение с людьми, наблюдение за ними и их поведением. Любой человек на рынке раскрывался полностью, был прозрачен, как вымытое окно. Никто на рынке не контролировал себя, никто не пытался изображать из себя кого-то другого. За воротами рынка это были серьезные и недоступные, важные и деловые люди, а здесь обычные покупатели, которые для продавцов подобных рынков иными быть и не могли. Мне сослужило службу и мое юношеское увлечение психологией, чтение Фрейда и Юнга, Теплова и Леонгарда. Да зоркий глаз, да острый язычок. Вот где развернулась во всю ширь моя натура. Мне не торгашом надо было быть, а зазывалой на ярмарке, балаганным дедом. Шутя, с прибаутками да поговорками заманивал я заезжих купцов, мастеров да покупателей в свой контейнер, перехватывал торопыг прямо на ходу, окучивал неуверенных, советовал сомневающимся. Пригодился опыт отца-строителя и стройбригадовская выучка. Мне было как никогда легко и непринужденно, никто на меня не давил, никто над душой не стоял, все у меня спорилось, все получалось. И нравились окружающие товарищи: простой в общении и открытый Мишка Ступин из контейнера справа, его соседка Зинаида, Марат из контейнера сантехники, те же улыбчивые Азат и Нурбек, как двое из ларца – одинаковы с лица.

Как оказалось, работу мне подыскала именно Зинаида, в свое время работавшая в соседнем контейнере с Еленой, а позже перебравшаяся на это место.

Зинка слыла бабой своенравной и независимой. Многие к ней клеились и тут же получали отпор. Она всегда, словно львица в прайде, выбирала сама. Заигрывал с ней по-соседски и Мишка Ступин, предлагая встретиться в более “подобающей” обстановке, но Зинка отваживала его одним махом:

– А бабушка твоя возражать не будет?

– Какая бабушка, о чем ты? – спрашивал он, недоумевая.

– Да которая тебе пирожки приносит и каждый день из-за забора выглядывает.

“Бабушка” та была квартирной хозяйкой Михаила и по возрасту годилась ему если не в бабушки, то в матери точно. Подозревали, что она просто втюрилась в него на старости лет без памяти, потому что, когда появлялась на рынке, даже выглядела, как помешанная: улыбалась сама себе и от Мишкиного контейнера почти не отходила. С трудом ему приходилось ее выпроваживать, а потом оправдываться перед товарищами: мол, не берите в голову, хозяйка его на самом деле какая-то не от мира сего.

Моя квартирная хозяйка была старушкой набожной, тихой. Редко когда из ее комнаты раздавался шум телевизора, Я никогда не слышал ее шагов, кашля, стонов. Ее одиночество скрадывал молитвослов, иконы висели в каждой комнате, а в ее небольшой комнатушке святые и угодники занимали чуть ли не полстены.

Комнату у нее для меня нашла тоже Зинаида: вычитала в одном из объявлений, которые обычно развешивают на стенах домов. Она же сговорилась с хозяйкой и по оплате и по условиям пребывания.

Меня все устраивало, готовить я умел, телевизор мне был не нужен, в свободное время я больше читал, чем ездил по Москве. Хотя хотелось конечно же поглядеть Москву поближе, как в Питере, но – Москва не Питер. В Москве менты в метро и на улицах лютовали, ловили гастарбайтеров на каждом шагу, у них словно нюх был на приезжих. Последние не имели никаких прав, особенно, если не успели оформить регистрацию, а ее, как правило, не имел каждый второй, если не больше.

Когда устраивались облавы на рынках, работяги без регистрации прятались, где могли; которые попадались, откупались, но только на время – второй раз лучше было не попадаться, могли посадить в “обезьянник”, а после – депортировать. За это Москву я не переваривал – мне было в ней некомфортно, поэтому и приходилось, как правило, на работу и с работы добираться, что называется, дворами-помойками, минуя, если возможно, метро и многолюдные улицы, чтобы лишний раз не напороться на бдительных ментов и не доказывать им каждый раз, что ты не олух небесный, не криминал какой-нибудь, а простой и честный трудяга со светлыми помыслами в голове. А в остальном меня все устраивало: работа спорилась, деньги не переводились, за квартиру уплачено на два месяца вперед. Я смог даже оформить временную регистрацию: квартирная хозяйка не отказала, лично сходила со мной в паспортный и подала заявление. Теперь в свободные минуты по выходным я безбоязненно выбирался в город, посещал музеи и картинные галереи, любовался храмами. Ангел, казалось, похлопал меня по плечу. Однако в какой-то момент неожиданно он на минуту отвлекся или взял отгул: прошло около двух месяцев, как я проработал, – мой хозяин Ярослав, неожиданно пропал. Неделю его не было, вторая пошла, товар убавляется, наличка скапливается, самый ходовой товар ушел, на мелочевке хорошей выручки не сделаешь.

Я был в растерянности, тревога сжимала сердце: никто не знал даже, где живет Ярослав, как его разыскать. Как можно было быть таким беззаботным, затеяв свое дело, – я не понимал. Несколько дней подряд я выходил на работу, тщетно просиживал день (если не помогал соседям разгружаться), вечером из накопленной от продажи суммы отбирал себе оговоренную с Ярославом дневную минималку и огорченно уезжал домой. Сколько так могло продолжаться? И что мне прикажете делать дальше, как поступать? Кому отдать выручку? Кому передать ключи от контейнера и оставшийся товар? Голова шла кругом. А тут еще сорока на хвосте принесла, что, якобы, Ярослав хорошо загулял, запил или подсел на иглу – я еще больше осерчал. Я был, как привязанный: и кинуть Ярослава не мог, уехать, не рассчитавшись, – не в моей это было природе, и дальше сиднем сидеть – только геморрой зарабатывать. Наконец к концу месяца Ярослав объявился. Высохший, заросший, с темными кругами под глазами, в каком-то замызганном спортивном трико и стоптанных кроссовках. Увидев пустой контейнер, недовольно буркнул:

– Ты чего, сам не мог закупить товара?

Меня от такой наглости аж передернуло:

– Ты сам-то себя хоть слышишь? Я, что ли, тут хозяином контейнера обзывался? Если помнишь, я нанимался продавцом, а не поставщиком, поставки – твоя забота, нечего с больной головы на здоровую перекладывать! Принимай лучше выручку и завези мне товара, если хочешь и дальше что-то иметь.

Ярослав скривился.

– Мне сейчас не до торговли, я закрываю контейнер, ищи себе другую работу.

– Как скажешь.

Я отдал Ярославу месячную выручку, забрал свои вещи, попрощался с соседями и вернулся на съемную квартиру.

Что теперь? Я пересчитал свои накопления. При рациональном расходе и умеренном питании около месяца протянуть я смогу. Конечно, знал бы я, что все так случится, придержал бы себя в тратах до этого, но после драки кулаками не машут. Регистрации мне хватит еще месяца на два, деньги есть проплатить на месяц вперед и жилье. Неужели я не найду работу? Не может такого быть, хотя в Москве, как правило, редко кто берет на работу человека с улицы, хоть какую-то протекцию иметь надобно.

Не откладывая в долгий ящик, тем же вечером я снова отправился к Елене. Она уже с месяц как не работала, тяжести поднимать было ей нежелательно.

– Привет, Диман, – открыл мне дверь Гера. – Какими судьбами?

– Не спрашивай. Не от хорошей жизни, – сказал я, переступив порог.

– Привет, – поздоровалась со мной и вышедшая в прихожую Елена.

– Привет, – смутился я.

Елена еще больше округлилась, теперь не было никаких сомнений, что она ждет ребенка.

– Проходи. Что-то случилось? – спросила Елена. – Гер, поставь, пожалуйста, чайник.

Гера без возражений тут же засеменил на кухню. Любящий, заботливый муж. Именно такой Елене сейчас и нужен. Смог бы я быть таким? Может быть, и был бы, если бы захотел, – кольнуло в сердце.

– Случилось, я опять потерял работу, – я перевел взгляд на Елену.

– Надо было думать. Хотя поначалу Ярослав совсем не выглядел таким бесшабашным: серьезным был, деловым.

– Мне тоже так казалось сначала. Я, собственно, и приехал расспросить тебя или Геру, нет ли чего еще на примете?

– Я уж тебе вряд ли помогу, сам видишь, а вот Гера может порасспрашивать. Гер, у вас там ничего для Димы не найдется?

– Не знаю, надо узнавать. Подъедь к нам завтра, если свободен, разузнаем, – крикнул из кухни Гера.

– Пойдем, чаю попьем, – потянула меня с собой Елена.

Гера уже заваривал свежий чай.

– Я тогда с утра подъеду.

– Давай, давай, мы с десяти. Пробежимся по рынку, пока народ не повалил, а Юрка, если надо, подстрахует.

– Хорошо, – сказала Елена.

– Присаживайся, – пригласила она меня к столу.

Гера выставил на стол конфеты в розетке, печенье. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Елена больше не была моей женщиной, а Гера лишний раз доказывал мне, как я одинок. Хотел бы я так суетиться вокруг своей жены, любимой жены. Ею могла быть Елена, но уже не будет. Никогда. К Лиде я тоже не вернусь. Я не из тех людей, которые дважды входят в одну и ту же реку. Нынче одиночество мой удел. Может, когда-нибудь я тоже встречу свою судьбу, я еще не стар, не пресыщен, холостяцкая жизнь не моя мечта, и я тоже хотел бы иметь ребенка, даже не одного, родить наследника, вырастить его, стать ему другом, научить, как быть независимым и самостоятельным, уберечь по возможности от передряг, которые случились со мной. Но – на все воля Божья.

30

Нет, не светила, видно, мне работа в Москве. Обегал я с Юркой почти весь рынок, где они с Герой работали, но нигде продавцы не требовались. За хорошего продавца хозяева держались. Я уехал ни с чем. Вернулся на Каширку, заручился обещаниями прежних соседей по рабочему месту, в случае, если что появится, на день-два придержать, я постараюсь наведываться раз в два-три дня.

Можно было заглянуть еще на Черкизовский рынок или Измайловский, там тоже работали продавцами мои земляки, пусть то были и вещевые рынки, разница была небольшая: выучил ассортимент, развязал язык, а дальше молись Меркурию и лови за крыло удачу.

Сложнее было в период поиска работы изображать человека занятого перед квартирной хозяйкой. Оставаться даже на полдня в комнате, значило вызвать у нее подозрительные домыслы: если у тебя, как ты утверждаешь, есть работа, – почему не работаешь? Или работа у тебя не того профиля, как говорил, а на самом деле ты занимаешься непотребностями? Ей неприятности ни к чему. Она хочет, чтобы у нее жил порядочный человек, аккуратный, честный, платежеспособный. Я был таковым, таковым и должен был оставаться. Поэтому я как прежде поднимался в семь утра, умывался, брился, собирался, завтракал; в восемь выходил из дома, в половине седьмого вечера возвращался. Но вынужден был целый день бродить от ларька к ларьку, от павильона к павильону, от контейнера к контейнеру, расспрашивать продавцов и хозяев, друзей и знакомых, не найдется ли для меня хоть какого-нибудь места, хоть временного, хоть на подхвате.

В один из дней, устав от поисков, отчаявшись, я решил просто прогуляться по городу – возвращаться на квартиру было еще рано. Из метро выбрался на Арбат. Каким-то пустынным показался он мне. Вероятно, оттого, что был будний день. Но с другой стороны так даже удобнее: толчея отсутствовала, я спокойно бродил и наслаждался окружающим: картинами художников, графикой портретистов, антикварным богатством арбатских лавок.

Приостановившись у одного из рисовальщиков, я от души посмеялся над его шаржами. Ко мне подскочил сосед рисовальщика, средних лет бородач; в разудалом восторге насел на меня:

– А вы, молодой человек, не желаете шаржик? В ваших чертах все так выразительно, есть за что зацепиться.

Я отнекался от навязчивого бородача, ссылаясь на то, что зацепиться всегда есть за что, однако настроение у меня сейчас отнюдь не шаржевое (на самом деле настроение мое было скорее лирическое).

В одной из антикварных лавок я услышал забавный диалог, претендовавший на звание классического. Я рассматривал нумизматический отдел, когда за моей спиной громко раздалось:

– А, братец, шалишь! Что тут делаешь? Где сейчас?

– Да заехал на денек из Нью-Йорка, завтра обратно.

– А почему меня избегаешь? Почему не заглянул?

– Дак времени в обрез, кручусь все.

– И в Мюнхене я тебя что-то не видал.

– Я был там.

– Такого-то?

– И в это время.

– Я же говорю: избегаешь, брат, шалишь…

Я пошел к выходу и на секунду обернулся, чтобы посмотреть на беседующих. Ими оказались не “новые русские”, а люди солидные, респектабельные, скорее всего, элитного пошиба; как говорится, высокого полета птицы. Возрастом лет под пятьдесят, внешностью – маститые литераторы или художники, люди культуры. Мне было любопытно на них глядеть и больно осознавать свою нищету и убогость, ведь я еще ни одной страны мира не видел и, наверное, никогда в жизни не увижу…

Деньги таяли на глазах. Я бы плюнул на поиски и уехал, но квартира проплачена наперед, регистрация оформлена – не всякий владелец квартиры пойдет на такое – аферистов хватает. Однако каждодневные поездки из одного места в другое, метро, автобус, троллейбус высасывали из карманов последнее, а заработка все не было, восполнить затраты было нечем.

Я начал записывать свои расходы, ограничил себя в еде, перестал покупать сладости к чаю, про кофе только вспоминал, – продержался две недели. Подходил к концу июль. За квартиру я еще мог рассчитаться, но когда кончится регистрация, колесить по Москве станет проблемнее, любая проверка – и меня отправят обратно на родину.

– Начни сам торговать, – посоветовал мне один из земляков, с которым мы учились в школе.

Тот на Черкизовском арендовал уголок возле контейнера, поставил металлическую сетку, зимой торговал шапками и перчатками, летом бейсболками и кепи. Закупал в нижних рядах, где было подешевле, чуть накручивал и перепродавал – не все покупатели упорно бродили от павильона к павильону, от контейнера к контейнеру, выискивая, где повыгоднее.

Я соглашался с ним, но раскрывал свой загашник и понимал, что мне с его остатком не то что участок, – пятачок возле контейнера не снять, а еще надо было на что-то закупить товар.

Молодая пара искала продавца на ручные часы. Раскладной столик в междурядье. Пока муж бегал за товаром, первое время у столика стояла жена. Когда немного раскрутились, понадобился продавец. На ловца, как говорится, и зверь бежит: я проходил мимо, увидел объявление, предложил свои услуги.

Первый день я стоял с хозяином, второй – с хозяйкой, на несколько дней меня оставили одного. Потом спохватились: им показалось, что я только этого и ждал, чтобы увести их товар или подложить вместо него аналогичный – они закупали часы оптом на рядах пониже у корейцев.

Хозяин был категоричен. Что ему нашептали? Чего он испугался? – можно было только догадываться. Я в который раз остался не у дел.

Деньги заканчивались. Я только о том и думал, бродя по московским улочкам.

Раз, заметив впереди девушку с элегантной сумочкой, поймал себя на мысли, что смогу вырвать сумочку из ее рук и быстро скрыться в ближайшей подворотне. В сумочке наверняка окажется приличная сумма (судя по внешнему виду девушки).

Не спуская глаз с сумочки, я шел за девушкой, наверное, минут пять, потом резко одернул себя: куда меня черт понес? Неужели я способен на грабеж? Я уже совсем не контролирую себя, совсем сдался?

Квартирной хозяйке сказал, что на следующий день мне дали выходной. Переваривая случившееся, я провалялся в постели почти до обеда. Как легко человек может опуститься. Я дошел до последней черты или еще способен бороться? Когда наступит предел моей прочности? Я сам себя не узнавал, как мог, отгонял навязчивые мысли.

Утром снова встал в половине седьмого, выпил крепкого чаю с бутербродом, побрился последним лезвием, оделся, вышел из квартиры. Если за три дня я не найду работу, придется съезжать, покупать билет домой и навсегда распрощаться с Москвой. Не всех она принимает в свои объятья, не все ей любы. Надо признать это, как должное. Москва – это бездушный конгломерат, в котором гибнут или возносятся великие провинциалы. Именно им Москва обязана своим великолепием.

Прошло три дня. Ничего не изменилось. Значит, так угодно судьбе, – смирился я уже со своей неудачей, поблагодарил за все квартирную хозяйку, повесил спортивную сумку на плечо и ретировался. Денег оставалось только на обратный билет и карманные расходы. Прощай, Москва златоглавая!

31

Я стоял на остановке автобуса, когда возле меня притормозил серый “Фольксваген” и из открытого переднего окна звучно раздалось:

– И где бы мы еще встретились? Ярцев, дружище!

Я присмотрелся к говорившему и чуть не обомлел:

– Жэка, ё моё! Убей меня, если это ты! Поверить не могу, куда ты пропал?

– Долго рассказывать, почти полгода прошло, как мы не виделись. Ты что здесь делаешь?

– Потерял работу, теперь домой собрался.

– Что, работа нужна? – широко осклабился Баскаков. – Могу предложить, падай в тачку, если есть желание. Подвиньтесь там, – гаркнул он сидящим сзади.

Я открыл заднюю дверцу, втиснулся с сумкой в машину.

– Привет, Серый, – кинул соседу, узнав в нем Дрыща. – Всех приветствую, – поздоровался и с остальными.

Сидящего за рулем круглолицего увальня я тоже знал по школе, не помнил только, как зовут; с четвертым пассажиром, представительным, интеллигентного вида брюнетом знаком не был.

– Поехали, – скомандовал Баскаков.

Круглолицый выжал сцепление, переключил скорость, “Фольксваген” тронулся с места.

– И снова наши с тобой пути пересеклись. Ну, не мистика ли твоя обожаемая?

– Не то слово, – сказал я. – Я в шоке. Я думал…

– Ты думал, нас так же завалили, как Батю с Халявой? Не на тех нарвались. Следующие могли быть, конечно, и мы, но, видно, не пришлось.

– Баскак всегда чуйку чует, – ухмыльнулся Дрыщ. – Они не решились в день похорон хватать остальных, а мы к тому времени уже были далече.

– Мы с Дрыщом, что блохи: не прижал вовремя ногтем – ищи, свищи! – расплылся в улыбке и Баскаков. – Ты какого ляда здесь?

– Пытался найти работу. Ту, что была, – потерял. Обидно, что не по своей вине.

– А мы тут почти полгода мыкаемся. Теперь, вроде, как что-то налаживаться стало.

– Сплюнь, Баскак, не то сглазишь! – буркнул сидящий у окна брюнет.

– А-а, еще один суеверный. Тоже, как и ты, Диман, верит в мистику. Вы, наверное, сойдетесь. Знакомься: Ерема.

– Дима, – кивнул я Ереме.

– Олег, – сказал в ответ Ерема.

– Ну, мы куда теперь? – заелозил на сиденье между мной и Еремой Дрыщ.

– Куда, куда – на кудыкину гору. На хату, куда еще!

– Да ну тебя, Баскак, такое дело провернули, а ты на хату.

– И там нормально отметим. Не видишь разве, Димана надо пристроить. Ну, ты чё решил, Диман: остаешься? Поработаешь, посмотришь; не понравится, неволить никто не будет: у нас все птицы свободного полета. Упасть негде, – останешься пока у меня, я все равно с Ритулей в двушке, а там подыщешь себе что-нибудь.

Я даже обрадовался такому повороту.

– Так, может, купить чего-нибудь к столу?

– Остынь, все есть. Как в Греции. Но если захочешь порадовать братишек, выкатишь с первой получки – тут все начинали с нуля.

– Заметано.

Я не стал больше теребить Баскакова расспросами, главное, я снова при деле. Что за дело? Баскак и сам расскажет, не удержится. Тогда я и приму решение, а пока – легкий ветерок в окно, яркое июльское солнце, обильная зелень на деревьях, необычайная легкость на душе – что еще простому человеку для комфортной жизни надо?

Квартира, которую Баскаков снимал на Удальцова в небольшом пятиэтажном доме на первом этаже, была маленькая, убогая. Владелец ее, бывший молодой депутат, за присвоение крупной суммы, выделенной государством на строительство какого-то объекта, отсиживал свой срок где-то на Таймыре, в это время его жена, хрупкое неземное существо лет двадцати пяти, нигде не работающее, проживая в одной из комнат, вторую сдавала квартирантам, на то и жила. Правда вскоре она спуталась с каким-то хиппи, месяца два назад перебралась к нему и появлялась теперь только раз в две недели, чтобы получить с Баскакова причитающееся.

Женька девицу не обижал, платил исправно, да и сумма оплаты для него была не такая уж и кабальная – в других районах Москвы драли втридорога. Но за эту много и запросить было нельзя – квартирка не из лучших. Обитая разрезанным вдоль бамбуком кухня оказалась рассадником прусаков. Их было тут превеликое множество: от крошечных, снующих и днем при свете, до больших, выбирающихся лишь в темноте поздним вечером, с опаской и осторожностью. Бороться с ними было бесполезно. Трещины в стенах между кафелем, в плинтусах и под подоконниками, – все служило им надежным убежищем. Холодильник, мойка, мебель, ванна, – все осталось от родителей хозяина и давно пришло в негодность, дышало на ладан, текло, трещало, шумело и замыкало. Как еще только не взорвалось. Такими же запущенными были и комнаты, стены которых обили гобеленом бордового оттенка в виде квадратов. Мебелью служила старая деревянная кровать, шкафом – кое-как отремонтированный пенал для одежды и металлическая перекладина, одним концом пришпиленная к стене, другим прибитая к верхушке пенала. На перекладине на вешалках, отгороженные ситцевой прохудившейся шторкой, висели пиджаки и куртки жильцов. Все здесь говорило о том, что в квартире до этого жили обычные, перебивающиеся с хлеба на воду, пенсионеры. О следах цивилизации напоминали лишь встроенное внутрь кухонного окна жалюзи да реостатный выключатель в гостиной. Даже душ в ванной и тот не работал. Прежние хозяева купались, лишь набирая из шланга в ванную воду и окунаясь в нее.

В квартире Баскакова разговоры продолжились. Пока Рита, невысокая, бледная, сухощавая подружка Баскакова, нарезала закуски, компания разливала по стопкам.

– Давайте выпьем за то, чтобы и дальше нам так фартило, – поднял свою стопку Баскаков. Народ одобрительно загудел и зазвенел стеклом.

Сегодня, как я понял, приятелям улыбнулась удача. Надо полагать, она не всегда была такой, раз они так бурно радовались.

В двух словах Баскаков объяснил мне, чем они занимаются:

– Никакого криминала, добровольное участие игроков в розыгрыше, азарт, фортуна. Спросишь, что нам за это: административное наказание, – не больше, чем за втягивание прохожих в азартные игры на улице или проституцию. Две минуты позора у судьи, слезливое раскаяние, копеечный штраф и снова у станка. Так что твоя душенька может по ночам спать спокойно. Поедем завтра – сам увидишь. Не приглянется, говорю, никто неволить не будет. Колись теперь, чем ты жил последние полгода.

Я слегка улыбнулся:

– Да так, помаялся немного, успел и в Питере пожить, и в Москве, однако, не зацепился ни там ни тут.

– Ну, это дело такое: не всем везет, – сказал Баскаков.

В ходе разговора я украдкой оценивал окружающих его людей. Что я знал о них? В сущности, ничего. Чуть больше о Баскакове, чуть меньше о Дрыще, Ерему вообще видел впервые. А мне сегодня надо было решить, оставаться ли среди них, жить, как в стае, по волчьим законам, ходить по краю пропасти или порвать раз и навсегда, ехать мытариться дальше без перспективы и надежд. Но я уже так устал в одиночку пересекать океан жизни; без друзей, без знакомств, без поддержки. Своей независимостью я иногда могу покичиться для бравады (да и то не во всякой компании), но себе-то не соврешь: в нынешние времена одиночки не выживают.

Словно почувствовав мои колебания, Баскаков стал одного за другим представлять своих друзей.

– Ну, с Дрыщом ты знаком, Антоха учился с тобой в одной школе, только на два года раньше…

– Я помню, – бросил я.

– Олежка приезжий, приткнулся к нам через своих корешей. Они свалили, он остался. Сам саратовский, из Саратова уехал где-то с год назад.

– Полтора, – поправил Еремеев.

– Вытеснили конкуренты.

– Отжали мой бизнес. Я там держал заправку и оптом торговал бензином.

Я с любопытством посмотрел на Еремеева.

– Как же так? Не было “крыши”?

– Была, пока не ликвидировали.

– Родные власти?

– Нет, соседские братки. Подросшая молодежь без роду без племени. Полные беспредельщики: ни принципов, ни понятий.

Я усмехнулся про себя: отъявленные представители уголовного мира пытаются говорить о законах и понятиях. Всем известно, что они давно остались в прошлом. И не только в криминальной среде.

– Димана представлять особо тоже не буду, – пробормотал уже заплетающимся языком Баскаков. – Скажу только, что я его считаю за брата, поэтому хочу, чтобы и все к нему относились так же, как вы относитесь ко мне. За Димана я любому пасть порву.

Мне еще раз пришлось удивиться. Странно было слышать о себе такие слова. С чего вдруг ни с того ни с сего Баскаков назвал меня братом – мы не были особо близки. И это его “пасть порву” – я что, на самом деле так сильно ему дорог, сильно им уважаем? Но с другой стороны, если я не приму покровительство Баскакова, мне в этом обществе и дня не продержаться – я не настолько безудержен, не настолько озлоблен или силен в каких-либо единоборствах. Завяжись я тогда, скажем, с тем же Халявой, еще не известно, смог бы за себя постоять. Я если в трех-четырех массовых драках и засветился, это не значит, что стал умелым бойцом (я не брал в расчет свои занятия самбо в подростковом возрасте; моего тренера по самбо, кстати, участкового милиции, убили такие же уголовники). Поэтому замолвленное за меня словечко Баскакова давало мне фору, и теперь я уже не мог перед этими братками ударить лицом в грязь. И все-таки из природной скромности я прервал Баскакова:

– Да ладно тебе, Жека, не начинай.

– Ладно, ладно, – пошел на попятную Баскаков. – И так понятно.

Постепенно все достаточно хорошо набрались. Антон глубоко устроился в кресле и захрапел. Дрыщ попытался его растормошить, но Баскаков его одернул:

– Отстань от него, он и так сегодня с пяти на ногах.

Разлили на оставшихся. Я отказался:

– Я уже все, мне достаточно.

– Как скажешь, – не стал перечить Баскаков. – Хочешь, поди с Ритулей телек посмотри, она наверняка в спальне.

Я грузно поднялся. Ноги были как ватные – давно я так много не пил.

Троица хлопнула еще по одной, стала закусывать остатками.

– Дрыщ, братуха, сгоняй еще за пузырем, – последнее, что услышал я, выходя из комнаты.

В туалете я долго не мог оторваться от унитаза. Неужели во мне так много накопилось жидкости? Ноги подкашивались, голова кружилась. Я ухмыльнулся: как удивительны зигзаги судьбы: еще утром я не знал, как быть, что делать, думал, как нещадно измывается надо мной жизнь, а спустя несколько часов опять крутой вираж, новый поворот.

“Мне или по жизни везет, – думал я, – или судьба снова играет со мной, как котенок с мячиком”.

Спальня, в которой ютились Баскаков с Ритой была небольшая, квадратов одиннадцать, и вытянутая. К стене в углу у входа жалась полуторная кровать. На ней, листая глянцевый журнал и краем глаза следя за событиями на экране телевизора, подперев ладонью голову, лежала Рита.

– Привет, – сказал я, войдя. – Не помешаю?

Заходи.

– Спасибо.

Я присел на край кровати. “Любовь с первого взгляда” – эта передача нравилась мне еще с начала девяностых, и хотя теперь правила немного изменились: пару для второго этапа стали выбирать зрители в студии, сократилось число сердец и исчез сектор “Разбитое сердце”, все еще интересно было наблюдать за действием. Сосредоточиться, правда, полностью над передачей мешал один вопрос: мне показалось, я видел Риту раньше. В конце концов, не выдержав, спросил:

– Мне кажется, или мы знакомы? Мы не встречались случайно?

Рита пожала хрупкими плечами.

– Может быть, наш городок не такой большой.

– Вы мне напоминаете одну девушку. Я в классе десятом лежал с ней в одной больнице. Люда, Люда Ветрова, если я не путаю.

Рита подняла на меня глаза.

– Случайно знаю. Это моя родная сестра.

– Вы на нее очень похожи. Где она сейчас? Вышла ли замуж?

– У нее двое детей, муж работает дальнобойщиком, живут хорошо.

Я еще раз удивился, как тесен мир.

Вошел Баскаков.

– Ритусь, дорогая, подрежь нам еще закуски. Познакомились?

– Да мы, оказывается, встречались, когда еще учились в школе. Я близко знал ее сестру.

– Ну, тогда у вас не будет никаких разногласий. Я тебе еще не сказал, лапуля: Диман какое-то время поживет с нами, все равно вторая комната пустует, так что, будь добра, не обижай его, пожалуйста.

– А кого я из твоих приятелей когда обижала?

– Ты моя умница. Ну, уважь компанию, подрежь колбаски и помидоров.

– Вы как будто сами не можете подрезать?

– Ладно, ладно, не фырчи, у нас все закончилось.

Рита отправилась на кухню. Баскаков немного задержался.

– Все хорошо? Сегодня мы посидим недолго – завтра в семь подниматься. Как только все разбредутся, Ритуля постелет тебе и ляжешь. Живой еще?

– Нормально, – сказал я.

Когда Баскаков вышел, я задумался: новая страница моей жизни, – как душе выдержать очередные мытарства? В тридцать мне бы уже остепениться, остановиться, а я продолжаю колесить из страны в страну, мыкаться по углам, жить, как цыган. И в сердце и намека нет на вольницу. Бросает меня жизнь, как щепку в море: от волны к волне, от неизвестности к неизвестности. И сколько еще будет это продолжаться – одному Богу известно.

32

В семь утра Баскаков заглянул ко мне в комнату и бросил:

– Диман, пора вставать!

Впрочем, меня будить не надо – я ранняя птичка, я уже с полчаса как нежился, наслаждаясь утренней истомой и набоковской вязью “Весны в Фиальте”.

Собрались в считанные минуты, под бубнение диктора криминальных новостей на втором канале выпили кофе, съели по колбасному бутерброду. По дороге к месту сбора на Черкизовском рынке, под гул метро и стук вагонных колес Баскаков подробнее объяснил, чем они занимаются, как что работает, в чем будут заключаться мои непосредственные обязанности.