Текст книги "Сборник "Русские идут!""
Автор книги: Юрий Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 109 страниц) [доступный отрывок для чтения: 39 страниц]
Он говорил очень серьезно, с каменным лицом, даже я не сразу уловил, что президент играет Скалозуба, а уж солдатик и вовсе млел от восторга, ибо генерал-президент выложил половину запаса армейского юмора про тупых генералов.
Мне почудилось, что слышу далекий шум, но ветерок подул в другую сторону, и я решил, что ослышался. Кречет стоял в окружении штабных генералов, ему показывали карты, кивали, ловили на лету ценные указания.
Я больше прислушивался, как солдат, явно с университетским образованием, очень уж правильно строит фразы, объяснял другому:
– Руль в танке служит для поворота направо, налево, и..., – он задумался, почесал в затылке, – и в другие стороны.
Кречет нетерпеливо оглядывался, тоже чего-то ждал. Скукоженного солдата оглядел скептически:
– Что-то ты, брат, совсем зазипованный... Даже арджевированный.
Солдат, похоже, наконец уловил, кто над кем издевается, застыл с раскрытым ртом, а потом крикнул уже в спину Кречету:
– Я не зазипованный, а раритетный!
Если от архиватора «rar», то рарный, успел подумать я педантично, но поправить не успел, хотя сами по себе новые словечки показались интересными. Ведь «зазипованный» может придти на смену как скукоженному, так и закомплексованному...
Не успел додумать дальше, на этот раз издали уже отчетливо донесся быстро нарастающий грохот. Земля начала мелко вздрагивать, на горизонте показалась узкая желтая полоса, начала разрастаться, грохот становился громче, в разрывах пыли тускло заблистали металлические части. Явно серо-зеленая маскировочная краска облезла, обновить некому или лень, и такие танки слепой заметит по солнечным зайчикам.
– Это и будем смотреть? – спросил я.
Меня передернуло, когда я представил, каким толстым слоем пыли накроет нас, ядовитая пыль набьется в глаза, уши, ноздри, гортань, заполнит легкие, раздует кишки...
Кречет с сочувствием посмотрел на мое позеленевшее лицо:
– Нельсон был лучшим в мире флотоводцем, но сильнее всех в мире страдал от морской качки... Командовал боями, лежа! Так что и вы, Виктор Александрович...
– Не мечтайте.
– Мы полетим, – утешил он. – Воздухобоязни нет?
– Я им дышу.
– А высоты?
– А надо ли? Если это не танки, то я не футуролог...
Кречет сказал ободряюще:
– Это танки зеленых. С ними, как вижу, все в порядке. Я диспозицию командующему зеленых вручил, теперь полетим к синим.
Я застонал, вспомнил от чего, дурак, отказался. Даже собачий шампунь показался бы роскошью, я и раньше не отличал от человечьего, а еще была обещана особая щетка...
Глава 45Вертолет к нам опускался быстро и с грохотом. В нем чувствовалась мощь, пренебрежение к удобствам и человеческим жизням, вместо дверей безобразно зияли провалы, в глубине виднелись простые металлические сидения. Видимо, чтобы десантникам выпрыгивать без задержек, но места достаточно, чтобы поместились не только Кречет с охраной, но и пара советников. Меня благоразумно посадили подальше от проемов, мало ли что придет в голову ученому, все с придурью, мотор взревел, меня вжало в железное кресло, расплющило, я увидел, как земля внизу начала удаляться не по-граждански быстро.
Летчик заложил крутой вираж, то ли так надо, то ли желал показать президенту возможности вертолета, дальше выровнялось, мотор ревел так же свирепо и громко, от грохота трещало в голове. Под днищем вертолета замелькали крохотные здания, деревья, постройки, промелькнули дороги, а уже за дорогой потянулась ровная страшноватая степь, словно пережившая вспышку сверхновой.
Я с напряженьем осматривал с высоты огромное поле, бескрайнее и безжизненное. Земля сухая и потрескавшаяся, малейший ветерок вздымает ядовитую пыль, а когда здесь пройдут тяжелые танки, можно представить ад, что останется за гусеницами...
Кречет посматривал насмешливо:
– Не любите?
– Очень, – признался я. – Грубая сила, знаете ли, всегда противна интеллигенту.
– Интеллигенция бывает разная, – возразил он. – Есть и такая, что воспевает мощь наших вооруженных сил так, что тошно становится. К примеру, этот Терпуш...
– Которого в Госдуме проталкивают в министры культуры?
Кречет быстро взглянул на меня:
– И это знаете?.. Черт, какой дырявый у меня кабинет... Успокойтесь, Коломийцу ничего не грозит. Услужливый дурак опаснее врага, как сказал народ, а повторил один басенник.
Я усмехнулся:
– Разве Терпуш такой уж дурак?
– Дурак, – серьезно ответил Кречет. – По большому счету, дурак. Хоть и ультра-патриот... Но врет настолько, что стыдно и за него, и за Россию, которую превозносит так усердно, что блевать хочется. Он не понимает, что достигает обратного результата, когда непомерно восхваляет победы, скажем, на Куликовом поле или Бородино... Это можно было при Сталине, когда историю переписывали как угодно, а иностранные передачи глушили, но сейчас любой грамотный резонно скажет: прости, дядя, но при Бородино русская армия потерпела сокрушительное поражение! Заслуга ее только в том, что впервые сражалась с Наполеоном доблестно. Все остальные битвы, а их было много еще до вторжения в Россию, проиграла с позорнейшим результатом. А Наполеон всякий раз возвращал нам из плена русскую армию, одев ее заново за свой счет!.. На поле Куликовом мы победили не Орду, как Терпуш вопит на всех сходках патриотов, а один крохотный отряд. Причем, положив почти все русское войско. На следующий год пришел другой отрядик, взял Москву, сжег, а Дмитрий Донской при виде подходящих татар позорно сбежал в леса... Но об этом помалкивают. Вообще-то для Орды наша Русь была крохотным пятнышком где-то на окраине мира, она больше обращала внимание на богатейшие уже захваченные страны всего Востока, Китая, Юга... Брехня даже с памятником! Донского изобразили худощавым красавцем, а все летописи говорят, что он с детства был зело тяжел, грузен и толст, на коня садился с помощью двух мужиков. Каково чистой душе, что верит всему, а потом наткнется на эту, предположим, строчку в летописи? Перестанет верить и правде!
Я покачал головой:
– Про вас могут подумать, что Россию не любите...
– Идиоты! Я как раз ее люблю больше, чем они. И жизнь готов отдать. И страдаю, что не было у нее тех победоносных войн... Ну, Суворов, хотя к нему отношение двоякое. Все-таки бил турок, а в ту эпохи турки были хуже, чем мы в Крымскую... И вообще все войны Суворов вел, если честно, несправедливые... Как бы теперь сказали, захватнические. Спасал царей! Боролся против прогресса в мире, даже в армии. Чего стоит его идиотское: пуля – дура, штык – молодец!.. Нет, я люблю Россию, но если у нее не было тех великих побед, то они будут!..
Пол слегка наклонился, я ухватился за спинку сидения. Земля встала под углом, приближалась пугающе быстро. Крохотные коробки танков вырастали, а игрушечные дома превратились в склады, ангары, приземистые укрепления. От горизонта до горизонта земля выглядела пугающе мертвой, изрытой, словно по ней палили из космических кораблей или же сюда высыпался рой тунгусских метеоритов.
Мои плечи сами по себе передернулись:
– Как на Луне!
– Велика Россия, – согласился Кречет. – В ней отыщутся не только лунные поля, но и черт знает что, а то и того больше... От полного безмолвия Заполярья до бамбуковых зарослей Приморья... И везде наши танковые армии ржавеют. Жаль, не успеваем продать к черту! Все-таки танки у нас самые мощные в мире. Танки – это танки...
Я сказал с горечью:
– Танки, танкисты... А для меня это слово значит совсем другое... И не только для меня.
– Что же? – полюбопытствовал Кречет.
– В городе Братске так называют... по крайней мере, в 80-х называли, солдат, что убегали из армии и прятались в канализационных трубах под городом. Даже в лютые зимы там можно некоторое время выжить... Часто можно было видеть, как тот или иной горожанин, покупает в булочной две буханки хлеба, одну по дороге бросает в люк, а другую несет домой. Так делал почти весь город. Для них слово «танкист» – это несчастный исхудалый солдатик с отчаянными глазами, который прячется под железной крышкой городской канализации. Иные прятались годами... Почти все постепенно умирали от холода и болезней.
Кречет нахмурился:
– Это что-то вовсе из легенд... Это какая же из газет придумала?
– Как раз газеты об этом и молчат. Это мой сын в армии попал под Братск. Солдаты рубили лес и пасли офицерских свиней. Когда в тайге удавалось изловить жука или кузнечика, их съедали с жадностью. Мой сын, который до армии весил восемьдесят, он в меня, крупный, там исхудал до пятидесяти. Когда не выдержал и сбежал... да-да, сбежал!.. его сняла с поезда железнодорожная милиция на станции Тайшет. И тут та проклятая милиция, которую не любим и которой не доверяем, срочно дозвонилась ко мне в Москву, рассказала в чем дело и посоветовала спешно приехать. Они, мол, обязаны передать военной комендатуре, но лучше бы в присутствии родителей... Моя жена срочно вылетела в Тайшет. Там уже сидел из военной комендатуры один и требовал беглеца. В милиции облегченно вздохнули, передали в присутствии матери беглеца, а ей отдали заключение врача, в каком состоянии солдат: переломан нос, ребра, истощен, в кровоподтеках... и шепотом посоветовали ни в коем случае не отдавать бумаги военным. Она позвонила мне, я побежал здесь в военную прокуратуру... Словом, был суд, часть расформировали. Офицеры плакали кровавыми слезами, ибо у них отбирали помещичьи угодья и крепостных!..
Кречет хмуро кивнул:
– Мерзавцы. Но, как видите, даже в то время правда торжествовала.
– Да, но на суд ушло девять месяцев. За это время я получил инфаркт, спустил на содержание в гостинице жены все деньги и влез в долги, а потом вдруг начал слепнуть. Врачи с удивлением сказали: рановато в вашем возрасте... Не было ли какого-нибудь продолжительного нервного напряжения?
Кречет старательно скрутил двойную фигу и поднес мне под нос:
– Как, видно?
– Мне сделали две операции, – сообщил я. – У Федорова. Я не только вашу фигу вижу, но и то, что за фигой.
– Что же?
– То, что вас ждет внизу.
* * *
Мы приземлились прямо посреди поля, так мне показалось, но едва охрана повыпрыгивала из вертолета, на полной скорости подкатили два джипа. Из одного быстро выскочил, не дожидаясь, пока тот остановится, высокий и моложавый, но явно очень немолодой генерал.
Кречет выпрыгнул, генерал резко бросил руку к виску:
– Господин президент, во вверенной мне части...
Кречет рывком остановил, слегка обнял, сдавил ручищами плечи, посмотрел в глаза:
– Отставить. Я знаю, что у генерала Пивнева всегда все в порядке... Только, что у вас с головным убором?
Генерал с неудовольствием пожал плечами:
– Все в порядке. Чист. Кокарда на месте.
– Да нет, – проговорил Кречет, он впервые за дорогу улыбнулся. – Я привык, что размер фуражек зависит от уровня интеллекта. Чем меньше извилин, тем шире фуражка. Иные носят на головах целые сомбреро... А у вас прямо кепочка. Небось, уговаривали на нечто эдакое с футбольное поле?
– Было, – ответил генерал, он тоже улыбнулся, глаза чуть потеплели. – Спасибо, что замечаете и такие мелочи. Надеюсь, что и крупные наши беды не останутся без вашего высокого внимания.
– Ну, Николай Иванович, зачем так официально! Мы все-таки знакомы по службе давно.
Генерал ответил суховато:
– Я знал генерала Кречета, помню даже полковника Кречета. Хорошие были офицеры. Если бы не страшился быть заподозрены в лести, сказал бы даже, что очень хорошие. Но президента Кречета пока не знаю.
Кречет развел руками:
– Буду стараться, чтобы и президента вы могли назвать неплохим... даже в разговоре на кухне с приятелями. На ваше несчастье я еще и верховный главнокомандующий. А вы – командуете войсками «синих», если не ошибаюсь.
– Все-то вы замечаете, – повторил Пивнев. – Ровно в двенадцать?
– Да, по плану.
– Ну, верховный сможет все переменить в последний час.
– Да бросьте... Что это вы все морщитесь? Зубы болят?
Генерал сказал, морщась, глаза были как у затравленного зайца, хотя странно видеть заячьи глаза на крупном теле медведя:
– Я ни о чем не могу думать, кроме как об Афганистане, Чечне, Таджикистане... Мы так унижены, оплеваны, чувствуем себя по уши в дерьме, а эти чернозадые ликуют! Трубят о победе! А наша сволочная пресса, что так любит унижать свой народ, сама ползает на брюхе перед всем нерусским... пусть даже чеченским, только бы не русским... что она сделала, что она сотворила! Как оплевала все наше!
Кречет кивнул:
– Есть решение.
Пивнев сказал зло:
– Я о них уже наслышан.
– Настоящее решение, – сказал Кречет.
Что-то в его голосе заставило генерала поднять голову. Всмотрелся, голос его дрогнул:
– Если и оно окажется... липой, то я застрелюсь.
Я увидел, как в глазах Кречета промелькнуло одобрение. Давно не слышал, чтобы кто-то готов был застрелиться.
– Решение, которое многое даст России, – сказал Кречет. – Очень много! А заодно позволит иных противников просто стереть с земли.
Пивнев вскинул голову. В лице ясно читались страх и надежда.
– Что значит... стереть?
Кречет сказал жестко:
– Чечня это или какой еще регион, но если там избивают русских, уничтожают, изгоняют из домов, то мы просто обязаны ввести туда войска. И дать приказ стрелять в каждого, кто заподозрен... только заподозрен, что вооружен! Стрелять за косой взгляд, за дерзкий вид, стрелять в каждого, кто покажется потенциально опасным. Журналистов допускать лишь потом, когда пройдет такая... очистительная война. А какой продажный крикун гавкнет что-то о нарушении прав, то пристрелите и его на месте. На войне не без несчастных случаев! Послать только те войска, что уже озлобились, кто будет сперва стрелять, а потом спрашивать... Мы должны расквитаться за позор. И мы это сделаем.
Пивнев смотрел счастливо, лицо порозовело, он весь помолодел, грудь раздалась, а спина выпрямилась, но когда Кречет оборвал речь, глаза генерала начали гаснуть.
– Я не представляю, – сказал он протрезвевшим голосом, – как это можно сделать.
– Я скажу, – пообещал Кречет. – Но если я это гарантирую, то...
Генерал встал, вытянулся:
– Любое ваше приказание будет выполнено! Любое. Если это позволит мне дать такой ответ Чечне или кому-то еще, то я готов... не знаю даже на что готов. Хоть сделать обрезание и стать иудеем!
Кречет скупо улыбнулся:
– Ну, до этого не дойдет. Однако нечто подобное предстоит. И еще... Что за черт?
Поморщился, к нам тащилась целая колонна разноцветных машин: от роскошного кадиллака до джипа, правда, даже джип роскошен до безобразия: блестит как солнце, нашпигован компьютерами, во все стороны торчат теле и кинокамеры, а народ настолько пестрый, горластый и наглый, что за версту видно – пресса.
Кречет дернулся:
– А этот сброд зачем?
– Пресса освещает все, – ответил Пивнев медленно, и нельзя было определить по голосу, одобряет приезд прессы или осуждает.
– Черт, тут одни шпионы!
– Наверное, есть и просто газетчики, – успокоил Пивень, в голосе звучала прежняя насмешка. – А вы их к стенке! Здесь чисто поле, никто и знать не будет.
– Хорошо бы, – вздохнул Кречет.
– А кто мешает? Сопляки, недоумки с микрофонами!
– А где набрать умников на всю страну, – сказал Кречет тоскливо. – Так не бывает, чтобы вся страна – умники... Или хотя бы половина. Этих побьешь, другие возьмут в руки микрофоны да телекамеры... Надо терпеть, пока эти подрастут, поумнеют. Или хотя бы повзрослеют... Ладно, раз уж приехали, пусть расставляют свои микрофоны. Я сейчас поговорю с захваченным шпионом... не смейтесь, в самом деле нечто подобное изловилось, но через полчаса вернусь.
Странно, подумал я, Кречет – первый из президентов, которого пресса не любит, предыдущих она лизала в зад в любом случае, а оппозицию оплевывала с рвением чисто русских холуев, подлейших и бесстыжих. То ли так уж верят, что Кречет их не тронет, то ли спешат свалить Кречета до того как тронет...
Глава 46Одетый в пятнистую форму десантника, в чем многие усмотрели зловещий смысл, далеко идущие намеки, Кречет встал на фоне колонны танков. Пусть с холостыми зарядами для учения, но за спиной маячили генералы, которые смотрели на телевизионщиков с неприкрытой неприязнью.
Корреспондент ОРТ, сытый и наглый, что привык показывать себя, любимого, на экранах чаще, чем президентов и политиков, поинтересовался жирным голосом:
– Господин президент, что означают эти маневры? В чем их скрытый смысл?
Кречет ответил сдержанно:
– Две недели войска НАТО проводили маневры, где боевой техники было задействовано больше, чем у нас. И что же? Вы их не спрашивали, им можно. Войска США три дня назад закончили совместные маневры с южными союзниками в Японском море, это близ наших берегов... Опять же, это в порядке вещей. А совместные учения Украины и НАТО? Но вы ищете скрытый смысл только в наших маневрах.
– Но все же...
– Смысл в том, что Россия выходит из болезни. И заново осматривает себя, что у нее в порядке, а что нужно подтянуть. Вам, как увильнувшему от армии и уже отмазавшему от армии своего сына... Возражаете? Василь Павлович, после этой пресс-конференции раздай господам из прессы заключения врачей... да-да, как фальшивое, так и истинное... Так вот, вам, повторяю, как увильнувшему от армии и отмазавшему от нее своего сына, хотелось бы, чтобы наша армия перестала существовать! Что ж, благое дело. Но сперва пусть уничтожат свои армии те, на чьих землях не побывали захватчики, на чьих землях не горели дома, не строили концлагерей, не истребляли население... Но что-то ни ваша хваленая Америка, ни Австралия, ни Мексика своих армий не сокращают! Почему?
– Господин президент, – задал вопрос корреспондент четвертого канала, – а что вы скажете о... скажем так, о исламизации России? Правда ли то, что вы намерены превратить Россию в исламское государство?
По рядам пронесся взволнованный шумок. Блицы заполыхали чаще, стремясь запечатлеть каждый миг, когда президент произнесет роковые слова.
Кречет широко и чистосердечно улыбнулся:
– Что за чушь? Я ведь не князь Владимир!
– Но только в Москве сейчас начата постройка десяти крупных мечетей...
Кречет развел руками:
– А как же права человека? В той же Москве, о которой вы говорите, живет около миллиона мусульман. Если не больше. Но православных церквей – несколько сотен, а мечеть – одна. Странное у вас понятие о справедливости!
Блицы щелкали, в наступившую заминку вклинился корреспондент с сильным западным акцентом:
– Господин президент... но, как бы выразиться поделикатнее... православная церковь в России всегда пользовалась сильной поддержкой государства. Как при царях, так и, негласно, при Советской власти. Если дать исламу свободу...
– Вы сами и ответили, – сказал Кречет. – Да, эта чужая вера, принесенная на штыках... пусть на мечах и копьях из Византии, так и не прижилась на Руси. Ее поддерживали князья, всюду строя церкви и насильно загоняя туда народ, затем – цари, а потом – генсеки. Сейчас же – впервые! – я просто даю всем равные права. Я не насаждаю ислам, как вы пытаетесь представить. Я просто даю людям возможность выбирать. И это при том, что православие укоренилось даже в головах тех, кто почему-то считает себя интеллигентами. Ну, вы же знаете, есть люди, которые причисляют себя к интеллигенции только потому, что получили высшее образование?
Один из людей Кречета, замешавшись в толпу корреспондентов, поскользнулся и локтем выбил из руки одного западного массмедика телекамеру. Раскрыл рот, чтобы извиниться, но тот молниеносным движением подхватил телекамеру на лету, тут же поймал Кречета в видоискатель. Проделал так виртуозно и четко, без единого лишнего движения и с такой молниеносной реакцией, что уровень подготовки высветился словно крупными буквами на дисплее.
Корреспондент не сдавался, словно несмотря ни на что, должен был получить ответ на другой поставленный вопрос:
– Господин президент, ответьте еще раз... Вы же понимаете, как это важно. Для России и для всего мира. Когда в 85-м были провозглашены гласность и свобода выбора, то проницательным людям стало ясно, что Советская власть рухнет. Ее не надо свергать, просто выберут другую форму правления. Советская власть держалась на подавлении оппонентов...
Кречет улыбнулся жестко, так бы могла улыбаться акула, если бы давала интервью:
– Вы снова ответили.
– Вы хотите сказать...
– Я уже сказал, – отрубил Кречет. – У нас свобода вероисповедания! Если народ выберет ислам, то кто мы, чтобы идти против? У нас демократия или нет? Мнение народа – закон или не закон?
Я ощутил, как все нервы мои слетаются в тугой ком. Страшные слова произнесены. До этого были только намеки, а сейчас Кречет сказал ясно, что силой поддерживать церковь не будет. Конечно, ислам – это не сникерсы, не компьютеры и другие западные товары, но сама церковь так за сотни лет безмятежности одряхлела, что рассыплется от любого ветра...
Я видел, как этот корреспондент, явно с военной выправкой, бросил одно единственное слово в микрофон, встроенный в телекамеру. Одно-единственное. Но, по тому как сложил губы, как напряглось лицо, каким прицельным стал взгляд, словно уже смотрел в оптический прицел, я с холодком понял, что это за слово.
* * *
Моторы самолета гудели тяжело, натужно, но ровно. В салоне ровными рядами сидели коммандос. Савельевский себя считал крепким мужиком, но сейчас было гадко от осознания своей неполноценности. Ребята все как из металла, рослые и широкие, морды здоровые, на молоке да витаминах, такой двинет кулаком – мокрое пятно останется. А такой не просто двинет, их там учат приемам рукопашного боя, так что десяток себе подобных мордоворотов завалит, не вспотеет. И сейчас вот в бронекостюме с головы до ног, даже морду прозрачным щитком как водолаз закроет. Петр клянется, что этому стеклышку даже бронебойный снаряд хоть бы хны. Оружием обвешан, как цыган крадеными ложками, у каждого третьего портативный гранатомет с двумя десятками самонаводящихся ракет. Петр рассказывал про такие, что в каждой по компьютеру – на что гады деньги выбрасывают! – чтобы сама гонялась за целью, ни одна не промахнется...
Они сидели в самолете ровными рядами: одинаковые, литые, откормленные, налитые здоровой уверенной силой. Хана Кречету, подумал он сочувствующе. Как ни храбр генерал, но этот отряд целую армию сметет, а сами и не поцарапаются.
Из салона один из десантников что-то крикнул Рэмбоку. Командир уловил знакомое имя «Гавейн». Когда Рэмбок ответил, командир поинтересовался:
– Это тебя назвали Гавейном? Или почудилось?
Рэмбок весело улыбнулся:
– Дед мой был чудак... Старые книги читал. Знал даже легенды о короле Артуре и его рыцарях. Он настоял, чтобы отец назвал меня Гавейном. Это один из рыцарей короля Артура.
– Я знаю, – кивнул командир. – Я тоже читал, потому и удивился.
Рэмбок вскинул брови, с сомнением оглядел командира:
– Ничего не путаешь? Мне кажется, даже у нас в Америке о Гавейне знал только мой дед. Во всяком случае, с кем бы я ни разговаривал, никто не мог сказать, кто такой Гавейн. Дед рассказывал, что когда раненый Гавейн был прижат к краю пропасти свирепым великаном, то он, истекая кровью, ухватился за него и вместе с ним бросился в пропасть. В память о нем, меня и назвали Гавейном. А Рэмбок – это кличка.
Моторы гудели ровно, мощно, словно самолет был новенький, а не после тридцати лет службы. Пилот, скаля зубы, начал рассказывать, как прошлый раз заглох мотор, а в позапрошлый – сразу два, а неделю тому оторвался бензобак...
Рэмбок бледнел, волосы вставали дыбом. С ужасом глядя на беспечного пилота, спросил:
– И как же вы летаете?
– Да так и летаем.
– Но это же опасно!
– Жить везде опасно, – заметил пилот философски.
– Только не у нас, в Америке!
Пилот покосился с насмешкой:
– Мы не в Америке, дружище.
– Но есть же права пилотов, – сказал Рэмбок. – Вы не должны летать!
– А мы не хотим ползать, – ответил пилот. – Выбор прост: либо летаешь на том, что есть, либо ползаешь там, внизу.
Рэмбок все еще не понимал:
– Ползать? Но тот, кто ползает, тот живет!
Пилот покосился с усмешкой. На его лице была та усмешка превосходства, что раздражала и бесила Рэмбок:
– У нас есть притча о соколе и вороне. Ворон живет триста лет, потому что жрет падаль, а сокол – всего тридцать, ибо питается горячей кровью и теплым живым мясом.
Рэмбок стиснул челюсти, а после долгой паузы процедил:
– Да-да, я слышал. Умом Россию не понять.
Командир корабля, прислушался, покрутил верньер. Из динамиков донесся могучий надменный голос, словно вызывающий на ссору:
– ...нам нужна великая Россия! Но не может быть великой страна, где народ мелок и труслив, где растерял гордость и достоинство. Не научил Афганистан? Не научила крохотная Чечня?.. Да, сейчас рушится самый мощный бастион тоталитаризма, который превращал русский народ в рабов... и превратил в такое подлейшее и покорное быдло, что мне просто стыдно называться русским!.. Да, ислам уже принимают наши русские ребята. И они сразу выпрямляют спины и гордо разводят плечи, ибо Аллаху в отличие от нашего иудейского Яхве нужны не рабы божьи, а гордые мюриды!.. Я хочу, чтобы даже самые тупые поняли: приняв ислам, Россия останется Россией, но только не покорной и богобоязненной, как всегда о ней писали и говорили, а сильной и гордой... Что?.. Почему нельзя?.. Возможно, это единственный случай в мировой истории, когда гордость вырабатывается не веками, а привносится извне... так сказать, в сжатые сроки!.. Православие тысячу лет вытравляло гордый дух славян, превращало стаю яростных русичей в покорное стадо русских, кротких и богобоязненных... а также князебоязненных, царебоязненных, секретареобкомобоязненных, просто всего боязненных.
Десантники в глубине салона чему-то ржали, зазвенело стекло. Командир поморщился, сделал звук громче. Рэмбок бросил пренебрежительно:
– Да переключи на музыку!.. Сейчас на сто сороковой волне идет концерт Фак Ануса.
Командир, не слушая, сделал звук еще громче. Рэмбок усмехнулся, протянул руку к верньеру. Командир вдруг оттолкнул, заорал:
– Ублюдок! Это мой самолет!!!
Его перекосило от ярости, лицо стало бледным, из перекошенного рта полетели слюни. Рэмбок отшатнулся, выставил ладони:
– Ради бога! Что угодно!.. Слушай, что угодно. Я просто хотел помочь...
– Пошел, – сказал командир. Его трясло, плечи вздрагивали, лицо дергалось как у припадочного. Пилоты смотрели с удивлением, никогда таким его не видели, а штурман и бортинженер ничего не видели и не слышали, их глаза были на динамике, откуда шли тяжелые слова.
– В армии восстановить зачисление посмертно... – гремел гневный голос Кречета. – Молодое поколение не знает, напомню... Еще во времена Петра или Екатерины, не помню, один из казаков, видя, что соратники полегли, а враги окружили со всех сторон, схватил горящий факел и, с криком «За Русь!», бросился в пороховой погреб. В память о его подвиге в русской армии была выбита медаль с надписью: «Ребята, помните мое славное дело!», а его навечно внесли в списки полка и ежедневно вызвали на перекличке, на что левофланговый отвечал, что такой-то пал смертью храбрых за Отечество. Этот воинский обычай был восстановлен в Красной Армии, где на перекличках вызывали Матросова, Гастелло и многих других героев... Но перестройка, мать ее, осмеяла героизм и честь, а взамен поставила рубль... хуже того, доллар. Приказываю с этого дня восстановить этот благородный обычай!
В салоне кто-то фыркнул. Бортинженер оглянулся в гневе. Рэмбок презрительно посмеивался. Поймав взгляд бортинженера, пояснил:
– Дикарский обычай, верно?
– Вер...но, – сказал бортинженер по складам. – Скифский обычай...
– Что?
– Говорю, скифы это...
Командир свирепо цыкнул. Он осторожно подправлял верньер, слышались хрипы, но голос Кречета доносился все еще ясно, в нем были сила, мощь и прорвавшаяся ярость:
– Черт, мы ведь однажды врезали в зубы этому НАТО! Да так, что зубы посыпались. Почти всех натовцев перетопили в Чудском озере. А кто спасся, того с веревкой на шее в Новгород привели. Но в этом деле есть один очень серьезный момент, о котором помалкивают патриотические историки... Битва на Чудском озере была в самый разгар так называемого татаро-монгольского ига. И в войске Невского были и мобильные отряды татарских конников, что и преследовали бегущих рыцарей. Именно они и нахватали их в плен... Что? Говорите громче... Да, вы правы, именно это я и хочу сказать. Ислам уже тогда помогал нам противостоять Западу. Точнее, не просто Западу, а именно НАТО. Ведь в наши пределы вступила не отдельная страна, а вторгся Тевтонский орден – военный союз псов-рыцарей всех стран Европы. Они уже тогда пытались захватить наши богатства!.. Верно, мы тогда были другие. Сейчас смешно было бы слышать, что русские бросались с факелами в пороховые погреба, чтобы не дать захватить их врагу, капитаны не покидали мостик тонущего корабля, а офицеры стрелялись, чтобы не попасть в плен... Но это было совсем недавно! Наши отцы и деды в Отечественную... Все, что мы делаем, это возрождаем честь и достоинство россиянина! Помните, какой нелепой и безжизненной оказалась программа горбачевского «ускорения» без политических свобод, точно так же бесполезными окажутся все наши реформы без подъема духа нашего народа!
Постепенно голос слабел, а шорохи становились громче, пока не заглушили голос президента полностью. Они еще успели услышать:
– Какой-то король после сокрушительного поражения писал домой: «Все потеряно, кроме чести». Ему было тяжко, как и его стране, но теперь это могучая страна, с нею считаются! Но если бы он потерял честь, то карта мира была бы иной... А мы... наша честь...
Командир в отчаянии крутил верньеры, подстраивал, глаза стали безумными и жалкими. Рэмбок посматривал брезгливо. Любой приемник сам настраивается и держит заданную волну, откуда у русских такое допотопное чудище? Хорошо бы сторговать для музея. Но вряд ли продаст, какие-то все здесь сумасшедшие...
Наконец Савельевский перестал терзать несчастный приемник, вышел из рубки. Он слышал, как за спиной штурман внезапно спросил бортмеханика:
– Слушай, а Гастелло служил не в нашей эскадрильи?
– Тю на тебя, – донесся недоумевающий ответ. – Ты что, рухнулся? Он же летчик-истребитель, а мы – транспортники!
– Да? – переспросил штурман. Добавил с сожалением. – Жаль.
И мне жаль, подумал Савельевский вдруг. Был бы и в нашей части свой герой. На утренней перекличке за него отвечали бы, что пал смертью храбрых...
Рэмбок, чувствуя некоторую неловкость, очень уж непонятно вспылил русский командир корабля, подсел, сказал сочувствующе:
– Ничего... Вот выберут другого президента... ну, мы подскажем, конечно, кого выбрать... дела в России пойдут лучше. Кредит дадим, порядок начнем наводить. Вон в Германии и Японии навели свои порядки, американские! Теперь те страны чуть ли не богаче нас!..
