Текст книги "Сборник "Русские идут!""
Автор книги: Юрий Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 109 страниц) [доступный отрывок для чтения: 39 страниц]
Часовой, громадный парень в зеленом маскировочном комбинезоне, теперь красно-зеленый, как мексиканская ящерица на задних лапах, повернулся к пожару и напряженно всматривался в бушующее пламя.
Я вынырнул у него за спиной, гаркнул рассерженно:
– Стоишь? А там ловят диверсантов! Может, они мимо тебя пробегали?.. Трое в черном?
Часовой побелел, затрясся:
– Нет!.. Клянусь!
– Тогда быстрее! – крикнул я еще нетерпеливее. – Беги вон к тому зданию, перекрой дорогу. Кто чужой – стреляй, потом спрашивай!.. Да автомат не забудь!!!
Он вихрем выбежал, на ходу передергивал затвор. Лицо было испуганное настолько, что сейчас ему даже сам Терещенко покажется чужим и подозрительным.
Рабы, подумал я с отвращением. Семьдесят лет... нет, тысячу, считая от принятия христианства, уже привыкли, что на нас накричат. Это чувство в крови. Кто кричит, тот и прав. В смысле, что у него больше прав.
* * *
Часть военных спешно занималась пожаром, погрузчики деловито растаскивали обломки. Я подивился сколько за пять минут можно набить техники – ломать, не строить! – сам перебегал от тени к тени, сейчас даже охрана носится с огнетушителями, не до бдения, наконец из темноты выступило массивное здание, в котором я угадал штаб-квартиру заговорщиков. На ней ничего не написано, только цифры, угадал и все, но голову даю наотрез, что именно здесь центр, здесь сейчас глаза заговора.
Окна зарешечены, но по случаю летней жары распахнуты настежь. Я пригнулся, послушал, но мешал треск раздираемого металла в двух десятках шагов. Там резали и растаскивали остатки бронетранспортера. Возле другого окна голоса грубые, просто охрана. Слышно каждое слово, но опять слова не те, эти я знаю, только нехорошо, что по моему адресу такие грубости...
Послышались крики, я увидел огромный грузовик с брезентовым тентом, длинный и страшноватый, злобномордый, как все военные грузовики с усиленными моторами и шасси.
Солдаты быстро откинули задний борт, грузовик задом подали к воротам склада поблизости, оттуда начали таскать длинные ящики. Длинные яркие лучи время от времени выхватывали из тьмы зеленые фигуры, снова теряли, словно смахивали с экрана, я зыркал во все стороны, вовремя заметил, как из штаб-квартиры вышли двое высших, судя по наглому виду, офицеров.
Беседовали тихо, я слышал только мат и сопение солдат, таскающих ящики, но хуже того – из здания вывалилось пятеро дюжих с автоматами, настороженные и бдящие, явно охрана.
Офицеры беседовали неспешно, двигались в мою сторону. Я оглянулся прежде чем пятиться, там полыхало, погрузчик оттаскивал длинную железную штуку, раму бронетранспортера, загородил дорогу, к тому же огонь разбрызгивался, освещая пусть не так ярко, как прожектора, зато не порциями.
В одном из офицеров я наконец узнал Терещнко, он ухитрился напялить на белый кочан зеленую каску. Оба приближались, приближались, а меньше всего я хотел бы попасть в руки Терещенко: пристрелит со злости, потом будет оправдываться. Второй вышагивал молча, Терещенко перед ним явно прогибался. Шансов остаться незамеченным не было, я быстро подошел к машине, прорычал, подражая Кречету:
– Долго копаетесь!.. Побыстрее!
С трудом задрал ногу на железную ступеньку, влез в машину и начал принимать ящики. Плечи сразу заныли, в ящиках будто гранатометы, а скорее всего так и есть, а эти усердные идиоты с готовностью начали подавать справа и слева, заторопились, накричал на свою голову, пришлось торопливо хватать и бегом относить вглубь кузова.
Когда подошли Терещенко и тот, второй, я как раз схватил ящик, опустив голову пониже, чтобы лицо оставалось в тени, пробежал в темень, там погромыхал ящиками, будто укладывая поудобнее. Это был критический миг, ибо кто-нибудь из солдат мог вскочить в кузов, выслуживаясь перед подошедшим начальством, начать складывать ящики самому, а мне посоветовать перевести дух на свежем воздухе.
Спасло наше непочтение к старшим, расхлябанность вообще, и особенно – в армии. Даже в виду подошедших офицеров солдаты не торопились влезать в кузов, где надо таскать ящики, согнувшись в три погибели.
Я краем глаза наблюдал из темноты. Терещенко с другим военным задержались, обсуждая количество боеприпасов, поглядывали в кузов, стараясь в полутьме сосчитать ящики, я стискивал зубы и стонал от бессилия, но затем они сдвинулись за кузов, я тут же подбежал к краю и, хотя мышцы стонали от натуги, бодренько ухватил ящик и бегом отнес к стопке, словно спеша наверстать упущенный темп. Мол, сам же его и задал...
Укладывать тщательно не было ни времени, ни сил, ближе к кабине образовалась дыра, я выбивался из сил, задыхался, соленый пот выедал глаза, а сердце билось так, что вот-вот вылезет изо рта.
Наконец у входа в сарай стопка ящиков закончилась, солдаты побежали вовнутрь. Я почти без сознания отковылял вглубь кузова, упал в щель между кабиной и ящиками, грудь вздымалась, как земля при землетрясении. Слышно было, как солдаты подтащили новые, кто-то стукнул днищем, один выругался, не обнаруживая меня:
– Ага, смылся!.. Такие они все, начальники...
– Наверное, из депутатов. Вчера тут трое суетились...
– Давай-давай, – согласился второй.
– А этот «давай» в Москве... сам знаешь, чем подавился.
– Зато здесь новый народился. Ладно, я полезу, у тебя зад тяжеловат.
Слышно было, как он легко взапрыгнул на край, быстро и ловко укладывал ящики, потом соскочил, звякнул борт, зашелестел брезент. Стало темно, как в лисьей норе.
Черт с вами, подумал я обессиленно. Больше не могу и пальцем шелохнуть. Я же не Пифагор, современные ученые спортом только в теннис... Да и то фотографируются с ракетками в руках, а не играют.
Мотор гудел, я чувствовал покачивание, потом меня прижало ящиками, ага, поворачивает, а вот сдает назад, пятится... Зад задирался, ящики заскрежетали и угрожающе задвигались, грозя обрушиться.
– Руки поотбивать тем, кто так складывает, – пробурчал я, торопливо уперся плечом, потом и спиной, ящики двигались и пытались защемить хотя бы клок рубашки, желательно – с мясом.
Затем пол выровнялся, машина некоторое время ползла словно ощупью, наконец остановилась. Сердце еще колотилось, я чувствовал желание выглянуть, где мы, но сил не было шевельнуть и пальцем.
Очень неспешно меня начало прижимать к ящикам, одновременно я словно бы слегка потяжелел. Будь мне восемнадцать, не заметил бы, но сейчас и штаны тяжелые, ломал голову, что бы это значило, машина явно стоит, мотор не гудит, кузов не потряхивает, колеса не стучат...
Дыхание никак не выравнивалось, я ощутил, что дышу даже словно бы чаще, чем в разгар погрузки. В глазах потемнело, пульс участился. И когда едва не потерял сознание, в мозгу промелькнула мысль: летим! Грузовик загнали в грузовой самолет!
Я лег, кровь равномернее пошла по телу, Я старался дышать ровно, только удивлялся, в самом ли деле самолет поднялся так высоко, не в кислородных же масках сидят летчики, это ж не истребитель... либо я сдаю совсем, скоро без палочки на ступеньку не взберусь.
Невольно вспомнил анекдот про мужика и ступеньки, но запекшиеся губы лаже не дрогнули, зато тряхнуло всего, потом еще и еще. Наконец сообразил, что еще и продрог так, что не выговорю четырехсложное слово, разве что трех, да и то вряд ли. Грудь вздымалась чаще, а глаза закатились, я задыхался, тело начало остывать так стремительно, что уже не продрог, а замерз, заколел, превращаюсь в сосульку, остываю так быстро, что сердце вот-вот остановится.
Сквозь грохот крови в ушах слышал надсадные хрипы. Во рту ощутил теплое и соленое, сглотнул, но кровь пошла еще, больше, потекла по подбородку. Похоже, лопаются легочные пузырьки, или что-то еще, меня раздувает, как глубоководную рыбу на мелководье, лопну, как пузырь, куда плеснули кружку крови...
Затем сквозь грохот в голове и треск в ушах ощутил, что чуть полегчало. Одновременно пол слегка накренился. Самую малость, но явно самолет неспешно идет на снижение.
Черт с вами, подумал озлобленно. Пусть снова в ваши руки, на миру и смерть красна, все же лучше, чем помирать от удушья, как крыса между ящиками.
* * *
Самолет тряхнуло, еще и еще, потом я ощутил ровное подрагивание, явно бежит по бетонной дорожке, а у меня нет сил даже шевельнуться, не то, что встать...
– Вставай, – просипел я вслух. – Вставай, скотина... Никто не должен знать, что тебе что-то трудно.
Конечно, для доктора наук, мирового футуролога не так уж и важно, как он выглядит, но я знаю не одного профессора, который гордится стойкой на кистях... или ушах больше, чем своими открытиями. У одного, сам присутствовал, когда поздравляли с присуждением премии имени Архимеда, отмахнулся и с гордостью рассказал, что вчера поддался на провокацию подруги его внучки, задрал ей все-таки подол...
Пол подо мной последний раз тряхнуло, затем наступила сравнительная тишина. Со стоном, цепляясь за мужское самолюбие, я поднялся, борт машины качался, как борт яхты, меня мутило, перед глазами из темноты постепенно выступали ящики, потом лязгнуло, сквозь щели неплотно закрытого брезента пробился лучик света. Послышались голоса, неожиданно громко рявкнул мотор. Меня прижало к стенке, грузовик съехал по пандусу резко, промчался, уже сам гремя тугими колесами по бетонному покрытию.
Я не поверил своим ушам: поблизости раздался голос Кречета! Спотыкаясь о ящики, протиснулся вперед, и когда с железным лязгом опустили задний борт, я лишь на миг прикрыл глаза ладонью от яркого света. В десятке шагов Кречет раздает указания группе военных!
Придерживаясь за борт, я тяжело соскочил на землю. От холода трясло, губы стали как оладьи, я не мог выговорить ни слова. Два сержанта, что опустили борт, вытаращили глаза. Я видел, как Кречет немедленно повернулся в нашу сторону. Я приветственно помахал ему рукой:
– Я... передумал... насчет маневров.
Слова давались с трудом. Трое подтянутых солдат в униформе десантников синхронно сдвинулись, закрывая президента со всех сторон. Их глаза пронизывали меня насквозь, а пальцы дергались к коротким тупорылым автоматам.
– Виктор Александрович! – выкрикнул Кречет в ужасе. – Что стряслось?.. Вы в таком виде!
На лбу я чувствовал здоровенную шишку, а пока выбирался из ящиков, задел ссадину, кровь поползала на бровь.
– Это все... ваши... реформы, – выдавил я, сотрясаясь всем телом.
– Но что...
Не отвечая, я повел глазами. Из кабины пилотов к Кречету спешил подтянутый, не узнать, Терещенко. Живот подобрал грудь как у курского петуха, глазами преданно ел верховного главнокомандующего, из-под каски выбивался, напрашиваясь на орден, кусок окровавленного бинта.
Не сразу в блестящей толпе военных выделил меня. Все видели, как он вздрогнул, будто от меня ударило током. Бледный, как мертвец, рука на миг дернулась к кобуре, но он уже был из современных, когда даже военные не хотят быть героями, да что там героями, воевать не хотят, только бы жалование да беззащитных солдат побольше в услужение...
Он отдернул руку и сказал быстро-быстро, глотая целые слова:
– Я расскажу!.. я все-все расскажу!.. Я лишь выполнял... я сам ничего!
Телохранители, еще ничего не поняв, но поддавшись чутью, как собаки, уже закрыли президента со всех сторон, а черные стволы непомерно длинных пистолетов смотрели во все стороны, как иглы гигантского ежа.
Кречет повернулся ко мне. Телохранители косились на меня враждебно и недоверчиво. Я с трудом поднял руку, тяжелую, как бревно, отмахнулся:
– Да можно... и не расспрашивать. Расстреляйте и закопайте как собаку...
Терещенко схватили под руки, он обмяк и начал повизгивать, брюки внизу потемнели, мокрое пятно поползло по штанине. Уверенный, что его в самом деле сейчас расстреляют, он жалобно вопил, закладывал всех и вся, и пока его втаскивали в блиндаж, он клялся, что только исполнял, а сам пальцем не шелохнул...
Один из офицеров, что сопровождали Кречета, исчез на миг, вернулся с теплой шинелью, набросил мне на плечи. Кречет пробежался взглядом по моему лицу:
– А это как?
– Что? – не понял я.
– Лоб разбит, по скуле будто конь врезал.
– А-а-а, – сказал я, мои пальцы бережно ощупали кровоподтек под глазом. – Вы будете смеяться... но это я ударился о дверь.
– О дверь мордой, – повторил Кречет с удовлетворением. – Это хорошо. Но все-таки жаль...
– Что?
– Вот если бы по морде прикладом!
– То что?
– О, видели бы себя тогда!
– Это у вас морда, – огрызнулся я. – А у крупного ученого... Кстати, господин президент, моя работа футуролога все больше принимает какой-то странный оттенок.
– Вы видите свои теории в действии, – сказал он значительно. – И сами принимаете участие в их осуществлении. Разве это не высшее счастье для ученого? Да-да, так сказать, своими руками... гм... творите... разрушая, конечно... Я, честно скажу, недооценивал роль ученых в современном обществе. Но, благодаря вам, Виктор Александрович...
Он улыбался, но я видел сдвинутые брови, чувствовал с каким накалом работает его непростой мозг. И когда подзывал адъютантов, те отбегали с ясными приказами, не оставляющими возможностей толковать иначе.
Терещенко еще не вытаскивали, явно рассказывал с подробностями, чтобы продлить жизнь.
– К сожалению, – сказал я невесело, – в заговоре участвует командующий морскими силами, руководство Таманской дивизии, а также двое-трое из вашего кабинета.
Он отшатнулся:
– Вы что же, побывали на самой базе?
– Да нет, подсел на самолет по дороге.
Он стиснул зубы, телохранители переговаривались негромко, их взгляды в мою сторону стали уважительными. Глаза Кречета быстро пробежали по моему лицу:
– Черт бы побрал эту футурологию... База-то хоть цела?
– В неприкосновенности, – заверил я. – Ну, почти... Я же знаю, на новую денег нет.
Он кивнул в сторону самолета, туда ринулась группа военных. Команду самолета и водителей похватали, бросили лицом вниз, обыскивали, но я понимал, что все бесполезно. Бедолаги скорее всего вовсе не подозревали, что они и есть заговорщики.
Кречет с раздражением отмахнулся от телохранителей, те советовали на время уйти в блиндаж. Повернулся по мне, глаза его уже смотрели с веселым сочувствием:
– По вас, Виктор Александрович, словно колонну танков пропустили. Несмотря на ваш оптимизм, боюсь, представить, что от базы осталось... Да знаю я ваше честное слово ученых! Атомную бомбу кто придумал? Господа офицеры, позвольте мне представить вам крупнейшего в мире футуролога. Это он побывал на засекреченной даче генерала Покальчука, с его охраной, сигнализацией...
Один из генералов с великим уважением посмотрел на меня, это был явно первый случай, когда генерал уважительно смотрел на ученого, сказал почтительно:
– Я чувствую, господин президент, эти маневры нам запомнятся!
– Если Виктор Александрович с нами, – согласился Кречет, – эти маневры запомнятся всем.
Лицо его стало жестким, мимо как раз вели под охраной команду самолета, трех водителей грузовиков. Ребята спецназа рылись в машинах, осторожно передавали на землю ящики. Молодцеватый генерал быстро-быстро говорил по сотовому телефону, одним глазом кося на Кречета.
– Их там уже нет, – заметил я.
– Повяжут, – заверил Кречет. – Никуда не денутся.
– Им переждать только эти маневры...
– Что-то учуяли? – насторожился Кречет.
– Только предчувствие, – ответил я с неопределенностью. – Ощущение...
– Тоже мне ученый, – сказал Кречет разочарованно. – Я-то думал, это у гадалок чуйства, а у вас – факты!.. Ладно, Марина уже приготовила крепкий кофе и ваши любимые бутерброды.
Я спросил с упреком:
– А ее зачем привезли? Бедная девушка.
Он отмахнулся:
– Эта бедная девушка к маневрам привыкла больше, чем к кремлевским кабинетам. Знали бы, сколько она повидала гарнизонов!
Мне послышалось в его голосе предостережение. Не то страшился, что я могу заподозрить ее в работе на врага, не то затем, чтобы не путал простую девушку из Перми с московскими княжнами.
Из блиндажа вышел, пригибаясь, грузный генерал, в котором я не сразу узнал Яузова – подтянутый, живот подобрал, двигается четко, без кабинетной лени и замедленности. Один из офицеров что-то на ходу быстро тараторил ему в ухо, указывал в мою сторону.
Яузов подошел, в глазах было великое изумление и еще что-то, что мне очень не понравилось, но назвать одним словом я сразу не мог. Он кивнул, проговорил с великим отвращением:
– Здравствуйте, Виктор Александрович. Не скажу, что счастлив вас видеть. Там одних компьютеров закупили на шесть миллионов долларов!
Кречет спросил с интересом:
– Ну и что?
– А то, что если этот... футуролог и там погулял, как на даче Покальчука, то это стране влетит в копеечку.
Я возразил:
– Вы же слышали, на даче Покальчука произошел взрыв газа.
– Такой взрыв, что разнесло все в чертовой матери?
– Взорвалась газовая магистраль, – поправился я. – Прямо под дачей.
– А вы где были?
– В подвале! Туда отвели для ужасных нечеловеческих пыток!
Он отмахнулся, просительно посмотрел на Кречета:
– Похоже, придется выделять деньги на другую базу.
Кречет с сомнением посмотрел на меня, перевел взгляд на министра обороны. Голос был успокаивающим, но без обычной генеральской уверенности:
– Виктор Александрович уже государственный человек. Он бережет государственное добро. Даже, когда разгуляется, не особенно портит...
Яузов безнадежно отмахнулся:
– Это смотря как разгуляется. Он же за русскую идею! За возрождение русского духа. А это: раззудись, плечо, размахнись, рука!.. Что за свадьба без хорошей драки, да как еще полгорода не спалить? Я всегда не доверял ученым. То порох придумают, то экологию... А от этой непонятной футурологии вообще мир может сгинуть.
– Да все цело, – ответил я с неудовольствием, – что я, американец?
Кречет сказал наставительно:
– Это еще что! Я всегда говорил, что хороший ученый вообще-то стоит целой танковой бригады! А наш Виктор Александрович не просто хороший, он лучший!
Яузов посмотрел на меня с отвращением. Судя по его виду, на базу уже махнул рукой, беспокоился, не пострадали ли вокруг того места, где была база, дома военного городка.
Меня подмывало спросить, не прибыл ли Яузов этим же самолетом, но что бы ни ответил, это к делу не подошьешь, а вот прибыл или не прибыл, это узнаю, узнаю у других...
Из блиндажа опрометью выскочил молоденький и очень усердный с виду офицер. В руках работал портативный телевизор. Бегом принес, развернулся экраном к президенту, застыл как чугунная статуя.
Телекомментатор вещал с экрана:
– О чем думает генерал Кречет, задумав провести военные маневры? Причем, вблизи западных границ России, которые вскоре станут границами всемогущего НАТО?.. Хочет показать, что у нас есть ядерные ракеты, способные стереть с лица земли человечество? Но для их взлета требуется высококачественное топливо, а инженеры не должны голодать, иначе нажмут не ту кнопку...
Красивая девушка в короткой юбчонке, раскачивая бедрами, прошла к столу и неторопливо положила перед ним листок. Комментатор сделал вид, что только сейчас увидел текст, заговорил с подъемом:
– Только что получили сообщение, что генерал Кречет на маневры отбыл лично. Оставив разрушенную страну, он три дня проведет в обществе себе подобных: унтеров, держиморд, скалозубов...
– Сволочь, – выругался Кречет. – Классику перевирает, гнать надо!
– Да и президента упорно называет генералом, – добавил Яузов. – Если такой работник не слыхал о выборах, надо снять за неграмотность. Или подать в суд, там все ясно – оскорбление, а потом уволить.
* * *
Глава 44
* * *
В Сербии русские части миротворцев терпеливо и уныло ждали отправки, как здесь говорили, взад, на родину. Немцы и французы уже отбыли, у них и дома хорошо, а у русских частей сразу портилось настроение, когда понимали, что скоро возвращаться, платить будут деревянными, к тому же с задержками, летать снова на устаревших, не ремонтированных,
На аэродроме стояли два самолета. В готовности по-русски, то есть, вне ангаров. Но огни потушены, даже в диспетчерской пусто, потому никто не заметил в небе огромный самолет, что сделал круг и начал снижаться.
Когда самолет был уже над аэродромом, кто-то из случайных наблюдателей обратил внимание, что самолет без опознавательных знаков. Затем тот резко пошел вниз, его потеряли из виду.
Приземлился умело, с шиком, остановился, не пробежав и половины летной дорожки. Трап еще не успели спустить, как откинулись люки в задней части, по пандусу стремительно скатились бронетранспортеры высшей проходимости. Коммандос сидели, как чугунные статуи, все обвешанные ультрасовременным оружием, в бронежилетах, молчаливые, готовые в любой миг к мгновенным, взрывным действиям.
Бронетранспортеры на огромной скорости понеслись к русскому самолету. Чудовищно огромный, он как гора вырисовывался на светлеющем небе.
Трап опущен, люки открыты, непростительная оплошность, и Рэмбок с разбега взбежал по ступенькам. В салоне подпрыгнули и уставились как на привидение, когда мускулистый разъяренный человек, обвешанный оружием, возник в дверном проеме. Дуло огромного пулемета, если это шестиствольное чудовище было пулеметом, в руках командира коммандос смотрело, казалось, на всех разом.
– Кто командир? – вопрос был задан на русском языке почти без акцента.
Трое сидевших застыли, как восковые фигурки. У всех в руках были карты, еще карты в беспорядке лежали на плоском боку чемодана. Один ответил, запинаясь:
– Он... он сейчас... гм... в городе...
Рэмбок выругался, тоже по-русски. Второй пилот спросил нерешительно:
– Что случилось?
– В России переворот, – выкрикнул Рэмбок яростно. – Нас прислали вам на помощь!.. По просьбе вашего законного правительства – Госдумы. Мы должны спешно лететь, чтобы остановить маньяка! Где штурман?
– Тоже в городе, – ответил второй пилот. – Покупает видеоаппаратуру. Там дешевле. У него список... А что за переворот?
Рэмбок видел, что русские посерьезнели. Похоже, о перевороте давно поговаривали, или же ожидалось нечто подобное.
В самолет, стуча подкованными сапогами, вбегали коммандос, дисциплинированно рассаживались по огромному салону.
Стиснув зубы, Рэмбок быстро оглядел панель управления. В глазах рябит от обилия циферблатов, но ничего нового, все знакомо. Приходилось летать и на более сложных, но только командир знает отзыв «Свой-чужой», который к тому же постоянно меняется.
– Адрес? – выкрикнул он коротко.
– Гм... – сказал второй пилот в задумчивости. Он наморщил лоб, долго шевелил бровями, наконец развел руками: – Не упомню... Только и застряло в памяти, что дом второй от угла. Там еще олива растет... или то не олива? Может, слива? Тоже олива, если разобраться...
Рэмбок стиснул челюсти, проглотил сдавленно, загоняя вглубь злость:
– Вспомните, где?
– Конечно, – обиделся пилот. – Я там два раза был... Так гудели, хорошо гудели...
– Гудели?
– Гуляли, – объяснил радист тупому американцу. – Хорошо гуляли!
– Где гуляли?
– Да за столом же, – удивился радист. – Где же погулять как следует? Разгуляться? За столом, да чтобы водочки по литру на рыло, не меньше, мы ж не какие-нибудь там американцы, что рюмочками, как будто какие-то... словом, потом полдня рачки ползали! Разве таких хороших людей забудешь? Если машина есть, через полчасика будем там...
– Машина будет, – коротко ответил Рэмбок.
Бронетранспортер понесся, как выпущенный из гранатомета реактивный снаряд. Из-под гусениц вылетали мелкие камешки, щепки, разбегались перепуганные куры и гуси, кто-то не успел, не до гусей, уже не отдельная страна – вся цивилизация в опасности!
Второй пилот только указывал пальцем, это надежнее, чем восток или запад, или еще более сложные северо-востоки и юго-северы. Гигантскую оливу заметили издали, пилот радостно заорал:
– Вот!.. А вот крыльцо, с которого я блевал!
Рэмбок взлетел на высокое крыльцо раньше, чем бронетранспортер не то, что остановился, а хотя бы замедлил ход. Принялся яростно колотить в запертые двери, бил кулаками и прикладом, орал и стучал обеими ногами, уже зная, что сербы и русские не зря друзья – не разлей вода, и те, и другие тяжелы на подъем. Сейчас там серб, то есть, русский командир корабля, сопит и чешется, спьяну пытаясь понять, что это за шум, а потом будет долго соображать, с какой стороны стучат. Когда же наконец поймет, еще подумает, пойти ли открывать или же плюнуть на все и лечь спать.
– Открывай! – орал он. – Открывай, мать твою!.. Москва горит!.. Да что там Москва, твое добро горит!.. Тряпки уносят!!! Как ты можешь спать?
По ту сторону двери бухнуло, словно матерый кабан упал с кровати. Зашлепало, теперь уже будто огромный гусь выбрался из болота и спешил к двери, наступая мокрыми перепонками себе же на лапы. Загремел засов, такие Рэмбок видел в кино о первопоселенцах континента, грюкнуло, за дверью ойкнуло, кто-то выругался.
Дверь распахнулась. На пороге стоял полуголый мужик, палец держал во рту, зализывая, как дворовый пес, ссадину. На Рэмбока смотрел с откровенным недружелюбием, словно это американец ему прищемил палец.
– Какого хрена... – начал он, глаза его скользнули через плечо Рэмбока по лицам командос. – Что за рылы свинячьи?.. Или таможня уже приходит на дом?
Рэмбок спросил торопливо:
– Ты командир?
– Ну?
– Командир? – переспросил Рэмбок, он не мог вспомнить, что в русском языке означает «ну»: отказ или согласие. – Командир самолета?
– Ну, – повторил мужик. Его мутные глаза с отвращением окинули подтянутого атлета с головы до ног, раздели, истоптали и заплевали, а тряпки бросили у крыльца собаке на подстилку. – Чо надо?
– Мне нужен командир русского самолета, – сказал Рэмбок, его корчило от нетерпения, в груди сердце едва не выпрыгивало от злости, что ничего не надо делать.
– Я и есть командир русского самолета, – ответил мужик. – Савельевский Иван. А ты чо за рыло?
– Майор Рэмбок, командир отряда коммандос специального назначения! – отчеканил Рэмбок. – А это мой помощник, капитан Майкл Дудиков. В России переворот! Могут начаться беспорядки. Нас послали вам на помощь. Нужно срочно вылетать! Быстрее хватайте чемодан, мы должны лететь обратно в Россию.
Глаза командира корабля, назвавшегося Иваном Савельевским, стали еще недружелюбнее.
– Чего? – сказал он. – Пошел ты... Пока не придет письменный приказ... да еще со всеми печатями... Да не по факсу! По факсу я и сам тебя пошлю. А то и без всякого факса, по-старому... Да хрен знает что за переворот... Может как раз тут и лучше отсидеться... Тут все толстые и сытые!
Рэмбок ощутил отчаяние, как чувствовал провал, за спиной трое коммандос хмуро и молча сопели. Только Дудиков внимательно посмотрел на командира корабля, вежливо отодвинул Рэмбока, улыбнулся и сказал негромко, голос звучал заговорщицки:
– Это непростая операция. Мы полетим сразу в Пермь, минуя все таможни. Таков приказ, согласованный с вашим командованием. А после завершения каждый получит денежную премию.
Насчет командования врал, но командир внезапно расцвел, расплылся в улыбке:
– Минуя таможню?
– Минуя, – подтвердил Рэмбок, он все еще не понимал, что такого важного сказал его заместитель. – Время дорого. Таков приказ. А что?
– Дорогой, – ответил русский почему-то с восточным акцентом, – что ты сразу не сказал, что родина в опасности? Какие тогда проблемы, когда дан приказ ему на запад, ей в другую сторону? Летим, летим сейчас же, пока ваше командование не передумало... Дорогие мои миротворцы!
Он ринулся в дом, через секунду выскочил уже одетый, в правой руке чемодан перекашивал его на сторону, за плечами рюкзак невероятных размеров, а в левой руке он держал две чудовищных размеров сумки, что трещали по швам.
Дудиков подмигнул своему командиру. Рэмбок сердито засопел, не хотелось признаваться, что его заместитель, потомок русских колонистов, все же сориентировался быстрее.
– И денежная премия будет! – напомнил он.
– Заткни ее себе в задницу, – отмахнулся командир корабля с чисто славянским великодушием. – Я знаю сколько бумаг испишут, наобещают, а потом все где-то похоронят. Нам даже зарплату три месяца не выдают!.. Мне бы только таможню пройти... А ежели вовсе без таможни...
Он спустился с крыльца, отмахиваясь от коммандос, но позволил подсадить себя в бронетранспортер. Мотор взревел, они понеслись по пустой пыльной улице, взметая щепки, камешки, оставляя дымный след, будто коммандос уже не боролись за чистоту окружающей среды.
Самолет выглядел безжизненным, хотя Рэмбок распорядился, чтобы готовили к полету. К их приезду могли бы хотя бы прогреть моторы.
Бронетранспортер остановился возле трапа так точно, что командир самолета одобрительно крякнул, хлопнул Рэмбока по плечу. Командос посыпались через борт как горох, взлетели как черные коты по трапу, исчезли внутри самолета. Рэмбок шел сзади командира, что стонал и раскачивался под тяжестью поклажи. Он уже остановился бы перевести дух, но Рэмбок, тихо подвывая от ярости, чуть ли не зубами поддерживал рюкзак на весу, чтобы командиру оставались только чемодан и сумки.
Когда были на верхней ступеньке, раздался треск. Замок чемодана отлетел, крышка освобожденно распахнулась так, будто ее лягнул десантник, выбивающий дверь негритянского экстремиста. На ступеньки посыпались тряпки, флаконы с дезодорантами, духами, галстуки, какие-то наборы цветных трусиков, два фотоаппарата, блок видеокассет, хотя мир уже перешел на лазерные диски.
Рэмбок заорал так дико, что даже невозмутимые коммандос подпрыгнули:
– Трое ко мне!... Нет, четверо!
Коммандос посыпались из самолета, как свинцовая дробь из прорвавшегося пакета. Задыхаясь от ярости, Рэмбок указал на рассыпанные вещи
– Быстро это все в самолет!.. Быстро! От нашей скорости зависит судьба мира.
* * *
Солнце наконец начало подниматься из-за края земли. Солдаты ежились, самое холодное время суток всегда на восходе солнца. Кречет был бодр, глаза блестели, словно оказаться снова в войсках придало сил и молодости. Я уже напился горячего кофе, съел гору бутербродов, восстанавливая силы, но все равно чувствовал себя так, словно все танки синих и зеленых поездили по мне как по танкодрому.
Один из солдат, молодой и веселый, у которых, как говорится, шило в заднице, от избытка энергии чуть ли не пританцовывал, толкал других, тоже озябших, но старавшихся держаться солидно в присутствии президента. Чутьем угадав настроение Кречета, он спросил очень серьезно:
– Товарищ командир, а что делать, если вот так мы идем по чистому бескрайнему полю, все спокойно, а из-за леса вдруг внезапно выскакивает вражеский танк?
Кречет повернулся, окинул его с головы до ног придирчивым взглядом. На лице его отразилось отвращение:
– Вы солдат или где? Вы на маневрах или кто? Зарос как слон, волосат как уж, на ушах висит... Как с такими солдатами дадим ответ Западу? А с чужим танком просто: каждый воин должен быть поощрен или наказан. Я тут же разберусь как следует, и накажу кого попало.
