Текст книги "Сборник "Русские идут!""
Автор книги: Юрий Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 109 страниц) [доступный отрывок для чтения: 39 страниц]
Володя, завидя меня издали, подогнал машину с той стороны улицы прямо к воротам, разом нарушив с десяток правил. Я привычно плюхнулся на сидение рядом с ним: только женщины и политики предпочитают заднее, настоящие мужчины остаются детьми и всегда садятся впереди.
– Что-нибудь нашли интересное? – спросил Володя.
– Много, – заверил я. – Но только полезно ли... разберусь позже.
– В Кремль?
– Езжай по Тверской, – сказал я. – Подумаю, будет ли от меня сегодня там прок.
Он ухмыльнулся, молодой, но уже мудрый: мол, сейчас каждый смотрит, чтобы ему был прок, а не от него, из какой провинции президент откопал этого динозавра, только там, говорят, в глуши, еще сохранились чудаки, что живут по каким-то правилам...
Тверскую я любил всегда, еще когда не был москвичом, тогда она была строже, сейчас же сверкает всеми огнями, рекламу зажгли, не дожидаясь темноты, яркие вывески, огромные цветные витрины, чисто, богато, можно просто любоваться.
Даже машины неслись с обеих сторон чистенькие, вымытые, строгий мэр велел останавливать грязные и штрафовать водителей так свирепо, чтобы и на бензин не оставалось, даже отечественные машины выглядят нарядно, как елочные игрушки.
Возле памятника Юрию Долгорукому стояла толпа, оратор выкрикивал, взобравшись на трибуну, вокруг поднимали странные знамена и плакаты с требованиями....
– Останови, – попросил я. – Надо посмотреть.
Он послушно прижал машину к бровке, но заметил снисходительно:
– Эти неинтересны. Безобидные чудики.
– А ты можешь, – удивился я, – глядя на незнакомое яйцо, сказать, какой будет птица?
Толпа состояла большей частью из молодежи, что неплохо по нашим временам. Плохо, когда митингуют обманутые старики да старухи, а парням все до лампочки. Или до свечи в ресторане.
– Мы должны вернуться к истокам! – кричал оратор, раздувая жилы на шее, как большой страшный варан пустыни. – Сейчас или никогда!.. Русь погибнет, если не сбросит жидовское учение Христа и не вернется к родной вере!.. С этой верой в русских богов Святослав Отважный громил врагов, расширял мечом пределы, уничтожил могучий Хазарский каганат...
Я выждал, пока сменилось еще трое ораторов, начал проталкиваться обратно. Народу собралось уже немало, девчонки снова сидели на могучих плечах парней, хвастливо демонстрируя своих жеребцов, в сторонке двое в форме посматривали, что-то наговаривали по рациям. Оттуда хрипело и плевалось обрывками слов, больше похожий на лай старой больной овчарки.
– Что-то новенькое? – поинтересовался Володя.
– В Кремль, – ответил я. – Похоже, нам нельзя терять времени.
Он погнал машину, чуть ли не заставив ее взлететь, понял мои слова как-то буквально, словно в кабинете Кречета заложили динамит, и только мы могли его обезвредить, а я, наблюдая сумрачно за дорогой, погрузился в тягостные раздумья.
Ораторы один за одним кричали о величии русского народа, о его славных победах, достижениях, свершениях, им хлопали, и чем больше оратор возносил русских, тем хлопали громче.
Но так уж получилось, что на самом деле не было в нашей истории тех величайших побед, о которых писали во время железного занавеса наши писатели, по которым школьники и взрослые учили историю. Тогда еще можно было как-то вдалбливать эту приятную глупость, но рухнул железный занавес, наши дети из передач чужого радио, телепередач узнают как было на самом деле. И тогда начинают подозревать нас во лжи даже тогда, когда убеждаем, что дважды два равняется четырем.
Не было побед, но это лишь значит, что мы – молодая страна, молодая нация. Да, мы не самый древнейший в мире народ, как любят доказывать странные люди, а едва ли не самый молодой. Как нация мы, по заверениям специалистов, сложились только во второй половине прошлого века. Ну и что? Это лишь значит, что победы – впереди, будущее – наше.
Много дало древнее происхождение ассирийцам, которых только в Москве десять тысяч человек, и все работают чистильщиками обуви? Много это дает тем... не стану называть, дабы не обидеть, которые и сейчас существуют, гордясь своей древностью, ее никто не оспаривает... и куда едут туристы, чтобы поглазеть на их развалины, а они живут на брошенные богатыми туристами монеты?
Да – мы молодой народ! – из скифов, некогда потрясавших мир, но мы не совсем скифы, из викингов, тоже потрясавших мир, но мы не совсем викинги, мы новый молодой народ – переплавленный в великом горне, перекованный, который только сейчас выходит на мировую арену, дабы вершить великие дела!
Нам вершить, не жить как черви, думая только о том, как нажраться, поиметь больше баб, набить бумажник лягушачьими шкурами.
Но если так уж нужны древние корни, если в этом пытаться найти повод для гордости, повод, чтобы распрямить спину, то надо искать не в мифическом арийстве, это бесполезно и глупо, а в той же Великой Скифии, что тысячу лет потрясала мир, покоряла страны и государства, завоевывала, создала великое искусство, а мы на девяносто процентов и есть скифы, только называемся иначе... Ну и что? Вот Германия у украинцев зовется Неметчиной, у испанцев – Алеманией, французы зовут их бошами, сами себя эти тевтоны, готы и прочие диковины называют дойчами, а страну – Дойчландией... Так и скифов граничащие с ними народы называли по тому племени, с которым соприкасались, и случаю было угодно, что имя крохотного племени русов, граничащего с Западом, распространилось на весь народ...
И даже язык, вполне возможно, не изменился! Мы этого просто не знаем, скифы потрясали мир, но не знали письменности. Но какой-то мерзавец подкинул идею об арийстве, и теперь эти дурни бьются лбами о каменную гору...
* * *
Кречет кивком попросил подойти, сказал негромко, глаза следили за министрами:
– Оставим ребят работать. Для вас есть задачка потруднее.
– Да я и эти не тяну...
– Потому что чересчур легко.
За нами следили из-под опущенных бровей. Даже когда за нами захлопнулась дверь кабинета, я чувствовал взгляды министров, даже угадывал о чем негромко переговариваются, и от этого нервы завязывались в узел, а по спине ходил неприятный холод.
В личном кабинете Кречета мы просидели недолго, Марина cкользнула к нам, как мультипликационный джин из сказки, сразу же перед нами возникли уже знакомые чашки с неизменным кофе, массивными бутербродами. Кречет взглянул на часы:
– Пора?
– Он прибыл минут пять назад. Пусть подождет?
– Зови, – велел Кречет.
– Согласно протоколу?
– Марина... – сказал Кречет с укоризной. – Ты же знаешь, что президентское кресло занял тупой солдафон, который кроме армейского Устава не знает других правил этикета. И знать не желает. А если и узнает, то не запомнит. Так что мне еще долго можно жить на скидках!.. А вы, Виктор Александрович, подождите в комнате отдыха. Там слышно каждое слово, даже монитор есть, я потом хочу услышать ваше мнение.
Марина исчезла, я поспешно вышел через внутреннюю дверь. Комната отдыха невелика, диван занимает треть, небольшой бар, столик, компьютер, скоро их будут ставить даже в туалетах, а также большой монитор.
Я видел, как в кабинет вошел, чисто и доброжелательно улыбаясь по-восточному, чуть шире, чем у всегда настороженного европейца, смуглый человек в безукоризненно подогнанном костюме, гораздо более европеизированный, чем любой из европейцев.
Кречет встретил его строго на середине кабинета, я даже заметил разметку на ковре, протянул руку, обменялись рукопожатием по-европейски, без целованья взасос, из-за чего генсеков путали с гомосеками,
Я тихонечко сел, стараясь не скрипнуть единственным стулом, глаза мои не отрывались от экрана. Не скажу, что замирал от восторга, но сердце мое билось учащенно, ибо присутствовал при тайной встрече сильных мира сего. И впервые видел то, что другие никогда не увидят, а самые дотошные историки только через десятки лет начнут строить догадки.
После традиционных приветствий, когда они степенно опустились за стол, а Марина поставила перед ними чашки с черным кофе, посол сказал торжественно:
– Господин президент, в нашей стране не ошиблись, считая, что только вы сможете принести в свою страну мир и процветание! И одно из ваших лучших решений – о выделении времени исламской мечети на всероссийском телевидении.
Говорил он по-русски почти чисто, лишь по-восточному растягивал слова так, что в кабинета ясно запахло халвой и рахат-лукумом. Кречет кивнул, быстро посмотрел, как мне показалось, прямо мне в глаза. Я невольно ответил глазами: решай сам. Но не промахнись. Момент не простой, очень не простой.
Кречет будто почувствовал, проговорил медленно:
– Господин посол, я готов сказать вам одну очень важную вещь... Но сперва дайте слово, что наш сегодняшний разговор не станет достоянием чьих-либо ушей. За исключением, естественно, вашего правительства.
Посол ответил после некоторой паузы:
– Даю слово. Если нужно, могу на Коране...
– Я верю в мужское слово, – отмахнулся Кречет. – Господин посол, дело было не в простой справедливости, хотя, скажу прямо, это нужно было сделать давно, в первые дни перестройки. Но я шагнул навстречу исламу, потому что... не примите это как лесть, но исламский мир больше сохранил таких понятий, как честь, верность слову, верность дружбе, готовность на подвиг не только за свой кошелек или свою женщину, но даже за такие абстрактные для западного человека... а теперь и для русского понятия, как родина, Отечество!
Посол в самом деле даже отшатнулся, но темные, как гагаты, глаза вспыхнули, он впился в лицо Кречета, слушал, впитывал каждую интонацию, а я подумал невольно, что надежного посла подобрали в Аравии: не просто преданного режиму и лично султану, а преданного исламскому миру.
Кречет сделал паузу, посол понял, поклонился:
– Господин президент, я не нахожу слов!.. Вы сказали такое, на что не решился бы ни один правитель своей страны. Это яснее всяких заявлений в прессе, что говорит о вашей мощи. Вы – великий человек, господин президент. Это не лесть, вы понимаете... Это оценка.
Кречет слушал с неподвижным лицом. Когда посол сделал паузу, сказал так же непреклонно, как если бы по равнине катился тяжелый танк:
– И как человек, желающий сделать для своей страны как можно больше... пусть меня за это даже забросают камнями, я запланировал еще ряд шагов. Да-да, в сторону исламского мира.
Глаза посла вспыхнули на темном лице, как костры в ночи. Голос прервался, он едва выдавил:
– Еще?
– Можете не сомневаться.
– И... насколько далеко вы зайдете?
– Далеко, – ответил Кречет твердо. – Настолько, сколько потребуется, чтобы вернуть русским утраченную гордость.
Взгляд его был тверд. Серое лицо напомнило памятник героям-панфиловцам: такой же гранит, такая же угрюмая стойкость.
– Господин президент...
– А если русский человек сможет говорить с богом напрямую, – добавил Кречет с легкой усмешкой, но глаза оставались жестокими, – без посредников, как разговаривает с Аллахом любой мусульманин, то это прибавит ему гордости и достоинства.
Чашка в руках посла дрогнула, пара капель сорвалась через край. Он спохватился, отхлебнул, улыбнулся, кофе – настоящий мокко, узнал, вежливо и церемонно поклонился:
– Господин президент, я искренне сожалею, что не смогу завтра быть в Кремле на приеме. Я вспомнил, что у меня есть срочное личное дело... дети, знаете ли, растут быстро! А с ними растут и проблемы. Я здесь, они там... Словом, я сегодня вечером вылетаю к себе на родину, улажу семейные дела, тут же вернусь.
Кречет кивнул, они прекрасно понимали друг друга.
– Поклон вашему гарему, – сказал Кречет на прощание.
Посол в шутливом отчаянии развел руками:
– Господин президент!.. Не наступайте на больную мозоль. Коран разрешает иметь четыре жены... не сотни, как многие считают в Европе, но разрешение не есть предписание!.. Я бы обеими руками «за», но моя жена, с которой прожил уже двадцать девять лет, почему-то против!
После его ухода Кречет быстро встал, толкнул дверь в мою комнатку:
– Не заснули?
Я чувствовал, как мои губы вздрагивают:
– Да, с этим заснешь...
– Страшновато?
– Еще как!
– Каков прогноз?
– Трудно сказать сразу...
– Но все же?
– Он сегодня же будет в Эль-Риаде, – сказал я медленно. Перед глазами встало сияющее лицо, расширенные глаза посла. – Ни факсу, ни шифровкам такое не доверит. Слово дал, так что расскажет только султану, вероятно, уговорив того не приглашать на совет членов семьи. Семья там – не жены и тещи, а две сотни принцев, которые занимают в стране все должности.
– Знаю, – нетерпеливо отмахнулся Кречет. – Что ответит султан?
– Это лучше спросить астрологов... Молчу-молчу! Я их сам бы перевешал. Султан, понятно, тут же захочет каким-то образом выразить свою радость. Обычай делать дорогие подарки пришел с Востока, скупой Запад перенял его с большим скрипом и очень нескоро... А так как Саудовская Аравия, как и все арабские страны, не сидит в долгах по уши... напротив, сами одалживают, причем, не столько из-за высокого процента, а сколько из личной симпатии, уважения, почтения, благодарности...
– Перестань перечислять достоинства, которые мы потеряли, – прервал он нетерпеливо, сам не заметив, как перешел на «ты», а я, который всегда ревниво следил, чтобы мне не тыкали, решил пропустить мимо ушей, Кречета трясет нервная лихорадка, глаза выпучились, как у морского рака.
– Словом, султан, скорее всего, предложит выстроить в Москве в любом месте, которое мы укажем, самую красивую мечеть Европы. И самую дорогую.
– Гм...
– А что?
– Да так, ничего. Продолжайте, Виктор Александрович.
– Это лично от султана, – сказал я, – либо от верховного имама. Ну, а через недельку-другую... Нет, это не Европа, они среагируют раньше, к вам на прием попросится их посол...
– Посол?
– Ну, не сразу же направлять к вам своего министра финансов?
Кречет наконец откинулся на спинку кресла. Лицо расслабилось, он шумно выдохнул воздух. Пальцы, застывшие на пустой чашке, медленно опустились на скатерть.
Я наблюдал за ним из-под приспущенных век. Президент все же не выглядит на самом деле настолько крутым и жестким, какой нужен такой стране, да еще для такого крутого поворота. Нужен дикарь, свирепый и безапелляционный. Чтобы мог при случае и войска вывести на улицу: плевать на мировое содружество! На самом деле так оно само называет себя, другие же страны, тот же огромный исламский мир, называют это мировое содружество другим словом, более точным. Главное, чтобы Кречет успел сделать. А потом оценки могут разойтись. При постройке Петербурга погибло в болотах народу в десятки раз больше, чем на Волго-Доне, Петр Великий истребил половину населения страны, но недобрым словом поминают только сталинские стройки. Правда, Беломорканал, как и Волго-Дон не засыпали, пользуются. А Петербургу даже вернули прежнее название.
Глава 26Обед нам подали в кабинет, Кречет не хотел терять времени на хождение в столовую, а я с мурашками по спине понял, что теперь меня невзлюбят даже те, кто относился нейтрально. Даже вид сказочно пахнущих куропаток, зажаренных в своем соку, улучшил настроение слабо.
Правда, когда я потыкал вилкой хрустящую корочку, она послушно лопалась, выпуская струйки пряного запаха, то в желудке квакнуло и запрыгало совсем как Хрюка, что видит на краю стола кусочек жареной печенки.
Кречет ел быстро, мелкие косточки хрустели на крепких зубах, успевал поливать соусом из аджики и чеснока, потому, наверное, и не целуется с послами, говорил напористо:
– Издавна была формулировка для русского государства: самодержавие, православие, народность. На что уж казались незыблемыми, но сумели же в семнадцатом отказаться от самодержавия? И ничего... Наоборот, именно тогда взросло могучее объединение под названием Советский Союз. Права людей нарушались – да, но другие страны уважали и побаивались. Что от самодержавия избавились не зря, это и по другим видно, в других странах уже ни царей, ни королей, кое-где только остались, но это так, для цирка... А что наши монархисты великих князей привозят, в задницы их... не за столом будь сказано, целуют, так это тоже цирк... Так же пора пересмотреть и с православием.
Он сказал просто, но я ощутил за словами всего напористого и железного Кречета страшное напряжение. А жует хоть и быстро, но вряд ли заметит, если я вместо куропатки подложу на его тарелку свои кроссовки.
– Думаете, пора? – спросил я осторожно. – Пора... по-серьезному?
Кречет ответил с яростью:
– Вы в своей книге доказывали, что еще князь Владимир должен был принять ислам!
– Да, но на книгу внимания не обратили...
– Кому надо было, тот обратил, – сказал Кречет сумрачно. – Как вы тогда уцелели, ума не приложу. Правда, уже тогда всем было до лампочки, каждый спасал себя, свою шкуру, а попутно сдирал с ближнего рубашку, не до идей было...
– Вы уверены, что пора?
– Пора, – отрезал Кречет. – Упустим этот момент, опять засосет болото. Сейчас страна чувствует себя настолько униженной, что готова на что угодно. Но упустим момент – и либо какой-нибудь ловкач... могут найтись и половчее нас?... сумеет всучить позолоченную пилюлю, либо произойдет еще хуже...
Он умолк, запил абрикосовым соком. Кадык дергался, перекачивая содержимое стакана в желудок.
– Что хуже?
– Народ привыкнет, – буркнул он мрачно. – Это и есть хуже всего. Привыкнет, что можно жить в дерьме и по шею, а не только по колени, как жили раньше, или до пояса, как живем сейчас.
Промочив горло, он жестикулировал отрывисто, говорил коротко, словно рубил гвозди на наковальне. Желваки вздулись рифленые, тяжелые. Я добавил про себя, что момент хорош еще и тем, что в главном кресле оказался этот злой и решительный человек. Не политик, тот бы лавировал по мелочам. Да и возражаю Кречету только затем, чтобы он настоял на своем. Сам же вижу, что пора. Упустить это удачное время, болото засосет еще глубже, а оттуда выбраться сил уже не хватит...
– И еще одно, – сказал он резко, но с некоторым усилием. – Черт, может быть, я свалял дурака? Словом, я разрешил местному обществу мусульман... нет, не всероссийскому, а пока только московскому, проводить наказание своих же мусульман по их законам. Завтра на Манежной площади в двенадцать часов.
– По законам шариата?
– Да.
Я сказал, чувствуя как между лопаток пробежала, топая холодными лапами, гадкая ящерица страха:
– Я об этом не слышал. Ни по телевидению, ни по радио...
– Я тайком, по телефону. Дело рискованное! Кто знает, какую вызовет огласку. Пустим пробный камешек.
Я предположил:
– Телевизионщики обидятся. Особенно этот... как его... ну, который на заставках своей передачи вместо великих деятелей, поместил себя, гордо идущего по Красной площади... Ну, с тупой такой, но наглой мордой и жирным голосом...
Кречет поморщился:
– А, этот... Надо бы как-то этого дурака отстранить от таких передач. Что за черт, какой-то комментатор, подумать только, который ничего не делает, не производит, а только пересказывает где что случилось, по значимости начинает превосходить членов правительства! Только в нашей стране, где все вверх ногами...
– Завопят, что нарушаем свободу слова. Им же сейчас свобода! Как ни посмотришь, они сами себя только показывают. То режиссеров, то операторов, то вообще своих уборщиц и швейцаров поздравляют.
– Доберемся, – сказал Кречет раздраженно. – Дерьмо, конечно, но пока руки не доходят. А потом как-нибудь сяду, просмотрю десяток передач, а затем вымету это обнаглевшее дурачье... И плевать, какой формы собственности телеканалы... Так что скажете о публичной порке?
– Интеллигенция поднимет крик, массмедики раздуют в скандал, их легко повернуть в любую сторону, если польстить, назвав умными... Ну, а народ, естественно, будет доволен. Мужикам подавай цирк, женщины начнут кричать, что нам бы такой ислам, чтоб мужикам пить запрещали... А вы ведь президент простого народа?
Кречет сказал с укоризной:
– И вы туда же... Кстати, еще один рискованный шажок. Я принял предложение из Арабских эмиратов о строительстве мечети в Москве.
– Арабских?
Он усмехнулся:
– Ну, не татарской же епархии. Или того страшнее – узбеков, таджиков или вообще тех, кого называют черными. А арабы вроде бы и не черные. Они – арабы. И хотя на самом деле еще чернее, но раз уж они на базарах наших не торгуют...
– Наших женщин не совращают легкими деньгами, – добавил я ему в тон.
– Это для народа главное, – согласился Кречет. – Если бы мечеть начали строить татары, то тут же в мои окна полетели бы булыжники!.. Или не полетели? А арабы... гм, они иностранцы. Вон Макдональдсов понастроили? И мечеть строят иностранцы. Богатые к тому же. У нас перед богатыми шапку ломают даже коммунисты.
Я покачал головой с сомнением:
– Вот так сами вдруг и предложили?
Он отмахнулся:
– Нет, конечно. Через третьих лиц им пошла информашка, что мы не стали бы возражать... Понятно, что для них это, как если бы англичане предложили нам построить рядом с Вестминстерским дворцом дом-музей Ленина!.. Уже ответили, что срочно вылетает группа инженеров, но чтоб наш мэр не беспокоился: рабочих наймут местных, платить будут щедро... Главное, чтобы пока все шло под знаком выравнивания межрелигиозных отношений. Нельзя, чтобы кто-то допер раньше времени.
– А если догадаются почитать мои книги? – сказал я осторожно.
– Не догадаются. А прочтут, так не поймут. А если и поймут, что совсем уж дико, то совсем не так и не то, что вы писали... Это же Россия! К тому же они ж политики, трех пальцев на руке не сосчитают!
Я подумал, спросил обеспокоено:
– А мэр Москвы? Вы его лучше знаете. В последнее время он набрал немалую силу...
Кречет отмахнулся:
– Он носит маску крепкого хозяйственника, но на самом деле он и есть добротный хозяйственник. Надо для блага Москвы – свечку в церкви поставит и даже перекрестится, хоть справа налево, хоть слева направо, хоть наискось. Надо для молодежи – Майклу Джексону руку пожмет и даже поцелуется, хоть потом три дня отплевываться будет. Если ему сказать, что султан Брунея поставит на одной из центральных площадей самую красивую в мире мечеть за свои деньги, то султана тут же посвятит в почетные пионеры или во что теперь посвящают...
– В почетные москвичи.
– А ежели шах Ирана на свои деньги построит в Москве жилой массив где-нибудь в Жулебино, то наш мэр и ему пионерский галстук повяжет, а из Корана первую суру на память прочтет при вручении ключей!
Марина скользнула в кабинет все так же неслышно, взгляд ее падал только на стол, ни к чему вроде бы не прислушивалась, только розовые ушки однажды шевельнулись как у зверька, когда Кречет говорил о самой красивой а мире мечети на Красной площади. Она быстро собрала грязную посуду, исчезла. Я понял, что из обслуживающего персонала сюда допускалась только она.
– Есть шанс, – сказал Кречет с надеждой, – что поддержит интеллигенция. Я говорю о настоящей, ее не так видно, как эту горластую, что со свечками в руках лезет в первые ряды молящихся, отпихивая локтями старух, только бы оказаться рядом с мэром, что тоже крестится и кланяется, крестится и кланяется...
– Полагаете, и мэр дурак?
– Не знаю. Я ж говорю, он лучший из всех хозяйственников, каких знаю. Если бы Краснохарев заупрямился, не стал бы со мной работать, я бы предложил эту работку нашему мэру. Сейчас его положение обязывает зайти даже в публичный дом, если такой появится в его городе, а вот другие... Помните старый анекдот про сельского священника и парторга? Парторг говорит: батюшка, на завтра дай из церкви стулья в красный уголок, у нас партсобрание. Не дам, говорит священник, в прошлый раз перепились, все стулья заблевали. На это парторг: если не дашь стулья, я в твоем хоре петь не буду. Ах так, говорит священник, а я тогда тебе монашенок для утех твоих гостей из области присылать не буду! Парторг обалдел от такой наглости, говорит угрожающе: батюшка, ведь за такие разговоры можно и партбилет на стол положить!.. Так вот настоящую интеллигенцию раздражает чересчур плотная смычка церкви с властью. Как раздражает и обязательность посредника между человеком и богом.
– Но у нас так всегда было.
– Ну, не скажите... Цитируя ваши книги, скажу, что в язычестве каждый мог говорить со своим богом и без волхвов. Это уже потом, когда Владимир опрометчиво выбрал христианство... да еще православную ветвь!.. Мы только-только избавились от порочной системы выборщиков, начали выбирать президента страны напрямую, как губернаторов, мэров и прочих чиновников, это придает какое-то чувство гордости... мол, впервые не слепое стадо, но в религии... вернее, в церковной иерархии все тот же опостылевший посредник. Только и того, что раньше твою исповедь сообщал приставу, потом в райком, а теперь хрен каким структурам, но сообщает, это в самой структуре церкви, в ее подчиненности светской власти!
Я помолчал, сказал нерешительно:
– Уверены, что настоящая интеллигенция поддержит ислам в России?
– Настоящая – да. Если, конечно, ей объяснить, что такое ислам. Беда в том, что настоящая интеллигенция никогда не играла роли в России. А сейчас, в наше рыночное время горлохватов, они и вовсе забились в уголки, жалкие и растерянные. Одни тихо мрут от голода, кто-то кончает жизнь самоубийством, кто-то с головой уходит в мистику, буддизм...
– Так на кого же опираться? Не на танки же?
Тот ответил медленно:
– На молодежь. Любую революцию всегда делали молодые.
* * *
Он умолк, глаза смотрели в одну точку, но их фокус сходился далеко за стеной. Я молчал, не решаясь прервать тяжкие раздумья не столько президента, как в самом деле могучего гиганта, что взвалил на плечи тяжесть такого решения. Я что, я только высказал и обосновал интересную идею. А за осуществление не отвечаю. Как Карл Маркс не отвечает за строительство коммунизма в России.
На экранах включенных телевизоров мелькали кадры, красовались попзвезды, на одном двое сдержанных англичан на могилах своих матерей торжественно и строго клялись, что никогда в жизни, никогда-никогда, не будут пользоваться телевизионными трюками. После паузы, когда они постояли со скорбно склоненными головами над могилами матерей, в их руках возникли роскошные букеты, которые они так же торжественно положили на могилки.
Я ощутил, как сами собой стискиваются кулаки. При этом всеобщем осмеивании, нарушении клятв, неизбежно появится жажда верности слову, клятвам, а при сегодняшней распущенности маятник обязательно качнется в другую сторону. Уже качнулся. Кречет пришел к власти на подъеме тех сил, которых в разные века называли пуританами, аскетами, коммунистами, фашистами, религиозными фанатиками... И все клички неверны, потому что в основе каждого лежало стремление души возвыситься над чрезмерно обнаглевшей плотью. Бунт души. Пусть даже такой кровавый, как путь Савонаролы, который есть не что иное, как Христос, которого не распяли... Да, если бы Христа тогда не распяли, он жил бы так, как Савонарола и кончил бы так же страшно...
Я тихохонько встал, бесшумно придвинул стул и вышел, направляясь обратно в малый зал, где трудилась вся команда. Похоже, общество созрело для перемен более глубоких, чем политика или экономика. Внезапно хлынувшей порнухой, чернухой, сексуальной и бисексуальной свободой в самом деле объелись до тошноты. Но все еще не видят связи между тремя мушкетерами или Айвенго, которыми восхищаемся и которых любим, и между, скажем, всякими там чернозадыми, вроде чеченцев, узбеков, таджиков и прочих чушек. А ведь эти чернозадые исповедуют в быту те же законы, на которые мы поплевываем презрительно как на дикие пережитки прошлых веков, и которыми восхищаемся в мушкетерах! Честь, верность слову, достоинство, один за всех, все за одного...
Народ, будь это грузчики или академики, еще не понимают, что уже созрели. Надо только провести так, чтобы эти законы пришли к нам не от всяких там чушек, что торгуют на базарах апельсинами, а от благородных арабов, наследников Синбада-морехода, Гарун-аль-Рашина, Али-бабы, Шахерезады.
Вообще-то Кречет в той же ситуации, в какой оказался князь Владимир. Принять христианство от Византии, врага, это словно бы признать поражение, но если взять у Болгарии...
Марина быстро стучала по клавиатуре. Экран я не видел, только на ее милое лицо падал трепещущий свет базы данных. Она улыбнулась мне как старому другу, поинтересовалась:
– Ну как, скоро мне надевать паранджу?
Я поинтересовался, колеблясь:
– Наш президент держит вас в курсе?
– Если не меня, то кого тогда? – спросила она весело. – Мы с ним еще с военного городка вместе. Я тогда пришла по вольному найму. С тех пор...
Я удивился:
– Вы знаете так много... Значит ли, что и вы поддерживаете эту безумную идею частичной исламизации России?
Она засмеялась:
– Почему нет?
– Но тогда, – сказал я осторожно, тщательно выбирая слова, – как же насчет ущемления женских прав... Все-таки законы ислама к женщинам строговаты...
Она покачала головой, в глазах прыгали искорки:
– Зато мужчины станут мужчинами, а не мужиками. Я знаю, Платон Тарасович рассказывал, как вы его мордой о стол... Ну, когда он вас обозвал мужиком! А нам всем так хочется, чтобы мужчина был силен и горд... Многим женщинам эта эмансипация уже поперек горла. Впятеро больше работы, больше грязи, тревог, ответственности, а прав что-то не заметно! К тому же, самое главное, вы преувеличиваете это закрепощение. Вон в Турции женщины не ходят в чадре, а глава правительства – женщина! Да еще какая красивая и женственная!
– Ну, это верно...
Она улыбнулась дружески:
– У нас равноправие, но что-то я не видела, женщин в нашем правительстве. Честное слово, я всерьез за ислам. Свободы для женщин будет не меньше, чем сейчас. В исламе течений тоже хватает! Прибавится еще одно: русский ислам. Со своими особенностями. К тому же речь шла не о тотальной, а только о частичной исламизации... Верно?
Я пробормотал ошарашенно:
– Ну, в общем-то...
Она засмеялась:
– Не надо делать такие большие глаза! Я знаю, что я ничего, но почему я обязательно должна быть дурочкой?
