Текст книги "Лики Японии"

Автор книги: Юрген Берндт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Взаимоотношения

То, что редко встречается:

Тесть, который хвалит зятя.

Невестка, которую любит свекровь.

…Слуга, который не чернит своих господ.

Человек без малейшего недостатка. Все в нем прекрасно: лицо, душа. Долгая жизнь в свете нимало не испортила его.

Люди, которые годами, проживая в одном доме, ведут себя церемонно, как будто в присутствии чужих, и все время неусыпно следят за собой. В конце концов редко удается скрыть свой подлинный нрав от чужих глаз.

…Что говорить о дружбе между мужчиной и женщиной! Даже между женщинами не часто сохраняется нерушимое доброе согласие, несмотря на все клятвы в вечной дружбе.

Сэй-Сёнагон. Макура-но соси (Записки у изголовья)

На взаимоотношениях между людьми, то есть на том, что принято считать общественной нормой поведения, остановимся несколько подробнее. Здесь я вынужден обходиться одними наблюдениями, хотя они и субъективны. Утверждать можно многое, однако доказать что-либо весьма сложно, ибо цифры, какими бы объективными они ни были, в данном случае оказываются несостоятельными. Кроме того, приходится сталкиваться с понятиями, подчас трудно уловимыми, не имеющими точных эквивалентов в нашем языке. Требуется перефразировка, которая вряд ли способствует пониманию и часто даже приводит к недоразумениям.

«Хито-ни сэссуру хо» («Как вести себя с другими людьми») – называется книга, вышедшая в Токио в 1952 году. «Прояви почтительность к тем, кто стоит над тобой, – пишет автор. – Веди себя так, будто ты учишься у них. Никогда не исходи из того, что ты им ровня. Внуши им, будто ты их уважаешь». Что это? Призыв к лицемерию? Нет, все не так просто. Прежде всего следует спросить, кто именно «стоит над тобой». Ответ на этот вопрос в наших широтах и в Японии был бы неодинаковым.

Однажды мне пришлось иметь дело с группой японских пловчих и пловцов, участников Олимпийских игр, среди которых были и обладатели медалей. Как известно, пловцы в таких соревнованиях часто очень юные. Мне казалось довольно странным, когда четырнадцатилетняя девочка обращалась к шестнадцатилетней девушке или восемнадцатилетнему юноше со словом «сэмпай» (здесь начинаются трудности с переводом), то есть «сеньор» (от латинского – «старший»). «Сеньор» вызывает в немецком и английском языках совершенно иные ассоциации, чем «сэмпай» в японском. Если у нас обратиться к кому-нибудь со словом «сеньор», это прозвучит скорее иронически, чем уважительно. Слово «сэмпай» в японском лишено подобных оттенков. Антоним «сэмпай» – «кохай» («юниор»), преемник сеньора. Сэмпай, однако, никогда не обратится к своему кохай, назвав его этим словом. Он произносит его имя, чаще всего добавляя к нему – для девочки – «-сан» или «-тян», а для мальчика – «-кун». Таким образом, к девочке по имени Маяко он обращается «Маяко-сан» (или «-тян»), а к мальчику, которого зовут Хироси, – «Хироси-кун», притом что «-сан» и «-кун» – это как бы обозначения вежливости. Маяко и Хироси знают, кто в группе по плаванию «стоит над ними». Это старший, мастер. Вряд ли мальчик обратится к своей старшей по возрасту коллеге по спорту со словом «сэмпай», ибо на женщин общее правило часто не распространяется.

Тот, кого называют сеньором, кому, согласно автору уже упомянутой книги, следует выказывать почтительность, не только должен принимать эту почтительность, но и обязан покровительствовать во всех жизненных ситуациях тому, кто ее проявляет.

Как-то журналист одной из крупнейших газет Японии – ее читают почти в каждой третьей семье – брал у меня интервью. Во время разговора было упомянуто имя моего учителя, преподававшего в Японии много лет немецкий язык. На следующее утро на третьей странице газеты появилась небольшая заметка, посвященная нашей беседе. Я еще не успел ее прочитать, так как готовился к поездке на северо-восток, в Сендай, точнее, в Мацусиму, издавна воспетую как один из живописнейших уголков Японии, морально настраиваясь к предстоящему путешествию. Внезапно зазвонил телефон. (Кстати, мне показалось, что нигде в мире так много не говорят по телефону, как в Японии. В 1967 году на тысячу человек в среднем приходился 181 телефонный аппарат, в 1977 году – уже 436. «Моси-моси» – этими словами начинается любой телефонный разговор.)

– Алло, алло! Говорит имярек. Я только что прочитал о вас в газете. Вы упоминаете там своего учителя. Это, на самом деле, профессор такой-то?

– Да, конечно.

– Тогда я во что бы то ни стало должен с вами встретиться.

– Но я хотел сегодня после обеда ехать в Сендай.

– Что, в Сендай? Тем более нам необходимо встретиться. Я тут недалеко от вас.

Вскоре мой новый знакомый, директор маленькой частной школы по домоводству и рациональному питанию, сидел передо мной. Он был моим «сэмпаем», «сеньором», ибо почти сорок лет назад изучал немецкий язык у того же учителя, у которого я занимался японским. «Гайдзин» теперь уже не был «гайдзином». Отныне я включен в систему отношений «сэмпай» – «кохай» («предшественник» – «последователь»).

– Да, теперь о вашей поездке в Сендай. Мой школьный товарищ занимает там должность главного судьи в семейном суде. Я быстро черкну ему несколько строк. Вот его номер телефона.

Пусть господин имярек и главный судья в Сендае простят меня за то, что я не воспользовался их услугами. Они, несомненно, сделали бы для меня все возможное, и не в последнюю очередь потому, что таким образом они выразили бы старому «сэнсэю» признательность и доказали ему свою лояльность.

«Сэнсэй» – человек, у которого чему-нибудь учатся. Дети в школе так обращаются к учителю, студенты – к доценту и даже пациенты – к врачу. (Последние, похоже, всюду занимают особое положение.) Слово «сэнсэй» означает «ранее родившийся». «Сэнсэй», таким образом, «старший», стоящий над другим человеком, которого следует почитать. При этом «старший» необязательно должен быть старше по возрасту, но должен принадлежать к вышестоящей в социальном отношении группе. Все сотрудники управленческого аппарата университета обращались ко мне со словом «сэнсэй», в том числе и те, кто был значительно старше меня. «Сэнсэй» – уважаемый человек и остается для ученика таким на всю жизнь, даже если ученик займет положение, равное положению «сэнсэя», или превзойдет его в своей служебной карьере. Он всегда останется по отношению к своему «сэнсэю» морально зависимым, по крайней мере в глазах «сэнсэя». Это иногда приводит к внутренним конфликтам.

На первый взгляд кажется, что нечто похожее имело место и в других странах, но если вглядеться попристальнее, то можно увидеть существенные различия. В Японии это часть норм поведения, в которой авторитет основывается не на личных достижениях или личном влиянии (во всяком случае, не это главное), а, как правило, на принципе сеньоритета. В конечном же счете все сводится к «ва о тамоцу» – «сохранению гармонии».

Допустим, кто-то успешно продвигается по службе и становится начальником над коллегами того же возраста. Здесь едва ли возникнут проблемы. Но если начальником над старшим по возрасту назначен младший, гармония нарушается и атмосфера становится неспокойной. Эго распространяется на все области жизни, в том числе и на науку. Приобретение квалификаций, докторских степеней и т. п. не служит в японских университетах обязательной предпосылкой для назначения на должность, поэтому обращение к кому-нибудь по званию отсутствует, как в общественной, так и в частной жизни. Обращения «сэнсэй» в сочетании с именем или без него в любом случае достаточно.

Если кто-то повысился по службе до должности «оябуна» – начальника, шефа или босса, от него не требуется никаких особых, специальных знаний. Он должен лишь уметь устанавливать и поддерживать тесные личные контакты со своими «кобун» (подчиненными), сохранять с ними духовную близость. «Оя» означает «родители», а в более узком смысле «отец», «ко» – «ребенок» или «сын», «бун» – «доля»; «оябун» толкуется как «доля родителей» или «доля отца», а «кобун» – как «доля ребенка» или «доля сына». В других местах земного шара прилагают подчас немало усилий, чтобы добиться аналогичных отношений. В Японии они являются нормой, без которой вообще не могла бы функционировать система в целом.

Все сказанное не исключает стремления достигнуть высоких результатов в работе и учебе. Особенно это относится к детям и к молодежи. Их дальнейшая жизнь зависит от успеваемости в учебе, а также от степени престижности детского сада, начальной, неполной средней и средней школы и, наконец, университета, который они окончат. Как и все в Японии, учебные заведения подчинены системе рангов.

Посещение детского сада с хорошей репутацией облегчает поступление в хорошую начальную школу, а посещение подобной начальной школы, а также младшей средней школы означает, что ребенок более чем наполовину выдержал вступительные экзамены в престижную старшую среднюю школу. А тот, кто окончит престижный университет, может вообще не опасаться за свое будущее. Ему лишь необходимо запастись терпением, ибо отныне вступает в действие другой механизм, когда возраст имеет приоритет перед личными достижениями. Служебное «продвижение» на основе личных заслуг подвергается, как уже было сказано, большим ограничениям. Конечно, полностью личные достижения не игнорируются, но право голоса как в политике, так и в экономике имеют старшие по возрасту, однако и они не наделены властью в прямом смысле этого слова.

Хотя такая система и представляется весьма иерархической, исполнительная власть почти никогда не сосредоточивается в руках одного человека. Однако, согласно традиции, приличия должны быть соблюдены, если даже роль «старшего» сводится лишь к тому, чтобы поставить подпись на документе. В Японии не принято подписывать документы. Обычно на них ставят «Ханко» – печать или клеймо с выгравированным именем, ибо в Японии имеет законную силу лишь штамп. Но важнее, чем проштампованный документ, до сих пор в Японии является устная договоренность.

Японское общество, вероятно, давно бы безнадежно закоснело, если бы строго придерживалось принципа сеньоритета. На фабрике или в других местах «старший», «начальник», вряд ли откажется принять идеи «младшего», «подчиненного». Умный руководитель в определенных условиях для осуществления своих замыслов даже предоставит «управляемому» довольно обширное поле деятельности. В случае успеха лавры достанутся руководителю; если же подчиненный потерпит неудачу, то пусть пеняет на себя. Проявление собственной инициативы все же поощряется. Но «младшему» даже не придет в голову сказать: «Это нужно делать так, а не иначе». Или: «Это следовало бы сделать таким образом». Возможно, он скажет: «Шеф, может быть, вы взвесите, не лучше ли это сделать так?» Японский язык предоставляет для подобного рода объяснений исключительные возможности. Шеф, поразмыслив, посоветуется со своей администрацией, запросит мнение нижестоящих звеньев, а затем распорядится, что надо делать именно так, как посоветовал «младший». В конце концов ом предстает как лицо, от которого исходит идея. Его авторитет вследствие этого не только не страдает, но и еще больше укрепляется. Однако шеф запомнит того, кому принадлежала идея: когда-нибудь ему понадобится преемник.

Для «чужестранца» в Японии процесс принятия окончательных решений очень сложен, чаще всего недоступен. Это делает его неуверенным, а подчас и нетерпеливым, особенно когда он в своей слепой вере в авторитеты считает, что стоит ему поговорить с «шефом», и все будет в порядке.

Принятие решения осуществляется здесь, как правило, снизу вверх. Правда, толчок хотя бы для виду часто следует сверху, однако окончательное решение принимается только после убедительных аргументов снизу. На первый взгляд подобная система кажется несколько запутанной, тяжеловесной и нерациональной. Но это отнюдь не так, ибо эта налаженная мини-система хорошо вписывается во всеобщую систему норм поведения и потому, с одной стороны, она не тормозит принятия решений, а с другой – побуждает каждого человека к активным действиям, даже если он остается анонимным. Так уж повелось, что отдельное лицо меньше всего ориентировано на собственное «я», а больше на группу, к которой он принадлежит и с которой себя отождествляет.

Вся система отношений – «сэмпай» – «кохай», «сеньор» – «юниор» («учитель» – «ученик»); «оябун – кобун» («мастер» – «подмастерье», «руководитель» – «опекаемый»), «отец» – «сын» – показывает, что японское общество организовано по вертикали, а не по горизонтали. В этой иерархии каждый занимает свое определенное место, так что ему не приходится задаваться вопросом, кто стоит над ним. Человек включен в жесткую схему норм и правил поведения, обучиться которым ему не составляет никакого труда, ибо с первого дня своей жизни он постоянно видит перед своими глазами пример взрослых. Так, в Японии нет просто «брата» или «сестры». Эти слова в японском языке вообще отсутствуют. Есть «ани» – «старший брат», «отото» – «младший брат», «анэ» – «старшая сестра» или «имото» – «младшая сестра». С самого начала ясно, кто кого обязан почитать. Младшие не называют своих старших братьев и сестер по имени. К старшему брату обращаются со словами «о-ни-сан», а к старшей сестре – «о-нэ-сан». Дословно это звучит так: «господин достойный уважения старший брат» и «госпожа достойная уважения старшая сестра».

В собственной «группе», когда знаешь, с кем имеешь дело, схема действует бесперебойно, но, если приходится общаться с членами другой «группы», часто становишься беспомощным, ибо не знаешь, какие слова употреблять, так как это зависит от положения того или другого члена «группы». Поэтому в Японии очень важны две вещи: рекомендательное письмо, желательно от общего знакомого, и обмен визитными карточками. И если на визитной карточке рядом с именем, адресом и телефоном владельца обозначены все занимаемые им посты и виды деятельности, это отнюдь не означает, что он перечислил их из гордости или самомнения. Это скорее дань вежливости: другой должен знать, с кем имеет дело.

В Японии каждый старается соблюдать правила совместного существования, даже если не очень отдает себе в этом отчет. Если спросить японца, не воспринимает ли он многие из этих правил как пережиток феодального или даже более раннего общественного уклада, он в ответ скептически покачает головой. Тем не менее наряду с основными капиталистическими отношениями между трудом и капиталом в Японии до сегодняшнего дня сохраняются отношения, которые сложились еще в период феодализма, особенно во времена сёгуната Токугава.

Эти отношения обязаны своей жизнестойкостью нескольким факторам: во-первых, в японской истории вопреки всем предпосылкам не сложилась сильная, обладавшая классовым сознанием буржуазия, которая смела бы все феодальные отношения как в материальной, так и в духовной жизни общества; во-вторых, та буржуазия, которая появилась благодаря быстрому процессу капитализации японской экономики, либо не прошла вообще, либо прошла очень короткую фазу буржуазного либерализма или капитализма свободной конкуренции; в-третьих, господствующие слои, как правило, потомки старой феодальной аристократии сознательно включали традиционные черты социальных отношений в процесс экономической модернизации Японии. «Европейская техника и японская душа!» – гласил один из лозунгов прошлого века. Правда, в последнее время отнюдь не все японские социологи придерживаются, например, мнения, что именно «производственная общность» с ее системой пожизненного зачисления человека на службу берет свое начало в традициях феодальных или раннекапиталистических производственных отношений. Некоторые из них подчеркивают, что те отношения между людьми в производственном процессе, которые имеют место теперь, возникли лишь в двадцатые годы нашего века и затем наиболее выпукло проявились с 1945 по 1950 год – в период острых социальных разногласий.

В Японии часто говорят о пирамидальной структуре общества, когда оно рассматривается как одна большая семья, на вершине которой стоит император. Эта пирамида, в свою очередь, состоит из бесчисленных маленьких «производственных» пирамид, возглавляемых предпринимателями, а также из множества еще меньших, «семейных» пирамид, во главе которых стоит отец. Каждая из пирамид, вплоть до самой большой, держится благодаря безусловной лояльности по отношению к тому, кто в данное время ее возглавляет. Таким образом, возникают дополнительные моральные обязательства, так успешно маскирующие фактические отношения, в которые люди объективно вступают в ходе капиталистического производственного процесса, что эти отношения или абсолютно не осознаются или же оттесняются на периферию сознания.

Несколько лет назад в одной крупной западноевропейской газете можно было прочитать следующее: «Даже генеральный директор японской фирмы проходит через заводские цеха в рабочем комбинезоне!» А почему бы и нет? Ведь любой все равно знает, кто является боссом. «Он лично приветствует каждого рабочего, и создается впечатление, будто рабочие принимают его за своего!» Да, внешнее впечатление этого, действительно, иногда создается.

Система кадров, зачисление на службу на всю жизнь, вознаграждение за многолетний труд по выходе на пенсию, а также чисто внешние символы, такие, как эмблема на производственной одежде, исполнение заводского гимна перед началом работы, и другие – все это конкретные проявления того, что одни назовут феодальными пережитками, а другие – характерными чертами японского капитализма.

Был конец апреля, время ежегодного весеннего наступления японского рабочего класса, то есть начала переговоров между работодателями и рабочими о новых тарифных ставках. Соблюдай инструкции, иначе – забастовка! Таковы чаще всего призывы профсоюзов, стремящихся добиться удовлетворения своих требований повышения заработной платы. На 27 апреля служащими токийской государственной железнодорожной сети была назначена всеобщая забастовка. Наряду с государственными в Токио имеются еще несколько частных железнодорожных линий. Одной из них мне приходилось пользоваться ежедневно. Когда вечером 26 апреля я ехал домой, повсюду репродукторы оповещали людей о том, что в знак солидарности с коллегами государственных железных дорог служащие частных дорог также объявляют забастовку. 27 апреля я ни свет ни заря был разбужен грохотом промчавшегося поезда. Что это значит? Это никак не вязалось со вчерашними объявлениями. И скоро мне стало известно следующее: во-первых, упомянутая частная железная дорога принадлежала крупному концерну универсальных магазинов, а председатель профсоюзов дороги был тесно связан с концерном; во-вторых, на частной железнодорожной линии на работу нанимают только по рекомендации родственника или знакомого, которым наниматель полностью доверяет. Решающую роль играют здесь, как и во многих других краях, связи. Японское слово «энко» толкуется именно так. Того, кому человек обязан рекомендацией, нельзя подводить. К чему же тогда эти объявления накануне вечером, если заранее было известно, что забастовки не будет? «Чтобы не ударить лицом в грязь перед другими профсоюзами», – ответили мне. Понять это, право, нелегко.

Еще раз по поводу «энко», но в несколько другом аспекте. Если «чужестранец» пожелает в Киото, древней столице Японии, посетить маленький ресторан, расположенный в стороне от туристского потока, то может статься, ему в этом откажут. Если он осмелится возразить, сказав, что там еще имеются свободные места, считай, он окончательно разоблачил себя как «чужеземец», совершенно незнакомый с обычаями страны. Абсолютно не котируется здесь «иккэн-но кяку» – «гость, который приходит один-единственный раз». Сначала это кажется противоречием, ибо город живет туризмом, принимает ежегодно более 32 миллионов приезжих. Однако, чем дольше человек гостит в Киото, тем больше он сознает, что город походит на гейшу: любой может ею любоваться, наслаждаться ее красотой, по принадлежать она будет только тому, кто и ей придется по душе.

Я рассказал своему знакомому, известному актеру и режиссеру, зятю еще более известного писателя, о моем печальном опыте с ресторанами, когда мы после посещения могилы его тестя подходили к маленькому храму в Киото. Он расхохотался, а потом предложил мне где-нибудь вместе поесть. Живет он в Токио, однако своим настоящим домом считает Киото, в котором вырос.

Зашли в крошечный, не более чем на десять мест, ресторанчик. Хозяйка очень обрадовалась, когда увидела моего спутника, и обратилась к нему, хотя он был много моложе ее, со словом «сэнсэй». Блюда отличались изысканностью и необычностью. Например, мясо дикой утки, нарезанное тонкими ломтиками, которое не было ни жареным, ни вареным, ни копченым, ни сырым, а, наверное, и тем, и другим, и третьим, и четвертым. Это блюдо считается в Киото фирменным, но подается только в холодные месяцы года. Порадовали нас здесь еще и рыбой, и многим другим. Культура еды воплотила почти двенадцативековые кулинарные традиции Киото.

– Пойдем еще куда-нибудь! – снова предложил мой знакомый.

В Японии обычно не засиживаются подолгу в одном ресторане. Чтобы доставить гостю удовольствие, его водят из одного ресторана в другой, ибо в каждом есть свое фирменное блюдо.

Мы простились с хозяйкой и вновь очутились на улице. В следующем заведении все повторилось, за исключением меню.

Ни в том, ни в другом ресторанчике мой знакомый и не думал расплачиваться за еду. Меня это не слишком удивило, ибо нечто подобное я уже наблюдал в Токио, когда друзья приглашали меня в бары. 25-го числа каждого месяца в Японии проводится день выдачи заработной платы. Начиная с 15-го уже ни у кого нет денег. (Это можно заметить по числу людей в универсальных магазинах.) После дня зарплаты «мадам» (хозяйка бара, ресторанчика, кафе) сама навещает своих клиентов и предъявляет им счета. Владельцами подобных заведений в Киото очень часто бывают женщины, ибо они более деловиты и вообще больше, чем мужчины, любят вращаться в обществе. Мне рассказывали, что в Киото никогда не требуют от клиента, чтобы он расплачивался на месте. От него ждут, согласно все тем же нормам поведения, оплаты счетов в конце года. Хотя слово «счет» здесь не подходит. Клиент должен внести определенную сумму, которую сам сочтет нужной. Если же он в конце года не рассчитается, ничего страшного: он может это сделать в следующем году или через год, когда будет при деньгах.

Однако это правило на «иккэн-но кяку» не распространяется. Случайный клиент, турист, гость, который посещает ресторан или другое заведение лишь затем, чтобы в спешке утолить голод, а не ради удовольствия, обязан расплачиваться на месте. Таких посетителей большинство, и все же значительная часть «мидзу-собай» (дословно «служба по торговле водой»), то есть служба гостиниц и ресторанов, а также развлечений, в которых занято якобы около 5 миллионов женщин и девушек, осуществляется на основе «энко» – личных связей. Почти как и в случае с зачислением на службу на упомянутой частной железной дороге.

Директор одной торговой фирмы пригласил меня однажды вечером в довольно респектабельный и по японским критериям не такой уж маленький бар, расположенный в районе Гиндзы. Мы были там недолго, час или два. Спустя несколько дней мой очень жизнерадостный коллега по университету как нарочно повел меня в тот же самый бар. Перед уходом ко мне обратилась преисполненная достоинства «мадам», с которой я не обмолвился ни единым словом ни раньше, ни теперь:

– В следующий раз вы можете прийти сюда один.

Раз я дважды посетил ее бар в сопровождении кредитоспособных клиентов, значит, я также заслуживаю полного доверия.

Мне предстояла длительная поездка по железной дороге, и я позволил себе купить билет в «гурин ся» («зеленый вагон»), в нашем понимании – вагон первого класса. На железной дороге в соответствии с японским взглядом на демократию отменены обозначения «Первый класс» или «Второй класс». В список «табуированных» попали и другие слова, и несдобровать редактору, если он пропустит какое-нибудь из этих слов в прессе, по радио или телевидению. Самое безобидное из ожидающих его неприятностей – возмущение, высказанное по телефону. Так, нельзя употреблять слово «калека» или «инвалид», а только «человек с телесным ущербом». Вместо «поденщик» надо говорить «свободный рабочий» («дзию родося»), не официантка, а служащая в баре или «хосутесу»; не «дежурный по железнодорожному переезду», а «уполномоченный по обеспечению безопасности железнодорожного переезда». Более подробную информацию об этих словах можно почерпнуть из книги, вышедшей в 1976 году.

Итак, я отправился в путь. Место рядом со мной некоторое время оставалось свободным: По дороге в вагон вошла маленькая, изящная и уже немолодая женщина, одетая в кимоно. Ей самой было бы очень трудно водрузить свой чемодан на багажную сетку, хотя он был и не слишком велик. Из сидящих в купе японцев всех возрастов никто даже не пошевелился. «Разрешите», – обратился я к ней и уложил чемодан на сетку. Дама, поклонившись, поблагодарила меня. Я сел на свое место и забыл о случившемся. Было тепло, к тому же я устал, поэтому крепко уснул и не услышал, как по вагону проходила разносчица всяких яств, а когда проснулся, увидел перед собой маленькую (на один стакан) банку апельсинового сока. «Это вам», – сказала дама, одарив меня материнской улыбкой.

Конечно, не похоже было, чтобы я производил впечатление, будто сам не в состоянии купить себе банку апельсинового сока, но дело было не в том. Будучи человеком посторонним, я оказал даме услугу и невольно сделал ее своей должницей, ей теперь следовало отблагодарить меня. Для нее чувство долга не исчерпывалось лишь словом благодарности.

Если один человек в Японии оказывает другому какую-нибудь услугу, последний обязан ответить тем же. «Он» и «онгаэси» – «благодеяние» и «ответное благодеяние» – понятия нерасторжимые и играют в жизни как отдельного человека, так и всего общества огромную роль. Для пожилой дамы в кимоно было очевидно: я имел право на ее благодарность. Доказывать ей обратное было бы бесполезно: она не поняла бы, ибо то, что она сделала, – нечто само собой разумеющееся.

Это соответствовало системе социальных норм поведения, этическим правилам, церемониалу, предписывающим следовать неписаным законам «гири» («чувство долга и выполнение обязанностей»), а также «ги» («принцип правильного поведения»), и тут не требуются никакие логические умозаключения. Жизнь в Японии пронизана «гири». А «гири» – это поведение человека в соответствии с его положением внутри группы и в обществе в целом. Лояльность и почтительность к тому, кто стоит над индивидом, требуется во имя «гири». Во имя «гири» ожидается и благодарность. Кто нарушает «гири», лишается социальной репутации и теряет свое лицо. В рамках этики, ориентированной больше на чувство стыда, чем на совесть, в обществе, в котором жизнь протекает в группах, а не в безликой массе и в котором любой проступок члена группы может бросить тень на авторитет всей группы, это имеет большое значение.

Японские нормы межличностных отношений не сообразуются с мыслью о всеобщем равенстве, ибо они основываются на модели пирамидальной иерархии. Лояльность и подчинение авторитету – величайшие добродетели. Неравенство само по себе следует принимать как закон природы, притом что это неравенство не воспринимается как действие каких-то неведомых сил.

Наряду с этим существует глубоко укоренившееся представление о равных способностях людей – все зависит лишь от того, как развить эти способности, как их использовать. Каждый в состоянии справиться с любым делом, стоит ему только попытаться. Создается впечатление, что только от самого человека зависит развитие его способностей в том или ином возрасте и то, какое положение в обществе он потом займет.

Таким образом, современная идеология, ориентированная на достижение жизненного успеха и включенная в стародавнюю систему человеческих отношений, оберегает последнюю от окончательной гибели. Возможно, в самой Японии определили бы это так: нормы человеческого сосуществования в том виде, в каком они в течение веков развились в традиционной японской сельской общине, в современном японском обществе сочетаются с рационализмом, который в XVI–XVII веках был порожден японским купеческим сословием.

Это объясняется еще и тем, что в японской истории не было фазы, на которой буржуазный индивидуализм с его защитой собственного «я», с его сосредоточием на собственном «я» мог бы получить полное развитие. Не стесненные никакими ограничениями «я», личные чувства, желания и надежды индивида, как такового, никогда не наделялись суверенными правами. Не находят они достойного места и в современной японской системе взаимоотношений. Культивируется не осознание индивидом независимого «я», а осознание его в качестве члена группы и части пирамиды. Интересы семьи как самой маленькой пирамиды и интересы производства, фирмы и т. д. всегда стоят выше интересов индивида. Но в то же время группа, производство, фирма принимают самое активное участие в жизни каждой отдельной личности. Подобные взаимоотношения настолько запутанны, что порой трудно определить, где проходит грань между «производственной» и «личной» жизнью. Нередко бывает, например, что производство выступает в качестве посредника при заключении брака. И то, что руководитель группы или начальник цеха после окончания работы отправляется со своими подчиненными в ближайший «трактир», рассматривается не как личное дело, а как важная предпосылка для благоприятного психологического климата на производстве. Многое из подобного в других странах, возможно, расценивалось бы как вмешательство в личную, интимную жизнь человека.

В этих моих рассуждениях кто-то наверняка увидит долю категоричности и захочет спросить, разве у всех и везде в Японии происходит именно так? Ведь есть же борющийся пролетариат во главе с революционной партией, носительницей передовых идей! Разумеется, есть, по и они живут в японском обществе, в атмосфере его традиций. Приведу лишь один пример: в Японии часто публично выступают за равноправие женщин, но придерживаются ли сами ораторы принципа равноправия у себя дома?

«Постороннему» понять эту сложную систему межчеловеческих отношений и норм поведения, по-видимому, не удастся никогда, ибо здесь господствуют неписаные законы. Он может изучить художественную литературу, обширнейшее свидетельство самовыражения любого народа, и в конце концов, возможно, поймет то или иное явление. Однако эмоционально (не поступаясь собственным «я») он вряд ли приблизится к этому хотя бы на шаг, всегда на его пути будет возникать какое-то недопонимание. «Чужестранец» может задним числом сожалеть о случившейся размолвке или удивляться, что так произошло, и после тщательного самоанализа считать себя абсолютно невиновным, но он даже не подозревает, что в зависимости от обстоятельств должен был бы что-то предпринять или от чего-то отказаться, как в соответствии с «гири» от него этого ждали.