Текст книги "Бессердечная Аманда"

Автор книги: Юрек Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

12 ноября

Я взял на работе пару дней в счет отпуска. Это была идея Аманды. Я сейчас все равно больше бездельничаю, чем работаю, так лучше делать это с чистой совестью, к тому же мое отсутствие будет способствовать разрядке напряженности между мной и начальством. Заведующий редакцией Коблер с такой готовностью удовлетворил мою просьбу, как будто речь шла о его собственном отпуске.

Все подготовительные процедуры закончены. Уже получены первые поздравления от тех, кто не сможет прийти. Нам запрещено входить в комнату Себастьяна, он уже несколько дней мучает нас: мы должны отгадать, что он нам подарит. На любой наш ответ он отрицательно качает головой и довольно ухмыляется: нет, гораздо лучше!

Своим собственным свадебным подарком я недоволен. Что можно подарить, чтобы это было грандиозно и в то же время скромно, дорого и в то же время от всей души? После бесплодного рейда по ювелирным магазинам, бутикам и антикварным лавкам я остановился на «ваучере» – клочке бумаге, на котором обозначен маршрут путешествия по Южной Америке. Мы отправимся туда сразу же, как только переберемся на Запад. Товары для дома и семьи пусть дарят родственники, сказал я себе. Но я сказал это, что называется, не от хорошей жизни. Теперь получается, что я пытаюсь заменить радость предвкушениемрадости. А хотелось бы все-таки что-нибудь материальное.

14 ноября

Церемония бракосочетания проходит в помещении, которое сотрудники Бюро записей актов гражданского состояния, по-видимому, считают торжественно-праздничным: два мягких кожаных стула перед столом, красные гвоздики в хрустальной вазе, на стене портрет главы государства. Служащий, командующий церемонией, весел, как канарейка, и знает наши фамилии и имена наизусть; мы чувствуем себя в надежных руках. Он задает свой коронный вопрос, на который мы оба отвечаем утвердительно, потом ставим свои подписи в книге регистрации браков и становимся мужем и женой. «Да» Аманды звучит немного скованно. А может, мне просто показалось. Не так непринужденно и радостно, как мое «да». Она ведь уже один раз вляпалась. Прежде чем отпустить нас восвояси, нам включают музыку. Я сам удивляюсь тому, как я взволнован и растроган. По спине у меня табунами бегают мурашки, я не могу без умиления смотреть Аманде в глаза. Нет, конечно, я могу, я стойко выдерживаю ее взгляд. Мы ведем под музыку беззвучную беседу. Я думаю: вот сейчас начинается сумасшедшая пора, все, что было до этого момента, – всего лишь маленькая прелюдия. Аманда улыбается. Я думаю: не обращай внимания на то, как бесславно чахнут другие браки, у нас все будет по-другому. Аманда улыбается. Я думаю: можешь смеяться надо мной сколько угодно – поговорим через двадцать лет. Аманда думает: так говорит каждый, говорить все вы мастера. Или что-нибудь в этом роде. Я думаю: не прикидывайся старухой, раздавленной жизнью; те пару шишек, которые ты себе успела набить, – еще не конец света. Командующий церемонией вежливо покашливает: музыка кончилась, а мы все еще глазеем друг на друга.

Банкет в отеле «Метрополь» хоть и не самое легкое испытание, но все же вполне удался. Семьдесят человек, половина из них – чужие люди. Прогноз Аманды подтвердился: Хэтманн не пришел. Женщины из ее семейства гораздо красивее моих родственниц, не говоря уже о самой Аманде. Она весь вечер трудится, как шахтер: она то и дело вынуждена обращать внимание ленивых официантов на то, что чего-то не хватает или что-то не так. Каждой женщине ей нужно сказать, как она счастлива, с каждым мужчиной потанцевать.

За одним из столиков для почетных гостей сидят наши родители и, судя по всему, неплохо общаются. Когда я представил Аманду своему отцу, он украдкой шепнул мне, что она в своем серебристом платье выглядит как двадцатилетняя кинозвезда. Он так долго держал ее в своих родительских объятиях, что она успела услышать стук его сердца. На небольшом возвышении, используемом во время других торжеств в качестве сцены, громоздятся подарки. Завтра утром мы вскроем пакеты, а потом письменно поблагодарим наших благодетелей. Кое-кто из них разочарован, потому что не увидит наших сияющих глаз, а кое-кто, наоборот, испытывает облегчение. Это совершенно новое чувство – сознание своей принадлежности к большой семье.

Только один подарок уже обнародован и украшает Аманду: моя мать не утерпела и повесила его ей на шею еще днем, за кофе у нас в квартире. Это платиновая цепочка с тремя крупными бриллиантами. «Фамильная драгоценность», – благоговейно произнесла мать. Я не знаю, сколько времени украшение должно провести в семье, чтобы обрести статус фамильной драгоценности, но я знаю, что отец привез эту цепочку в качестве трофея из французской кампании. Во всяком случае, моя мать, можно сказать, оторвала ее от сердца.

26 ноября

Последние дни прошли за освоением подарков. Насчет визы по-прежнему ничего нового. Уже по оберточной бумаге и по бантику на подарке видно его происхождение – Запад или Восток, однако граница проходит гораздо глубже. Восточногерманские подарки скромнее и, как правило, имеют практическую направленность. Кофеварка «Эспрессо», которую нам подарил Виланд, – роскошное зрелище; она, наверное, стоит целое состояние. Если мы когда-нибудь откроем свой ресторан, она станет его главной достопримечательностью. А пока мы ломаем себе голову, куда ее девать. Кофе мы уже несколько дней пьем из керамических чашек, подаренных теткой Аманды из Лейпцига.

Люси сделала нам княжеский подарок: столовые приборы для рыбы на двенадцать персон, из слоновой кости; лезвия ножей украшены тонкой гравировкой. Все это богатство хранится в кожаном, обитом изнутри бархатом футляре, который сам по себе достопримечательность. Аманде известно его происхождение: Люси сама получила набор в подарок в день свадьбы от семьи своего итальянского мужа, который должен был распахнуть для нее ворота в западный мир. Аманда говорит, что с этой Люси прямо хоть плачь: она уже похоронила надежду, что у нее когда-нибудь соберется на рыбу двенадцать персон. Я думаю, это заблуждение: Люси познакомилась на нашей свадьбе с моим проспиртованным приятелем Дагобертом Файтом, и они уже трижды встречались, Файт мне вчера об этом рассказывал.

Гвоздь программы – подарок Себастьяна. Он ревностно заботится о том, чтобы мы любовались его творением каждый вечер – а еще лучше три раза в день – и не скупились на возгласы восторга, что мы и делаем, причем добровольно: это альбом для рисования, в котором он отобразил нашу с Амандой историю. Себастьян прирожденный художник, это уже давно известно. Он умудряется добиваться такого сходства с натурой, что нам и не снилось. В каждой из двадцати работ неизменно присутствуют длинная шея Аманды, ее огромные, с блюдца, глаза, мои редеющие волосы. Вот мы с Амандой в момент знакомства: я на коленях с гитарой, Аманда – сама неприступность. Я говорю: ну у тебя и фантазия! Вот мы все трое на прогулке, воплощенные мир и согласие; моя рука на согбенных плечах Аманды, Себастьян чуть впереди. Вот Аманда в ванной, бреет ноги, я с растерянно-отрешенным лицом стою рядом. Вот мы с Амандой в постели – бандит не обошел своим вниманием даже эту сторону нашей жизни! Грозный перст Аманды указывает ему, стоящему на пороге и трущему спросонья глаза, на дверь.

2 декабря

В компьютере Аманды, оказывается, сидит почти целый роман, а я об этом и не подозревал!

Я как раз высасываю из пальца репортаж на тему очередного всплеска общественного негодования – власти запретили русский журнал «Спутник», выходивший здесь на немецком языке; до этого он никому был не нужен, теперь все вдруг не могут без него жить. Я должен описать недовольство граждан, и мне кажется, что Аманда сделала бы это лучше, чем я. Но у нее нет времени, она уходит в свою комнату и садится за компьютер. Что она там, интересно, может писать на своем компьютере, кроме наших репортажей?

Я вежливо осведомляюсь об этом и получаю ответ; она работает над романом. Над чем?… Как-то я читал об одном американском писателе, который лишь спустя время после свадьбы узнал, что его жена на семнадцать лет старше, чем он думал. Но он все-таки остался с ней. То же самое намерен сделать и я. А все же странно – прийти в один прекрасный день домой и узнать, что твоя жена писатель. Ох, Аманда, Аманда, в этом не было бы ничего предосудительного, если бы ты хоть раз намекнула мне о своем тайном пристрастии!

Она спрашивает: женился бы я на ней, если бы узнал об этом раньше? Я говорю: это зависит от романа – покажи-ка свою писанину. Но она качает головой и требует, чтобы ее оставили в покое, мол, может, через год или два.

8 декабря

Коломбье пригласили нас на ужин – долг вежливости. Аманда не хотела идти, мне пришлось напомнить ей ее собственную метафору: Коломбье – это тонкая шелковая ниточка, на которой висит наше дело. К тому же нужно как-то убивать время ожидания.

Нас угощают рыбой – карпом, если не ошибаюсь, – потом пудингом с непонятным, но приятным вкусом. Коломбье говорит, что сейчас не самое удачное время для получения выездной визы. Большое начальство из-за этих волнений в стране чувствует себя настолько неуверенно, что впало в какую-то летаргию: он регулярно звонит по нашему делу, и от него каждый раз отмахиваются как от назойливой мухи. Они там окаменели в своих бункерах – паника. Он словно невзначай протягивает мне конверт, в котором лежит счет за его адвокатские услуги. Я вскрою его дома. Это намек на то, что он уже сделал все, что было в его силах.

После этого зашифрованного сообщения у нас довольно быстро кончается пища для разговора. Я тщетно силюсь сказать хоть что-нибудь вразумительное, остальные тоже изо всех сил стараются поддержать беседу. Его слова давят на сердце, хотя надежда еще жива; он ведь может ошибаться в своих оценках. Госпожа Коломбье подает сласти. Она разворачивает какую-то особенно вкусную конфету и кладет ее Аманде в рот, как маленькому ребенку. Атмосфера в комнате – как в склепе: уже почти нет сил держать себя в руках. Аманда спасает нас, сообщив, что ее сын болен и мы не можем надолго оставлять его одного. Все благодарны ей за эту очевидную ложь. По дороге домой она говорит, что надо было спросить их, не гугеноты ли их предки, и они бы еще раз исполнили историю эмиграции в четыре руки.

23 декабря

Мы устанавливаем посреди хаоса нашей квартиры рождественскую елку. На мой взгляд, в этом году можно было бы обойтись без лишнего героизма, но Аманда остается непреклонной. Чего стоила одна только процедура приобретения елки – это непременно должна была быть голубая ель! Прямая, как струна, и не меньше двух метров. Не забывай, что это не Себастьян женился, а мы, а он только облизывался на наши подарки. Она уже собралась прочесть мне краткий доклад о детской восприимчивости, но ввиду вялости моего сопротивления, видимо, решила, что оно не стоит таких самоотверженных педагогических усилий. По поводу подарков мы заключили с ней соглашение о моратории. Подарки запрещены – в квартире и так некуда яблоку упасть. Себастьян – единственное исключение. Я спрашиваю Аманду о ее пожеланиях относительно характера церемонии – мне надо добывать бороду и красный колпак?

Она смотрит на меня со снисходительной улыбкой, как на человека, которому еще многому надо учиться. С тех пор как Себастьян решил, что он уже большой и его уже не обдурить, говорит она, он сам играет роль Деда Мороза. У него есть своя собственная борода и своя собственная длинная мантия. Он втаскивает в комнату свой мешок, говорит басом, раздавая подписанные свертки и пакеты – это тебе, это мне, – и кладет свои подарки в отдельную кучку.

Когда елка наконец установлена и украшена, на глаза у Аманды наворачиваются слезы. Дело, конечно, не в праздничном убранстве – на елке даже еще не горят свечи; это, наверное, просто внезапно прихлынувшие мысли о будущем.

29 декабря

Я прихожу домой позже, чем обычно, задержавшись из-за редакционного совещания. Аманда сидит за столом и пишет. Едва услышав меня, она вскакивает, начинает что-то говорить, потом выбегает из комнаты с пустой чайной чашкой – что это с ней? На столе лежит список. Я читаю: 8 наволочек разн. цветов, 16 пар детских носков, женская бритва «Браун», 3 фотоальбома с разл. фотографиями, 1 лестница библиотечная (три ступеньки), 1 мал. настенный ковер с геометрическим узором, 1 торшер 20-х годов выпуска с регулируемой высотой абажура… У меня замирает сердце в груди – еще до того, как я получаю подтверждение своей догадки. Аманда стоит у меня за спиной и листает за меня перечень – четыре мелко исписанных страницы, – поливая при этом мою рубаху горячим чаем. Девятнадцать пар колготок…

В обед ей позвонили; я как раз был в Западном Берлине. Необходимо как можно скорее представить подробный перечень вывозимых вещей и предметов. Насколько подробный, спросила Аманда. Ей ответили, что нужно перечислить все.Поэтому в квартире настежь раскрыты двери всех шкафов, а Себастьян до сих пор сидит перед телевизором и смотрит зловещий триллер. Я пытаюсь ее обнять, чтобы она немного пришла в себя и успокоилась, но у нее еще полно дел. Им нужен перечень в четырех экземплярах (почему не в двадцати?), я должен завтра – а может, даже сегодня ночью – сделать в редакции три копии. Свои рукописи она не указывает, – мол, она никому не позволит в них копаться; компьютер тоже, он сойдет за мое имущество. Сколько в ней вдруг энергии!

3 января

Завтра утром придет машина за мебелью. Все это побудет в доме моих родителей, пока я не найду квартиру в Гамбурге. Я уже задействовал целых семь маклеров, несколько дней назад пришло первое предложение. Это как-то не укладывается в голове, что переезд состоится завтра – не сегодня, не через месяц, а именно завтра. Мне придется остаться на некоторое время в этой квартире, пока не закончится моя работа здесь, – и это мы тоже как-нибудь переживем. В следующие недели мои родители будут видеть меня чаще, чем когда-либо с тех пор, как кончилось мое детство; они не такие уж плохие, как может показаться.

Аманда с Себастьяном сидят на полу посреди коробок и ящиков. Она держит его перед собой, как обезьяна своего детеныша. Я не вмешиваюсь в их разговор, это ихпереезд. Я лучше послушаю.

Я надеюсь, ты не боишься, Себастьян? Конечно, это всегда немного грустно – уезжать, но в то же время это всегда так интересно. Чего нам бояться? Ты ведь уже два раза переезжал – и ничего, не умер. Там даже язык тот же, все слова имеют то же значение, что и здесь. Ты говоришь кассирше, что тебе нужен билет в кино, – и что она тебе дает? Билет в кино! Конечно, это страшно обидно, что ты не можешь взять с собой Лео и Марту. Но даю тебе голову на отсечение, что там тоже есть Лео и Марты. Я еще не слышала о такой стране, в которой бы не было Лео и Март. А если учитель спросит тебя, какой город является столицей Англии, ты так же, как и здесь, ответишь: Париж. Я даже слышала, что там больше каникул, чем здесь, – что ты скажешь на это? Не успеет школа начаться, как уже каникулы, как будто законы придумывают дети. У меня такое предложение: мы живем там полгода и, если тебе не нравится, мы тут же возвращаемся обратно. Согласен? Ты увидишь – когда я тебя спрошу: ну что, собираем вещи, ты ответишь: что, я дурак, что ли! Нам еще повезло, что мы сами себе выбираем квартиру. И мы выберем такую, чтобы с одной стороны был парк, а с другой бассейн. Если Станислаус нам такую не найдет, пусть живет один. А еще там на каждом шагу продаются бананы. Ну, не плачь, не плачь.