Текст книги "Солнце — крутой бог"

Автор книги: Юн Эво

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Я его ненавижу.

Почему некоторым это дается так легко?

Я думал, что такое бывает только в идиотских книгах для молодежи. Но вот же, Братья & Сестры, это случилось у меня на глазах! Перед моим носом!

Мне бы хотелось увидеть Рейдара в глубокой черной могиле.

Привязанным к столбу, под которым разложен костер.

Сброшенным с шлюпки в воду – его голова под водой, и ему не дают дышать.

В конце концов две блондинки обнимают и уводят его. И эта сволочь не оказывает им ни малейшего сопротивления. Он усмехается, глядя на меня, и говорит, что урок окончен. Я киваю и вижу, как одна из блондинок сует два пальца ему под ремень. Рейдар через плечо говорит, что теперь моя очередь.

Чему я, собственно, научился сегодня? – думаю я. Что нельзя игнорировать хороший совет? Или что я должен следовать совету, как задумано? И как вообще понимать, о чем люди думают?

Как говорится, хороший вопрос. Я вздыхаю, пыхчу и сижу, уронив голову на руки. Гляжу на асфальт и закрываю глаза. Солнце поливает город из ковша доброй и сильной жарой. Я мог бы сейчас заснуть. Но я вздрагиваю, потому что мне на плечо ложится чья-то рука.

– Тебе плохо? – спрашивает какая-то девушка.

Она хорошенькая, Братья & Сестры. По-настоящему хорошенькая. Конечно, это не Маленькая Буря, но на 75 % она не уступает моей Буре. Овальное лицо, длинные мягкие каштановые волосы спускаются ей на плечи, и легкий ветерок несет их мне в лицо. Я вздрагиваю, и она убирает волосы за уши.

– Ты болен? – снова спрашивает она.

Я, конечно, остолоп.

То есть я хочу сказать, что веду себя как остолоп. Что ответил бы остолоп хорошенькой девушке на такой вопрос?

Правильно, «му-у», «хрю-хрю» или «бее-е».

Почему?

Да потому, что остолоп даже не поймет, что ему сказала хорошенькая девушка.

Именно так я ей и отвечаю.

– Э-э-эээ, – отвечаю я в высшей степени интеллигентно.

Потому что вдруг перестал понимать норвежский.

В мозгу произошло короткое замыкание, и он больше не понимает обычных норвежских слов.

Я, Адам, новый, современный, взрослый Адам, не понимаю уже ни фига. Я едва соображаю, где нахожусь и что случилось. Я только чувствую, что меня кто-то трясет за плечо, и, кажется, это девушка. Но я не понимаю, что она говорит. Мозг шевелится со скоростью черепахи.

Девушка качает головой и понимает, что я остолоп.

Вот он, мегашанс проверить учение Рейдара.

Но я его упускаю.

Я предпочитаю быть остолопом и на всякий случай еще раз произношу свое дурацкое «э-э-э-э», после чего девушка исчезает.

Да! Вот так-то, Братья & Сестры. Она поворачивается спиной к этому остолопу с его бараньей башкой. Она презрительно поворачивается ко мне спиной и думает, что я под кайфом, а с этим она не хочет иметь никакого дела.

Я беру себя в руки. То есть пытаюсь взять себя в руки. Я кричу:

– Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя красивые глаза?

Но она только мотает головой.

Я делаю новый заход:

– С ДОБРЫМ УТРОМ, НОРВЕГИЯ! – кричу я, что, естественно, имеет тот же успех.

Несколько минут я сижу и собираю в себе черепаху. Смотрю на идущих мимо людей, потом сворачиваю за угол и иду на Турвалд Мейерс-гате, чтобы оставить за спиной это позорное поражение и, очевидно, потерпеть новое.

Я тащусь по улице и заговариваю со всеми встречными девушками.

– У тебя стильная прическа, – говорю я. И блондинка, почуяв, наверное, что я в мандраже, вскидывает голову и презрительно бросает:

– Хм!

– В такую погоду просто грех не обнять тебя, – говорю я рыжей девчонке и пытаюсь обнять ее. Но она отталкивает меня, решив, что я под банкой.

– У меня есть укромное местечко на крыше элеватора, – говорю я и показываю на элеватор, но брюнетка хватает подружку за руку, и они убегают.

Я сажусь на скамейку на остановке трамвая у Биркелюнден. Очевидно, я получил не ту установку. Или у меня не подходящая личность. Зато я теперь познал на опыте, как легко можно по-настоящему облажаться. Вот и вся моя наука.

– Мне тебя жалко, – говорит чей-то голосок у меня за спиной. Я даже не вздрагиваю. Я понимаю, что судьба готова наконец-то поддержать меня. Я еще раз чувствую себя в знаменитом вчерашнем полете.

У меня за спиной стоит девчушка лет восьми-девяти и с сочувствием глядит на меня. Можно подумать, что я – ее Барби. Она обходит скамейку, садится рядом со мной и неуклюже гладит меня по волосам липкой ручкой. Волосы у нее заплетены в два крысиных хвостика, в ушах – маленькие бусинки.

– Спасибо, – говорю я, обращаясь к небесам, где сидит и посмеивается подстерегающая меня судьба. – С добрым утром, судьба. Спасибо тебе за это.

– Тебе нужна девушка, – говорит девчушка, словно угадав мои мысли. – Но у меня есть кое-что получше.

– Что же это? – настороженно спрашиваю я.

– Если ты подождешь, я принесу. Обещаешь меня дождаться? – спрашивает она очень серьезно.

– Заметано, – отвечаю я, и действительно так думаю.

Адам плывет на плоту. Вокруг акулы грызут и толкают плот. Конец последнего акта – только вопрос времени.

Девочка бежит через улицу, посмотрев внимательно сначала налево, потом направо. И подбегает к киоску, а я откидываю голову на спинку скамейки и усмехаюсь про себя. Видно, сегодня судьбе угодно шутить надо мной.

В себя я прихожу, когда она сует мне в подбородок рожок с мягким мороженым.

– Мороженое, – говорит она. – Мороженое помогает от всего.

– Ты права, – отвечаю я и достаю бумажник, чтобы отдать ей деньги.

Но она только презрительно хмыкает.

– Я угощаю, – важно говорит она. – Потому что мне тебя жалко.

– О Господи! – вздыхаю я и обессиленной рукой снимаю с мороженого обертку.

– Мы с тобой могли бы стать возлюбленными, – говорит она и снова гладит меня по волосам еще более липкой рукой.

– Спасибо за предложение. Но мне придется отказаться, – говорю я и откусываю мороженое.

– Вообще-то я ужасно симпатичная, – говорит она. – Вряд ли ты найдешь более симпатичную девочку. Так говорят и Кристин, и Видар, и Туре Мартин.

Я закатываю глаза и думаю, что судьба могла бы уже угомониться. Что за радость добивать такого жалкого остолопа, как я? Что, у судьбы больше нет никаких забот? Единственное, чего мне хочется, – это стать взрослым. Вы согласны? И ничего больше. Ведь я не прошу ни о чем несбыточном.

– Вот ты где! – говорит мамаша моей утешительницы с мороженым. Она подозрительно смотрит на меня, подозревая во мне одного из тех мерзких дядек, которые глазеют в парках на маленьких девочек и суют им конфеты.

– Дядя угостил тебя мороженым?

– Нет, это я его угостила. Он будет моим возлюбленным, – радостно сообщает маме девочка с хвостиками.

– ЧТО? – восклицает мамаша, и я понимаю, что судьба и не думает униматься. Что я слишком далеко зашел по тончайшему льду. Словом, вляпался не знаю во что. Я встаю и говорю, что вышло недоразумение и вот десятка за мороженое, а сейчас мне пора. Мать с дочерью с удивлением смотрят на парня, который словно с луны свалился и теперь стоит перед ними с идиотским выражением лица.

– Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя красивые глаза? – говорю я матери. Тогда она улыбается, смущенно моргает и лепечет:

– Правда?

Она ужасно польщена, и я понимаю, что надо поскорее сматываться, пока я не влип еще в какую-нибудь историю.

Я обзываю себя остолопом.

Козлом.

– Му-у-у, – говорю я им.

– Бе-е-е, – говорю я еще громче и ухожу.

Терять мне уже нечего.

Я рву домой и нахожу там записку, что предки укатили на дачу прямо с работы и желают нам с Сёс приятно провести время. Да уж, приятно, думаю я и больше не собираюсь высовывать нос на улицу. В эту пятницу меня там уже ничего не ждет. А если честно, то я и не осмеливаюсь выходить из дома. Судьба – крутой черт, и в запасе у нее полно неприятностей. А мои нервы не выдержат еще одного такого приключения.

Надо честно признаться, что метод Рейдара действует, очевидно, только у него самого. Мне он явно не подходит. Это не для меня. Нужно снова поломать голову и что-нибудь придумать. Два дня – сплошные технические ошибки и накладки! Единственное, что мне остается в утешение, – я извлек полезный урок из этих подлянок. Может…

Я сажусь перед теликом и смотрю все подряд, пока не отправляюсь спать. Судьба, во всяком случае, не выбьет меня из седла такими денечками.

Я даже не прошептал: «С ДОБРЫМ УТРОМ, НОРВЕГИЯ!», когда лег. Такой день этого не заслужил.

Суббота, 13 июля

Вчера я ни минуты не думал о Сёс. Я и своей невезухой был сыт по горло. Сёс вернулась домой ночью. Я тупо отметил это во сне. К завтраку она не вышла. Мне это было по фигу. Меня занимали собственные полеты и всякие глупости, какие можно сказать девчонке, если хочешь, чтобы она тебя возненавидела.

Огорченный, я выглядываю в окно и, видя, что идет дождь, решаю, что судьба решила передохнуть. Наверное, она вчера получила все, что ей причиталось. Кроме того, история с папашей навалилась на меня с новой силой. Может, стоить как-нибудь подловить его и прямо спросить, что он себе думает? Или есть другие возможности? Что сделал бы на моем месте средний, не очень далекий частный сыщик?

Солнце лишь угадывается светлым пятном за серыми облаками. Капли приникают к оконному стеклу, как булавочные головки.

– М-м-м, – мычит Сёс, появившись наконец из своей комнаты. Этот звук должен означать, что она желает мне доброго утра. Вместе с тем он буквально набит презрением, ненавистью и бешенством.

– Угу, – отвечаю я, чтобы быть с ней на одной волне.

– Сегодня вечером у меня будет девичник. Так что сиди в своей комнате и не высовывайся, – говорит она и уходит. Через десять минут она возвращается с двумя пакетами: в одном полно всяких вкусностей, в другом – бутылки пива. Вместо того чтобы сунуть в рот хрустящий хлебец, она берет пиво и шоколад.

– Полноценное питание? – я киваю на ее угощение.

– Мотай отсюда! – говорит она, и это означает: МОТАЙ ОТСЮДА! Видно, сегодня неудачный день для родственной идиллии. Если уж Сёс не хочет поделиться со мной своим «завтраком», то лучше держаться от нее подальше. И я уматываю из дома. Правда, сначала я пробую напустить на себя надутый и оскорбленный вид, но она игнорирует меня и успевает выкурить две сигареты до того, как я оказываюсь за дверью.

Идет дождь, и ничего приятного меня на улице не ждет.

С крыш льет, водостоки журчат, улицы грязные и одежда липнет к коже.

Тухленькая погодка.

Мерзко и кисло.

Никто никого не любит во время дождя.

Все летит к черту.

Я даже не хочу подниматься на элеватор. Старикашки-Солнца нет и в помине. Вряд ли оно ждет, чтобы я поднялся на элеватор и смотрел на тучи.

Мне приходит в голову сделать последний рывок в сторону Каролины. Хуже не будет. Испортить испорченное невозможно. К тому же льет дождь.

– Сейчас, сейчас, – говорю я себе, точно старик, которому больше не с кем поговорить.

Я поворачиваю к Трондхеймсвейен. Приближаюсь к дому Каролины и смотрю на ее окна. Как обычно, у нее горит голубая настольная лампа. Я держу на нее курс, словно на маяк.

Я, Адам Псих, Адам Мотай-отсюда, Адам Колумб, направляюсь к своей потерянной любви, будто сейчас она для меня единственное спасение. Хотя вернее было бы сказать – гибель.

Я поднимаюсь по лестнице, словно меня ждет что-то хорошее. Из квартиры доносится тихая музыка. Мои пальцы, не медля, тянутся к звонку. Я сильно и решительно жму на кнопку – так звонят только взрослые мужчины.

Каролина открывает. Ее голова вся в черных кудряшках. На лице появляется гримаса:

– А-а, это ты…

Это не вопрос. Скорее она констатирует, что у нее за дверью завелись блохи, вши или другие паразиты.

– Привет! – говорю я.

– Чего тебе, собственно, надо? – но и это тоже не вопрос. Это конкретное оскорбление, точка.

– Нам надо потолковать, – говорю я, угадывая в передней за ее спиной чью-то тень.

– Не о чем нам с тобой толковать, – презрительно отвечает она и собирается захлопнуть дверь. Я успеваю подставить ногу и помешать ей.

– Убирайся! – кричит она.

И тут меня прорывает. В открытых дверях я падаю на колени и говорю, протягивая к ней сложенные руки:

– Почему мы не можем опять быть вместе? Мое сердце тоскует по тебе.

– Ты спятил, – говорит она, и дверь неожиданно распахивается. Это Фроде – ее новая любовь. Он ниже меня, но плотнее, у него пухлые щеки и дурацкий зачес. Брюки на нем, как будто он собрался на парад лохов. В носу – кольцо, из-за чего он похож на быка. Из-под сонных век выглядывают внимательные глазки. На соблазнительное блюдо с фруктами он не похож.

– Это из-за него ты дала мне отставку? – спрашиваю я и напускаю на себя удивление.

– Тебя от него еще не стошнило? – интересуется Фроде, делая шаг вперед. Я не успеваю подняться с колен, как он дает мне оплеуху.

Никогда бы не поверил, что пощечина может быть такой мощной. Но взглянув на его руку, я все понимаю. Не рука, а медвежья лапа. В полтора раза больше моей.

Я падаю на четвереньки и в придачу получаю пинок в правую ягодицу. В черепушке у меня стоит звон от пощечины. Но от этого мне не больно. А больно мне, Братья & Сестры, оттого, что Каролина, прячась за этим хреном, подзуживает его:

– Врежь ему, Фроде! – хрипло говорит она, и я понимаю, что случившееся доставляет ей удовольствие. Оно возбуждает ее, и, уж конечно, она наградит его сотней-другой поцелуев, когда он расправится со мной.

Фроде пыхтит, сопит и готовится нанести мне новый удар. Теперь уже по другой ягодице. Но на этот раз я изловчаюсь и хватаю его за ногу. В любом блокбастере герой хватает замахнувшуюся на него ногу врага, и тот падает навзничь. И герой с честью выходит из этой битвы. Но Фроде крепко стоит на ногах. Он держится за перила, даже не шелохнувшись, однако теперь на меня фурией налетает Каролина, готовая впиться в меня ногтями. От ее когтей я уворачиваюсь, однако ногу Фроде вынужден отпустить. И он снова готов к нападению. На этот раз он попадает мне в плечо. И я уплываю прочь.

Я снова парю.

Пролетаю над площадкой.

Скатываюсь по ступеням.

Пытаюсь за что-нибудь ухватиться, однако беспомощно скольжу вниз.

А это все равно что скользить по стиральной доске. Не знаю, каким чудом, но я не разбился. Пролетев по лестнице, встаю наконец на ноги. Фроде и Каролина с интересом наблюдают за мной.

– Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя красивые глаза? – говорю я Каролине и покидаю поле брани.

И тут, Братья & Сестры, мой рассказ достигает поворотной точки.

Это такая таинственная точка, когда достигший ее рассказчик, этот Летающий по лестницам Адам, этот Адам Мотай-отсюда! может сказать себе, что теперь он окончательно порвал с Каролиной. Последние чувства, что я питал к этой девице, лазером выжжены из моей души. Красный, тонкий луч проложил себе путь сквозь мою кожу и ребра:

ССССССССССССССССССС —

несется сквозь душевную плоть, сквозь грудь и сердце, и Каролина становится лишь тенью. Воспоминанием. Ничем-о-чем-бы-стоило-думать. Так сказать, издержками жизни. Я заплатил за это синяками и полетом с лестницы. Но оно того стоило. Теперь я свободный человек. А значит, могу вычеркнуть из своего списка пункт «облажаться». По-моему, с этим я уже справился.

Ковыляя в город, я чувствую, что этот пунктик все-таки дорого мне обошелся. Я хромаю на одну ногу, хромаю на другую, и все у меня болит. На спине будто слон танцевал, и пощечина еще звенит в ухе.

Мне приходит в голову, что это – наказание со стороны Старикашки-Солнца. Я не выполнил свой долг на элеваторе, вот оно и наказало меня. Впредь надо быть внимательней. Чтобы загладить свою вину, я тащусь на элеватор.

Солнце еще не вышло из-за облаков, но я слышу его тихий голос:

– Ты не пришел… – оно сильно не в духе и, по-моему, разочаровано.

– Я задержался.

– Точно. Но теперь ты понимаешь, что мы заключили договор, который следует выполнять беспрекословно. Нельзя то прийти, то не прийти, и думать, что тебе это сойдет с рук. Я не какой-нибудь там вшивый божок, который все стерпит.

– Ты право, – соглашаюсь я. – Это больше не повторится. Но сначала я должен был стать свободным человеком.

Позже вечером, когда мы сидим в квартире Франка на Фоссгата, я пытаюсь объяснить ему, какой договор мы с Солнцем заключили между собой. Но он только качает головой, узнав о моих разговорах с солнечным богом.

– У тебя слишком богатое воображение, – говорит он. Мы пьем кофе, стоя на кухне. На столе – овощи, растительное масло, специи и, странное совпадение, – бифштексы.

Мой взгляд направлен на два роскошных куска мяса, которые лежат на тарелке.

– Никаких вакуумных упаковок, – говорит Франк, следящий за моим взглядом. – Только свежий товар. Прямо с прилавка. Такой свежий, чуть ли не мычит.

– Я еще не успел сказать тебе, что я – эксперт по бифштексам, – говорю я, уверенный в своих силах. Теперь мне все по плечу. Ведь я свободный человек. А свободный человек может все. Франк режет овощи и ставит сковороду на конфорку.

– Кровавый, средний или прожаренный? – профессионально спрашиваю я, как меня недавно научили.

– Мне кровавый, – говорит он.

– Будет сделано, – отвечаю я, и солю и перчу так, как, по моему разумению, это следует делать.

– Я поставлю музыку, – говорит Франк. Он уже покончил с салатом и заглядывает в духовку, чтобы проверить, как себя чувствует запекаемый в сливках картофель.

Я кладу мясо на сковородку, оно адски шипит. Франк удаляется в ванную, чтобы отлить, а потом идет в гостиную, чтобы выбрать какую-нибудь музыку. Я балую себя глотком пива. Франк купил и на мою долю. И жарю мясо. Сковородка шипит. Стол уже накрыт. Я переворачиваю мясо лопаточкой, и его дивный запах заполняет мои ноздри. Потом я совершаю прогулку по квартире, осматриваю гостиную, спальню и ванную. Классная квартира. Великовата для одного человека. Хотелось бы и мне иметь такие хоромы. Франку не приходится по утрам стоять в очереди в ванную.

Франк ставит «Металлику». Вот тебе и раз. Он не похож на фаната тяжелого рока.

– У меня почти тысяча семьсот дисков с такой музыкой, – гордо говорит он и показывает на семь больших стеллажей у стены. Все лучшие группы, Обязательный набор, не иначе. Но вот всплывают немецкие, шведские и американские группы, о которых я никогда даже не слышал.

– У меня есть абсолютно все норвежские диски, – говорит он, и я вижу, что разговариваю с настоящим фанатом тяжелого рока.

Но хватит о музыке, потому что в эту минуту раздается писк дымовой сигнализации.

– Я думал, ты и в самом деле эксперт по бифштексам, – Франк качает головой.

– Был экспертом, – говорю я и, уличенный во лжи, поникаю головой.

Мы отключаем сигнализацию и открываем окно. Из-за дыма сковородки не разглядеть. Но мы разгоняем дым руками и видим свои бифштексы: сверху они как надо, но внизу подгорели. Причем нехило. Это значит, когда переворачиваешь сковородку вверх дном, бифштекс не отстает от металла.

Мы срезаем бифштексы со сковородки и соскребаем с них подгоревшую часть. Остальное мясо такое твердое, что нарезать его можно только моторной пилой.

– Отличный бифштекс, – дразнит меня Франк, и я киваю, соглашаясь с ним. Мне не хочется говорить на эту тему.

А потому я рассказываю Франку о Рейдаре и его методах. Франк грустно качает головой.

– Слишком много труда, – говорит он. – Там, на улице… – Он показывает на окно, и мы видим, как зажигаются и гаснут огни в тысячах квартир. – Там, на улице, можно встретить всего несколько девушек, которые пришлись бы тебе по душе. Нечего и пытаться найти их.

– Верно. Есть лишь одна, одна-единственная, – говорю я и набиваю рот салатом.

– Ты заговорил, как Пер Гюнт, – замечает Франк.

– Что? – Кажется, совпадениям не будет конца! Я никогда не говорил Франку, что папаша играет Пера Гюнта.

– В этой пьесе есть место, где Пер говорит пример но так: «Черт бы побрал все путы. Черт бы побрал всех женщин. Кроме одной». Ты это имел в виду?

Я молча киваю и думаю, что меня как будто заперли в этой пьесе Ибсена. Что я и есть дурачок Пер, который слишком поздно понимает, что к чему. Это означает, что особенных надежд питать не приходится.

– А Карианна? – спрашиваю я, вспомнив его недавние слова.

– С ней я еще не покончил, – говорит Франк. И по его глазам видно, что это правда. – Может, я никогда с ней и не покончу.

– Да брось ты! – невольно вырывается у меня. Ведь если человек никак не может покончить с такой чепухой, то бессмысленно думать, что я когда-нибудь покончу с Каролиной. – Разве ты не свободный человек?

– Конечно, свободный. Но, может быть, я не хочу быть свободным… Черт его знает, – говорит он и вздыхает, как тысяча плакальщиц.

Я думаю о Каролине.

Раньше я никогда так о ней не думал. Я вижу перед собой ее лицо.

Каролина оживает у меня в голове.

Но мне все равно.

Мне вообще она по фигу.

Она мертва для меня, и я по-прежнему свободный человек.

И мне на нее наплевать.

– Я знаю способ, как тебе покончить с Карианной, – говорю я.

– Ты это умеешь так же здорово, как жарить бифштексы? – спрашивает он и тут же машет рукой. – Прости, я пошутил.

Я рассказываю, как сжег корабли с Каролиной, решительно и навсегда, и он вздыхает, как еще одна тысяча плакальщиц.

– Чего я только не делал, – говорит он. – Я даже на колени становился. Посылал цветы и письма, приходил к ней. Но ничего не помогло.

– Гм-м… – Я делаю вид, что напряженно думаю. Но мои возможности уже исчерпаны. – А если ты встретишь другую девушку? – неуверенно спрашиваю я.

– М-м…м, нет… Не думаю. Нет, не знаю.

Так мы и сидим. Братья & Сестры. Малявка-черепаха, пытающаяся дать добрый совет вроде бы взрослому мужику. Хотя все должно быть наоборот! Ведь это же я пытаюсь стать таким, как он! А оказывается, он тоже не может разобраться со своими проблемами. Мне даже хочется спросить, не собирается ли он повзрослеть.

– Но тебе-то что метает?

– Страх, дружок, страх. Я просто-напросто боюсь. После Карианны я до смерти боюсь женщин. Боюсь влюбиться. Меня терзает тревога… – Он стучит себя в грудь и вливает в себя еще пива. У нового Адама нет слов. Я-то ждал, что Франк даст мне кучу ценных советов. Но выходит, на деле он знает не больше моего. Во всяком случае, в определенной области.

– Я не понимаю женщин, – говорит он. И теперь я уже твердо уверен, что никакой он не эксперт. В этом вопросе Рейдар даст ему сто очков вперед.

– Женщины. Жить с ними нельзя. И застрелить их тоже нельзя, – изрекает он и как будто заканчивает эту часть нашего разговора. После этого детского лепета вашему покорному рассказчику остается только поскорее сменить тему. И мы переключаемся на деньги. На то, как выработать собственный стиль. Как не дрейфить и быть самим собой. И еще на многое другое.

Выходя из квартиры Франка, я все-таки вынужден признать, что конец разговора был плодотворным.

Дома, не успев войти в подъезд, я слышу, что праздник у нас в самом разгаре. Отпираю дверь и вижу, что десять или двенадцать подружек Сёс оккупировали нашу квартиру. Две девицы танцуют, другие сидят на тахте, стоят, привалившись к кухонному столу, или сидят верхом на стульях. От дыма не продохнуть. Квартира пропахла девичьим потом, девичьими духами и девичьими волосами.

Они окружают меня, пока я раздеваюсь и ставлю ботинки на полку для обуви. Сёс я не вижу, Моника, Метте и Туве здороваются со мной, гладят меня по щекам, по волосам, по плечам. А музыка, табачный дым и слабый свет свечей окутывают комнаты серой вуалью. Я же – сам свежий ветер и, как свободный человек, наслаждаюсь каждым мгновением.

– Так ты и есть братик Глории? – спрашивает Моника.

– Мальчишки в шестнадцать лет всегда такие хорошенькие, – вздыхает Метте.

– Потанцуем? – предлагает Туве.

Но тут в комнату врывается Сёс и говорит, чтобы я валил отсюда. Или точнее:

– Уматывай отсюда! – тихо говорит она.

Конкретный приказ. Три женщины-мушкетера бурно протестуют, и я глазами молю Сёс разрешить мне остаться. Несколько секунд она колеблется, потом улыбается пахнущей пивом улыбкой, наклоняется к моему уху и шепчет:

– О'кей. Но будь поосторожнее с Туве…

Я скалюсь и думаю, что наконец-то попал в рай свободных мужчин. Девицы кричат: ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ! ДАВАЙ, АДАМ!

Я оказываюсь на небесах Пера Гюнта. Адам попадает в общество чувих. Я пытаюсь вспомнить, что, согласно моему списку, я должен предпринять в таком случае.

Но в присутствии Моники, Метте и Туве список улетучился у меня из головы.

Я уже собираюсь согласиться на все призывы, как вдруг вижу лицо, которое уже не забуду. Мимо нас в ванную проходит девушка. Она смотрит на меня и хмурит брови, а потом вопросительно поднимает их. Овальное лицо; длинные, мягкие каштановые волосы падают ей на плечи. Может, кто-нибудь из вас помнит, что про нее уже говорилось в этой истории? Поднимите руку, Братья & Сестры. Десять очков тому, кто ответит правильно. А правильный ответ – это она в парке спросила, не плохо ли мне. Отчего у меня в мозгу произошло короткое замыкание, потом она спросила, не болен ли я. А я, превратившись в полного козла, ответил ей «Бе-е-е».

Это была именно она. Мне до чертиков неприятно. Мое опьянение как ветром сдуло, и я долго смотрю на дверь, за которой она скрылась. Покрывшись испариной, я говорю, что, пожалуй, пойду и лягу. Моя красота нуждается в продолжительном сне. Все рыдают, трагедия да и только. Впрочем, для меня тоже. Но упаси меня. Боже, увидеть эту девушку еще раз. Хватит и одного. Поэтому я наливаю стакан колы и топаю в свою комнату. На всякий случай я запираю дверь. И ложусь читать, потому что спать сейчас в нашей квартире, естественно, невозможно. Я беру комиксы, которые читал уже не меньше четырнадцати раз. А потом захожу в интернет и начинаю искать лакомые фактики.

Но дело движется медленно. Тот, кто рылся в сети в субботу вечером, знает, о чем я говорю. И все-таки мне удается найти несколько золотых крупинок. Например: более 99,9 % животных, которые когда-либо жили на Земле, умерли еще до появления человека. (Хотелось бы также узнать, каким образом это подсчитали.)

Среднестатистическая молния бывает от пяти до десяти сантиметров в ширину и примерно три километра в длину. Обычная домовая муха пролетает за час около восьми километров. Жирафы не умеют плавать. У улитки бывает до двадцати пяти тысяч зубов. 18 февраля 1979 в Сахаре шел снег. Когда луна стоит у нас над головой, мы из-за некоторых свойств силы притяжения весим чуть-чуть меньше. (Узнав об этом, я подхожу к окну и проверяю. И верно, луна стоит почти прямо над нашим домом. И я, Адам, козел, свободный человек, акула и лестничный акробат, вешу чуть-чуть меньше. Мне кажется, я это даже чувствую…)

В это время Сёс стучит в мою дверь и просит выйти из интернета. Им надо вызвать такси. Что ж, пожалуйста, я не возражаю. Три часа ночи, и я засыпаю быстрее, чем средний человек, которому требуется целых семь минут, чтобы, сопя, добраться до страны снов.

Воскресенье, 14 июля

Я постарался встать раньше Сёс. Во всяком случае, раньше восьми Сёс гарантированно еще дрыхнет в своей кровати. У меня возник план. Я иду в спальню родителей. Кровать, шкаф, комод, тумбочки… и – самое важное в моем плане – папашин письменный стол. У папаши старинный небольшой письменный стол с доской, которая опускается впереди и запирает доступ к ящикам. Но этот замок даже слепой трехлетний ребенок за пять секунд откроет с помощью пластмассовой палочки с ваткой для чистки ушей. Я открываю замок и начинаю рыться в папашиных семи маленьких и больших ящичках. Сейчас я пойму, кто мой отец: убийца, зомби, индеец или Дон Жуан.

Я нахожу гору квитанций.

Двадцать пять старых календарей, в которых он записывал интересные вещи вроде: «День рождения Вивиан»; «Не забыть купить масла»; «Позвонить в центр страхования»; «Оплатить счета».

Из них многого не узнаешь. К тому же все они за прошлый год.

Один из ящиков полон старых засохших резинок.

Старые черно-белые фотографии, песни, которые в его время пели на конфирмации (синие, красные и белые), приглашение на чье-то семидесятипятилстие и цветные фотографии Сёс и меня, сделанные сразу после нашего рождения.

Монеты из всех стран, где они с мамой побывали. Плюс сто шведских крон.

Засохшие сигары. Спички, трубки, щеточки для чистки трубок и серебряная зажигалка.

Но главное. Я не нашел ни малейшего следа, за который мог бы ухватиться даже самый лучший детектив. Остается признать, что этот человек умеет прятать свои тайны. Я ухожу из родительской спальни и дрыхну еще целый час.

А потом меня ждут другие дела. Поднимись на элеватор, Адам! Ты должен помириться со Старикашкой-Солнцем. Вчера ты здорово его обидел. Но оно улыбается, когда видит, что я ему принес. Это огромное письмо Каролины, на котором написано НЕТ, и там, на крыше, я рву его на мелкие кусочки. И бросаю обрывки вниз – так сказать, снег в июле. Старикашка-Солнце аплодирует, словно я принес ему жертву.

– Солнце – крутой бог, – говорю я.

– Ты прав, старик! – отвечает оно, и мы хлопаем друг друга по рукам. У него горячая лапа, и я стараюсь не растягивать наше рукопожатие.

Возвращаюсь домой. Не успеваю я открыть дверь, как звонит телефон.

– Говорит Рейдар! – сообщает он.

– Адам на проводе! – отвечаю я.

– Я только хотел узнать, помог ли тебе мой метод? – спрашивает он, и я чувствую, что он улыбается. Потому что не верит, что у меня может что-то такое получиться. И он совершенно прав. Но я не доставлю ему такой радости.

– Все прошло как по маслу, – говорю я.

– Вот это да! – восклицает он. – А ты туфту не гонишь?

– И не думаю, – отвечаю я. – На обработку ушло ровно семнадцать минут. У нее овальное лицо, длинные мягкие каштановые волосы до плеч. (Надеюсь, все понимают, кого я имею в виду?)

– Вот это да! – опять говорит он и громко сопит в трубку. Он проглотил мою ложь вместе с приманкой, крючком, поплавком и всем прочим. – А что еще было между вами?

– М-м…м… – Я напускаю на себя таинственность. – Да ничего. Она оказалась не в моем вкусе.

И тут я перегнул. Он меня раскусил. Он знает, что в моем положении я не позволю девушке просто исчезнуть.

– Точно, – говорит Рейдар. – А ведь я чуть было тебе не поверил.

– Да честно тебе говорю, – я вру слишком быстро и слишком горячо. И все могут слышать, что я вру. Даже новорожденный и тот бы сообразил, что это блеф чистой воды.

– Придешь вечером? – спрашивает он и даже не дожидается моего ответа. Он имеет в виду фонтан, возле которого мы имеем обыкновение собираться.

– М-м-м, – тяну я. Мне неохота туда идти. Я не могу, ведь теперь я свободный человек. Уже не тот, что был.

Адам Колумб не может назначать встречу в какой-то глупой Европе, когда его шхуна пересекла уже половину Атлантики.

Рейдар рассказывает об одной из двух девушек, которых он встретил сразу после того, как мы с ним расстались. Ее зовут Ина, и она бесподобно целуется. Я знаю, Рейдар говорит правду. Он не блефует, все так и было на самом деле. И я, как обычно, до чертиков ему завидую. Но потом снова напускаю на себя равнодушие. И равнодушно слушаю, как Рейдар равнодушно рассказывает, как он равнодушно с ней расстался. Мне хочется послать его к чертовой бабушке. Но Рейдар никогда не сдается. Он уже готов к следующему приключению. Это ему раз плюнуть.