Текст книги "Солнце — крутой бог"

Автор книги: Юн Эво

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Сперва я решил, что это самолет. Или, может быть, чайка. Но тень не двигается. Она накрывает меня, и я лениво пытаюсь смахнуть ее с себя, как назойливую муху.

– Проснись, пигмей! – говорит тень и толкает мою ногу.

Я открываю глаза и вижу силуэт на фоне Солнца.

– Это сон, – бормочу я и поворачиваюсь на бок.

– Навостри уши и слушай меня, – говорит тень, будто она не сон, а самая что ни на есть суровая действительность.

Я снова открываю глаза. Мужик. Через руку у него перекинут плащ. Рожи его я не вижу. Просто черный вырезанный силуэт стоит между мною и Солнцем. Я не спускаю с него глаз. Он остается видимым невидимкой. Но я уже знаю, что это мой чувак в плаще.

– Если ты перестанешь донимать меня по вечерам, то избежишь встреч со мной по утрам, – говорит он.

– А если не перестану? – спрашиваю я. Мне ни капли не страшно. Ведь он – только тень.

– Тогда за эту территорию начнется война, – отвечает он, и я холодею, потому что понимаю, что он говорит серьезно. Он – не тень. Чувак в плаще – человек из плоти и крови, и никто не знает, чем все может кончиться.

Я приподнимаюсь, поджимаю ноги и отодвигаюсь назад. Нащупываю пальцами край крыши и на один миг мне кажется, что сейчас я с нее сверзнусь.

– А можно полюбопытствовать, кто ты такой? – спрашиваю я. Я не падаю, я весь подбираюсь.

Он не отвечает. Похоже, он думает. Мне кажется, я слышу, как мысли бегают у него в башке, точно хомяк в колесе.

– Я… – начинает он, но голос у него срывается.

Он, явившийся мне из фильма ужасов, сам чего-то боится!

– Я – солнце. Или луна. Или сам черт, – выдавливает он наконец. И я слышу, как он с трудом выговаривает слова. Словно каждое его слово на вес золота. Он стоит на крыше такой взрослый, и все-таки кажется, что это самый обычный парень.

Вроде меня.

И у меня не пропадает желание узнать, кто же он на самом деле.

Ведь каждый человек что-то собой представляет. Вы согласны со мной. Братья & Сестры?

У всех за фасадом что-то кроется.

За выражением лица.

За этой потрясной непринужденной рожей, предупреждающей: не-подходи-и-не-шути-со-мной-потому-что-я-самый-крутой-тип-на-свете.

И я решаю немедленно познакомиться поближе с этим чуваком. Главное, не сдаваться.

Но чувак в плаще исчезает так же внезапно, как появился. Я сижу, пораженный, и спрашиваю себя, уж не снится ли мне все это.

– Нет, – говорит Солнце. – Все так и есть. Не вмешивай меня в свои делишки, но этот путь вполне тебе подходит. Ведь ты стремишься стать взрослым.

Я благодарю за подсказку. И кружу по городу, не в силах решить, кого ищу, Маленькую Бурю или чувака в плаще. Я словно стрелка весов. С одной стороны тянет чувак в плаще, с другой – Маленькая Буря. И мне, находящемуся в центре, надо бы уже что-то понять, но я ни черта не понимаю.

Дома в почтовом ящике я нахожу письмо от Каролины. Странно, что оно такое толстое. Нехилый прикол – ведь я ждал маленького клочка бумаги. Или вообще ни клочка. Нет, признаться, я ничего не ждал. Письма – это мой конек. Но, похоже, она решила ответить мне по-настоящему. Ведь я в своем письме спрашивал, есть ли у меня хоть какая-нибудь надежда. И вот ответ.

Я сижу в комнате, письмо я еще не открыл. Оно лежит передо мной на кровати. Как государственная тайна. Как святыня. Наверное, мне следует зажечь свечу? Прочитать молитву или притвориться, что это причастие?

Я открываю письмо, словно это подарок от рождественского ниссе. Словно я молокосос, у которого в каждом глазу по елке. Сперва я надрываю один угол. Потом другой. Похоже, там лежит большой лист бумаги, сложенный во много-много раз. Что за бред! Наконец я открываю письмо и вижу большой лист упаковочной бумаги, и он действительно сложен во много-много раз. От любопытства я хватаю его и разворачиваю. Из конверта выпадают два моих письма к Каролине, а это явно недобрый знак. Но все-таки у меня еще есть надежда на ответ.

Что касается злобы, Каролина любому даст сто очков вперед. За это письмо я даю ей только два очка, потому что оно, мягко говоря, слишком короткое. Но необыкновенно точное. Оно не оставляет ни малейших сомнений. На трехметровом листе бумаги черным фломастером выведено:

НЕТ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ!

И она не могла бы выразиться более ясно…

Вот так, причастие и раздача рождественских подарков отменяются. Если бы у меня сейчас горела свеча, я бы ее задул. На фига мне молитвы. Во всяком случае, я не хочу, чтобы мои молитвы доходили к тому, кто там наверху. Уж пусть лучше это будут проклятия, адресованные парню, пребывающему внизу во тьме, в сердце ада.

Но в некотором смысле я испытываю воодушевление. Я чувствую себя на гребне волны, и это подтверждает, что я на верном пути. Каролина дала мне недвусмысленный ответ.

Теперь я могу больше не думать о ней.

А я буду, упрямо говорит мое тело.

Наплюй на нее, она дура.

Но ее улыбка…

Есть и другие улыбки, говорю я. Прямо за этой дверью. Прямо за этим окном есть множество улыбок. Потрясных улыбок. Загадочных. Сексуальных. Вопрос в том, чтобы выбрать одну из них.

Но ее фигура…

Ей далеко до Маленькой Бури, возражаю я. Брось, Каролина красива. За этой дверью тысячи девушек, которые красивее ее. Тысячи соблазнительных задниц.

Тысячи красивейших сисек. Тысячи мозгов, которые на 80 % состоят из воды и ничуть не уступают мозгам Каролины. Вопрос только в том, чтобы найти эту иголку в стоге сена. Иголку, которая хочет, чтобы ее нашли.

О'кей. Тогда я согласен.

На этом я вырубаю Каролину. Кладу ее письмо в средний ящик письменного стола. Запихиваю подальше. Не исключено, что когда-нибудь, попозже, мне захочется взглянуть на него. Просто чтобы посмеяться над собой. И над ней тоже. Если бы она только знала, чего лишилась, дав мне отставку!

Такому обалденному парню.

Адаму-говнюку.

Адаму-засранцу.

Адаму, человеку из стали, человеку без нервов, ни на что не реагирующему и не имеющему дурных наклонностей…

Адаму, чертовски стильному парню.

Я позволяю Сёс вывести меня на улицу. Она натягивает на мои неуклюжие ноги роликовые коньки, и я тренируюсь на грязной земле. И все это только потому, что есть девчонка, которую зовут Маленькая Буря, и мне хочется лететь на роликах рядом с ней и посылать ей воздушные поцелуи. Я должен научиться кататься так здорово, чтобы промчаться мимо нее задом наперед и небрежно кивнуть. Или, несясь рядом с ней на той же скорости, завести с ней разговор.

ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! ДУРАК МАЛОЛЕТКА! – кричит все во мне.

Нет, Адам. Возьми себя в руки! – говорю я себе. Желание ехать на роликах задом наперед – глупое и детское и могло прийти в голову только четырнадцатилетнему дурню. Несколько недель назад нечто подобное еще могло тебя соблазнить. Но теперь ты должен вести себя как взрослый. Ты станешь классным роллером и покатишь через город подобно богу, а когда увидишь Маленькую Бурю, просто проплывешь мимо. И только спокойно кивнешь ей. С кривой улыбочкой в углу рта. Ты пошлешь ей эту улыбочку. Ты будешь таким надменным и светским, таким all right ^[13], таким мужиком, что она просто растает, как сосулька на солнце. Потечет горячей водичкой и подумает, что с таким парнем стоит познакомиться. А ты покатишь себе дальше, не оборачиваясь и даже не думая ехать задом наперед.

Ты покатишь через весь город и будешь чувствовать на себе ее взгляд, как пламя паяльной лампы на позвоночнике. Будешь чувствовать, как ее взгляд скользит по твоему затылку, по шее, по спине, по заднице, по ногам. Ей нравится то, что она видит, и она бессознательно пытается повторять твои движения. Она задыхается и хочет тебя догнать. Но ты несешься, как ураган. Она спешит за тобой, как маленькая буря, но ты – ураган, уносящийся прочь, у нее слабеют колени и внутри возникает неприятное чувство – она боится, что больше никогда тебя не увидит.

Однако на следующий день, Братья & Сестры, я опять появлюсь там и еще раз проедусь мимо нее, приклеив к ее глазам свою косую идиотскую улыбочку и сделав вид, что не вижу, как она хороша, или как хороша ее грудь, или какие у нее стройные ноги. А тем временем в голове у Маленькой Бури будет стучать лишь одно слово:

ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН ОН

И этот «он», разумеется, – я. И только после того, как мы встретимся таким манером раз пятнадцать или двадцать, я заговорю с ней. И она будет горяча, как кипяток, и холодна, как крепкий ветер. Маленькая Буря будет лезть из кожи вон, чтобы завоевать его, то есть меня. Я, конечно, замечу ее старания, но не подам виду.

Эти мысли проносятся у меня в голове, пока я ковыляю по заднему двору, стараясь удержаться на ногах. Сегодня у меня получается лучше, чем вчера. Но с другой стороны, я больше, чем вчера, боюсь шлепнуться на рожу, разбить пальцы, доконать уже разбитые колени или другие выступающие части тела. Жильцы дома стоят на балконах и смеются. Некоторые соседи сидят на лавочках и тоже лыбятся. Я даю вечернее представление. Но я только стискиваю зубы и терплю. Ведь и так ясно, что не все легко и просто в моем проекте.

И на этой оптимистической ноте я заканчиваю день. Собираю все свои части тела и ковыляю к кровати. Она стоит в комнате и, можно сказать, манит меня. Мое побитое ноющее тело. Эй! – говорит кровать и принимает меня.

– Храпи! – приказывают мне тело и голова, и больше я ничего не помню о той ночи. Мне даже ничего не снится.

Среда, 10 июля

Я был на элеваторе и разговаривал с сегодняшним Солнцем. Уже полдень, и все идет хорошо. Я сижу в кафе на втором этаже универмага НАФ. Жру пирожное и тяну колу вместе с сотней-другой пенсионеров. Я решил, что раз я все равно свободен, то могу немного себя побаловать. Кого ж еще и баловать, если не себя. В моем распоряжении весь день. Надо инвестировать в себя, тогда все будет хорошо.

Я сижу в углу большого зала и вполне доволен своим обществом, своим телом и своим мозгом, который на 80 % состоит из воды. И тут неожиданно замечаю мужика, который буквально влетает в кафе. Его затылок кажется мне знакомым. Я вижу его со спины. Ну точно, этот затылок мне знаком, но чей же он?

И вдруг я понимаю – это же мой папаша!

Шок!

Смертельный шок!

С бомбами и гранатами на закуску!

Ад разверзся!

Бред в квадрате!

Через несколько секунд, когда он обернется, разразится буря. Я вижу, как его затылок медленно поворачивается, и ныряю под стол. Вожусь со своими шнурками. Выглядываю между стульями и вижу, что папаша что-то высматривает на полу. Но меня не замечает. Его глаза, как два дула, скользят по столам и стульям. Он обвешан бомбами и гранатами, и я не вылезаю из-под стола, пока он не отворачивается и не идет к кассе. Я быстро оглядываю свои пожитки, сгребаю в кучу последний номер журнала «Компьютер», два диска с играми, которые обломились мне на распродаже, и блокнот, купленный специально, чтобы записывать всякие интересные фактики. Как раз тут, в кафе, я пытался составить список реплик, с которых мог бы начать первый разговор с Маленькой Бурей. Правда, пока в нем было только заглавие:

ВОЗМОЖНЫЕ ПЕРВЫЕ ФРАЗЫ, С КОТОРЫХ МОЖНО БЫЛО БЫ НАЧАТЬ РАЗГОВОР С МАЛЕНЬКОЙ БУРЕЙ:

1.

2.

3.

4.

5.

Как видите, полный провал! При том, что я промучился над списком не меньше часа. Но сейчас мне следует собрать свои пожитки и исчезнуть до того, как папаша начнет метать в меня гранаты.

Однако смотаться я не успеваю. Неожиданно он появляется снова с чашкой кофе и газетой. И движется в мою сторону, Я опять ныряю под стол и завязываю шнурки до тех пор, пока пенсионер за соседним столиком не начинает интересоваться, что я делаю там так долго.

Я выглядываю в зал, но папаши не видно. Я ищу его и обнаруживаю его затылок – он сидит спиной ко мне и прихлебывает кофе.

Я спокойно сажусь на свое место и заслоняюсь газетой. Глаза у меня большие и круглые. Я чувствую себя мистером Бином и жду только, когда вокруг все начнут ржать. Хотя ржать особенно не над чем. Вскоре не остается ни одного любителя кофе за пятьдесят, который бы украдкой не поглядывал на меня. Свихнуться можно! Нечто подобное, наверное, испытывал и Пер Гюнт в покоях Доврского Деда, когда на него глазели все тролли. Выбраться из этого немыслимого положения можно было, только пройдя мимо папаши. Миновать его столик я не мог.

Постепенно мне становится любопытно, чем он занят. Он явно нервничает. Я вспоминаю, что он ничего не упоминал о каких-нибудь делах, кроме обычных. Насколько я знаю, в эту минуту он должен находиться на репетиции и как раз работать над сценой, в которой Пер Гюнт попадает в покои Доврского Деда. В кафе ему, во всяком случае, делать нечего.

Похоже, что у папаши на душе неспокойно. Он пьет кофе. Курит и гасит окурок в пепельнице. Закуривает новую сигарету. Она ему тоже не по вкусу. Он гасит ее после трех затяжек. Пьет кофе и листает газету. Потом складывает газету и снова ее разворачивает. Так продолжается некоторое время. Только человек, у которого пошаливают нервы, ведет себя таким образом.

Наконец он смотрит на часы. Раз, другой. Подносит их к уху, разглядывает со всех сторон. Вертит газету, пьет кофе и собирается закурить еще одну сигарету. Очевидно, сигареты у него кончились, потому что он хлопает себя по карманам. Потом снова смотрит на часы и явно чертыхается про себя. После чего уходит.

Мой долг – проследить за ним. Я сметаю свое барахло в сумку и отправляюсь следом. Он спускается на эскалаторе, а я прячусь за двумя тетками с полными сумками. Папаша сворачивает на Стургата, я держусь поблизости. Он так напряжен, что не замечает ничего вокруг. Кажется, он собрался недалеко. Вот он переходит на другую сторону и сворачивает налево. Я присасываюсь к нему, как клещ. Настоящий Шерлок Холмс. Неожиданно папаша звонит в какую-то дверь. Домофон гудит, и папаша скрывается за дверью. Я пулей лечу к этому подъезду и вижу пятьдесят имен и звонков. Понять, куда он пошел, невозможно.

У меня возникает и расползается внутри противное чувство. Наверное, оно давно ждало своего часа. А теперь набросилось на меня с тыла и наполнило своей мерзостью мою башку. Он завел себе даму сердца, говорит голос.

– Нет! Пошел ты знаешь куда! – отмахиваюсь я. Но это звучит неубедительно.

– Он завел себе любовницу, – продолжает гнусный голос.

– Ври больше! – говорю я и все-таки верю ему.

– Разве он не должен быть сейчас на работе? – интересуется голос. – По-моему, его работа совсем в другом месте. Ты ничего не слышал об этом за завтраком? И, согласись, видок у него слишком нервный и виноватый.

– Катись к черту! – неуверенно говорю я. И во мне вспыхивает маленький опасный огонек. Неужели папаша завел себе дамочку? Нужно ли сказать об этом маме? То есть должен ли я это сделать? Должен ли кто-то – естественно, опять же бедный Адам – сказать маме, что ей надо начать войну против какой-то неизвестной телки?

– Разве это мое дело? – спрашиваю я себя.

– Неужели я должен в это соваться? – спрашиваю я себя и тащусь туда, где оставил велосипед.

И думаю, что, к сожалению, оба ответа будут положительными. Черт подери! Угораздило же меня так вляпаться!

– Это частица твоего летнего плана, – объясняет мне Солнце. Оно стоит на крыше одного из домов, прислонившись к дымовой трубе. Хорошо ему так стоять и смеяться. Не в его же семье возникли эти проблемы.

Я показываю ему средний палец, оно закатывает глаза и делает вид, будто в моем жесте ничего обидного для него не содержится.

Вообще-то я зол, как черт…

Я сердит.

Я в бешенстве.

Меня просто трясет от злости.

И направлена она на папашу.

О чем он думает, впутавшись черт знает во что? О чем он думает, так лопухнувшись перед мамашей? Но потом мне приходит в голову, что тут что-то не так. И я решаю выждать и узнать, чем все кончится.

Я жду. И пытаюсь соображать так, что мозг у меня трещит. Но ни одной здравой мысли в нем не появляется. Я жду чуть не весь день. Время идет. Я жду до обеда, время идет. Я жду, что папаша выйдет из дома. И он выходит. И теперь я жду, что мама задаст свой обычный вопрос о том, как прошел день. И он все расскажет.

– День прошел хорошо, – говорит он и рассказывает, как чертовски здорово прошел день. Но ни слом не упоминает о чем-либо, кроме того, что репетиции «Пера Гюнта» вообще-то идут кисло.

От злости я составляю целый список новых проклятий, которые здесь нельзя повторять, а то я получу от Солнца еще одну желтую карточку. Одно ясно: у папаши есть тайна. И открывать ее нам он не торопится. Возможно, это дамочка. Во всяком случае похоже на то.

Правда, это может быть и что-нибудь другое, но я боюсь дамочки. Любовницы. Какой-нибудь дуры, которой он решил заменить маму. Чужой тетки, которая въедет к нам и будет из кожи вон лезть, чтобы подружиться с Сёс и со мной. Обо мне-то ей лучше сразу забыть. Я буду на стороне мамы. Заметано! И пусть не надеется! Наверняка ее зовут Каролиной или как-нибудь в этом роде. Такое имя типично для идиоток.

Сёс дает мне новый урок катания на роликах. Ко вчерашним синякам добавляются новые. Но я не обращаю на них внимания. Я не могу выкинуть из головы папашу, который крадется по улице и звонит в чужие, незнакомые подъезды.

Но для такого занятого человека, как я, мир не остановится, даже если папаша придумал какую-нибудь хрень. В тот вечер я опять сижу на крыше элеватора и жду как заправский гриф. Я не собираюсь сдаваться.

Мой чувак заставляет себя ждать, луна по-черепашьи выползает на прогулку над городом. В ожидании я ложусь на спину и смотрю на звездные точки. Когда лежишь и смотришь на тысячи маленьких серебряных иголок, возникает чувство, что летишь вниз. Небо засасывает меня в себя. Равновесие в голове делает кульбит, и неожиданно кажется, будто я вишу вниз головой на какой-то башне и смотрю на бесконечность других миров и галактик. Желудок катится по американским горкам, и я нарочно падаю с крыши элеватора и лечу к звездам. Я, космический корабль Адама Колумба, начал свой путь. И на этот раз мой путь лежит не через Атлантику. Наоборот, мой путь ведет прочь от знакомого земного шара, но курс корабля мне неизвестен. А где-то вдали сверкает звезда, которая благожелательно поглядывает на меня.

Услыхав шаги внизу на улице, я быстро занимаю свое обычное положение. Чувак в плаще идет на элеватор! Я слышу, как он перепрыгивает через балку. Слышу, как его плащ трется о стену, когда он пробирается к окну. Слышу, как он проникает внутрь и поднимается по лестнице.

Я сажусь скрестив ноги, я готов. Шаги слышны уже подо мной. Он медлит. Я его понимаю. Меня так и подмывает наклониться и заглянуть через край. Может быть, я увижу носки его башмаков. Но я сижу, как монах. Как гуру, и жду его следующего шага. Он все еще медлит. Бьет ногой по отвалившемуся куску кирпича. Кирпич грохочет в темноте. Чувак зловеще притих. Вместо того чтобы тоже притихнуть, я меняю положение. Ботинки царапают крышу.

Подо мной слышится тяжкий вздох, и я понимаю, что победа сейчас на моей стороне. Он услыхал меня, и на этот раз я хочу, чтобы он знал, что я это знаю. Он снова вздыхает и выходит из нижнего помещения. Подходит к внешней лесенке, ведущей на крышу. Я спокоен и надменен. Но вот он обращается ко мне:

– Ты пытался когда-нибудь вести себя по-взрослому? – подло спрашивает он, и я уже немного ненавижу его.

И вдруг я понимаю, что где-то видел его рожу. Луна светит не так ярко, как фонарь, но я точно знаю, что уже видел его рожу. Этот тип сидел на моей скамейке в тот день, когда я в первый раз увидел Маленькую Бурю! Это он занял тогда мое место, благодаря чему я ее заметил. Я сразу перестаю его ненавидеть. Какие-то частицы занимают во мне правильные места.

– Мне хотелось узнать, кто ты, – говорю я.

Кретииский ответ. Но чувак в плаще удовлетворен. Он поднимается на крышу и обходит вокруг меня. Он не вздыхает. Но, похоже, вот-вот вздохнет.

– Послушай, – говорит он. – Я всего-навсего несчастный парень, который уже давно стал взрослым. Сейчас я пытаюсь снова стать подростком. Мне так хочется снова стать таким, каким я был в твоем возрасте. Пусть не совсем, но хоть немного. Ты понимаешь, что я имею в виду? – спрашивает он. Впрочем, он не ждет от меня никакого ответа. Хотя я мог бы ответить ему, что отлично понимаю, о чем он говорит.

Он признается, что последние полгода не понимает, что с ним творится. Только чувствует, что все идет наперекосяк. Но вот что-то привело его сюда, чтобы взглянуть на звезды и поболтать с Луной. Да-да, Братья & Сестры. Он называет это «поболтать с Луной»! Для меня это нормально, я и сам каждое утро говорю с Солнцем. Но все равно как-то чудно.

Чувак в плаще рассказывает, что здесь, наверху, он начал мечтать. Они с Луной вели долгие разговоры, в которых он говорил о чем угодно, и вроде навел порядок у себя в голове. Теперь он знает, что хочет снова стать подростком.

Другими словами, я все время был прав. У меня были веские причины поговорить с этим чуваком. Ведь он занят тем же самым, что и я. Только знак плюс заменен у него на минус. Я хочу стать взрослым. Он хочет стать подростком. Неудивительно, что я не мог отделаться от чувства, что он – это я, ставший взрослым. Бред какой-то, Братья & Сестры!

И все-таки, слушая его, я праздную победу. Кровь стучит в жилах и сердце выбивает: АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ.

Я стою на арене и принимаю аплодисменты за то, что дождался этой встречи. В моей игре во взрослого все становится на свои места.

– Но вот появился ты и все мне испортил, – говорит он.

– Ничего я тебе не испортил, – мрачно отвечаю я, потому что это он испортил мое победоносное настроение.

– Я лишился мира, которого ищу, – говорит он. – Я прихожу сюда, чтобы смотреть на звезды, на луну, думать, наладить свою жизнь. И вот являешься ты и все мне портишь. Я понимаю, конечно, что ты поступил так не нарочно. Но я подумал, что мы могли бы заключить с тобой договор. Давай разделим между собой эту крышу? – Он становится грустным. Этакие тридцать семь несчастий и четырнадцать депрессий, и мне его почти жалко. Но он мне нужен. То есть я почти уверен в том, что он мне нужен.

– Нам надо поговорить. – Я чувствую себя типа крестным отцом мафии. – У меня есть к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

– Черт! – тихо бранится он и смотрит на луну, словно ждет от нее ответа. Но луна спряталась в свой черепаший панцирь и не желает ему отвечать. И чувак в плаще вынужден с этим смириться.

Четверг, 11 июля

Я не сразу запомнил его имя, потому слишком долго называл его Чувак в плаще. Но вообще-то его зовут Франк. Мы начинаем день с утренней встречи. Впрочем, я уже побывал на крыше и отдал свой долг Солнцу. Франк же, напротив, выглядит так, будто он не дрых со вчерашнего вечера. Оказывается, я недалек от правды.

– Я почти не ложился, – признается он. А мог бы и не говорить. Под глазами у него мешки, и тело налито усталостью от недосыпа. Черные волосы грязные и тусклые. Вечный плащ лежит рядом с ним – мы сидим в кафе «Багель & Джюс» на Улаф Рюес Пласс.

– Последние месяцы я перевернул сутки вверх ногами, – говорит он. – Мне так удобнее. Ночью лучше думается. Кругом тишина. Люди спят, город спит, машины стоят, мир сбросил напряжение с 220 вольт до жалких и вялых 30. Никто не понимает, чего стоит тишина, пока не испытает ее на себе.

– Ты вчера сказал, что нигде не работаешь, – говорю я. – Как же ты обходишься? Без денег? – Если бы он только знал, что я и сам мучительно ищу ответа на этот вопрос!

– Я сделал открытие, – отвечает он. – Кое-что изобрел, продал свое изобретение и заработал кучу денег. После этой продажи мне уже не нужно думать о деньгах.

– Наверное, что-нибудь очень интересное? – с любопытством спрашиваю я. – Что это?

– Пустяки! – отвечает Франк, прихлебывая кофе, от которого идет пар. Он обжигается и ставит чашку обратно на блюдце.

– Не валяй дурака! – говорю я, отпивая свежий апельсиновый сок с мякотью.

– Я бы предпочел выиграть этот миллион в лотерею, – таинственно отвечает он и откусывает кусок багеля с камамбером.

– Получил наследство? Ограбил кого-нибудь? Выиграл на бегах? – гадаю я.

– Нет, все гораздо глупее, – Франк явно колеблется. Наконец он принимает решение. – Посмотри на шнурки на своих ботинках, – велит он.

– Слушаюсь! – отвечаю я и ныряю под стол. На мне новенькие кроссовки «Найк». Черно-белые, с классными амортизаторами на пятках.

– Погляди на шнурки, – продолжает он. – Это я и есть.

Шнурки широкие, черные, на концах плоские пластмассовые накладки с надписью «Just do it!» ^[14]. Я гляжу на них и ни хрена не понимаю.

– Это я придумал всадить рекламу на кончики шнурков, – говорит Франк и стыдливо отворачивается к окну. – Придумал и тип шнурков, и тип накладок на концах, на которых можно поместить рекламу.

– Ни фига себе! – Что тут еще скажешь? Это же все равно что изобрести скрепки! Шнурки для ботинок! Да каждый, не замечая, видит их тысячу раз в день. И в то же время я согласен с Франком. Есть что-то тупое и в самом изобретении, и в том, что он заработал на нем кучу бабок.

– Мир – странное место, – говорит Франк и снова пробует кофе. Теперь он не обжигается. Делает большой глоток, и я вижу, что он пьет кофе, чтобы скрыть, что покраснел. – Не могу сказать, что я этим горжусь, – продолжает он. – Для этого мое изобретение слишком глупо. Я имею в виду, что только идиоту могло прийти в голову разместить рекламу на шнурках для ботинок.

– По-моему, это классно, – говорю я как можно убедительнее. Но я с ним согласен.

– А по-моему, дико глупо, – отвечает Франк. – Но я это придумал и осуществил. И к моему великому удивлению, успех превзошел все ожидания. Я загреб столько денег, что ты не поверишь. Правда, для этого пришлось потрудиться. Я работал так, что чуть не спятил. Жизнь как будто остановилась. Тело перестало функционировать. Но эта ерунда принесла мне целое состояние. А потом я словно наткнулся на стену. На настоящую стену.

– Yes, sir ^[15]! – отвечаю я. – Мне тоже знакомо это чувство. И со стеной я тоже знаком.

– Вот уже полгода как я не разговаривал ни с кем, как сейчас с тобой, – вздыхает Франк. – У меня просто не было времени. Sorry! ^[16]Я имею в виду, что просто не мог бы позволить себе целое утро просидеть в «Багель & Джюс». Я должен был присутствовать на заседаниях. Или четырнадцать раз подряд говорить по телефону. Или придумывать какое-нибудь хитроумное предложение для фирмы, которая могла бы разместить свою рекламу на шнурках. Потому что полгода назад в моей голове значение имели только деньги.

Люди значили что-то, только если за ними стояли деньги. Понимаешь?

– А чувихи? – закинул я удочку и допил сок.

– О чем ты говоришь! – Франк смеется. Но это горький смех. В нем нет ни улыбки, ни чувства юмора. Это грустный смех человека, которому остается смеяться только над собой. Если вы понимаете, Братья & Сестры, что я имею в виду.

Официантка за стойкой наблюдает за нами. Она боится, как бы мы чего-нибудь не выкинули. Но я ей улыбаюсь, и Франк тоже пробует улыбнуться. Тогда и она неуверенно улыбается нам в ответ и начинает обслуживать очередную голодную компанию.

– Другими словами, ты с этим не справился? – я буквально вцепляюсь во Франка. И не намерен отпускать его, пока он мне кое-что не объяснит. Франк мне нужен.

Он знает то, что необходимо понять мне, чтобы пилить дальше. Чистая шиза. Я это понимаю. Нельзя использовать людей таким образом.

Франк как будто прочел мои мысли, потому что он продолжает:

– А что касается женщины, то с ней я порвал два года назад. Ее звали Карианна…

Хлеб с сыром застревают у меня в горле. Карианна, Каролина. Бред какой-то! Еще одно из тех совпадений, от которых у меня мороз идет по коже, зато я понимаю, что я на верном пути. Я кашляю и машу Франку, чтобы он продолжал свою историю.

– Итак, ее звали Карианна, и в один прекрасный день она мне сказала: «Признайся, Франк, я для тебя ничего не значу. Ведь так?» И она была права, – говорит Франк. – Для меня имели значение только те, на ком я делал деньги или кто вписывался в мое расписание. На всех остальных мне было наплевать. Я использовал людей, чтобы чего-то достичь. А это непременно тебе же первому нанесет ущерб в будущем.

Если бы он только знал, как его слова задевают меня! Я краснею, жую и не хочу признаться, что сижу здесь с твердым намерением использовать его. Но ведь это так.

– Когда она порвала со мной, я сначала даже не обратил на это внимания, – продолжает Франк. Он мешает ложечкой кофе. Зачем, спрашивается, ведь он пьет его без сахара и без сливок? Может, это просто помогает ему прояснить свои мысли?

– Ну, ушла и ушла. Я утешился тем, что теперь у меня будет больше времени, чтобы заниматься делами. И тут вдруг на меня навалилась вся эта чертовщина. Сейчас странно об этом думать, но однажды я проснулся…

Он умолкает. А у меня крышу сносит, потому что он вот-вот пустит слезу. Бредятина какая-то: я сижу в кафе с Чуваком в плаще, чуваком, которого я в своих фантазиях считал убийцей, шизиком или крутым парнем. А он, сидя передо мной, с трудом сдерживает слезы! Франк чешет голову. Потом поправляет плащ и откидывается на стуле. Наконец он глотает воздух и делает вид, будто все в порядке.

Я тоже невольно глотаю воздух, и он продолжает:

– Однажды я проснулся и вдруг понял, что все идет шиворот-навыворот. Мне не хватало Карианны. Я понял, что, позволив ей уйти, я совершил самый глупый поступок в своей жизни. Что в моей жизни больше нет ничего хорошего. Такая жизнь перестала привлекать меня. Меня перестали привлекать даже деньги, которые я мог продолжать зарабатывать. Перестала привлекать работа по двенадцать-четырнадцать часов в день. Не хотелось смотреть на людей как на что-то, обещавшее мне большую прибыль. Мне хотелось очутиться в каком-нибудь другом месте. Когда я оглядываюсь на прошедшие годы, они кажутся мне потраченными впустую. Люди, которых я когда-то знал, давно женились, съехались со своими возлюбленными, родили детей, путешествовали по свету, нашли себе по-настоящему интересную работу. Я же, напротив, заработал целое состояние, но не пережил ничего, вроде вообще не жил. И знаешь что?

– Нет, – испуганно отвечаю я и очень хочу, чтобы он продолжал свой рассказ.

– И я испугался, – говорит он, и я вижу по его глазам, что он еще не отделался от этого страха. – Испугался, потому что почувствовал, что многое упустил. Я позвонил Карианне, и мне стало еще хуже. За это время она вышла замуж. И через три месяца должна была родить ребенка. И она разговаривала со мной так, что я понял: она ни капли не тосковала по мне после нашего разрыва. Я позвонил своим родителям и по их голосам понял, что они удивились, услышав мой голос. А потом, во время разговора, вдруг заторопились, боясь пропустить какую-то передачу по телевизору. И я пошел по кругу. Я звонил людям, о которых не слышал ничего в течение года, двух или пяти лет. Никого из них не заинтересовал разговор со мной. Я оказался в полном вакууме. Не могу даже описать это чувство.