Текст книги "Холодно-горячо. Влюбленная в Париж"

Автор книги: Юмико Секи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Он шагнул к двери, и я ощутила кошачий магнетизм, окружавший его, словно некая аура.

– Я – Анджело, – сказал он. – А ты – Юка, ведь так?

Оказывается, он даже знал, как меня зовут. В сущности, он ничуть не удивился, обнаружив меня в одиннадцать утра в квартире Тристана.

– Ты, кажется, болеешь? – добавил он. – Извини, что побеспокоил.

Несмотря на то что я знала о пристрастиях Анджело, его вежливость и обаяние тронули меня.

Он поставил на пол свою спортивную сумку и попросил у меня разрешения освежиться. Сквозь полуоткрытую дверь ванной я видела, как он стянул свитер, потом ополоснул лицо и торс. Его тело излучало неотразимую притягательность. Выпрямившись, он заметил в зеркало, что я за ним наблюдаю, и улыбнулся. Мною овладело странное ощущение. У нас с ним не было ничего общего, однако мы были сообщниками, делившими общего любовника. Один лишь этот нелепый факт стирал все различия между нами.

– Ты знаешь, – сказал Анджело, выходя из ванной, – если тебе нужен Тристан, если ты хочешь его видеть, то я не собираюсь тебе мешать.

Такая искренность была выше всякой ревности, всякого соперничества. Я не почувствовала в его тоне ни единой нотки высокомерия или снисходительности.

– Выздоравливай. До скорого! Чао!

И он легко сбежал вниз по витой лестнице, словно вспархивающая бабочка.

Мне уже не хотелось возвращаться в постель.

Едва лишь я оделась, вернулся Тристан, нагруженный провизией.

– Анджело только что приходил, – сказала я.

– Но тебя никто не заставляет сразу же уходить.

Я чувствовала себя выздоровевшей, и бездействие меня угнетало. Тристан предложил мне чашку чая, чтобы ненадолго удержать.

– Ты говорила с Анджело?

– Да, но он торопился. Ты знаешь, он произвел на меня приятное впечатление.

Тристан улыбнулся мне, как подросток, смущенный комплиментом.

– Ты не хочешь пойти на его спектакль? Его труппа выступает в эту субботу в Монтрей. А потом можно будет выпить по стаканчику.

Я с радостью приняла приглашение.

После долгих дней без движения голова у меня немного кружилась, ноги подкашивались. На улице я чувствовала себя странно. За последнюю неделю сильно потеплело, небо прояснилось. Это был как будто совсем другой мир.

Спустившись в метро, я увидела на стенах афиши новых фильмов – «Спасайся кто может» Годара и «Мой американский дядюшка» Алена Рене. Оба эти режиссера были представителями «новой волны», которая оказала косвенное влияние на мой приезд во Францию.

Скорый выход этих фильмов показался мне счастливым предзнаменованием. Я ощутила прилив энергии, мое лицо просветлело. Другие пассажиры в метро тоже улыбались – казалось, им передается мое хорошее настроение.

Глава 17

Токио, 1976–1978

Мoe анорексическое состояние оставалось без изменений в течение многих лет. Я почти ничего не ела, чтобы сохранить свой «вес пера», и действительно не прибавила ни килограмма, но в обмороки больше не падала. Окружающие понемногу привыкли к моей худобе. Я всегда чувствовала себя непохожей на других, но теперь это меня больше не беспокоило.

Консультации у психиатра продолжались в обычном режиме. Одновременно с этим я поступила в университет.

Как всякий очередной переход на новую образовательную ступень, поступление в университет перевернуло все мое привычное существование. Просторный университетский кампус, раскинувшийся на холме к югу от Токио, ежедневно заполнялся тремя тысячами студентов с разных факультетов. Я выбрала филологический факультет, решив специализироваться по французской литературе.

Здесь мы уже не были ограничены всевозможными правилами, как прежде в школе, – на смену им пришел безудержный либерализм. Никто не диктовал нормы поведения: мы одевались как хотели, в открытую курили и пили сверх всякой меры. Свободного времени у нас оставалось вполне достаточно. Я подрабатывала репетиторством, что приносило мне деньги на карманные расходы. Почти каждый вечер мы целой компанией отправлялись куда-нибудь развлекаться.

У многих молодых людей были свои машины, взятые напрокат или подаренные родителями. Наиболее распространенной моделью была маленькая «Хонда-сивик» – примерно то же самое, что «Рено 4Л» для французских студентов 1970-х годов, – однако у некоторых студентов из привилегированных семей были и западные автомобили – «БМВ», «Порше» или даже «Ламборджини». Стараясь избегать проверок на алкоголь, мы перемещались из бара в ресторан, из ресторана в диско-клуб. Наиболее интересные и модные сборища зачастую устраивались в таких местах, куда общественным транспортом было не добраться.

Если кто-то время от времени пытался завязать со мной интрижку, я никогда не отказывалась.

Впервые увидев Масато в университетском кафетерии, я буквально замерла на месте. У него были гибкая фигура, волнистые волосы, тонкие черты лица, длинные ресницы, он был одет в джинсы и рубашку-поло, а на плечи был наброшен пуловер, рукава которого завязывались на шее. Этот небрежный стиль делал его просто восхитительным. Я не могла оторвать глаз от этого образа совершенной красоты.

Несколько дней спустя я увидела его на том же самом месте. Он разговаривал с одним парнем, которого я знала, – Такаши, двумя годами старше меня, был капитаном волейбольного клуба в моем бывшем колледже. Глядя на нашу радостную встречу, Масато спросил меня:

– Ты уже выбрала себе клуб по интересам?

С началом каждого учебного года десятки всевозможных студенческих клубов и ассоциаций рекрутировали в свои ряды новичков. Это могло быть все что угодно – объединения любителей игры в сквош или поклонников барочной музыки.

Такаши и Масато оба входили в Клуб изучения коммерческой эстетики. Члены этого объединения интересовались рекламой и индустриальным дизайном и собирались раз в неделю, чтобы обменяться взглядами на новые образцы рекламы или новые продукты потребления.

Ненавидя по-прежнему идеологию коллективизма, я была побеждена шармом обоих молодых людей. Коммерческая эстетика стала лишь предлогом для общения.

В своем кругу Масато был настоящей звездой. Он учился на третьем курсе медицинского факультета, считавшегося очень престижным. По его манерам плейбоя никогда нельзя было заподозрить, что он относится к учебе со всей ответственностью. Обычно принято считать, что люди выдающихся умственных способностей почти не обращают внимания на свой внешний вид, а те, кто похож на картинки из модных журналов, не в состоянии изучать сложные дисциплины. Масато с присущей ему элегантностью опровергал оба эти предрассудка. Живое воплощение неподдельного благородства, лишенного какой-либо претенциозности, он имел на руках все козыри, и ему самой судьбой было предназначено заниматься медициной в продолжение семейной традиции.

Я ему нравилась. Со своей ангельской внешностью он всегда был в центре круга из пяти-шести девиц, но в один прекрасный вечер в начале лета он заехал за мной к родителям в белом спортивном автомобиле «Ниссан-Фэйрледи».

Одетый в голубую клетчатую рубашку и расклешенные джинсы, он вышел, чтобы распахнуть передо мной дверцу автомобиля. На мне была джинсовая мини-юбка, обнажающая мои худые ноги. «Фэйрледи» с открытым верхом скользила по шоссе под аккомпанемент «Боз Скаггз» из автомагнитолы – с не меньшим шиком, чем лимузин с кинозвездами на Каннском фестивале. Мы поужинали вдвоем в итальянском ресторанчике, потом присоединились к нашим друзьям в кафе-баре недалеко от дома Масато. Едва лишь я наполовину опустошала свой бокал, как он подливал мне еще. Я ни разу сама не прикурила сигарету: как только раскрывала пачку, он подносил мне огонек своей зажигалки «Дюпон». Все это он проделывал с чисто европейской галантностью, изящно и непринужденно. Он не только был совершенством внешне, но был также благороден и хорошо воспитан. Какая девушка устояла бы перед ним?

Эта идиллия была для меня неожиданным подарком судьбы.

Мы каждый день виделись в кампусе. Иногда играли в теннис, что-то покупали вместе или шли в кино. Три-четыре раза в неделю мы отправлялись куда-нибудь развлекаться, обычно в компании общих друзей. Целыми часами болтали в кафе или в баре, но никогда не спорили. Масато был святым по характеру, никого не презирал, никогда ни на что не жаловался.

В глазах наших друзей мы были идеальной парой. Все было прекрасно. Или почти все.

Вначале это не доставляло мне никаких проблем. Масато, адепт хороших манер, никогда не позволял себе двусмысленных жестов. Я, со своей стороны, не спешила перейти стадию платонических отношений, тем более что до сих пор внутренне ощущала себя неполноценной из-за отсутствия месячных.

Во время летних каникул наш кружок по изучению коммерческой эстетики решил организовать кемпинг на полуострове Изу, очень красивом месте, где горы подходят к самому морю, в двухстах километрах к юго-западу от Токио. Нас набралось тридцать пять человек, юношей было примерно две трети. Спать предполагалось в отдельных палатках.

Мама позволила мне поехать, когда узнала, что Масато поедет тоже. С самого первого вечера, когда он заехал за мной, он произвел на нее прекрасное впечатление. К тому же моя замкнутость еще со времен анорексии беспокоила ее, и она хотела, чтобы я слегка развеялась. Масато казался ей идеальным спутником, и она связывала с ним надежды на мое выздоровление.

Было бы притворством сказать, что я не надеялась на некоторый прогресс в отношениях с Масато во время этой поездки, хотя очень хорошо представляла себе ее бойскаутский характер. Но, в конце концов, возможно, сама окружающая дикая природа сможет нас увлечь… Да и не пора ли было перейти к настоящим отношениям?

Прошло три дня, посвященных походам в горы, купанию, попыткам рыбачить, играм в ориентировании на местности – все это в совершенно ребяческой атмосфере, мало располагающей к чувственным проявлениям.

В последний вечер мы собрались вокруг походного костра на пляже и опустошили несколько бутылок водки «Абсолют». Среди общего опьянения Масато обнял меня за плечи и привлек к себе. Наши губы слегка соприкоснулись, но это было все: общий разговор отвлек нас и продолжался до тех пор, пока все, сморенные усталостью и опьянением, не заснули к пяти часам утра.

Наше пребывание на Изу закончилось, а Масато ни разу не попытался остаться со мной наедине среди скал или в лесу. Интересно, он и в самом деле так мало интересовался сексом или слишком уважал традиционную мораль?

Я была слегка разочарована, но в то же время испытывала некоторое облегчение, потому что, хотя Масато мне и нравился, я не слишком стремилась предаваться с ним страстной любви. Он был безупречен, как солнечный гений; никакая тень в нем не омрачала моих чувств. А поскольку секс все еще был под запретом, требовалась некоторая доля порочности, чтобы им заниматься.

Это не вполне удовлетворительное состояние парадоксальным образом повлекло за собой некий положительный эффект: месячные у меня наконец-то возобновились.

Это было прекрасное время, если не считать того, что в моей идиллии чего-то недоставало, и я стала понемногу пресыщаться мимолетными удовольствиями своего первого года в университете.

Весной следующего года я перешла на второй курс. Теперь занятия проходили в другом кампусе, таком же огромном, но уже в центре Токио.

Несколько дней спустя я заметила необычную вещь: в отличие от прежнего кампуса, где все носили джинсы, футболки и кроссовки, я встречала множество студентов в костюмах и галстуках, похожих на банковских служащих.

Старшекурсники начинали подыскивать себе работу: для того чтобы попасть в приличную фирму, недостаточно было появиться на ярмарке вакансий, устраиваемой осенью; нужно было начинать шевелиться уже с апреля, проходя многочисленные собеседования в управлениях по персоналу.

О эта эфемерность счастливой молодости! Наши беззаботные дни были лишь короткой передышкой перед погружением во взрослую жизнь, гораздо менее веселую и гораздо более долгую. То, что ждало нас через четыре года, было не чем иным, как интеграцией в деспотичную общественную систему.

Больше никаких либеральных споров, никакого насмешливого скептицизма. Будущие дипломированные специалисты готовились стать преданными адептами экономического могущества.

Меня удручило и еще одно открытие: будущие выпускницы не торопились найти себе работу в дальнейшем, как их однокурсники. Японские фирмы не слишком стремились видеть у себя молодых женщин со степенью лиценциата или магистра; они предпочитали выпускниц лицея, которым было максимум по восемнадцать лет и в чьи обязанности входило делать ксерокопии документов и подавать чай. Такая политика объяснялась не тем, что дипломированные специалистки были слишком квалифицированными для этих несложных задач, а тем, что они уже достигли необходимого возраста для замужества и работали не больше двух-трех лет. В семидесятые годы замужних женщин не особенно поощряли сохранять деловую активность: большую часть ответственных постов занимали мужчины, словно речь шла о неком изначальном неписаном законе.

Но зачем тогда девушки стремились получать высшее образование? Только ради того, чтобы упомянуть об этом на свадебной церемонии?

Легкие и доступные удовольствия заставили меня забыть о моем бунте против общества. Настало время пробуждаться.

Глава 18

Париж, лето 1980-го

Весь май я прожила у Тристана. Именно у него, а не с ним: он часто уезжал из Парижа, чтобы сопровождать Анджело в турне по провинциям. Отныне Тристан играл еще и роль продюсера танцевальной труппы. Его пребывание в Париже между гастролями продолжалось обычно не больше одного-двух дней, и он предоставил мне свою студию на том условии, что я буду вносить половину платы за нее – эта сумма была значительно меньше той, что я отдавала за прежнюю квартиру.

Мне нравился этот квартал. На рынке, расположенном на рю Муффетар, я знала, где купить ранние овощи по приемлемой цене и лучший сыр канталь. Подниматься на холм Сен-Женевьев и преодолевать шесть этажей по лестнице стало для меня хорошим упражнением для поддержания формы. К тому же я по-прежнему любила площадь Контрэскарп.

После танцевального представления труппы Анджело в Монтрей и вплоть до отъезда из Парижа Тристан часто приглашал меня куда-нибудь развлечься и знакомил со своими друзьями. В большинстве своем это были студенты или творческая богема, но встречались среди них и меценаты – как, например, один психоаналитик, устраивавший импровизированные ужины в своих роскошных апартаментах недалеко от Дома инвалидов. На этих вечеринках я чувствовала себя прекрасно; моя застенчивость таяла день ото дня.

Наступило лето. Дни стали длиннее, на террасах кафе вновь царило оживление. Жара окутала город и меня вместе с ним.

В июле Тристан, собиравшийся ехать в Авиньон, предложил мне место в своем фургончике «R5». Труппа Анджело собиралась участвовать во внеконкурсной программе фестиваля. В качестве резиденции для танцоров он предложил дом одного своего друга, у которого была большая ферма к северу от Авиньона. Кловис был виноделом и ежегодно собирал у себя компанию, чтобы отпраздновать очередной урожай винограда.

К тому же танцоры могли репетировать во дворе. Ферма находилась в пяти километрах от ближайшего городка, и Кловис жил в примыкающем к ней доме один – с тех пор как расстался со своей последней подружкой.

В вечер нашего приезда Кловис собрал нас всех в большой старинной кухне, чтобы угостить вином собственного изготовления. Впервые встретившись взглядом со мной, он не улыбнулся. Он был молчалив, крепко сложен – видно было, что его тело закалено сельскими работами. От него так и веяло силой. Я была уверена, что он презирает меня – урбанизированную азиатку.

От него пахло землей, солнцем и табаком. Своими крепкими пальцами он скручивал самодельные сигареты с удивительной скоростью. Его лицо со смуглой кожей и суровыми чертами выражало непреклонность. Поставив локти на старый деревянный стол, он слушал разговоры своих гостей и время от времени бросал на меня пронизывающий взгляд, настойчивость которого меня смущала. Он пробудил во мне смятение, о котором я не могла сказать, чего в нем больше – страха или притягательности.

Вино было не самого лучшего сорта, но почва в этом краю такая, что плохих вин здесь попросту не бывает. По мере того как нами овладевало опьянение, я замечала, что кажущаяся враждебность Кловиса была скорее проявлением сдержанности.

Далеко за полночь танцоры начали расходиться по комнатам, приготовленным для них на ферме. Кловис оставался в доме, а у меня не хватило духа присоединиться к остальным. Будь я более раскованной, просто небрежно бросила бы ему: «Ты не пригласишь меня к себе?» Вместо этого я потащилась вслед за опоздавшими, но в последний момент свернула в ванную, располагавшуюся в конце темного коридора.

Когда я вышла оттуда, Кловис стоял на пороге кухни, лицом в коридор. Его взгляд, несколько агрессивный, остановился на мне. Я тоже взглянула на него с некоторой воинственностью.

Хватка у него оказалась буквально стальной. Без единого жеста или слова наши тела соединились, а эмоции слились в единый поток. Сопротивление доставляло обоюдное удовольствие, но я знала, что это не будет продолжаться вечно.

До моих ушей по-прежнему доносились возгласы и смех из кухни. Легким кивком головы я предложила Кловису последовать за мной в ванную.

Он не сдерживал своего возбуждения, и, к собственному удивлению, я не ощущала никакой потребности противостоять натиску этого мужчины, которого едва знала. Он сминал мою плоть своими железными пальцами и, прижав мои запястья к стене, лихорадочно впивался в мои губы. Его запах хищника, смешавшись с ароматом лавандовой эссенции, подействовал на мое сознание как зажженный шнур на бочку с порохом. Наши поцелуи превратились в укусы, а ощущение пойманности в ловушку, возникшее, когда он схватил меня за волосы, усиливало наслаждение.

Под ярким солнцем Средиземноморья я провела несколько дней, предаваясь бурной физической страсти с Кловисом. У нас не было ни общих пристрастий, ни воспоминаний – нас объединяли лишь анисовый ликер, вино и секс, но именно эти вещи казались мне сейчас важнее всех остальных. С освобожденным телом и душой, не омраченной никаким волнением, я буквально расцвела – хотя и знала, что после моего отъезда через несколько дней мы вряд ли когда-нибудь увидимся.

По возвращении в Париж у меня было еще множество легких романов. Случайные встречи, мгновенно вспыхнувшие влечения, краткие и эфемерные… Это были незнакомцы, которыми я увлекалась на одну ночь или на несколько часов. Я знакомилась с ними в очереди в кассу кинотеатра, на выходе из автобуса, возле библиотечных стеллажей; Взгляд, намек – и меня тут же охватывало желание. Я больше не испытывала ни малейшего раскаяния. Любовные чувства меня уже не занимали, я хотела жить одним лишь инстинктом. Одинокая и свободная в эти безмятежные годы, когда во всех аптеках продавались противозачаточные таблетки, а СПИДа еще не существовало, я чувствовала себя прекрасно, одинаково наслаждаясь и одиночеством, и недолгими связями.

Но все когда-нибудь заканчивается.

В начале сентября мне предстояло вернуться в Японию, чтобы продолжать учебу в университете. Учебный год заканчивался в марте, и я уехала в Париж, проучившись полгода на последнем курсе. Теперь мне нужно было как следует освежить память, чтобы подготовиться к защите диплома. Стипендии мне уже не полагалось.

Я купила обратный билет. Нужно было собирать вещи.

В конце августа, за восемь дней до моего отъезда, Тристан вернулся в Париж после полутора месяцев отсутствия. Загорелый, с отросшими и выгоревшими волосами, он слегка изменился. Я тоже могла похвастаться роскошным загаром и, однако, не могла избавиться от тоски, тяжелым грузом лежавшей на сердце.

– Как жаль, – вздохнула я. – Именно в тот момент, когда мне начало по-настоящему здесь нравиться, я должна возвращаться в Японию.

– А почему бы тебе не остаться еще на какое-то время? – предложил Тристан. – Я буду много разъезжать, и ты можешь жить здесь, если хочешь.

– Нет, я не могу. Мой вид на жительство истекает через несколько дней. После этого я стану нелегальной иммигранткой.

– Ты еще вернешься…

– Это не так просто. Япония далеко, авиабилеты стоят целое состояние.

– Не беспокойся, – сказал Тристан. – У тебя есть свои козыри, которых ни у кого больше нет. Я уверен, что ты справишься со всем гораздо лучше меня. Тебе еще предстоит встретиться с интересными людьми и снова вернуться в Париж.

Эти слова заставили меня улыбнуться, но не утешили.

Два дня спустя Анджело праздновал свой день рождения, и я была в числе приглашенных. Вечеринка была в огромной квартире в двести квадратных метров на Севастопольском бульваре, которую Анджело делил с многочисленными соседями. Музыка щедро лилась сквозь широко распахнутые балконные двери-окна на тротуар, по которому прогуливались праздные полуночники.

Анджело готовил в кухне бразильский коктейль, двигаясь под музыку с грацией дикой кошки. Высокая негритянка приблизилась к нему и увлекла за собой. Они начали танцевать в гостиной – с таким мастерством, что я невольно позавидовала.

На меня тоже подействовала музыка, и я присоединилась к танцующим. Отсутствие надежд лишило меня всяких тормозов. Вскоре с этой свободой предстояло расстаться; я снова должна была вернуться в тесное пространство своих прежних привычек.

Белокурый молодой человек ангелоподобной наружности танцевал рядом со мной и время от времени заговорщически улыбался.

– Ты японка?

– Да, а что?

– Я режиссер, и мне часто приходится работать с твоими соотечественниками. Их киностудия, «Ориен филм», находится в Амстердаме, но они часто снимают рекламные ролики во Франции.

– Ты говоришь по-японски?

– Нет, к сожалению! Поэтому нам всегда требуется координатор, владеющий двумя языками. Если тебе интересно, я могу познакомить тебя с продюсерами. На данный момент у меня в работе два фильма, и они могли бы сразу взять тебя на должность моего ассистента.

Аурелиан – так его звали – кажется, искренне хотел, чтобы так все и получилось. Он не был похож на человека, способного обмануть.

– Впрочем, – продолжал он, – они собираются открывать филиал и в Париже. Самое время с ними связаться – сейчас им очень нужен кто-то вроде тебя.

Работать в кино – не в этом ли заключалась заветная мечта поклонницы Годара, Висконти и Кубрика, которой я была? Даже если речь шла всего лишь о рекламных роликах, это было все же лучше, чем работать гидом в японском гетто в квартале Опера. Я уже видела себя на съемочной площадке, мечущейся туда-сюда между режиссером, актерами и сценаристом, в обстановке «Американской ночи».

Но как я могла воспользоваться этим предложением за неделю до отъезда?

Расстроенная, я рассказала обо всем Тристану.

– Аурелиан говорил мне об интересной работе – производство рекламных роликов для японской киностудии.

– Гениально! Вот эта работа как раз для тебя!

– Я тоже так подумала, но у меня нет разрешения на работу.

– Мы что-нибудь придумаем, – сказал Тристан.

Я знала, что некоторые японские продавщицы во французских бутиках «дьюти-фри» никогда не получали вида на жительство и каждые три месяца ездили в Бельгию, чтобы формально покинуть Францию и сразу же вернуться. Нелегальная иммиграция в те времена еще не стала массовой, проверки случались нечасто, и прошло еще несколько лет, прежде чем ситуация ужесточилась. Несмотря на это такой вариант казался мне жалким: не имело смысла играть в прятки с властями только для того, чтобы продавать японским туристам сумочки с монограммами.

Однако Тристан предложил мне совсем другой вариант.

– Если ты выйдешь замуж за француза, – сказал он, – то получишь разрешение на работу.

Вначале я подумала, что он смеется надо мной.

– И за кого, по-твоему, я должна выйти замуж?

Он улыбнулся и ответил, глядя мне прямо в глаза:

– Почему бы не за меня?

Мое сердце так и подскочило в груди.

До этого момента идея фиктивного брака не приходила мне в голову, хотя мне было известно о подобной практике. Это казалось мне одновременно табу и ошибочным решением. Получалось, что ради избавления от нелегального статуса нужно было согласиться на другую разновидность нелегальности.

Конечно, в эпоху сексуальной свободы и презрения к условностям никто не был бы шокирован отказом от священных брачных уз. Официальные браки считались уделом буржуазии, тогда как свободные союзы подходили для современно мыслящих людей. Меня тоже восхищала идея свободного сожительства, основанного на чувствах, а не на контракте. Но я не могла полностью отрицать, что втайне наивно мечтаю о подвенечном платье с оборками, аплодисментах друзей и родственников, зернах риса, дождем осыпающих меня и моего избранника… Пары, которые решали вступить в брак, приносили обеты во имя своего чувства, и даже если кто-то из них впоследствии разочаровывался, я все равно завидовала их смелости.

Предложение Тристана взволновало меня, и я невольно почувствовала, что оно не совсем формальное. Разумеется, мы не питали друг к другу великой любви, даже обычной физической страсти, но мне хотелось верить, что между нами существует некое чувство, и я надеялась, что наш брак все же будет не совсем фиктивным.

Это было абсурдно, но я цеплялась за эту иллюзию. «Почему бы не за меня?» – это была обычная, брошенная на ветер фраза; он ведь даже ни на секунду не задумался, перед тем как ее произнести.