Текст книги "Оскол(СИ)"

Автор книги: Юм Александр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Ладно-ладно.

Берендеев финальным штрихом накинул косую петлю на целый квартал домов и жирно вывел в центре: дом ╧8.

– В патруле пусть еще походит. Вместе с тобой.

Он заштриховал нарисованную кривую и полюбовался своей работой:

– Ну как, а?

Еще один, в гражданском, до этого молча сидевший в углу кабинета, выпустил облако табачного дыма.

– Прямая парабола чистейшей воды, майор! Поздравляю!

Эвакопункт

Всю дорогу Максимов тосковал. Он и с утра выглядел не очень, а после того как Берендей опять включил его в дозор, оплыл совсем. А видок! Кубанка старшины была шита разными нитками в разных местах, поверх гимнастерки блестела шоферская кожанка с «мясными» пуговицами, а бриджи вообще были шик: нечто отдаленно синее в пугающих индиговых разводах.

Надо сказать, что в ОСКОЛе на обмундирование и военную выправку смотрели как-то облегченно. Я часто дежурил у телефона и все построения дозоров имел возможность созерцать лично. Балаган! Пыльники, брезентовые курточки, железнодорожные полушинели. Один даже приперся в юнгштурмовке* и морской фуражке. Словом, кто во что горазд, как в гражданскую войну. И ведь не "рогожа" это из запасного дорожного батальона – спецы высокого класса.

Вот и Максимов имел вид партизана, выдернутого из-под елки в ближайшем лесу. Правда, вооружился строго поуставу: 12,7мм карабин с термохимическими патронами, ЭТР – электроточечный разрядник и две гранаты "эфки", что в переводе на технический язык – энергофугас малый, переносной ЭФ1. У меня тоже был ЭТР, легкая изящная вещица для нейтрализации привидений, призраков и прочих параэнергетиков. Вместо карабина мне полагался тяжелый термопистолет "ТТ", а "энергофугасов малых переносных" я не получил ввиду их дефицитности.

На очередной крыше мы сделали привал. Старшину так и тянуло в темные пространства: чердаки, подвалы.

– Сейчас пивка б, а, Максимов? Через мост на летнюю площадку и к ларю. Бахнул бы пивка?

– Да. С рыбкой.

– Не, лучше с колбасой. А рыбку удочкой. Помнишь, как тут сетями корюшку ловили? Артелью!

– Я не местный... Станция Дно, до войны машинистом состава водил.

– Нравилось?

– Нравилось!

Мы помолчали, глядя на тусклые блики уходящего солнца.

– А вы, товарищ старший лейтенант, чем на гражданке занимались?

– Историю преподавал в средней школе.

– Ученый человек! – он поправил что-то в сапоге и добавил зло: – У меня в техникум было направление. Прямо в субботу 21-го товарищ Якименко вручил. Не довелось. – Максимов дробно стукнул каблуком по железу и поднялся. – Пора идти.

Я направился к пожарной лестнице, рога которой высовывались за парапет, но Матвей уловил меня за пояс и потянул в чердачное окно.

– Зашел с крыльца, вышел с оконца, запоминайте, товарищ Саблин. В спецшколе, наверное, учили?

– Учили...

Старшина подбодрил:

– Ничего, это как на передовой: если в первом бою не убили, считайся бывалым.

– А ты на фронте был?

* Юнгштурмовка – куртка или рубашка особого покроя, популярная среди молодежи СССР 20-30-х годов.

– У меня бронь энкапээсовская была. Я у райвоенкомата сутки торчал, чтоб из очереди забрали. В депо крик, визг – дезертир, мол, трудового фронта. Спасибо милицейскому начальнику, сади, грит, Якименко, человека на паровоз и не дергай, он не к теще за грибами собрался – на войну. Ну вот, сходил я два рейса, а в третий немцы эшелон раскокали. Прямо возле станции, километра за два. Всех «безлошадных» путейцев хотели в желдорбат собрать, но не успели – танки к самой станции подошли. Дали нам тогда карабины, по одному на троих, да учебный «Максим». Из деповских только я и Сашка Ребров из того боя вышли. Остальные ребятки у вокзала полегли, по месту, так сказать, работы.

Максимов опять уныл и дальше топал молча. Небо затянули серые тучи, плеснул дождь, и, накинув плащпалатки, мы еще несколько часов таскались по задворкам.

Иногда старшина звонил в управление. Для этого использовались жилкомхозовские телефоны. Но раза два телефонировали с укрытых в смотровых колодцах узлов связи. И если в домоуправлении Максимов ограничивался всякими там "эхами", "вотами", либо другими полуопределенными местоимениями, то в секретных точках доклад шел по всей программе.

После одного такого разговора пришлось галопом скакать через ямы к Гренадерскому мосту. На воде ждали чего-то серьезного, но, слава богу, обошлось.

Только в конце уже, когда во всем разобрались и все утрясли, возникла небольшая перепалка между старшими дозоров, речниками и уж совсем непонятно почему вызванными к мосту людьми из ОР-9*.

Дозорные обложили водников, комиссар дивизиона "Шторм" орал с палубы катера, что у него есть инструкция и "буде чего, он этой инструкцией заткнет пасть любому", а ордынцы** тщетно пытались унять подшефный зверинец.

Редкие прохожие начали стягиваться к пятачку, где вооруженные мужчины спорили до крика, и выяснение отношений перенесли на потом. Запыхтел старым дизелем катерок, унося красного и злого Прокудина, оттянулись в глубину дворов пикеты сторожевой охраны и только забытый служебный песик долго чесался на тротуаре, пока не обступили его недобрые граждане. Барбос испуганно надулся и, визжа, понесся к своим. Вдогонку свистнули, кто-то вздохнул "жирный, подлец, какой", а серо-зеленый автобус с крестом на задней дверке остановился на углу и впустил в себя забытую штатную единицу.

Несколько дней прошли в подобной текучке.

Однажды вечером нагрянул Берендей и объявил, что ждут важного субъекта со стороны Шафировской дороги. Народу собрали много, подогнали технику, а толку чуть. Бегали, микишились, обесточили район, держа под напряжением ультра-пушку, без толку перекидываемую с места на место. В конце концов, порвали толстый кабель, питающий боевую часть орудия, на подстанции что-то замкнуло, и пока переводили "универсального наблюдателя" из сети на батареи, примчался разъяренный Берендеев.

Товарищ майор поставил весь личный состав в известность, что мы есть мудилы гороховые, что орверы невредимо проскочили сквозь наши раскоряченные заграждения и что "на башнях" уже есть потери – четверо убитых.

Просрали. Самым натуральным образом просрали. Надежда ведь была на нас, что не пропустим. Не кто-то, а именно ты должен был задержать нечисть. А стоящий за тобой должен знать, что может делать свое дело без оглядки.

– Сколько там людей, Вова? – полушептал высокий сержант, сидевший спиной к нам. – Двое, ну трое, вместе с оператором. Охрана после госпиталя. Рунов нет, тяжелых карабинов нет, только перделки эти вот карманные. Охо-хо, – сержант потер подбородок. – Говорил же я тебе, Вова. Ставь банки на параллель. Вова поставил. Вова умный...

На Максимова упал острый луч света.

* ОР-9 – группа, использующая в борьбе с орверами животных.

**Ордынцы – в/служащие отряда ОР-9 (жарг).

– Кто там фонарем махает, – зло крикнул старшина.

– Ты поговори мне!

Старшина прищурился, закрываясь рукой, и медленно встал.

– Виноват, товарищ майор, – скис Максимов.

– Еще и как виноват, – голос начальника дробился сердитыми камнями. – Ладно, техники проспали, но ты...

– А что, я этот, как его... – Максимов извлек из памяти подходяще значимое, как ему казалось, определение, – вундеркинд что ли?

– Нет, Матвей, ты ундербунд – маленький усатый раззява. Тебя чего сюда поставили, а? Смотреть, наблюдать, предотвращать. А ты пальцем ковыряешь в ж...

– Вот к чему, Евгений Викторович, вы меня обзываете, – не дал закончить "промывание" Максимов. – Я на два аршина под землю не вижу, и электронаводки у меня нет, а у техников есть.

– Техники получат свое. А мы свое. Башня теперь, как яйцо всмятку. Ты Калиниченко знаешь?

– Знаю. Высокий такой. Он инженер там.

– Он покойник.

Старшина тихо спросил:

– Достоверно умерший?

– Слава богу, да. Хоть в пособие помещай.

Майор раздал карточки с изображением молодой женщины и текстом, в котором указывались приметы. По рядам прошелестел разговор о "подкидыше". Замелькали белые листки с портретом.

– Теперь всю душу вытрясут, пока не найдем, – бубнил все тот же сержант. – Будет теперь служба!

– Не ной, – глушил дядьку расхлябанный тенорок. – Не трави душу.

Разговоры пошли по всему периметру и утихли только тогда, когда командиры групп стали разводить людей по маршрутам...

РУНА – это ручной универсальный асинхронизатор. Хитрый такой приборчик, показывающий отклонение от стандарта в общем магнитном поле. Если «минус», значит, отрицательное поле, тревога, возможно присутствие орвера. Если плюс – хорошо и чем плюс больше, тем лучше. Кстати, и характер человека можно им определить: те же плюс и минус, только диапазоном поменьше. Я на людях поработал, для интереса.

Максимов, например, почти всегда был в позитиве. Берендей тоже, но когда орал, стрелка убегала в минус, дотягивая примерно до ведьмака или оборотня. А когда я тайком хотел "прозвонить" Астру, прибор, к сожалению, забарахлил – стрелка стала прыгать по всему диапазону, пока РУНА не потухла – пришлось заменить батарейку.

В школе нам объясняли устройство асинхронизатора, но всю "технику" преподавали по старинке и как человек бесконечно далекий от всего электротехнического я запомнил лишь как с ним обращаться. Аппарат неплохой. "Бьет" метров на сто, неприхотлив и прост. Правда, аккумулятор часто приходится менять. Шкала состоит из восьми делений, покрытых светящейся краской, что очень удобно в темноте. Посередине ноль, справа – белая дуга, слева – длинная красная.

Сейчас аппарат показывал ноль – "голый вася", норма. Однако Максимов направился вглубь разваленных сараев и торчащих пиками кустов.

– Ничего, – бодрил Максимов, – покрутимся полчасика, зато совесть будет чиста.

Знаю я эти его полчасика. Как пить дать, застрянем до утра.

– Старшина, давай мотать отсюда, завтра подъем в четыре.

– Щас, ща-ас, вон до той стенки и пойдем.

Сначала до стенки, потом от стенки до забора, потом от забора до опять забора, на этот раз каменного, и мелькнули во дворе белые пятна халатов. Больница.

– Вот она, родненькая! – просиял старшина и я понял, что спать в обозримом будущем не придется.

Стрелка РУНы тупо лежала в секторе "зеро", но дотошный напарник сперва обнюхал здание по периметру, потом прошел вдоль забора и приказал "готовиться к высадке".

– Я тут в парке осмотрюсь, а ты давай внутрь. Разыщи план здания, выясни, кто здесь лежит. Не спи, старлей.

– Да что там будет! Вон прибор в нуле завис, не дергается даже.

– Прибор, это что? Это металл в ебаните. Головой надо соображать. У тебя голова или чайник?

– Голова...

– Тогда соображай. Эвакопункт здесь был. Брал в день сотен до трех-четырех. Ранения средние и тяжелые, а медпомощи никакой – не профиль. Привезли, распихали по машинам и отправили – кого на койку в госпиталь, кого на кладбище. Сотни людей вопят от боли, не видя белого света. Представляешь, какое минус-поле?!

– Да-к это когда было то, год назад. А сейчас тут дистрофический стационар.

– Ни хрена. Остаточная деформация все равно есть, значит, минимум психоспоры остались. А для "гостя" это как старая навозная лепешка для червяков.

– Максимов, да ерундистика это все...

– Товарищ старший лейтенант, – вздыбился Матвей, – я сам решу, где ерундистика, а где еще что.

Он перемахнул через забор в сад, а я сделал шаг к воротам. И прямо перед моим носом вылетел из ворот грузовик, сбив деревянный шлагбаум. Вслед за грузовиком выскочил доктор в халате и, потрясая зажатыми в кулаке бумагами, закричал:

– Стойте немедленно! Вернитесь!

Грузовик скрылся из виду. Доктор снял очки, вытирая лоб.

– Безобразие! – он спрятал бумаги в карман и неприязненно посмотрел в мою сторону. – Чем могу?

Я вытянул удостоверение.

– Старший лейтенант Саблин, комендатура.

– Рюрик Евгеньевич, горздравотдел.

Я чуть не рассмеялся. Рюрик походил на доктора из детских книжек.

– Нам надо осмотреть здание и проверить документацию на него. Не возражаете, Рюрик Евгеньевич?

– Да ради бога! Здание – вот, документы по нему находятся в архиве.

Отомкнув архив, я уселся просматривать план здания, пока старшина рыскал в саду, и я к его приходу выдал полную справку:

– Дом одноэтажный, делится на административную и амбулаторную части. В подвале хозпомещения. Есть чердак. Год постройки 1892-й. Материалы: кирпич, известковый раствор, дерево случайных пород. Здание подключено к системе канализации и водоснабжения. Во дворе есть смотровой колодец. Векторная дислокация: 0,5-0,7.

– Хорошо, – Максимов проверил мои расчеты. – Кто тут главный?

– Сейчас дежурный врач Рюрик Евгеньевич.

Я провел его к кабинету дежурного врача. Оттуда вился дымок жженного кленового листа, табачной пыли и еще какой-то дряни, набиваемой в папиросы фабрики Урицкого летом сорок второго.

Старшина постучал и, нерешительно кашлянув, зашел в докторов кабинет.

– Посторонние в здании имеются? – поздоровавшись, спросил Максимов. – Родственники больных, знакомые кого-нибудь из персонала? Мы дезертира разыскиваем.

– У нас дезертир?! – изумился доктор, пожимая длинными плечами халата. – Откуда?!

Доктор раньше был толст. И толст весьма. Видно было, что одежда ему привычна, хотя и на два размера больше.

– Из посторонних была только девчонка местной ПВО, оказывали помощь. Полчаса, как увезли ее. Да вот лейтенант ваш видел машину.

Я кивнул, а доктор импульсивно продолжил:

– А дезертиров у нас, молодые люди, никаких нет и быть не может! У нас контроль, знаете ли!

Контроль обнаружился за столом в позе "спящий на посту". Пожилой отец семейства, присланный, очевидно, по разнарядке из рабочего батальона. Я спросил доктора на кой им, вообще, охрана. Рюрик возмущенно подпрыгнул:

– Как зачем?! А продукты? У нас большое количество продуктов для анемиков*. Кроме того, глюкоза в ампулах и вино. На все палаты.

– Ну что ж, давайте смотреть палаты.

– Каждая на восемь койко-мест, – пояснял на ходу Рюрик, – дальше еще две по четырнадцать, а за ними – перевязочная...

Поочередно заглянули мы в каждую палату. И там, где по восемь, и там, где по четырнадцать, и еще в три комнаты на десять, женские. Стрелка РУНы все так же торчала в нуле, а Матвей разбег только усиливал. "Здесь он, голубчик, – можно было вычитать на его обычно унылой физиономии, – ищщас схватим!"

Когда подсела батарейка, мы уже обошли все палаты, докторскую, чердак и спустились проверить подвал.

– Замени! – Максимов отдал мне прибор, а сам принялся налаживать карабин, вставив в уши гапроновые** предохранители.

Рюрик испуганно покосился в его сторону.

– Я, может, пойду?

– Да, доктор, идите. Спасибо!

Он резво удалился, сказав, что подошлет медсестру с ключами от подвала.

– В саду я смотрел. Нормально, – скривился Максимов, загоняя в обойму термопатрон. – Только доходяга какой-то возле флигеля терся. Что у них во флигеле?

– Товарищи! Товарищи, – сверху донесся хрусталек медсестринского голоса. – Вы проходите, а я сейчас поднесу ключи.

Сестра в потемках была молодая, красивая, чем-то похожая на Астру, и в этом доме скорби стук ее каблучков по лестнице звучал, как патефон в морге.

– Меня прислал Рюрик Евгеньевич... ой, а что это? – Она свесилась через перила и тронула пальчиком раскрытый блок асинхронизатора.

– Фонарь это, – нагрубил старшина, закрывая прибор. – Ну, чё стоишь, ключи неси.

– Несу, товарищи командиры, несу! – Каблучки опять зацокали, и сверху донеслось: – Ой, умора. Фонарь! Ха-а-ха-ха!

Мы поднялись на пару ступенек в ожидании ключей.

– Ты заряд сменил? – шипел Максимов, нервно дергая переключателем. – Не сменил! Чего тогда на эту фифу пялиться, товарищ лейтенант.

Укусив меня понижением в звании, он выставил стрелку на шкале.

– Так что, говоришь, во флигеле?

– Ледник. Для временного хранения трупов, пока не заберет спецфургон.

Старшина сразу напрягся.

– Мы здесь всех посчитали?

– Всех. По списку сходится. А сколько тел у них в леднике?

* Анемик – больной малокровием.

** Гапрон – спецматериал, не пропускающий ультразвук.

– По журналу одно. Больного Скачкова, смерть в результате рожистого воспаления.

– Тогда проверим ледник. Пошли через коридор.

Коридор был гол и пуст. Лишь в самом дальнем углу замаячил какой-то дистрофик в больничной пижаме.

– Эй, малый.

Больной полуобернул к нам голову и отмахнулся. И пошел к кипятильному баку, стоявшему неподалеку. Шаркая по полу босыми ногами, парень бормотал, прижимая обмотанную грязной ветошью руку.

Скорее, не парень даже, а подросток, годов пятнадцати. Шея у него раздулась, и опухоль наплывала на лицо.

Из бокового коридорчика выбежала медсестра и столкнулась с доходягой.

– Скачков?!

Она упала на спину и, крича, стала быстро перебирать ногами, отползая на локтях. Доходяга что-то сказал. Вернее, хотел сказать, – открыл рот, но вместо звука вылетела оттуда гнилая зеленая кашица.

– Вали его, Саблин! Это кисляк!!!

Я выхватил оружие и в секундном повороте, когда взгляд метнулся к парню-дистрофику и зацепил цвет "рубин", которым полыхал ручной наблюдатель: ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ!! ОПАСНОСТЬ!!!

Бахнул тяжелый карабин старшины.

Заряд попал в Скачкова, выбив из него едкие зеленые брызги. Из-под больничного халата ручьем полилась бурая дымящаяся жидкость. И тут же сверлящий вой хлестанул вдруг сквозь гапроновые затычки через уши прямо в мозг и хрупнулась на подбородок соленая каша в кровяных пятнах.

– В подвал! – тонким фальцетом нявкнул старшина, содрогаясь в отдаче. Выстрел отнес кисляка метра на два. Старшина бросился к подвальной двери и сбил прикладом замок, а я прыгнул к медсестре и стащил ее в подвал за шиворот.

КИСЛЯК

Симбиотический организм. Соединение человека с псевдобелковой субстанцией Altina Suprefekta (Альтин), в котором Альтин выполняет роль патогентного рецепиента. Человеческое тело используется для передвижения и в качестве инкубатора. Момент заражения не установлен. Структура Альтина до конца не выяснена, так как до последнего времени удалось получить лишь отмершие фрагменты субстанции. Латентный период не установлен. Характерными признаками поражения является набухание кожных покровов, трансформация некоторых человеческих органов (описательно), функциональные изменения в деятельности желез и органов внутренней секреции (предположительно). Мозговая деятельность в режиме щадящего угнетения.

Действенные профилактические и лечебные мероприятия не выработаны. При нейтрализации данного типа объектов эффективным способом является только поражение антропоидной части симбиотика фугасным боеприпасом.

Утилизация кисляка затруднена в связи со стойкостью патогенной части, т. е. самого Альтина, к воздействию большинства тканерастворителей, огня и др. терминаторов. Наиболее подходящим способом захоронения является цементирование фрагментов трупа в кислото-упорной емкости с предварительной их обработкой хлоралбутангидратом.

Проф. Нечаев "Учебник прикладной патофизиологии".

Помещение было совсем крохотным, похоже, бывшая «слесарка». Верстак, оббитый жестью, тиски, наковальня, и в углу шкаф для инструментов. Максимов разбил стекло в зарешеченном окне и пустил на улицу сигнальную ракету.

– Подорвать эту сволочь надо, – сказал Максимов, поправляя в ушах гапрон. – Пока народ не сбежался.

– А что с ним?

– Слизень внутри сидит. Как вызреет – полезет наружу. Я в деревне на Еремином болоте такое видел.

– А...

Старшина отмахнулся.

– Человек, что его носит, умирает. Думают, что лихорадка или рожа. Хоронят. Ну, он потом выходит... В земле эта тварь живет, – он повернулся к медсестре. – Слышь, как тебя?

– Таня. Марвич.

Медсестра Таня не сводила стеклянного взгляда с двери, за которой возился кисляк.

– Скачков этот, давно умер?

– Да, умер.

– Давно, говорю? Ау!

Сестричка повторила:

– Умер.

Максимов приподнялся, чтобы шлепнуть ее по щеке, но бить не стал. Вместо этого надел перчатку и повернул Танину ладонь. Рассматривая зеленое пятно, старшина крякнул, а медсестра, увидев зеленое на руке, другой откинула ее от себя, тонко закричав.

– Тихо, дочка, тихо. – Максимов обмотал пятно влажным бинтом и, подождав, когда я крепко схвачу медсестру, ловко приладил провод из ЭТРа к бинту. Хлопнул разряд и 190 вольт из электротерморазрядника прошили тело Тани Марвич.

Тело напряглось, дернулось и обмякло. Мы вздохнули было облегченно, однако через секунду на белом Танином халате проклюнулась и стала расплываться зелень. Тут же из-за двери раздался вой боли.

Существо рвалось в комнату, прожигая дверь остро пахнущей дрянью. Полотно ее скоро превратилось в мешанину из воняющих железом потеков и дыр. А долбящий звук пробивал гапрон, отчего хлестала из носа кровь и прыгали в глазах красные черти.

– Через полчаса ее нельзя будет спасти, – сказал Максимов. Руной сможешь электроудар сделать?

Я кивнул.

– Ну, тогда с Богом.

Резко открыл дверь Максимов, я швырнул в проем набитый хламом вещмешок, и существо схватило его, дав нам спасительную секунду. Старшина успел прицельно бросить в него тротиловую пачку из боекомплекта. В комнатенке хлопнуло, и полетели в меня со всех сторон кирпичи, доски, стекло и железяки.

Цел, вроде, и невредим, только шум в голове да оторванная нога рядом валяется. Моя, как будто, на месте. Может, Максимовская?

– Старшина! Ты живой?

Максимов был живой, но видать крепко подраненный ошметками кисляка. Он скорчился на полу: красный, в тлеющих дырках, пытаясь воткнуть ампулу обезбаливателя.

– Старшина, я сейчас, терпи!

Вкатив двойного морфина, я вытащил его в коридор. Пришлось ждать, когда лицо раненого побледнеет, и сразу же колоть камфорой.

– И-и бысс-трей, – шипенье Максимова дополнил взмах его руки.

Я заблокировал коридорные двери, чтобы никто не смог сюда попасть, и вытащил Таню из здания.

Итак, передо мной был человек, зараженный орвером. Заражение и мутация происходили ураганно – скоро начнется ремиссия органов и тогда всё. Я соединил проводки с генератором и дал малый ток, надеясь возбудить в теле короткий импульс.

– Простите, товарищ, э-ээ командир, – возникший из ниоткуда Рюрик Евгеньевич мягко уминал березовый лист около дерева. – Тут, э-э товарищ...

Черная фигура в капюшоне двинулась ко мне. Ногой фигура зацепила провод пускателя, стрелка тут же устремилась вперед в красный сектор, и в искрах короткого замыкания лежащее тело медсестры искривилось в дугу.

Если вы никогда не видели, как попадают под электроудар асинхронизатора, представьте человека, бьющегося в беспрестанных конвульсиях, с дыбящимся волосом и всего в паленом дыму. Организм нечастного в панике извергает все лишнее, стремясь хоть чем-то помочь себе; всюду новогодний хлопушечный треск и в хохочущем адском свете бедняга словно танцует дикарскую "пляску смерти". Помножьте все это на два – и получите бледную копию происходившего в больничном саду.

Рюрик сначала держался стойко. Лишь неуверенный шаг назад и захрустевшая раздавленная мензурка выдали его испуг. Потом доктор сложился вдвое и упал, апоплексически хрипя: "Марат, Марат...".

Фигура стояла не шелохнувшись. А когда все закончилось, и я склонился над Таней, ударила меня по голове. Отключился я ненадолго. Только открыл глаза – увидел, как фигура в капюшоне подняла руки и медленно поднялась в воздух, одолевая забор. Я Рюрика быстро в чувство привел, заорав:

– Там, в коридоре, Максимов. Под капельницу его срочно! Точечные ожоги и болевой шок. Кожу не обрабатывать. И смотри, доктор, у него слабое сердце. Держи его на вот этих ампулах до приезда наших врачей.

Но выскочив на дорогу, кроме расхлябанного пикапа, вильнувшего последней "тройкой" номера, никого не увидел. Возле ограды, там, где обвалилась кирпичная кладка, кто-то оставил давленный каблуком след. А уже на улице виднелась россыпь масляных пятен, и пахло бензином. Но больше ничего нельзя было прочесть на асфальте.

Где-то у моря прощалась с Городом ночь. Древний чудак Фаэтон тащил свою колесницу уже над Малой Охтой, вынимая остатки темной накипи из дворов и проулков. Подкрадывались к спящим людям забытые на время сна проблемы, а вот моя проблема уже стояла во весь рост: куда пропала медсестра? Она долго мучилась в цепких когтях минус-поля, потеряв три пальца на руках и вытекший глаз. Но человек вернулся в нее, оставив чужую кровь шевелиться на траве. Склизкая гадость была почти извержена из тела. Рюрик не смог пережить вида нутряной каши, осмысленно сучившей зелеными ростками, и хлопнулся в спасительный обморок.

Прибывшему начальству я мог доложить лишь то, что Таня Марвич исчезла.

Максимова увезли, благо, что дорогу он мог выдержать. Я донес его до санитарной машины и зачем-то проводил к самым воротам, заглядывая в слепое дребезжащее окошко, хотя увидеть в нем чего-либо, никак не мог.

Ребята из шифротдела обычно загружены сверх нормы, я все-таки нашел их командира и объяснил ситуацию. Тот кивнул и снова обратился к своему подопечному, в котором я едва узнал дядьку из рабочего батальона. Дядька трусился мелкой рябью, закрывал лицо руками, и ничего не добившись, шифровальщики заперли его в своем фургоне.

– Долбанулся мужик, – сочувственно бросил хромой подполковник, возглавляющий подмогу. – Услышал, как дверь ходуном... открыл, дубина, а там – половина кисляка с одной рукой ползёт.

Голос его был знаком, хотя ни в армейской, ни в комендатурской жизни видеть хромого не доводилось. И голос этот вежливо поинтересовался, где, по моему мнению, находится медсестра Марвич – она же "подкидыш", человек, который сам ничего плохого не делает, но при его появлении оживают мертвецы и в наш мир проходят незваные гости – орверы.

Я стал рыться в поисках портрета-ориентира на "подкидыша", розданного всем перед поиском, только сейчас осознав, что это и есть Таня Марвич, которую ищет весь ОСКОЛ. Оглянулся, вспоминая, что был портрет в полевой сумке.

Хромоногий "подпол" хмыкнул, не разлепляя губ, и тогда я вспомнил далекий август сорокового года.

Праздник Сталинской авиации

18 августа 1940 года весь наш осоавиахимовский лагерь готовился к празднику. С утра девчонки-инструкторши обклеивали стадион портретами героев-летчиков, курсанты готовились к праздничному шествию, а мы с Веткой Полтавцевой копошились в небольшом помещении под трибуной, вытаскивая портреты Вождей и вручая их делегатам от отрядов. Вскоре остался только Клим Ворошилов, но его начальство почему-то сказало не выдавать. Мы поставили бывшего наркома у стенки, но едва отошли, появился завхоз Карпенко.

– Ни, хлопцы, – сказал Карпенко, освобождая антресоль. – Придумали тоже! Не место маршалу у стенки.

– А чем не место?

– Тю! Прошлого раза там Фельдман* стоял...

Завхоз вытер лысину кепкой и решительно взялся за угол стенда.

– Ворошилова на чердак тащите, мы с ним германца под Харьковом рубали в восемнадцатом.

Мы затянули первого красного офицера наверх, сверху поставив макет тачанки. Я порезал палец о миниатюрный облучок, а Ветка, у которой дядька, лыжный доброволец, вернулся с финской войны инвалидом, ругнулась тихо:

– Ты б с ним лучше под Выборгом чухонь рубал. – И сполоснув руки из висящего шланга с краном, вышла на улицу.

Трибуны к этому времени расцвели багрецом флажков, собранных по всему лагерю.

– Твои когда будут? – спросил я чихающую пылью Ветку.

– Эти охламоны закончат, и начнется тренировка.

Юные стрелки соревновались отчаянно и основательно, так что авансировать минут двадцать на личные дела я успевал и попросил Полтавцеву приглядеть за моей группой, если не подоспею вовремя.

– А что у тебя за пожар?

– Дело у меня. Срочное.

– А ну, а ну... поподробней пожалуйста, – сказала Ветка, наклонившись ко мне.

Я заерзал.

– Да ну, там, вообщем... – Веткина голова склонилась еще ближе, почти к моему лицу. – Ты никак шалить начал? – она ехидно прищурилась. – Говори с кем!

Я сделал неопределенно-изворотливое движение, которого хватило бы вместо объяснения любому культурному человеку. Но не Полтавцевой. Наоборот, она двинула меня кулаком в бок, понуждая к раскаянию.

– Признавайся! – и, прижавшись, совсем уже неприлично подставила ухо. – Можно шепотом.

Хотел я ей дурацкость сказать и ущипнуть пониже спины – даже руку на талию положил. Но не успел. Сзади грохнуло остро и глухо. И обернувшись, мы увидели Астру возле перевернутого ящика с флажками.

– Ты чего, Далматова? – спросила Ветка.

* Председатель ОСОАВИАХИМа до 1937г. Расстрелян.

– Я ничего.

Астра тяжелым взглядом проводила мою руку, сползающую с Веткиной задницы, и продолжила:

– А вот зачем ты, Совета, чужих...

Запнувшись, она стала наматывать на локоть веревку с флажками из ящика, выдав напоследок с подделанным безразличием:

– Вас, товарищ Полтавцева, в медпункт просили зайти.

У Ветки аж лицо вытянулось. Засинели глаза, взгляд которых прыгал с меня на Астру. Приподнялись длинные руки. И даже рот чуть приоткрылся в разбуженном понимании происходящего. Незаметно для Астры она ткнула меня в спину пальцем и быстро удалилась.

А снегурочка домотала на руку флажки и швырнула их мне под ноги со всей силы. И также быстро убежала в другую от Ветки сторону.

Я постоял, хлопая ресницами, а потом захохотал. Придурковато, но радостно и громко. Только что две девчонки было со мной, потом бац – и обе в разные стороны разбежались.

Неотложность дела, в которое подпряг я Ветку, складывалась постепенно, изо дня в день. Сначала, вещи, забытые Астрой в т о т вечер, были как перо жар-птицы: иногда я даже просыпался, открывал тумбочку и глядел на них – была-таки принцесса! Потом, в дни, когда я ждал чуда, черно-зеленая футболка, книга и зеркало будили смутную надежду на лучшее. А сейчас они были грустным эхом прошедшего, тенью мечты, душевной Альгамброй*, хранящейся в картонной коробке. И расстаться мне с этим сокровищем было труднее, чем Фебу со своими лавровыми вениками**.

В этом я убедился, когда окончательно решил отдать то, что не принадлежит мне и не смог мог расстаться со своим богатством. Который раз отнес на потом. А "потом", вот оно – за дверью стоит. На сегодняшнем празднике вручат удостоверения, завтра сборы, а во вторник курсанты разъедутся.

Исполнившись твердостью, пошел я изгонять мечту, но споткнулся сразу же – на столе, где со вчера лежали дорогие сердцу предметы, валялся лишь мятый френчик моего недавно выздоровевшего соседа. Сам он дул в шишки утюга, собираясь гладиться.

– А где вещи?

– Какие?

– Ну, книжка из эпохи 1905 года, зеркальце, футболка.

– Черная?

– Зеленая.

– Да были, вроде, вчера, но ты лучше у Юрочки Жукова спроси, он передо мною гладился.

– А какого он тут...

– Тебе что, жалко? Доска одна для всего коридора... И, вообще, какие футболки могут быть! Праздник, оденься прилично.

– Да не моя она!

Сосед присвистнул.

– Тогда давай искать.

Недоумевая пропаже, стал я рыться в тумбочке, вынимая и снова укладывая ненужные вещи, заглянул под матрац, поднес к свету коробку.