Текст книги "Оскол(СИ)"

Автор книги: Юм Александр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Первые сто метров шли по ровному бетону подземелья. Дальше бетон начал трескаться, потом дробиться в мелкое крошево и скоро дорожка превратилась в жидкое, противно хлюпающее месиво. Каким-то образом вода попала в коллектор, и теперь илистая грязь марала дно. Из кладки торчали арматурные стержни, и большого труда стоило увернуться от этих растопыренных железных пальцев.

Пройдя метров пятьсот, мы очутились на пятачке. Нас ждали. Недавний огнеметчик, его напарник, и третий – огромный дядька, как Илья Муромец у Васнецова – с многочисленными мелкими шрамами на лице.

Три богатыря были невидимо скованы той общностью, которая делает похожими друг на друга совсем не родных, но делающих одно на всех трудное и опасное дело. Что это за дело можно было только догадываться, но полтора пуда горючей смеси за спиной автоматически переводило их в категорию "награжден посмертно". Пуля, осколок или какой другой горячий кусок металла, попавший в баллон с керосином, превращают человека за две минуты в сгорающий факел. И хоронить уже некого. Даже кости через эти две минуты адского пламени сыпались в прах.

Седой лейтенант химслужбы, с которым я не так давно лежал в госпитале на Суворовском, поминал Господин Великий Новгород и подвалы его древних зданий. "Немецкий "Фламен" дальше бьет, – хрипел накачанный марафетовой дурью седой. – Я фрицев в будку струями загнал и пожег всех. А тот сбоку зашел. Я раньше выстрелил. Только пламя короткое, а немец на сто шагов бьет". Иногда химик ругался: "В баллон парашу всякую пихают, сопло забивается. Шланг рвется – и на десять метров одни головешки". Когда наркоз уходил, лейтенант молчал, потому что боль – это строгая невеста и требует внимание только к себе одной. Бинты и марля – ее фата, а руки в прозекторских перчатках крепко держат избранника, прежде чем отпустить на волю. Какие двери выведут из белого лазаретного мира? Куда приведут они? Может, смерть укроет утренним легким платком? Или судьба в фартуке мастерового выпилит тебе деревянный протез. Но может и повезти. Каменный Арес вытащит личное дело с черной звездой и, листая шнурованную бумагу, задумчиво мотнет головой: нет, брат, еще послужи. А потом бахнет папкой и выдаст плацкарту в окопы близ какого-нибудь волховского болота или пропуск на параход в Невскую Дубровку*.

Уделом этих троих были питерские катакомбы.

Еще в октябре, в тяжелые дни начала осады, Город наполнили слухи. Детали и мелочи разнились, конечно, зато на выходе этого бурлящего слухами котла было вот что: город и флот в случае прорыва немцев будут взрывать. Тогда я и узнал про "Плутон". Команда состояла из людей, обученных подрывному делу, боевым действиям в подземных коммуникациях, гидротехнике и еще сотне вещей. Подземников сразу же "искупали в чернилах" – обштамповали грифами, из которых самый детский был "совсекретно".

Для чего здесь нужны огнеметы?.. И, вообще, чем они сейчас занимаются, если немцы дошли до рабочих окраин и там зазимовали?

Место, конечно, к романтическим размышлениям не располагает. Пробыл я здесь недолго, а пиявки страха угнездились не только под коленями, но и стыдно сказать в каком месте.

Было в этом страхе что-то от вероятного риска для жизни, немного от неизвестности и очень много от того, еще детского страха, который прячется на чердаках и под лестницами, мягко скрипит досками на потолке и только дожидается момента, когда высунешь ногу из-под одеяла...

Где-то рядом Мальцев сыпал проклятьями в сторону "плутоновского" командира.

– Горииванов, где конденсаторы? – доносилось через перебранку его возмущение. – Ты на меня не спихивай, ити его мать! Все снаряжение и карты обеспечивает твоя бригада!

Долго они еще спорили, а потом порезанный шрамами майор Горииванов, подозвал меня:

– Ты здесь поосторожней. Где скажу "беги" или "стой" – исполняй сразу. Иначе амба. Мальцева тоже слушай, его подопечные еще хуже моих будут.

Что он бормочет, какие подопечные? Не, надо чесать подальше отсюда. На воздух, к свету, к людям.

– Товарищ майор, тогда мы лучше поверху пойдем, как-то привычней будет.

– Не успеете. А что будет за опоздание – сам знаешь.

– Да не знаю я! И вообще...

– Старлей, ты пакет вскрыл?

– Да это не мой пакет!

– Отставить!.. Так что, ты давай. Действуй. А я тебя коротким путем доставлю на место.

Майор двигал своим заштопанным, как на обложке романа писателя-мракобеса М. Шелли, лицом и подумалось: с чего у Горииванова и у "гопника" морды кривые? Майор порезан, сявка пожжен. И что интересно: оба знакомы, как говорится, до боли.

* Невская Дубровка – плацдарм на левом берегу Невы, где шли ожесточенные бои до осени 1942г.

Я немного успокоился, хоть и странно здесь. Майор говорит загадками, Мальцев торочит к поясу железную маску, какие надевают голкиперы женских команд по хоккею, "молодой и веселый" Волхов вытащил пучок цветных проводков и напряженно водит колесики на своем адском ящичке. Только двое из этой компании занимались нормальным делом: гориивановские амбалы вспоминали 1927 год, когда Ленгубсовет физкультуры отменил бокс.

Разные происшествия случались в патруле. Приходилось сидеть в пустынном Александровском парке, ожидая немецкий десант, отбивать налеты на магазины и хлебные ларьки, ловить шпионов-ракетчиков, вывозить пацанов из фэзэушной амбулатории – все они померзли, и мы грузили их трупы, как дрова. Пару месяцев в патруле зимой 41-го – и оставшиеся годы можешь провести в дурдоме на Пряжке. Приходилось даже катать морские мины у побережья, а теперь вот в городской коллектор занесло.

Хорошее место: сырость, гниль, темно, и еще, наверное, крысы. "Гопник", кстати, назвал огнеметчиков "крысодавами" – занятный факт.

До войны эти звери добавляли хлопот местным жителям. Помню, были какие-то байки про крысиного барона и набеги крыс на амбары – там они сжирали все, что можно и отправлялись к Неве, покрывая склоны серым ковром. Интересно, бродят они здесь или все уже вошли в рацион, вслед за псами и воронами?

Пока командиры совещались, я клацал фонариком, изучая незнакомое место. Плесень, кирпич и грязь. Стены в трещинах, уходящих в боковой тоннель – слепой и короткий, построенный вкрай бестолково: он заканчивался трухлявой дверью с небольшой эмалевой жестянкой. Даже заглянувший сюда Мальцев не ответил, что это за каменный мешок.

– Сколько ходили мимо, а ни разу не видели. Это, наверное, старый пикет – у нас другие литеры, – он шумно затопал обратно и крикнул в темноту:

– Горииванов! Глянь сюда, охранный пикет нашли.

Майор что-то буркнул и подошел, толкая перед собой Костю.

– Смотри, Волхов, это самый настоящий пост царской сторожевой линии. Можешь замерить, глаз даю, не больше двух "дэ" будет.

– А чего ты так уверен? – скривился тот, щелкая хромированным колесиком. – По-твоему, жандармы лучше нас работали?

Горииванов пожал плечами.

– Жандармы или нет, а двести лет опыта чего-то стоят.

Он поднес горящую спичку к битой эмали.

– Гарда и болотники, одиночные, со стороны Александро-Невской лавры. О! А это что?

Подошедший сзади Мальцев долго разглядывал перечеркнутый круг с маленькими буквами и звонко щелкнул ногтем по жестянке.

– Это серьезная вещь. Большая синодальная печать.

Сзади кто-то засмеялся:

– А зачем евреям подземная синагога!

Мальцев на удивление спокойно заметил:

– Ты, Ерохин, наглый и глупый. И если тебе повезет запомнить слово, в котором больше пяти букв, старайся ухватить его смысл. Синодальный – значит относящийся к синоду, высшему органу русского православия... Все, братцы, – капитан развел руками, – через тридцать минут мы должны будем развернуться под сотым домом.

Впереди шла двойка «плутоновцев», потом Костя со своей «шарманкой», мы с Лиходеем за ними, а замыкал шествие «гопник». Горииванов и Мальцев постоянного места в колонне не имели, находясь в движении между парами.

Изредка Волхов останавливался, поднимая руку. Тогда все приседали, а Костя цеплял на голову черные наушники и водил перед собой искрящейся штуковиной.

Все это было чертовски занятно, только я никак не мог сориентироваться в мешанине "входящих данных". Приборы, тоннели, жестянки с церковными печатями имели для наших сопровождающих какое-то немалое значение. Я лишь двигался в общем русле, полагая, что все разъяснится по ходу пьесы. А вдруг, не приведи господь, придется действовать. Добра от этого будет не больше, чем, если бы посадили меня в штурманское кресло "братской могилы"*, велев прокладывать курс. Вдобавок устав обязывал искать во всех точках несения службы (и в подземных коммуникациях) следы пребывания организованных преступных групп.

Место, где обнаружились такие следы, выплыло кроваво-кирпичным углом через триста метров. Приемник ливневой канализации. Большой и сильно загаженный. Что-то блеснуло в куче хлама, и я вытащил медный портсигар. Лиходей тоже стал копаться в мусоре, но последующий улов не обнадежил. Попалась рваная калоша с красным треугольником, велосипедный обод и ходики. Порывшись, нашли еще цепочку с гирькой. Костя Волхов зачем-то подергал железную скобу в стене и смачно плюнул. Лиходей изучал содержимое портсигара.

– "Борцы", – хмыкнул он, высыпая на ладонь табачное крошево. – Довоенные. Прессовки нет, коры нет, хмеля и стружки нет. Бумага папиросная. Сто процентов довоенные, не наш клиент.

Подошел Мальцев.

– Ну, что нарыли, пинкертоны? Улика номер двести пять, таинственный курильщик из подземелья?

А Горииванов ничего не сказал, ожидая пояснений.

– Давняя потеря, – Лиходей помял сырую гильзу, – года два уж, медяшка окислилась.

Я подумал, что Лиходей здесь очень кстати. Раньше он был сержантом милиции и служил участковым надзирателем (в середине тридцатых переименованных в инспекторов) где-то на острове Трудящихся. Из органов его поперли в сороковом, когда некий ретивый политотделец выявил несходство в анкетах разных годов. В той части личного дела, что дали мне на просмотр, я узнал, что был у него брат Василий, служивший до революции на Кавказском фронте в корпусе генерала Баратова. Лиходей писал во всех документах, что погиб Василий под Хамаданом в 1916-м году. После воссоединения Прибалтики на белоофицерском кладбище обнаружилась табличка "Лиходей В.П. Артиллерии поручикъ 1892 – 1920". И хотя Лиходей С.П. ничего не знал о Лиходее В.П. с октября семнадцатого, ему поставили диагноз "политическая близорукость" и уволили без выходного пособия.

Зато у нас он был не только как патрульный, но и знал толк в черновой оперативной работе. Комендатура состояла больше из армейцев, поэтому любой человек из милиции города ценился. Милиционер он хоть и бывший, но мастерство не пропьешь. С таким помощником не так тоскливо. Мало того что за действиями огнеметчиков и мальцевской тройкой приходилось следить, открыв рот, я и свою задачу понял только в общих чертах. Крепко подвел Агафонов своим ранением. Его инструктировали, как положено, а наш патруль сунули сюда впопыхах, как заплату на валенок.

Легко попасть в ненужное место. По своей ли воле, по злому ли умыслу или просто выполняя приказ. Какая разница? Просто, в одном случае будешь себя ругать, в другом – судьбу, а в третьем – начальство. Но итог всегда один: швырнет о камни, да так, что жив едва останешься, и все твои чувства уместятся в одной фразе "во попал!".

* Братская могила – на армейском жаргоне название бомбардировщика ТБ-3 с одиннадцатью членами экипажа.

Привал устроили через десять минут, когда миновали узкий коридор, всего полтора метра высотой, где пришлось идти на полусогнутых. Ходьба гусиным шагом порядком измучила гориивановских ребят с их опасным грузом.

Мы расположились невдалеке от могучей трубы, проложенной рядом с выходом из тоннеля. Куда и откуда она тянулась, никто не знал. Мальцев только пожал плечами на мой вопрос. Кто-то предположил, что видел ее части в районе обводного канала, где-то за Площадью Диктатуры, а Горииванов, дымивший самокрутку на баллонах с керосином, вспомнил, как месяца два назад хотели расколоть эту трубу, но молот и лом отскакивали от гулко звенящего чугуна; и автоген не помог, а устраивать взрывные работы в подземелье, конечно же, не стали.

"Гопник" рассказал, как возле их дома ремонтировали мостовую, и строители вытащили здоровенную железяку неизвестного предназначения. И все легко поддержали разговор, избегая реальности. Видимо подземелье угнетало не только меня, а и конкретно каждого из присутствующих. И то вдохновение, с которым Горииванов расписывал потуги специалистов "Плутона" найти в архивах чертежи загадочного инженерного сооружения, было просто иллюзией пребывания в том мире, где люди ходят по улицам, где светит солнце и звенят веселые трамваи.

Двинулись дальше. Шли долго, цепляясь за сочившееся ржавой влагой железо. Остановились у стены, на которой фосфорной краской было написано:

"Красноармеец Полозов 1918 – 1942".

Обнажив головы, стояли молча. Я спросил майора:

– Это что, его могила?

Гориивановская длинная тень чуть шевельнулась.

– Здесь не хоронят. А от него, вообще, ничего не осталось, кроме железок.

Не стал я пытать, что и почему. Место, где от человека осталась пара пуговиц, и детали личного оружия выглядело жутко и устанавливать истину о произошедшем я не стал. Лучше не брать дурного в голову и закрыть глаза на подземные кошмары. Вот уж название осназовцам подобрали – "Плутон", царство подземного страха.

За эти полчаса я сильно устал и что хуже – потерял ориентировку. Пугали мрачные своды и тесные лабиринты в грязных потеках. Давили угрюмые стены, поросшие лишайником. Темень и слякоть. В чью дурацкую голову пришла мысль о бандах, прячущихся на дне, если в самом городе так много потайных карманов, что можно упрятать в них гопстопников со всего союза, да еще и место останется?

– Сейчас перейдем вон те трубы, – рука Горииванова показала на переплетение унылых железяк, – и ты, считай, на месте. Отдохни пять минут.

Я присмотрел мягкий на вид бугорок около изъеденного сыростью ригеля и подложил под голову противогаз.

Перед глазами все поплыло. Сначала, как будто дерябнул пару пива, легкий шум и все такое-прочее, потом повело сильнее и уже не хотелось подниматься. Спать хотелось. Часа три-четыре поспать... Мальцев не даст. Трескучий он, как будильник... А здесь славно. Только запашок сладковато-микстурный, смазанный чем-то прелым.

Я чихнул. С пола взлетели белые парашютики, усилив прель. Хм, нормально пахнет. Мне отчаянно захотелось подвинуться ближе к дурманящему источнику, но это оказалось не так просто. Попытавшись оторваться от пола, уперся каблуками в бетон, взмахнул руками, цепляя ладонями землю. Все без толку. Зато окружающее предстало в ином свете. Например, стены, ранее скрываемые темнотой, обрели мягкие контуры. Там прятались плюшевые зверьки, махали крыльями голубые бабочки и садились на оранжевую траву.

Я начал их считать. Сбился. Опять начал.

Все, не могу – глаза слипаются. Спать здесь буду. Спать буду до синих мух и шума в голове. Так спят медведи в своих берлогах. Надо лишь подвинуться ближе к пряной волне, бьющей из стенки. Такой же душок, помню, издавали диковинные плоды, привезенные из далекой республики Эль-Сальвадор дядей Гришей Негодяевым, механиком торгового парохода "Меч Октября". Да, тот же запах, только с добавкой грибов... Голова, зараза, тяжелая, будто кто свинцом зафуговал.

Я попытался доползти к мухомору-невидимке, стреляющему белыми парашютиками. Повернуться удалось, но набок или на спину я долго не мог определить, пока не закололи предплечье маленькие пузырьки. Вытащив затекшую руку, я шлепнул по земле. Пальцы воткнулись в какую-то дрянь, невыносимо отвратную даже на ощупь. Е-мое, это ж крыса! Дохлая. И уже давно – гнить начала. И еще рядом. И там, чуть дальше. Везде раскиданы гниющие тушки. Волна отвращения побежала по телу, заставляя подниматься. Но все вокруг предательски закачалось, пол дрогнул, толкая вниз к стене, обросшей чем-то бархатно-зеленым и шевелящимся в радостном предвкушении. Мальцев успел схватить воротник моей шинели.

Костя нашлифовал кожу белым порошком до такой степени, что почувствовал я себя судовой рындой.

Крепко влетело мне за этот привал. Майор Горииванов глядел так, будто я обесчестил его дочь, Мальцев стал выстраивать многоэтажную тираду, и даже молчаливые огнеметчики глухо матерились. Только вся эта ботаническая суматоха отодвинулась на второй план, когда прибежал очумелый "гопник":

– Атас, мужики! Крысы!

Горииванов резко поднялся.

– Ты чего несешь, ляпало?

– Гадом буду, крысы. Стадом прут! – "гопник" скороговорил, часто оглядываясь назад. – Здоровые, как свиньи! Ефрейтор, мудак лягавый, из автомата их шуганул. В клочья!

Все побежали. Командир "плутоновцев" рысил, прокладывая курс, за ним Мальцев, замыкающие огнеметчики переместились в голову колонны. Перед каждым поворотом майор светил в черноту, а его ребята держали проход под прицелом.

Над ухом рявкнул Мальцев:

– Надевай шлем!

– Какой шлем?

– Такой, как на мне.

Тут только заметил я, что капитан упрятал голову в железную маску.

– Нету такого...

Но он уже отбежал довольно далеко и отчаянно махал мне рукой. В темноте слева стремительное и грозное движение напомнило сход лавины, и побежал я очень быстро.

На очередной развилке Лиходей обогнал меня и резво бежал впереди, мотыляя стволом ППШ. Мне оставалось лишь молиться, чтобы автомат случайно не плюхнул свинцом в мою сторону.

Стрелок, мать его! Какого рожна понадобилось дразнить ему крыс?!

Низко гудящая от топота сноровистых когтистых лап, острозубая и беспощадная серая масса не отставала. Я больше не оглядывался.

Промелькнуло несколько боковых коридоров, и мы выскочили на бетонную площадку, в дальнем углу которой торчали вбитые в стену одна над другой железные скобы. Лестница! Наверху болталась полуоторванная железная дверца. Вскарабкавшись, мы очутились в бывшей электроподстанции. Устроенная на приличной высоте, чтобы не затапливало при наводнении, будка с демонтированным оборудованием и отсоединенными кабелями стала нашим прибежищем.

– Мальцев, кто эти... – майор был готов испепелить меня и ефрейтора одним взглядом без применения огнемета.

– Старший лейтенант Агафонов из комендатуры. С бойцом, – Мальцев немного подумал и добавил: – Сволочи.

"Плутоновец" скривился, будто перекусил зубами стальную проволоку.

– Агафонов, вы одни такие дебильные в комендатуре или там все придурки?

– Я Саблин. Агафонова сегодня утром ранило.

Горииванов и Мальцев переглянулись, я оправдывался дальше:

– Меня майор "с полномочиями" забрал под страхом трибунала.

Горииванов совсем опечалился. Для него, видать, в диковинку наше черезжопуделание, а я уже привык. Однако удивляло другое: отчего эти ребята дали такого чесу, услышав о крысах? И я, кстати, тоже? Животные, конечно, не из приятных, но бежать от них быстрее братьев-чемпионов Знаменских... Ну, бывали с голохвостыми сложности, посылали меня зимой в Казанский собор, где подозревалась преступная деятельность по изъятию золотых коронок у покойников. Тогда трупы складывали прямо у стены приора, и кто-то заметил на лицах мертвых "следы". Оказалось, поработали именно крысы.

– Чего вытаращился, душегуб?

Я, наверное, чересчур задумался, а Мальцева аж распирало:

– Пойди, объясни им, что тебе начальство велело дожидаться "инструктированного командира".

– Кому им?

– Нашим серым маленьким друзьям!

Мальцев немного помолчал, злобно отдуваясь, и гавкнул:

– Подъем! Или думаете жопами отбиться?! – затем подошел к Горииванову и тоже посмотрел вниз, где шевелилось, грозя пробуждением, утихнувшее ненадолго кубло. – Сидят, заразы. Несколько сотен, не меньше.

Горииванов хмыкнул:

– Подождем вожаков, а то говорить не с кем.

Не с кем??? Хорошее местечко! Мхи нападают, с крысами погаными собираются вести переговоры, того гляди, появится чудище заморское и будет молвить человечьим голосом. Чудовище заморское... А ведь не сказки это Пушкина! И не смешно ни капельки оказаться среди спецов, выполняющих секретную работу. Оказаться лишним свидетелем... Расстрелять ведь могут, чтоб не выболтал правду о подземелье, и останется от товарища Саблина помятый листик с казенным титулом "извещение"...

И тут начались какие-то странные дела. Костя потрясал волшебной эбонитовой палочкой, Горииванов поглаживал кадык и покашливал, прочищая горло, Мальцев развязал вещмешок и укладывал пачки галет на плитки бабаевского шоколада на узком пятачке у двери. Затем капитан сел между мной и Лиходеем.

– Значит так, ребята, попали вы, как два барана в кухню, поэтому все, что я скажу, вбейте в мозги, как шесть исторических условий товарища Сталина. Перво-наперво: исполняйте все указания. Второе – находитесь внутри колонны. Эти каски, – Мальцев постучал по вратарским хоккейным шлемам, – защищают голову, забирайте. Так. Дальше. – Он вытянул из подсумка блестящие фигурные кольца и протянул нам. – Если попадаете в "горку", – посмотрев на наши умные лица, он поморщился. – Это если крысы навалятся и станут жрать. Так вот, тогда быстро сожмите кольцо – и ходу. Последнее. Если поймете, что выхода нет, используйте ампулу. – На его ладони блеснула ампула с черными буквами. – Смерть через пять-восемь секунд.

Капитан порылся еще немного в оранжевой аптечке и заставил съесть по паре маленьких шариков, пахнущих мятой.

– Ну, все, считай, пообедали.

Мальцев шлепнул себя по коленям и преувеличенно бодро окликнул Горииванова, свесившегося с площадки.

– Что там, Квазимодо?

"Плутоновец" по-рачьи попятился назад и осклабился:

– Командиров чего-то нет, но попробую сговориться.

– Одна попробовала, – "гопник" широко открыл рот, захохотав, – и семерых родила.

Горииванов стряхивал белую строительную пыль на сапоги, мягкие и толстые. Он улыбался, как артист, и вспомнил я, что видел его в далеком 1926-м году на рисованной афише "Ленгосцирка". Была на том плакате еще сисястая принцесса с индийской точкой на лбу, какие-то чудные зверьки и надпись: "Маэстро Дон Гарваньо и его питомцы из джунглей дикой Азии".

Невероятно! Сам Дон Гарваньо из моих детских лет будет разговаривать с крысами в питерских катакомбах, облачившись в кожаную куртку и стариковские пимы. Дрессированные грызуны из Дикой Азии! Интересно, что он им скажет? Абракадабра или крибле-крабле-бумц? Или заставит считать до пяти, давая за это сахар?

Факелы в темноте

Не знаю, кормил ли Горииванов сахаром своих мангустов, но того, что скинул в чугунную темноту, большинство из нас и на праздники не видело. Да что ж это за сволочь, выбрасывающая еду как мусор!

Тяжелая рука опустилась на мое плечо, остановив рывок. Мальцев держал меня крепко и шептал успокаивающий бред. Да, здесь их тайга и люди с огнеметными баллонами, наверное, знают, что делают, но как невыносимо это видеть. Еще недавно едой запросто считался вазелин, столярный клей и пахнущая сахаром земля с Бадаевских складов, а выкопанная на Пискаревке, гнильем заквашенная капуста могла сойти за деликатес. Я никогда уже не забуду крики, прорвавшие темную стену дома на Ломоносовской улице, – там, в корчах умирала семья рабочего Острякова. Они съели банку графитной смазки, принятой ими за солидол. А этот человек бросает крысам шоколад и бормочет всякую чушь.

Горииванов свистел, шипел, цокал звонкими переливами, похожими на пение сверчков. При этом он совершал пассы руками и раскачивался, как факир у корзины со змеями. Все эти действия разбудили воспоминания о знакомом, но бесконечно далеком, упущенным еще в детстве сне. Ты как будто видишь желтую дорожку, веселого человека в костюме Пьеро, слышишь легкий шелест ветвей, но это самое "как будто" неуловимо ускользает, когда пытаешься полностью вспомнить. Только зуд остается в голове, а ты чихнуть собрался и даже скорчил нос в предвкушении, но не чихнул.

Подземелье вмиг заполонилось отвратительным писком, будто обожгло душу. Тысячи когтей заскребли по бетону, и серая масса зашевелилась внизу. Вой нарастал, буравя мозг, и я, заткнув уши, вдруг упал плашмя на бившегося в судорогах Лиходея. Других я не видел, но раскаленный прут, сверлящий голову, один раз пробился наружу, и я уставился на Горииванова. Майор продолжал свою "песню", только стоял он как-то ненадежно: качнется чуть сильней и свалится к крысам.

Тысячи пастей орали, ошпаривая воплями. Мне-то легче, чем остальным. Давно, еще в тридцать четвертом, контузило меня до глухоты. Плюс год в пушкарях, не добавивший чуткости перепонкам... А Лиходею совсем худо. Катается по полу и кричит, беззвучно открывая рот.

– а.. лин! Са...б...ин! – донеслось издалека.

– Держи ему руки! – проорал мне в лицо потный Мальцев, пытаясь надеть ефрейтору нечто вроде наушников. Кое-как замотали голову, и Мальцев орал теперь уже более отчетливо: – Цепляй "глушители", дуба врежешь!

– Да все нормально.

– Одевай, говорю! Скоро такое начнется!

– Да обойдусь я, не ори в ухо!

И мы разом ощутили невесомую тишину. Раздирающий визг исчез. Горииванова усадили, дали хлебнуть из плоской железной бутылки и все застыли, как на кинопремьере.

– Плохо, братцы, – он поморщился. – Крысяки требуют того, кто в них стрелял... Ефрейтора и тебя, – майор посмотрел на "гопника".

Теперь тишина давила многопудовой тяжестью, изредка прокалываемая свистом грызунов. "Гопник" спросил:

– А меня за что?

– Не знаю, Ероха.

"Гопник" длинно сплюнул через зубы и вытащил папиросу. Ефрейтор уставился в потолок. И я, похолодев, начал понимать, что не станут они рвать вороты и, крича "ура!", столбить себе дорогу огнем.

Как же так?! Вот сидят живые люди, наши боевые товарищи. И за просто так отдать их на съедение? На съедение в прямом смысле?!

– Вы что, совсем сдурели?! – не выдержав отторгающего молчания, подпустил я "петуха"". – Да сколько там этих тварей?! Сотня? Тысяча. Две? У нас огнеметы и оружие, у меня гранаты есть! Прорвемся, братцы! Да вы кого испугались?

Горииванов устало оборвал меня:

– Сиди молча.

– Молчанку своей жене пропишешь. Пошел ты! Людей моих не дам! Хрен тебе фунтовый.

"ТТ" легко прыгнул мне в руку.

– Ложь пугач на землю.

Я посмотрел вправо, назад и увидел тушу бойца "Плутона" с огнеметом. Брандспойт был направлен мне в спину.

– Давай-давай!

Козел однорогий. Тихо как зашел. И быстро.

Я стоял, держа "тэтэшник" и совершенно не знал, что делать. Сзади упирает дуло амбал, впереди еще трое, а мой патрульный, хоть и вооружен, сидит и, улыбаясь, как деревенский дурачок, таращится в потолок. Как быть? Одного-двух уложить мне по силам. "Гопник" прыгать не станет, эти у стены оружие засунули далеко. Только амбал опасен. Дунет огнем – и хана, шансов никаких.

Так, стоп! Если огонь попадет в меня, то все равно пойдет дальше и поджарит остальных. Значит, стрелять он не будет и тогда я...

Не успел я додумать "что тогда". Горииванов в немыслимом прыжке ударил меня ногой в живот.

Выблевав положенное в таких случаях, я рванул подсумок, где прятал "лимонку", но рука нащупала пустоту. Вот, гады, укатали все-таки.

– Это ищешь?

Мальцев подбрасывал на ладони гранату и грустно улыбался:

– Эка ты, бляха, прыткий!

– Сам ты бляха заборная.

Капитан, жонглируя гранатой, смотрел мне в лицо:

– Ну, говори. Чего замолк?

– А не о чем мне с вами разговаривать, чести много.

Не то что бы я был такой храбрый и отважный. Или жить не хотелось. Нет. Просто, тоска взяла. Не думал я, что застрелят меня, будто дезертира какого в этом подземелье.

– Ты знаешь, сколько трупов мы отдали крысам зимой? – послышался Мальцевский тенорок, а Горииванов тут же подсказал: – Каждый седьмой.

– Ты знаешь, сколько ребят полегло, когда в октябре они рвали наши заслоны?! Но тогда мы знали, где их ждать. – Мальцев опустил голову. ― Бациллы крысиной чумы будут готовы лишь к августу, город не готов к борьбе. Если их солдаты – сотни тысяч ― выползут наверх, в Ленинграде начнется паника.

Молча курил "гопник", пуская дым вниз; смотрел в потолок ефрейтор Лиходей. Давящий туман ваял стену из холодного мрака, и только нелепый фонарь, скрипящий вертлюгом, бросал на нас желтые капли света. Нервно мял подбородок далеко не веселый Волхов; царапал ватную ногу здоровяк-огнеметчик, снимая невидимую в темноте грязь; сопел у стенки Мальцев; Майор Горииванов, о чем-то задумавшись, выбивал железную дробь на баллоне.

– Жаль, столько харчей спустили крысакам, – криво усмехнулся "гопник". – Пойду, пожалуй.

Резко повернулся Горииванов:

– Сядь, успеется.

Тот послушно сел, а "плутоновец" обратился ко мне:

– И ты успокойся. Не надо делать из нас зверей в людском обличье. Сто раз легче принять последний бой, поверь мне. Только у нас на данный момент перемирие и если наша сторона его нарушила, следовательно...

– Сюда все!

Голова одного из огнеметчиков, покрытая паутиной, осветила радостью проем:

– Это не солдаты, товарищ майор! Это бродяги!

Горииванов, Мальцев, все вскочили. Даже приговоренный "гопник" растянул "лыбу", будто услышал про амнистию к Седьмому ноября.

– Фонарь дай! Трясучку, лучше трясучку, – нарастал шум голосов. – Да иди ты со своим патефоном, – прогнали суетившегося Волхова.

Будка наполнилась шумом и лихорадочным движением. Как бывает в ситуации, где все вокруг что-то делают, захотелось принять посильное участие в общей суматохе. Я забегал, зачем-то переставил баллоны огнесмеси и получил за это втык. Потом сложил горкой разбросанные каски и, не зная, как еще применить свои таланты, сунулся в проем. Сначала я услышал "не лезь", потом увидел кулак, затем рыжие на нем волосы, потом серебристый круг о зеленых звездах. Все это за полсекунды пронеслось, а в следующие полсекунды я складнем опустился на пол. Скотина-Горииванов ударил меня в глаз. Ну, ничего, сука, устрою тебе проверку документов при случае!

Тяжело звенели огнеметные баллоны. Летали каски из рук в руки. Коротко ругался Ерохин – гнутый крюк зацепился за сумку и порвал резиновую морду противогаза. Остальные маски были целы. Их тщательно проверили, закрыв дыхательные клапана. Также проверили оружие. Его, кроме огнеметов, почему-то оказалось до обидного мало: автомат с запасным диском, пистолеты, граната с капсюлем, завернутым в газету, и нож "гопника". В общем, вся надежда на горючую смесь.

– Первыми идем мы, – распорядился Горииванов. Бросаем гранаты и как можно быстрее перебегаем на ту сторону. Потом комендатура, потом вы. – Он кивнул в сторону "гопника" и Кости. – Мальцев замыкающий. Так. Дальше. Ты, Мальцев, держи позицию, пока не переправимся. Дальше – на Лиговский пикет. И не забывайте про ловушки. Когда заскочим в тоннель, бежать след в след. Все, пошли.

Я забрал Лиходеевский автомат и оба диска. Тяжело ухнули внизу гранаты, и, спустившись вниз, мы побежали, ныряя в длинный узкий тоннель. Горииванов сразу же потерял железную каску, ударившись о незамеченное перекрытие. Наверное, беги я впереди, отлетела бы моя голова, а так ничего, заметил, слава богу.