Текст книги "Княгиня Евдокия 5 (СИ)"

Автор книги: Юлия Меллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Что же ты не надела её? – тихо спросил он.

– У меня рукава и… – прошептала Елена, показывая рукава в форме крыльев и накинутый на плечи суконный плащ без рукавов.

Царевич со вздохом произнёс:

– Эх ты, держи-ка, – он снял с себя фибулу, и подхватив полы шубы, скрепил их на груди Елены. – Вот так тебе легче будет удерживать её.

Девочка смущённо посмотрела на подарок. Брошь в виде птицы была усыпана лалами, а Иоан отдал её запросто, не жалея. Она крепче сжала полы шубы, показывая, что теперь точно не потеряет ни шубу, ни его дар.

– Вот и молодец, – похвалил он её, и Елена выпала из галдящей чайками толпы. Она мысленно повторяла его слова «вот и молодец» раз за разом, наслаждаясь той теплотой, что испытывала, слыша их. Не заметила, как нянька увела её к себе, выговаривая за нескромность. И только когда та сняла с неё шубу и понесла вон, очнулась, закричала:

– Не трожь! То моё!

– Да я только госпоже Марии показать, – принялась оправдываться женщина.

– Пусть приходит ко мне и смотрит, а ты не трожь!

Евдокия проводила взглядом Елену и одобрительно улыбнулась Иван Иванычу. Она знала, что девочка ему не показалась ликом. Пухлые щечки были милы, но с возрастом грозили повиснуть, притянув к себе прозвище «хомячьи щечки». Яркие дуги бровей были излишне яркими. Но при всем этом Елена выглядела миловидной, по-своему очаровательной. У неё был аккуратный носик, прелестные губки, завораживающие своей глубиной глаза, а брови… их можно сделать потоньше и не такими довлеющими над лицом. И сразу заиграют черты лица, которые были близки к правильным. Ну, а щёчки… так это тоже самое, как лопоухость. Кто-то насмешливо высмеет, а кто-то налюбоваться не может и при взгляде на это чудо умиляется всю жизнь.

Но в любом случае внешность Елены отходила на второй план, стоило ей оживиться. Ее лицо было чрезвычайно выразительно и было уже неважно, насколько она красива. Вот на это обратила внимания Евдокия, когда разговаривала с царевичем.

– Ты посмотри, сколько в ней жизни и огня! Сейчас она по наивности отдаёт тебе всё за одно твоё ласковое слово, но стоит ей подрасти и увидеть, какими глазами на неё будут смотреть другие мужи, то…

– Какие другие? Ты о чём вообще?

– А ты думаешь, что если жена за мужем, то на неё никто не смотрит? – провокационно фыркнула Евдокия. – Неужто не видел, как за одну улыбку твоей матери многие бояре готовы в лепёшку расшибиться? Им не нужна награда, а только обогреться её добрым взглядом и знать, что она улыбается именно им.

Иван Иваныч засопел, но понимающе кивнул.

– От тебя не требуется изображать из себя влюбленного голубя, но проявить вежливость и показать, как ты можешь беречь свою суженую, стоило бы. А пока суть да дело, присмотреться к другим знатным девушкам и сравнить. Быть может, это поможет тебе лучше увидеть, за какое сокровище мы тут бьёмся.

Царевич, оставаясь один, обдумывал Дунины слова и находил им подтверждение. Нравы при дворе Стефана были своеобразными. На виду боярышни блюли себя строго, а при случайных встречах наедине некоторые довольно открыто предлагали себя в надежде, что он женится или хотя бы щедро одарит их. Но это уж Фёдор Васильевич приучил знатных дам к подаркам, а царевич не собирался никого брать в постель в доме Стефана.

А сейчас он впервые близко пообщался с Еленой и даже не заметил, как попал под её обаяние. Во всяком случае он расстался с брошью с радостью и ещё что-нибудь бы подарил, лишь бы увидеть, как она на него смотрит. И только насмешливый взгляд Дуньки привёл его в чувство.

Он стер глупую улыбку со своего лица и оглядел зал. Все как раз расступились, впуская господаря и русского князя Юрия. За ними шли другие мужи. Евдокия приметила, что один из них держится рядом со Стефаном на равных.

Он был так же властен и источал энергию силы. У него были резкие черты лица, как у господаря, но телом он был сухощавее. Евдокия засмотрелась, пытаясь понять, чем же здешние правители схожи с Иваном Васильевичем или тем же Юрием Васильевичем и почему свои ей ближе. И, видимо, слишком задержала взгляд, потому что спутник Стефана посмотрел на неё в ответ. Евдокия вежливо склонила голову, опуская взгляд.

– Кто это? – спросил спутник Стефана у ближайшего боярина.

– Боярышня Евдокия, господарь Влад. Она приехала с царевичем, чтобы стать подружкой нашей Еленке. С ней её бабка, монахиня.

Боярин замолчал, ожидая, не спросит ли чего ещё Влад, но тот уже отвернулся и от него, и от боярышни. Боярин облегченно выдохнул и отошёл, а когда вновь посмотрел на валашского господаря, то рука сама собой потянулась перекреститься. Тяжёлый немигающий взгляд Влада был устремлен на засмеявшуюся колокольчиком боярышню.

Глава 12.

Боярышня стояла и слушала, как ее сопровождающие обсуждают прозвище Влада Дракулы. Оно произносилось смягченно и одной из служилых женок показалось, что господаря прозвали Дрэгуном. От волнения ли или от языкового различия в произношении многих слов, но женщина предположила, что валах получил прозвище из-за того, что он хороший плясун. Она тут же втянула подруг в обсуждение, но мнения разделились. Появилась версия, что в жизни господаря был случай, когда он остался без оружия, но победил врага, дрыгая ногами за что и получил прозвище.

Евдокия в изумлении слушала до чего додумались женки и не могла не признать, что некоторая логика в их цепочке размышлений была. Но оценивающе-любопытные взгляды женщин в сторону великого и ужасного Дракулы с целью определить хороший ли он танцор, ее развеселили. Она хмыкнула, обратив на себя внимание спутниц.

– Ты чего, боярышня? – с улыбкой спросила Надежда.

– Представила, как господарь Влад идет в присядку, – пошутила Евдокия.

– А что? – вскинулась женщина. – По нему сразу видать, что он живчик. Такой, что в танце, что в бою закружит, никому не даст подойти.

Надежда подбоченилась, повела плечом, как будто жилистый валах уже вокруг нее выплясывал, а боярышня не сдержалась, рассмеялась. Уж больно грозно старшая из служилых женок окинула взглядом окружающих, воинственно выставляя объемную грудь вперед. С учетом имеющегося нижнего поддерживающего белья выглядело это впечатляюще. Стоявшая рядом с Надеждой подруга толкнула ее в бок, чтобы та не смущала мужей могучими округлостями, но рассмеялась вслед за боярышней, стыдливо прикрывая рот ладошкой.

– Ой, не могу! – поддержала их хохотом Надежда, хлопая себя по бокам. – Чего веселюсь, сама не знаю, а остановиться не могу!

Дуня увидела, что привлекла внимание Влада и вежливо поприветствовала его, склонив голову. Он ответил ей легкой улыбкой и кивком. Боярышня понимала, что ее сопровождающие переволновались и оттого ведут себя шумно. Она одёрнула жёнок, но хохот Надежды уже привлек внимание местного правителя:

– Поделись с нами своей радостью, боярышня. Пусть и в наших сердцах запоет радость!

Евдокия продолжала улыбаться, хотя весело уже не было. На неё смотрели Стефан, Влад, Юрий Васильевич и вся местная знать. Равномерный гул разговоров стих и установилась звенящая тишина.

Боярышня склонила голову, спешно придумывая, что сказать. Как назло, экспромтом никаких забавных случаев не вспоминалось, а жёнки испуганно смолкли. Для них все было в новинку: статус, ответственность, чужая знать, непонятные порядки, замок.

Дуня буквально почувствовала, что Надежда вот-вот что-то ляпнет в её защиту. Этого допускать было нельзя, поэтому она выступила вперёд.

– Прости, господарь, что отвлекли тебя от важных дел. Третий день сидим в твоём доме из-за хмурой погоды, а душа просит простора и ясного солнышка.

– То понятно, – кивнул Стефан. – Сегодня будет праздник в честь моих гостей. Но ты не сказала, что вызвало твой смех.

– Мы с жёнками придумали весёлую песенку, чтобы развлечь маленькую господарыньку и представили, какую она вызвала бы улыбку у каждого на челе. Это детская песенка, но даже взрослый не удержится и будет хлопать в ладоши, притоптывая в такт, выражая свою радость.

Жёнки с ужасом посмотрели на боярышню. Евдокия Вячеславна продолжала разучивать с ними разные мелодии, но последняя, которую она действительно напела им для того, чтобы при случае порадовать Елену, была слишком необычной. Никто так не играл на музыкальных инструментах и не пел, столь быстро произнося слова. Да и слова чудные, как будто ребенок их придумал, но боярышня не дитя.

– Хм, неужто и я буду притоптывать? – улыбнулся Стефан. – Так, может, сейчас проверим?

Евдокия вынуждена была ещё шире улыбнуться и изобразить, что рада принять вызов. Стоявшая рядом Надежда сглотнула, но толкнула жёнок, чтобы бежали за инструментами.

– Прошу тебя подождать немного, пока принесут музыкальные инструменты.

Стефан согласно кивнул, предлагая присутствующим освободить место по центру. Евдокия смотрела, как все привычно расступились и затеяли обсуждение того, что услышат. Похоже, что предстояло привычное для них зрелище и пение гостьи не вызовет лишних вопросов у знати. Впрочем, Елена Стефановна рассказывала, что знатные девы часто берут в руки лютню и поют для всех.

Именно поэтому Евдокия накануне напела своим новую песенку, надеясь при случае увлечь девочку. Как бы ни была мала господарынька, а вес при дворе отца имела и за ее внимание соперничали. Вот только боярышня не думала, что песенку придется исполнять неподготовленной. А судя по словам Елены знатные девы здесь хорошо пели. Лучшей же певуньей являлась княжна Катарина Иоановна, дочь князя Зет. О ней девочка рассказала немало интересного, негодующе кривя пухлые губки.

Оказывается, дед Катарины стал правителем всего двадцать четыре года тому назад. По меркам русичей – это худородность как минимум ещё на несколько поколений. Отец юной княжны при помощи венецианцев успешно воевал с османами за свой клочок земли. Сейчас он собирался помочь брату второй жены избавить от османской оккупации Герцоговину, но два правителя повздорили из-за определения будущих границ и ничего меж ними не сладилось.

Евдокия давно уже запуталась в местных правителях. Здесь даже неудобья имели своего князя или господаря, при этом постоянно переходя под руку Польши, Венгрии, Османской империи или просто более ушлого боярина, спешащего назвать себя новым господарем. Однако гонор у этих микроправителей был до небес.

Вот и княжна Катарина, гостя в чужом доме в надежде найти здесь жениха, вела себя так, как будто она снизошла до местных обывателей. Эта девица умудрилась усложнить жизнь даже хозяйке замка Марии, используя внутренние неурядицы.

Узнав все это про княжну, Евдокия ожидала от нее проблем и оказалась права. Пока боярышня стояла, ожидая своих ближних, начали раздаваться смешки. Инициатором насмешек стала Катарина.

– Она на что угодна готова, лишь бы вылезти под очи господаря, – возмущалась княжна. – Я бы со стыда сгорела быть такой наглой!

Жена Стефана бросила осуждающий взгляд в сторону Катарины и отвернулась. В кои-то веки эта девица нападала не на неё. Господарыня облегченно вздохнула и устало посмотрела на Евдокию. Как только эта боярышня появилась здесь, все начали вспоминать первую жену ее мужа. Марии было больно это слышать, но никому не было дела до ее боли.

Она нашла взглядом Елену. Та жадно следила за московской гостьей и господарыне отчаянно захотелось, чтобы муж поскорее сговорился с посольством московитов, и царевич наконец-то увез падчерицу.

В глубине души она сожалела, что не сумела найти общий язык с дочерью мужа. Быть может, тогда Стефан больше прислушивался бы к ней и выдворил нахальную княжну из замка. Вряд ли союз с ее отцом стоит всех доставляемых неудобств этой девицей.

Евдокия ни на что не реагировала, а только наблюдала. Всё, о чем ей по секрету рассказала Елена, подтверждалось: при дворе Стефана находилось немало сил, тянувших в свою сторону, исходя из мелких выгод. И делалось это грубо. На Руси бояре с князьями действовали тоньше и с выдумкой.

– Боярышня! Вот! – жёнки принесли инструменты и следом за ними пришла бабушка Дуни.

Она встала в стороне и приготовилась слушать. Сплетницы в её присутствии присмирели, но взгляды в её сторону кидали недовольные.

Слуги сразу же поставили пару скамеек, чтобы жёнки сели, а Евдокия осталась стоять. Как только она увидела, что завладела вниманием Стефана и всех остальных, то дала знак начинать.

И все сразу же в шоке раскрыли глаза, поскольку музыка нисколько не походила на плавные мелодии баллад. Первые же аккорды оглушили и задали небывалый ритм.

И не успели слушатели понять, что слышат, как боярышня звонко и громко подхватила этот ритм и даже подогнала его быстрыми словами:

– Странный, странный человек шел куда-то с попугаем,

Он искал себе друзей в городах и разных странах,

Он на старых площадях, где фонтаны просыпались

Песню смело запевал, всем прохожим улыбаясь!

Евдокия едва сдержала смех, видя реакцию людей на песенку-скороговорку, но впереди всех ждало ещё больше шока. А ей стесняться было нечего. Как бы она себя достойно не вела здесь, полно тех, кто всё извратит, так чего же скромничать. Бездействие в дороге и выжидательная позиция в замке сидела у неё уже в печёнках. Поэтому она приподняла руки, демонстрируя широкие рукава, резко крутанулась и хлопнув в ладошки, весело пропела:

– Бум-бум ла-ла, хорошая песенка,

Бум-бум ла-ла, без слов, но так весело,

Крутанувшись в другую сторону, она ещё раз хлопнула в ладошки:

– Бум-бум ла-ла, хорошая песенка!

Бум-бум ла-ла, бум-бум ла-лал-ла!

Евдокия успевала петь, крутиться, хлопать и играть плечиками в такт, создавая вихрь веселья. На неё всё ещё смотрели, открыв рты и никто не поддержал хлопки. Люди были в ступоре.

В таком темпе не звучала ни одна мелодия, так быстро никто не пел и уж никто не пытался танцевать во время пения.

Обычно боярышни чинно усаживались, брали инструмент и томно излагали события былых времен. Менестрели позволяли себе чуть больше, но это касалось только звучания голоса. А тут… Что это? Кто-то назвал бы бесовскими плясками, если бы слова песни не были столь милы.

– Он идет за горизонт, ветер с ним шагает рядом,

Не всегда и не везде в городах бывали рады,

Если в городе туман, солнце вдруг его покинет,

Все сидели по домам, были улицы пустыми.

И в серые дни, когда он заскучает,

Вместо него попугай запевает!

Евдокия взяла паузу и, кружась с пританцовываниями, продолжила:

– Бум-бум ла-ла, хорошая песенка…

Её слух уловил, что кто-то ей подпевает. Оказалось, что жёнки присоединись к ней, а потом все услышали звонкий голос Елены:

– Бум-бум ла-ла, – смеясь, звонко пропела она и подскочив к Евдокии, схватила ее за руки и закружилась с ней.

Дуня немного усложнила кружение, выписывая с господарынькой лихие элементы небольшого хоровода. А потом все затихло, и они остановились. Сразу же стало как-то тихо. И вдруг:

– Ещё!!! Ещё!!! – закричали со всех сторон, и Евдокия повторила, понимая, что людям необходимо понять, что они видели и принять это.

Во второй раз получилось лучше. Музыка звучала увереннее, и песня уже не так выбивала из колеи. Но всё равно Евдокия исполнила её в третий раз, и только тогда все успокоились. На лицах каждого играла улыбка, а в головах засели «бум-бум ла-ла, хорошая песенка».

– Не ожидал, – улыбаясь, произнёс Стефан. – Давненько я так приятно не удивлялся. Моё сердце поёт с тобой, – прижав руку к груди, очень серьёзно сказал он, заслужив тревожный взгляд жены. Но господарь выразил именно то, что чувствовал. Ему отрадно было видеть хохочущую и танцующую дочь, слышать что-то новое и быть увлечённым песней. Была бы жива его любимая Евдокия Олельковна, то он с большим удовольствием пустился бы с ней в пляс.

Дуня вежливо склонила голову, а господарь благосклонно кивнул человеку, сунувшему ему в руку крохотные золотые сережки с драгоценным камешком.

– Прими от меня дар, боярышня, – Стефан раскрыл ладонь, показывая серьги.

Евдокия подошла, приняла подарок и вновь поклонилась, выражая свою благодарность. Надеть сразу она их не могла, потому что девушкам нескромно было носить золото, но дар был действительно ценным. Неважно, что семья Дорониных могла с лёгкостью позволить себе десяток подобных украшений, а князь Воротынский недавно подарил увесистый золотой обруч. Главное было в дарителе. Все это понимали и смотрели с завистью.

– Задорная песенка боярышни привлекла к нам солнце! – громко возвестил Стефан и только сейчас все обратили внимания, что сквозь узкие окна вовсю лился свет.

Слюда, а кое-где окна были закрыты плотной бумагой и пропускали свет нехотя, но сейчас всем казалось, что солнце не видит преград.

– Объявляю начало рыцарских состязаний!

Евдокия с тревогой взглянула на царевича, но он равнодушно отнёсся к возможности прихвастнуть воинским искусством. Боярышня выдохнула. Все вдруг потеряли к ней интерес, и она могла спокойно пережить полученные впечатления, но тут к ней подошел Юрий Васильевич.

– Евдокиюшка, придёшь ли ты смотреть на меня…

– Княже! Только не говори мне, что ты пойдешь на ристалище!

Мужчина снисходительно улыбнулся, радуясь её волнению за него.

– Юрий Васильевич! Нет! Ну зачем тебе это? – подалась она вперёд, не на шутку встревоженная.

– Не хочу уступать тебе, – мягко ответил он.

Дуня непонимающе сдвинула брови, и князь пояснил:

– Ты показала себя перед всеми и заслужила одобрение, и я не отступлю.

– Княже, тебе давно ничего никому не нужно доказывать, – всплеснула руками девушка, поняв, что его беспокоит.

– Нужно. Пусть никто не усомнится в моём праве притязать на тебя.

Евдокия нервно вздохнула, не зная, какие слова найти, чтобы князь не искал для себя лишней опасности, но тот слушать не собирался. Кивнув ей, поспешил за Стефаном на выход.

– Он ревнует, – шепнул ей на ухо подошедший царевич.

– Что?

– Он видел, как на тебя смотрели другие, и ревнует, – со смешком повторил Иван Иваныч.

– И ты так спокойно об этом говоришь? А если его ранят? Это ж глупо!

– Дунь, ты перечитала романов.

– Ага, как же! Где их сыщешь, эти романы, – фыркнула она.

– На поле поставят чучело и все по очереди ткнут в него мечом, а потом снесут соломенную голову. Никто друг с другом сражаться не будет.

– Точно?

– Да. Потом ещё устроят стрельбище.

– Иван Иваныч, ты уверен?

– Дунь, если бы тут увидели, как Григорий Волчара тренирует наших воев и гоняет их по ловушкам или подвесным веревкам, то имели бы весьма бледный вид. Сражения между рыцарями давно уже запрещены во избежание травм.

– Разумно, – буркнула Евдокия, а царевич с усмешкой продолжил: – Последним рыцарем в Европе ныне считается Карл Валуа.

Боярышня нахмурилась.

– Герцог Бургундии, – закатив глаза, пояснил Иван Иваныч.

– А? Ну да, помню такого. Я писала о нём как-то в политическом обозрении.

– Нет, ты делала обзор по моей просьбе в разных ключах об одном и том же событии. Помнишь, у тебя в имении, когда мы объясняли Алексашке, как можно подавать новости.

– Точно! Этот герцог как кость в горле у Людовика. Для одних он бунтовщик, для других освободитель. Ну да бог с ним! Скажи мне лучше, как поддержать твоего воинственного дядю? Кричать и размахивать флажками не хочу. Чую, что невместно здесь так поступать.

– Неужели? – поддел ее царевич, но заметив, что подруга действительно волнуется, задумался.

– Летом ты могла бы одеть на его голову венок из цветов.

– А зимой что делают?

– Подаришь ему платочек.

Евдокия с ужасом посмотрела на него и прошептала:

– У меня все сопливые!

Царевич засмеялся и бросил:

– Скажи, что это твои слезы! – и захохотал вовсю. Все-таки детская песенка наполнила его шебутной силой, как и обещала подруга.

Дуня засуетилась. Сначала хотела сама бежать в комнаты, чтобы поискать там свежий красивый платочек, но подумала, что может уже отданные в стирку платки высохли и послала за ними Надежду.

– Все будет сделано, боярышня. И давай-ка я приберу твой подарок от греха подальше.

– Да, держи. На столе стоит шкатулка, так ты туда их положи, а ключик с собой забери.

Как ни торопились все выйти, но на ристалище собрались спустя час. Евдокию посадили на почётное место среди дам. Рядом сидела жена Стефана Мария, Елена, княжна Катарина, парочка местных боярынь сурового вида и жены важных людей.

Боярыни ожгли маленькую Елену Стефановну завистливыми взглядами, когда она появилась в своей новой шубе. Похожая шуба была только на плечах Марии и то ворот уже потёрся, а у остальных в лучшем случае была меховая опушка на овчине.

Евдокия же вновь была в парадной расшитой шубе и долгое время терпела на себе многочисленные взгляды присутствующих. Ей казалось, что на неё смотрел чуть ли не весь город. Но, конечно, это было не так. Больше всего внимания досталось царевичу, как и его сопровождающим.

С большим любопытством смотрели на служилых жёнок, одетых в меха. Вообще все посольство пестрело цветом: красные и синие сапожки, отделанные тканями шубы, яркие головные уборы, массивные серьги, выглядывающие из-под полы шуб красочные платья. А еще на белоснежных щеках северных женщин пылал морозный румянец.

Турнир оказался именно таким, как говорил царевич. Это было больше похоже на соревнование с подсчётом очков. Евдокия каждый раз вставала, когда на поле появлялся князь и радостно махала ему платочком. Не кричала, не приплясывала и лишний раз руками не махала, но даже так никто из дам не поступал. Поначалу она даже подумала, что лучше ей больше не вскакивать и не трясти платком, но стоило ей увидеть, как расцвел князь при виде неё и все сомнения были отброшены.

Вскоре все посольство начало поддерживать князя по примеру Евдокии, и маленькая господарынька тоже болела за Юрия Васильевича. Ей понравилось выпрыгивать с места и махать платочком. Она даже вышла вместе с боярышней, когда князя награждали и вручила ему свой платочек вместе с Евдокией.

– Никогда ещё за меня не переживали две самые прекрасные дамы, – ответил им счастливый князь, не скрывая своим чувств.

Глава 13.

– Какой долгий день, – едва слышно пожаловалась Евдокия бабушке, сидя за столом.

Аграфена устало улыбнулась, неодобрительно посматривая на пытающуюся утолить жажду слабеньким вином внучку. Монахиня давно уже мечтала о тишине, но вынуждена была присутствовать на всех мероприятиях. Владыкой Геронтием ей было поручено важное дело – плавно перенять в заботливые руки дочь Стефана и удостовериться в чистоте веры. И если с первым всё оказалось просто, то с благочестивостью появлялись вопросы.

При дворе молдавского господаря все болтали обо всём и бравировали щекотливыми темами, не боясь подхватить типун на язык. Да что говорить, тот же Курицын нахватался иных точек зрения и с умным видом вещал за столом, что монашество противно человеческой природе.

Аграфена разочаровано посмотрела в сторону дьяка, недовольно поджала губы и укоризненно качнула головой.

Удивил ее Федор Васильевич. За ним и раньше водились сомнительные высказывания, но здесь его прям распёрло от идей, словно забродившую капусту. А господарынька все эти измышления слушает, стараясь понять, а после повторяет перед другими, норовя щегольнуть знаниями.

У Аграфены болезненно тянет под ложечкой, когда она слышит дерзкие рассуждения Елены о том, о чём понятия не имеет. Хорошо хоть внучка вовремя останавливает ее, отвлекая на забавы. У дочери Стефана светлый ум, но она не имеет никакого представления о жизни за стенами крепости. Ей обо всём рассказывают учителя, а жизненный опыт она получает, слушая разговоры за столом. Вот только беседы тут ведут весьма странные люди, и Аграфена не представляет как бороться с ними за внимание господарыньки. Надо было ехать Анастасии. Сестра не зря получила чин игуменьи и горазда плести словесные кружева.

Монахиня остро почувствовала своё одиночество среди людей и несостоятельность. Ей не хотелось проявлять строгость к девочке, а объяснить глубину заблуждений не получалось. Елене нравилось бунтовать против традиций.

Дуняшка попробовала прилюдно помочь, но придворные говоруны втянули ее в словесные баталии, и она запуталась. Зачем-то ляпнула, что у всего есть две стороны. Аграфена даже возразить не успела, что опасно так думать, потому что так можно спутать добро со злом, но внучка торопилась отстоять монашество:

– Для кого-то монашество действительно противоестественно, ибо сказано: плодитесь и размножайтесь, а кому-то это шанс просто выжить или реализовать себя в чём-то большем, чем семейная жизнь.

Аграфена одобрительно кивнула, хотя слишком уж прагматичным было рассуждение внучки, но то дело мирское. Потом Дуняша привела примеры, рассказывая, какую ныне монахи и монахини ведут просветительскую деятельность, а после вдруг вспомнила о многоженстве. Аграфене бы одернуть её, но она так опешила, что не успела, а внучка уже соловьем заливалась, что во многих странах по-иному женщине не выжить и многоженство – это разумная милость.

– А есть страны, где у женщины два и более мужей! – шокировала собеседников Евдокия и победно посмотрела на них. Господарынька была в восторге от ее смелости, но Аграфене в тот момент стало не по себе. А Дунька разошлась:

– Условия жизни диктуют свои правила. И прежде чем бросаться гневными словами или ещё как-то выражать своё презрение, лучше стоит подумать, почему так случилось. Если, конечно, есть чем думать.

Аграфена еле удержалась, чтобы не схватиться за голову. Не хватало ей, чтобы Дуньку язычницей назвали! Но тему монашества больше не трогали, а господарынька чуть ли не в рот внучке смотрит.

И вот, сидят они за столом и слышат, как люди заговорили о приближения семитысячного года, который будет концом света. Аграфена мысленно попросила у бога терпения и милости к неразумным, а гостящие у Стефана иноземцы вдруг дошли в своих рассуждениях до сомнений в божественной природе Христа, назвали бредом учение о Святой Троице, почитание икон сочли ересью.

Аграфена не могла понять, как у них язык поворачивается такое говорить, а у тех, кто слушает, уши не вянут. Особенно старается почетный гость господаря звездочет Мартин.

У нее кровь прилила к лицу и в голове зашумело, в глазах потемнело и так обидно стало, что она не в силах встать на защиту веры.

– Ну надо же, – как ужаленная вскочила Евдокия, – не желаете верить в то, что не можете пощупать, как монеты в кошеле! Не понимаете, что это большое ограничение для себя самих, но да ладно. Вот только зачем другим навязывать свои взгляды? Быть материалистом – большая беда!

– Наоборот, – возразил ей молодой мужчина, которого все называли звездочетом.

Евдокия заметила, как он весь аж засветился от довольства, что она услышала его разглагольствования и отреагировала. Теперь на него с интересом смотрел господарь и все знатные гости. Боярышня с силой сжала кубок, но больше ничем не показала, что пожалела о своей несдержанности. Высоко подняв голову, она громко произнесла:

– Не суметь за всю жизнь почувствовать свет души – это беда или бедность души. Не почувствовать радость при рождении ребёнка…

– Но при чём тут это?

Звездочету не понравилась пылкость боярышни. Особенно одобрительные взгляды в ее сторону. Он не сомневался, что до ее слов не было никому дела, а вот раскрасневшиеся щечки и горящие искренним гневом глаза определенно привлекли к ней сторонников.

– А при том! – Евдокия подалась вперед. – Радость не пощупать руками, она не материальна, а значит, по-вашему, её нет. А вдохновение? Оно же захватывает любого мастера целиком, когда он увлечен своей придумкой. Но для вас это не существует. Вы же материалисты! А может, вы лукавите? Всё вы чувствуете, но нравится вам смущать чужие умы, ставя всё под сомнение!

– Боярышня слишком категорична, – со снисходительной улыбкой произнёс звездочет, поворачиваясь в сторону Стефана и его семьи, и всем своим видом показывая, что тяжело спорить с юными особами. Теперь он сожалел, что гостья отреагировала на его рассуждения и постарался свести спор на нет.

– Это вредительство! – воскликнула Евдокия, не дав ему тихо отступить. Да ещё грохнула по столу кубком, привлекая внимание с противоположного конца стола, где сидели менее знатные вельможи. – Нельзя обличённым властью людям подвергать сомнению существующую церковную политику, предлагая взамен только вопросы, не имеющее ответов.

Евдокия почувствовала, как бабушка успокаивающе гладит её по руке и сменила гнев на милость:

– Людям нужны простые ориентиры, которых они будут держаться всю жизнь. А вы на прямом пути городите развилки, запутываете и ослабляете свет добра и любви.

– Боярышня слишком молода и многого не понимает, – примирительно произнес звездочёт Мартин, склоняя голову перед Стефаном.

Дуня выдохнула, опустила глаза и села. Она поняла, что спорить надо по-другому, а сейчас ей не хватает опыта победить противника. Вроде все сказала по делу, но ее выставил юницей. А все из-за то, что разгорячилась, когда увидела, как бабушка перегорела. Милая и добродушная Аграфена слишком долго сидела в монастыре среди своих и здесь ей оказалось не по силам.

Кусая губы, Евдокия смотрела на злосчастный кубок, которым она ударила по столу и прислушивалась к разговорам. Все оживились, но в поднявшемся гвалте ничего было не разобрать.

Она бросила короткий взгляд на звездочета. Тот вновь распушил перья, как павлин. Евдокия вспомнила своё удивление, когда услышала, что при дворе Стефана живет звездочет. Не астроном, а самый настоящий звездочет! Его пригласили предсказать благополучие союза между Москвой и Молдовой. Когда она это услышала, то проворчала: «Средневековье какое-то!», а потом усмехнулась. Сейчас она вынуждена была рассматривать Мартина, как значимую фигуру при дворе Стефана.

– Наливайте вина, а не разговоры разговаривайте! – остудил горячие головы пожилой боярин.

Аграфена накрыла своей ладонью сжатую в кулак руку Евдокии.

– Не пей больше, – попросила она.

– В горле пересохло, а тут только вино наливают, – пожаловалась девушка.

– Ты ведешь себя шумно и агрессивно.

– Ба, я ж за веру, – смутилась боярышня. – Они не понимают, что сеют зерна сомнений, от которых будет больше вреда, чем пользы.

– Дуня, ты поняла, что я тебе сказала?

– Да, бабуль. Ты права. Чего-то я разошлась, – нехотя призналась Евдокия. – Сама уж думала об этом.

– И спасибо тебе, милая, что заступилась. Я сама должна была, да оплошала. Не ожидала услышать на старости лет за столом православного государя таких мерзких речей и от кого... – монахиня посмотрела в сторону Мартина, но тут же вернула своё внимание к внучке. Та взяла кубок и подняла его, чтобы слуга налил вина, но Аграфена остановила ее и обратилась к слуге:

– Дружочек, принеси-ка нам с боярышней горячего взвара или травяной воды.

– Ба, тут душно, зачем горячего?