Текст книги "Дремучие двери. Том I"

Автор книги: Юлия Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 49 страниц)

Жертва личным счастьем во имя правды, высокое страдание во имя бесконечно большего… Бесконечно большое и правда неожиданно обернулись отрицательной величиной, ложью, отвратительным оборотнем, и породила этого оборотня она, Яна, и он покарал её. Она чувствовала, что гибнет, и сознание, что гибнет она во имя ею же порождённого оборотня, было особенно нестерпимым, жертва оказалась не просто не оправданной, она напоминала зловещую ловушку. Приманка с крючком вырвала её из бытия, низвергла в преисподнюю. И то, что реабилитация Дениса была роковым образом прямо пропорциональна падению её, Яны, лишь усиливала мистическую безнадёжность случившегося.

Чем более пыталась она радоваться за Дениса, тем чудовищнее становилось собственное падение, и радости уже места не было, и беспросветный собственный эгоизм, сознание, что она за него не радуется, добивало окончательно.

– Да, конечно, слышу, Андрей Романович. Надо переделать…

– Давай прямо сейчас. Материал должен быть набран, а как только припрём Пушко к стенке – в номер. Дело чрезвычайное, Пушко – наш сотрудник, мы должны отреагировать своевременно и правильно, а то… Нехорошо с твоим получилось. Будто мы Пушко выгораживали. Ты-то, небось, радёхонька, что твой не при чём… Но сейчас надо думать о чести газеты. Первым делом самолёты, так? Давай-ка, прямо сейчас, садись ближе.

Она не сразу поймёт, что от неё хочет Хан, а, когда поймет, необходимость переписать очерк соответственно новым обстоятельствам дела не покажется кощунственной. Почему бы нет? Оборотни, оборотни… И очерк её – оборотень, можно эдак, можно так – в зависимости от правды. Сегодня правда одна, завтра – другая, она у каждого своя. Да и есть ли она вообще? Вот художественные особенности – другое дело, их можно оставить. Они нетленны. В них, как в рамку, можно вставить любой снимок правды. В руках у Хана – красный и коричневый карандаши. Красным он обводит всё, что можно оставить. Остаётся детективное начало, где мальчишки находят замёрзшего Симкина, остаются все описания природы, сцена гибели Лёнечки, моральные рассуждения. Надо только заменить соответственно Павлина на Пушко и причиной малодушного предательского эгоцентризма объявить соответственно не влияние чуждой морали, а распущенность и пьянство. Что, впрочем, тоже имеет корни «оттуда».

Павлина лучше вообще поменьше упоминать – уехал во Власово и уехал, да и пацана этого с отцовской машиной жалко, не будем его выдавать. Вот Пушко придётся серьёзно перелопатить, написать заново, оставив, разумеется, все лучшие куски, описывающие психологическое состояние Павлина, по возможности их переделав применительно к Пушко. Вот сцена гибели – здесь можно почти всё оставить. Вот он тащит Симкина на Павлиньем шарфе, потом, окоченевший, возвращается в Коржи, намереваясь позвать на помощь, но Наля даёт ему выпить… и… Здесь удачно ляжет описание Павлина, попавшего в тёплый вагон, только действие не в электричке, а в Налиной избе, а так почти всё можно использовать – смотри, как удачно… Давай, ты у нас уже профессионалка, должна всё уметь.

Хан торопит, потирает руки, подбадривает, чиркает то красным, то коричневым, и действительно, у них вроде бы получается. Люда приносит по его просьбе чаю с пирожками, потом он оставляет Яну одну, и ей вроде бы становится легче, работа начинает увлекать, хоть и есть в ней что-то нехорошее, болотное, зыбкое, и что-то она напоминает Яне. Но ей обрыдли самоанализы, с каким-то ожесточением она терзает двумя пальцами Людочкину машинку, и получается, по словам Хана, «то, что надо». Придётся только ещё раз перепечатывать, кое-что добавив и переделав после беседы с отловленным, наконец-то, опухшим и почти невменяемым Жорой, который будет только кивать, икать и во всём признаваться, добавив лишь, что даже ночью знал, что Лёнечка мёртв. Что Налька, оставив его в избе пьяного, снарядилась в платок, телогрейку и лыжи, взяла санки и одна в метель, увязая в снегу, добралась через поле к камню в лощине, еле нашла уже одеревеневшего, занесённого снегом Лёнечку, и также полем вернулась.

Таким образом, продавшая истину и Яну за полкоровы Налька снова обернётся героиней, и Яна, конечно, умолчит про полкоровы, в очерке появится положительный момент и повод порадоваться, что «есть женщины в русских селеньях».

Жору с работы выгонят, но он вскоре объявится в «Советской женщине». Очерк напечатают, будет много откликов и никто не догадается, что это – очерк-оборотень.

ПРЕДДВЕРИЕ

«Среди… бушующих волн экономических потрясений и военно-политических катастроф СССР стоит отдельно, как утёс, продолжая своё дело социалистического строительства и борьбы за сохранение мира. Если там, в капиталистических странах, всё ещё бушует экономический кризис, то в СССР продолжается подъём как в области промышленности, так и в области сельского хозяйства. Если там, в капиталистических странах, идёт лихорадочная подготовка к новой войне для нового передела мира и сфер влияния, то СССР продолжает систематическую упорную борьбу против угрозы войны и за мир…» /И. Сталин./

«Мы строим пролетарскую культуру. Это совершенно верно. Но верно также и то, что пролетарская культура, социалистическая по своему содержанию, принимает различные формы и способы выражения у различных народов, втянутых в социалистическое строительство, в зависимости от различия языка, быта и т. д. Пролетарская по своему содержанию, национальная по форме, – такова та общечеловеческая культура, к которой идёт социализм… Лозунг национальной культуры был лозунгом буржуазным, пока у власти стояла, буржуазия, а консолидация наций происходила под эгидой буржуазных порядков. Лозунг национальной культуры стал лозунгом пролетарским, когда у власти стал пролетариат, а консолидация наций стала протекать под эгидой советской власти». /И. Сталин/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1930 г. Постановление «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству». Статья «К вопросу ликвидации кулачества как класса». Награждён вторым орденом «Красного знамени». Статья «Головокружение от успехов». Постановление ЦК «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». Статья «Ответ товарищам колхозникам». Написаны приветствия: рабочим Ленинградского металлического завода в связи с досрочным выпуском мощной турбины; строителям Туркестано-Сибирской железной дороги в связи с окончанием строительства; коллективу Ростовского завода сельскохозяйственных машин в связи с досрочным окончанием строительства завода; рабочим Сталинградского тракторного завода в связи с досрочным окончанием строительства. Руководство работой пленума ЦК. Руководство работой 16 съезда ВКПб. Избран членом Центрального Комитета и в комиссию по докладу о колхозном движении. Руководство работой Пленума ЦК. Избран членом Политбюро и Оргбюро и утверждён Генеральным секретарём ЦК ВКПб.

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Молитва Господня «Отче наш» – формула свободного сыновнего служения Отцу Небесному Формула Свободы, Счастья и Спасения. Сыновней и отеческой Любви.

Не раб /из страха/, не наёмник /из корысти/, не гордец /из тщеславия/ – ты служишь в родном доме Отцу, а не кровному врагу Отца со всей Его многочисленной вражеской роднёй, армией тьмы. Ты служишь Отцу, ибо ты любящий и любимый сын, наследник, продолжатель Дела, где «все Моё – твоё и всё твоё – Моё». В Отчем Доме невозможно платить за пищу, кров, одежду, уход во время болезни – здесь всё необходимое ты получаешь от Отца бесплатно, и взамен так же бескорыстно служишь семейному Делу – просто по велению сердца, потому что ты – сын своего Отца, потому что ты – «по Образу и Подобию».

«Остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим…» Это не только узкое понимание прощения обид. Получая всё в Отчем доме бесплатно, где все – братья и сестры, где все связаны едиными кровными узами с отцом, ты почтёшь кощунственным, служа своими талантами, своим трудом, просто исполняя свои обязанности – требовать за своё служение плату.

Отец дал тебе всё – жизнь, здоровье, таланты, хлеб насущный, вписанный в сердце Закон, эликсир бессмертия. Ты всё это получил даром, и теперь должен так же бесплатно, бескорыстно, с радостью любящего свою семью, всё вернуть умноженным для её процветания. И не только потому, что если хорошо Дому, то хорошо и тебе, а просто потому, что ты ЛЮБИШЬ, что между всеми членами семьи кровные тесные связи, при которых, когда одному плохо, то плохо всем. И наоборот.

Поэтому те, для кого мы строим дома, выращиваем хлеб, пишем книги и музыку, кого лечим, учим и защищаем от врагов, должны получать наше служение бесплатно, как и мы от них. Это – основа основ жизни в Доме Отца. Тогда он посчитает нашу жизнь состоявшейся и нас – пригодными для будущей совместной жизни, признает своими детьми.

Казалось бы, такие естественные отношения любящих друг друга членов единой семьи – хорошо каждому – хорошо Целому. Я живу на всём готовом, и то, что мне должны за мой труд, моё служение, самореализацию заложенных в меня Отцом способностей – я оставляю семье. Как и они, мои братья и сестры, кому я должен за их труд для меня – они тоже мне всё «оставляют», прощают. И Отец Небесный считает вложенное в нас состоявшимся, делает нас своими наследниками, своими сынами в вечном Царстве Света и Любви… – Но как трудно падшему человеку, блудному сыну, ушедшему из Отчего Дома, променявшему родной Дом на работу на чужого господина, врага Отца, – за жалкую пищу и призрачную «свободу» променявшего «первородство на чечевичную похлёбку», – как ему трудно излечиться душой, вернуться, снова стать из отщепенца сыном!

Враг, прививший блудному сыну безумное желание не слушаться Отца, отделиться, жить самому по себе, то есть Лукавый – коварен и силён. Это отщепенство, бунт против Отца, вседозволенность, желание жить самому по себе, «по своей глупой воле», ведущее к духовному обнищанию, банкротству, к болезни и смерти – всё это Лукавый именует «свободой».

«Будете как боги,» – подмена, обман вместо Евангельского: «Я сказал: вы – боги и сыны Вышнего все вы». То есть будьте не равным Отцу, а будьте единым с Отцом.

«Не введи нас во искушение, но ИЗБАВИ нас от Лукавого. В отличие от искушений /испытаний/ – средства любящего строгого Отца, применяемого для нашего воспитания и вразумления, преодолевая которые мы из детей становимся взрослыми, набираемся духовного опыта. Лукавый – детоубийца, лжец. Он обманом пролезает в дом, в душу, соблазняет, насилует психику, сманивает в своё царство тьмы, губит и убивает личность.

«Но избави нас от лукавого», – просим мы Отца Небесного, то есть для нашего же блага запри, Отче, окна и двери, защити, а проникшую в дом нечисть изгони как можно скорее, пока она не погубила нас, сделав непригодными для жизни в Доме Отца. Не лишила навечно наследства, сыновства…

Вот примерно на каких основах и принципах бывший семинарист Иосиф, пастырь-кесарь или «гражданский священник» мечтал построить своё царство, собрав заблудших детей в дом, давши им «хлеб насущный», опустив «железный занавес» – защиту от Вампирии и её князя. Он «не верил в массы», он верил лишь в бич, в «жезл железный», но их перерождение буквально на глазах ошеломило его и придало сил.

Смел ли он ждать от них «самоотверженного служения», во имя «коллективного восхождения в Светлое Будущее» и прочих высоких материй? Вряд ли. Сыновье служение, акт свободной любви друг к другу и общему Великому Делу – это Путь Божий, завещанный Небом в молитве «Отче наш», в отличие от рабьего или наёмного. Практически отпавший от веры вслед за элитой народ, из которого ему чудом удалось всеми дозволенными и недозволенными средствами собрать Антивампирию, «единый, могучий» Советский Союз, казался ему материалом весьма ненадёжным. И всё-таки Иосиф мечтал ещё в 1927 году:

«…это будет такое общество: а/ где не будет частной собственности на орудия и средства производства, а будет собственность общественная, коллективная; б/ где не будет классов и государственной власти, а будут труженики индустрии и сельского хозяйства, экономически управляющиеся, как свободная ассоциация трудящихся; в/ где народное хозяйство, организованное по плану, будет базироваться на высшей технике как в области индустрии, так и в области сельского хозяйства; г/ где не будет противоположности между городом и деревней, между индустрией и сельским хозяйством; д/ где продукты будут распределяться по принципу старых французских коммунистов: «от каждого по способностям, каждому по потребностям»…

– Ха-ха-ха, – фыркнул АГ, – А ежели у меня потребность – гарем иметь или личный пляж в Гаграх?

– Ну, тут Егорка скорректировал «старых французских коммунистов» – у него «каждому – «разумно-достаточное»… е/ где наука и искусство будут пользоваться условиями достаточно благоприятными для того, чтобы добиться полного расцвета; ж/ где личность, свободная от забот о куске хлеба и необходимости подлаживаться к «сильным мира», станет действительно свободной». Последний пункт просто замечательный. Освобождение от родовой необходимости и рабства у Мамоны…

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1931 г. Присутствует на 3 сессии ЦИК СССР. Избран рабочими почетным членом Ленинградского Совета. В почётном президиуме 9 съезда ВЛКСМ. Почётный член Моссовета. Речь «О задачах хозяйственников». Избран в президиум 15 Всероссийского съезда Советов. Избран членом ВЦИК. Избран в президиум 6 Всесоюзного съезда Советов. Участие в работе комиссии по проекту постановления об улучшении и развитии московского городского хозяйства. Речь «Новая обстановка – новые задачи хозяйственного строительства». Встреча в Кремле с ударниками Автозавода им. Сталина. Руководство работой 17 Всесоюзной партконференции. Это уже 1932 г. Подписано постановление о строительстве трёх мощных гидростанций на Средневолжской системе. Избран в почётный президиум 9 Всесоюзного съезда профсоюзов. Участие в комиссии по ирригации Заволжья. Принят декрет «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной /социалистической/ собственности. Ответ «О некоторых вопросах истории большевизма». Приветствие строителям Днепростроя в связи с досрочным пуском Днепрогэса. Речь на пленуме о задачах работы в деревне.

– Ну достал ты меня этими совещаниями да заседаниями проворчал АГ, – что ты, собственно, хочешь доказать?

– Прежде всего, что не Иосифу служили, как сейчас клевещут, а что он служил. Каждой минутой своей жизни. Цель служения – накорми, одень, защити, излечи, а не разврати, обдери до нитки и сожри… И ещё – служил, сознательно или интуитивно, – Замыслу, умножению жатвы Господней. Наставляя на путь, истину и жизнь по Замыслу. Не мог он это делать именем Вельзевула, ибо если царство разделится, то не устоит…

– Так ведь и Адольф дал народу хлеб, работу, и о морали заботился?..

– «Германия превыше всего!.». – это национализм, идолопоклонство. Это всё равно что утверждать: «Всё тело должно служить желчному пузырю, потому что в нём камни, а не то мы вас этими камнями закидаем…» «Славяне должны работать на нас. В той мере, в какой они нам не нужны, они могут вымирать. Поэтому обязательное проведение прививок и медицинское обслуживание со стороны немцев является излишним. Размножение славян нежелательно… Образование опасно. Для них достаточно уметь считать до ста. В лучшем случае приемлемо образование, которое готовит для нас полезных марионеток.». /Из письма Бормана Розенбергу/.

Вампиры по национальному признаку. А Иосиф-победитель после войны стал создавать новую Германию-Антивампирию, которую многие немцы до сих пор вспоминают добрым словом. И «хомо советикус» по-братски им помогали, не помня зла.

Что же касается «заседаний»…

«Возьмём, наконец, наши бесчисленные конференции, совещания, делегатские собрания и т. д., охватывающие миллионные массы трудящихся мужчин и женщин, рабочих и работниц, крестьян и крестьянок всех и всяких национальностей, входящих в состав СССР… А между тем для нас эти совещания и конференции имеют громадное значение как в смысле проверки настроения масс, так и в смысле выявления наших ошибок… ибо ошибок у нас немало, и мы их не скрываем, полагая, что выявление ошибок и честное исправление их является лучшим способом улучшения руководства страной. Просмотрите речи ораторов на этих конференциях и совещаниях, просмотрите деловые и бесхитростные замечания этих «простых людей» из рабочих и крестьян, просмотрите их решения, – и вы увидите, до чего громадны влияние и авторитет коммунистической партии, вы увидите, что этому влиянию и авторитету могла бы позавидовать любая партия в мире». /Беседа с 1-й американской рабочей делегацией/.

А между тем Лев Троцкий мечтал о мировой революции:

«Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока мы не создадим Федерацию советских республик всего мира… Коминтерн есть партия революционного восстания международного пролетариата». /Подписано Лениным и Троцким./

* * *

«Любовная лодка разбилась о быт…» Покончил с собой «лучший, талантливейший» Маяковский.

* * *

«В самый разгар сплошной коллективизации, голода в деревне, массовых расстрелов, когда Сталин находился почти в полном политическом одиночестве, Аллилуева, видимо под влиянием отца, настаивала на перемене политики в деревне. Кроме того, мать Аллилуевой, тесно связанная с деревней, постоянно рассказывала ей о тех ужасах, которые там творятся. Аллилуева рассказывала об этом Сталину, который запретил ей встречаться со своей матерью и принимать её в Кремле. Однажды на вечеринке, не то у Ворошилова, не то у Горького, Аллилуева осмелилась выступить против Сталина, и он её публично обложил по матушке. Придя домой, она покончила с собой». /Свидетель Л. Троцкий/

Свидетельствует Светлана Аллилуева:

«…отец был потрясён случившимся. Он был потрясён, потому что он не понимал: за что? Почему ему нанесли такой ужасный удар в спину? Он был слишком умён, чтобы не понять, что самоубийца всегда думает «наказать» кого-то…Первые дни он был потрясён… Отца боялись оставить одного, в таком он был состоянии. Временами на него находила какая-то злоба, ярость. Это объяснялось тем, что мама оставила ему письмо.

Очевидно, она написала его ночью. Я никогда, разумеется, его не видела. Его, наверное, тут же уничтожили, НО ОНО БЫЛО, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упрёков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет.

Он был потрясён этим и разгневан, когда пришёл прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками, и, повернувшись, ушёл прочь. И на похороны он не пошёл».

Ха-ха-ха, – как писал Иосиф на полях библиотечных книг, – заболтал белыми сандаликами АГ, – Жена-оборотень у Главного Антивампира!..

* * *

«Не позднее 1935 года весь мир признал, что социализм в одной стране построен и что, более того, эта страна вооружена и готова к защите от любого нападения». /Свидетель Леон Фейхтвангер/.

«Дело Сталина процветало, добыча угля росла, росла добыча железа и руды; сооружались электростанции; тяжёлая промышленность догоняла промышленность других стран; строились города; реальная заработная плата повышалась, мелкобуржуазные настроения крестьян были преодолены, их артели давали доходы – всё более возрастающей массой они устремлялись в колхозы. Если Ленин был Цезарем Советского Союза, то Сталин стал его Августом, его «умножителем» во всех отношениях. Сталинское строительство росло и росло. Но Сталин должен был заметить, что всё ещё имелись люди, которые не хотели верить в это реальное, осязаемое дело, которые верили тезисам Троцкого больше, чем очевидным фактам».

«Так говорит Сталин со своим народом. Как видите, его речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчётливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит». «О частной жизни Сталина, о его семье, привычках ничего не известно. Он не позволяет публично праздновать день своего рождения. Когда его приветствуют в публичных местах, он всегда стремится подчеркнуть, что эти приветствия относятся исключительно к проводимой им политике, а не лично к нему. Когда, например, съезд постановил принять предложенную и окончательно отредактированную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную овацию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике». /Леон Фейхтвангер/

 
А в те же дни на расстояньи
За древней каменной стеной
Живёт не человек – деянье:
Поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом
Предшествующего пробел.
Он – то, что снилось самым смелым,
Но до него никто не смел.
За этим баснословным делом
Уклад вещей остался цел.
Он не взвился небесным телом,
Не исказился, не истлел.
В собранья сказок и реликвий
Кремлём плывущих над Москвой
Столетья так к нему привыкли,
Как к бою башни часовой.
И этим гением поступка
Так поглощён другой, поэт,
Что тяжелеет, словно губка,
Любою из его примет.
Как в этой двухголосной фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал.
/Борис Пастернак/
 

* * *

Очерк напечатают, будет много откликов. И никто не догадается, что это – очерк-оборотень.

Хан настоятельно порекомендует Яне уничтожить все экземпляры первого варианта, о котором опростоволосившийся коллектив тоже предпочёл начисто забыть. Лучше всего сжечь в печке, как Гоголь, а пепел развеять по ветру.

Искушение будет сильным, но один экземпляр она оставит и будет носить во внутреннем кармане, как капсулу с ядом.

Но назавтра, много лет назад, появится Денис. Она увидит его «Москвич» у подъезда редакции, увидит, что сам он, кажется, там, в машине, и скакнёт сердце, захочется бежать, куда глаза глядят. Но она знала, что должна испить эту чашу до дна.

Денис был погружён в пролистывание какой-то толстенной папки. Увидев её, он с лучезарной улыбкой распахнул дверцу, захлопнул папку и втащил Яну в машину. Работа была окончена, и он снова обратил на неё внимание, как тогда в клубе. Яна вяло сопротивлялась, она предпочла бы сказать последнее «прости» где-то на нейтральной территории, а он, как ни в чём не бывало, закидывает ей на шею руку и говорит, что всю дорогу грезил об этой минуте. Будто ничего такого. Он говорит, что уже всё знает, что Хан даже дал ему прочесть её нетленку, и что, вот видишь, он, Денис, оказался прав, когда сразу сказал, чтоб она не дергалась и что всё будет в порядке и, в конце концов, разъяснится. Что надо же – такое ЧП с соусом, хорошо хоть картину успели отснять. А то таскают – то следователь, то институтское начальство, и пацана выдавать не хотелось. Правда, в деканате и на студии он про Витьку рассказал, а то бы совсем худо пришлось. Сказал, что у него алиби железное, и в нужный момент он этого Витьку из-под земли достанет. И жене лёнечкиной рассказал. А тут дел невпроворот, монтажная, и похороны эти, коробка отснятая куда-то задевалась, еле нашли, а с Симкина теперь, сама понимаешь, не спросишь…

У Дениса действительно непривычно измученный вид, он побледнел, осунулся, ей бы его пожалеть, но Яна так переполнена сознанием своей вины перед ним и собственным страданием, что в сердце больше ни для чего нет места. Он будто тасует перед ней адскую колоду из несовместимых понятий, где и одеревеневший труп Ленечки, и коробка с плёнкой, и монтажная, и загадочно-всесильный, превыше жизни и смерти план студии, и какой-то Витька. И где-то в той колоде – и её жизнь, всё пережитое за эти дни, стиснутое между монтажной и строгим витькиным папой.

Денис кажется ей бесконечно чужим, как марсианин. И он, и Хан, и все вокруг… У неё иная кровь, иное горючее, может, бензин, или мазут, а может, наоборот – у неё мазут, а у них бензин, не в этом дело… Факт тот, что между ней и окружающими возникает какая-то невидимо-прозрачная, но твёрдая, как алмаз, преграда, за которой она плывёт, как в батисфере, сама по себе, хотя всё прекрасно видит и слышит. И то ли мир защищён от неё, то ли она от мира и Дениса со своей бесконечной виной перед ним, которая привязывает её к нему, как пуповина.

И пока она беспомощно болтается в этой батисфере на этой пуповине и молчит, молчит, Денис включает зажигание, и «Москвич» срывается с места.

– Ты куда?

– В Москву.

– Выпусти меня!

– И не подумаю. Похищение Европы. Слушай, не валяй дурака, мы разобьемся. Три трупа на одной картине – явный перебор.

Ну и шуточки у него! «Москвич» увеличивает скорость.

– Остановись, нам надо поговорить.

– Это я уже слышал. Дома поговорим… Ну ладно, давай сейчас, я весь внимание.

Он и не собирается останавливаться. Конькобежец с плаката идёт на рекорд, губы стиснуты, глаза смотрят только вперёд. Уступи дорожку! Скорость под восемьдесят, они уже на шоссе. И тогда Яна начинает говорить. Она говорит, что всё кончено, что она его предала, и даже если б он её простил, она сама себе не простит никогда, поэтому им надо расстаться. Она сама себе вынесла этот приговор, который окончательный и обжалованию не подлежит.

Денис, наконец, останавливает машину, пытается применить кое-какие недозволенные приёмы. Яна не очень-то сопротивляется, она растерзана и почти раздета, но действительно ничего не чувствует в своей капсуле, и тогда он, наконец, оставляет её, смотрит недоумённо, почти испуганно. Эта боязнь и нежелание её потерять, делающие его в этот момент принадлежащим ей, её, как и в былые времена редкой внутренней близости, ненасытная жажда безраздельного им обладания лишь укрепляют решение. Она мстит себе, ничего не чувствующей, бесконечно виноватой и омерзительной, чтобы было ещё больнее, чтоб хоть как-то очиститься через эту добровольную казнь, хоть как-то искупить…

Это какая-то мазохистская попытка вновь самоутвердиться в собственных глазах после пережитого унижения. Иногда, наверное, в таком состоянии шли в юродивые. Но это она поймёт потом. А тогда, много лет назад, он не желал терять её, а она не желала терять себя. Оба были молоды, эгоистичны, и каждый занят лишь собой. Оба были непроницаемы, ибо батисфера – Денисова суть, привычное состояние, он в ней родился, как в рубашке. Они не мирились, а сражались каждый за себя, кто победит. Война батисфер. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Яна извлекает приговор из тайника. Стопка сложенных вчетверо машинописных страниц.

– Что это?

– Прочти. Читай.

Он суёт листки за пазуху, снова включает зажигание.

– Сейчас читай, или я никуда не поеду.

– В темноте?

В салоне действительно уже темновато.

– Тогда вернёмся. Денис, я не предупредила маму!

– Она в курсе, я у вас был. И бензин на нуле. До заправки бы дотянуть…

– Я к тебе не поеду.

– Ладно, в гостях почитаем – хочешь в гости? Здрасьте, мы к вам читать приехали. А может, в «Савой» махнём? Столик у фонтана закажем, там светло, читай хоть «Войну и мир». Заодно и аванс пропьём, а, Иоанна Аркадьевна? – он передразнивает её мрачную физиономию. – Да, мать, форма у нас, прямо скажем, не парадная, придётся до рассвета сидеть в машине. Прочтём с первым лучом… Слушай, тебе не надоело? Сама кругом виновата – предала, продала, что там ещё? Вот и пожалей. Я – жертва, мне молоко полагается за вредность.

Ему всё же удаётся её заболтать и увезти. В конце концов, это уже не имеет никакого значения, – обречённо думает она и лезет в ванну под блаженно-согревающие струи душа, упиваясь мыслью, что и душ этот, и розово-чёрный кафель, и похожая на взбитые сливки душистая пена, и махровый Денисов халат, в который она всегда заворачивалась, и сам Денис, читающий «приговор» у себя в комнате, и обожающая её Денисова бабуля, готовящая им что-то на кухне – всё это в последний раз. И так ей и надо.

Наконец, Денис появляется на кухне. Яна уже вся извелась. Он весело чмокает бабулю в щёку. Та деликатно удаляется, шаркая шлёпанцами. Денис садится и начинает уплетать за обе щеки. О, Господи!

– Молодец, мать, – наконец, произносит он с набитым ртом, – с этим можно прямо на «Мосфильм». Я на полном серьёзе – стопроцентная нетленка.

Господи, когда же ему надоест паясничать? Если б он её прогнал с позором, даже ударил, было бы куда легче. В мечтах она видит себя бегущей по улице, вниз по эскалатору метро… «Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Комсомольская», а там до электрички рукой подать, и прочь, прочь отсюда, навсегда, к спасительной двери с двумя ромбами, где живут её джинны, о которыми она будет вместе плакать и зализывать раны.

Денис, покончив с болгарскими голубцами из банки, принимается за торт с чаем и пытается запихнуть ей в рот кусок голубца.

– Всё, я ухожу.

– А ведь и вправду, мать, будь там на просеке какая-то другая машина – помог бы вытащить, укатила себе и никаких свидетелей. И доказывай, что ты не верблюд. Из комсомола и института пинком под зад, отца могли из загранки отозвать – мол, яблочко от яблони… А потом из партии – не воспитал, как ты пишешь, человека… И плакала Маша, как лес вырубали.

Денис ловит её в коридоре, вырывает пальто, пытаясь поцеловать. От него пахнет голубцами и тортом. Яна умирает от жалости и ненависти к нему. Почему он мучает её, не желая отпустить? Или она для него тоже как та люстра, что она купит на Октябрьской через несколько лет? А её предательство – лишь дефект, указанный в ценнике – мол, одной хрусталины не хватает, на что он готов закрыть глаза?

– Отопри. Дай ключ!

– И не подумаю. Ещё слово, я этот ключ вообще проглочу. Всё, глотаю.

– Прекрати!

– Я сам виноват, должен был сказать тебе про Витьку.

Яна кричит, что не в Витьке дело. И не в том, что он её прощает. Она сама себя не прощает и не имеет права связать жизнь с человеком, про которого смела подумать, что он такой…

Он вдруг отпустит её, будто робот, которого отсоединили от сети, и скажет устало, усмехнувшись уголком рта:

– А ежели я и есть «такой»? Я, мать, сам не знаю, какой я. Никто не знает, какой он, пока не побывает в той шкуре. Тут уж или герой, или подонок. Герой? Я?.. Вряд ли… Вот и считай – ты написала про меня.

Яна ещё не знает, что это Денисове высказывание не только определит на много лет вперёд их жизнь, но и явится стержнем, идейной основой телевизионного сериала «По чёрному следу», авторы сценария Иоанна Синегина и Денис Градов, в главной роли – Антон Кравченко.