Текст книги "Любовь с московским акцентом"
Автор книги: Юлия Монакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
В общем-то, Алина по жизни была покладистым и мирным человеком. Она прекрасно находила общий язык даже с Лилей и не уставала от нее, в то время как Жанка с Люськой за глаза называли свою эксцентричную соседку «человек-овца», поскольку та постоянно меняла то работу, то мужчин, вечно сидела без денег, но полная радужных мечтаний и надежд – о большом уме это явно не свидетельствовало.
Ее невеселые размышления прервал телефонный звонок. Она взглянула на номер – Андрей! – и тут же торопливо ответила:
– Алло!
– Люсь, – как-то заторможенно сказал Андрей, забыв поздороваться, – ты сейчас дома?
– Дома, а что?
– Можешь спуститься? Я в машине у твоего подъезда…
Люське полагалось бы обрадоваться, но она почему-то испугалась.
– Что случилось, Андрюш? Ты в порядке? Почему ты не позвонил, прежде чем выехать?
– Все расскажу, – устало ответил Андрей, – ты спускайся.
Люська стремительно вылетела из квартиры прямо в легком халатике, хлопнув дверью, забыв даже переобуть домашние тапочки на что-то более уличное и не предупредив девчонок. Стремглав сбежала по ступенькам и выскочила из подъезда в морозный ноябрьский воздух. Машина Андрея действительно стояла под окнами. Люська подбежала к ней, торопливо открыла дверцу и плюхнулась рядом с Андреем на переднее сиденье.
– Что случилось?! – выпалила она, беглым взором оглядывая любимого – цел ли, здоров ли, все ли у него в порядке, переборов в себе желание дотронуться до него рукой, словно проверяя, не мираж ли это. Андрей сидел, сцепив руки в замок на коленях и сжав зубы так, что заострились скулы. Он поднял глаза на Люську и попытался выдавить из себя улыбку.
– Солнце мое… – пробормотал он. – Если бы ты знала, как я тебя люблю!
– Я тоже тебя люблю, – встревоженно отозвалась Люська, пристально вглядываясь в его глаза. – Так в чем все-таки дело?
Андрей вздохнул, будто собираясь с духом, и разом выпалил:
– Моя жена беременна!
Люська задохнулась, словно в машине вдруг стало не хватать воздуха. Она мгновенно, в ту же долю секунды, поняла и ОСОЗНАЛА всю значимость этой фразы, а также то, чем это может ей – им с Андреем! – грозить.
– Поздравляю, – откликнулась она тихо. Андрей смотрел на нее глазами побитой собаки.
– И что мне теперь делать? – спросил он неуверенно.
– А что делать? – переспросила Люська. – Ты же рад?
– Не знаю, – осторожно ответил Андрей.
– Не обманывай, я же знаю, что рад. Так что… рожайте ребенка, растите, воспитывайте его хорошим человеком… – голос ее предательски задрожал, и она замолчала, собираясь с духом. Господи, какая банальная, какая сериальная ситуация! Затем Люська встряхнула головой и решительно продолжила:
– Дети – это же счастье, Андрей. Они посылаются Богом. Так что… ты можешь считать себя абсолютно счастливым человеком.
– А ты? – тихо произнес он.
– А что – я? Я тоже рада за тебя. За вас обоих. Правда-правда, – Люська читала однажды статью по психологии, где доказывалось, что, когда человек врет, он старается завуалировать свою ложь такими словами, как «честно», «правда», «клянусь», «веришь» и так далее. Оставалось только надеяться, что Андрей не читал той статьи и не знаком с данной теорией.
– А ты не злишься на то, что… ну, в общем… – Андрей, потупившись, мучительно пытался подобрать нужные слова и не находил их. Люська снова мужественно пришла ему на помощь – помирать, так с музыкой:
– Ой, я тебя умоляю… Ну конечно же, я знаю, что у мужа и жены в законном браке периодически случается секс. Так что я не собираюсь разыгрывать трагедию, заламывать руки и вопить: «О, как ты мог, неверный?!» Я никогда не питала иллюзий на этот счет. В конце концов, ты мне ничем не обязан, ты мне с самого начала ничего не обещал…
– Ты меня ненавидишь? – Андрей снова поднял на нее глаза.
– Дурак, – откликнулась Люська. – Я тебя люблю… Только теперь, разумеется, это уже не играет никакой роли.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Андрей.
– То, что мы с тобой больше не будем видеться, – отчеканила Люська. Она сама была в ужасе от того, что говорит, но надо было сказать это, и сказать именно сейчас, иначе потом у нее просто не хватило бы решительности. Куй железо, пока горячо… Не так страшно. И не так больно. Рана начинает болеть, остывая…
– Но почему? – Андрей схватил ее за плечи, развернул лицом к себе. – Почему – не будем? Люсь, в моем отношении к тебе ничего не изменилось, я тебя очень люблю, я хочу быть с тобой, мне без тебя плохо…
– Неужели ты думаешь, – тихо проговорила она, – что я настолько себя не уважаю, Андрей? Теперь, когда у вас с женой будет ребенок, ты считаешь, я посмею вклиниться между вами? Да меня же Бог никогда за это потом не простит… Я уже сделала ошибку, когда начала с тобой встречаться. Хорошо, моя любовь была мне оправданием. Но сейчас… в этой ситуации… у меня нет и не может быть никаких оправданий. Да, я люблю тебя. Но я не хочу, чтобы наши отношения продолжались. Ни к чему они теперь, понимаешь?
Люська никогда не признавалась в этом Андрею, но до того, как он сообщил ей новость о беременности жены, у нее в глубине души все-таки теплилась маленькая, глупенькая, слабенькая надежда, что может быть… когда-нибудь… он решится на развод и женится на ней, на Люське. Теперь же все надежды рухнули. Теперь не во что было больше верить и незачем жить… Жизнь закончилась. Просто Люська еще не прочувствовала этого, подобно тому, как курица с отрубленной головой некоторое время еще бегает по инерции по двору.
Андрей подавленно молчал. Вид у него был очень жалкий и растерянный.
– Все к лучшему, – Люська прикоснулась к его руке. – Поверь, это выход… А иначе сколько бы мы еще друг другу мозги компостировали, пока не возненавидели бы друг друга.
– Возненавидели? Почему?
– Какой же ты все-таки идиот, – вздохнула Люська. – Неужели ты думал, что меня бы хватило на всю жизнь? Запомни, женщины – собственницы по натуре. Они не любят делиться своими мужчинами. Рано или поздно я начала бы требовать от тебя, чтобы ты принадлежал только мне, ты бы огрызался и придумывал отговорки, в общем… плохо все закончилось бы. Поэтому я даже рада, что сейчас… это случилось.
Она решительно открыла дверцу машины, собираясь выйти.
– Куда ты? – безнадежно спросил Андрей.
– Домой, – отозвалась она. – И тебе тоже советую, между прочим. Проводи больше времени с женой. Ей это необходимо.
– Но как же… – забормотал он в смятении. – Ты вот так уйдешь, и что – все? Мы будем хоть изредка встречаться? Давай останемся друзьями…
– Останемся друзьями? – Люська фыркнула. – Более пошлой фразы я никогда не слышала, серьезно… Пока, Андрей. Счастливо тебе. И, пожалуйста, не надо мне больше звонить.
Она влетела в подъезд так быстро, словно за ней черти гнались. Ей казалось, что Андрей должен рвануть за ней следом, остановить, удержать… сделать что-то, черт побери, чтобы весь мир снова стал прежним… Но он не побежал. Люська остановилась на площадке между вторым и третьим этажами и, тяжело дыша, приходила в себя. Осторожно выглянула в окно – машины Андрея под окнами не было. Игра была проиграна. Он уехал.
Спустя полчаса ее, сидящую прямо на холодных ступеньках подъезда в странном оцепенении, нашла Лиля, поднимавшаяся к себе в квартиру.
– Ты что, очумела? – поинтересовалась она у Люськи, безучастно взглянувшей на нее. – Сидишь на ледяном полу, всю задницу отморозишь, тебе еще рожать! Ну-ка, быстро встань!
Люська послушно поднялась.
– А я тебе сегодня с утра звоню, звоню, а ты не отвечаешь… А теперь вот на ступеньках рассиживаешь с голой жопой… Ты что, подруга, совсем того? – Лилька заглянула ей в лицо и, видимо, что-то прочитала в нем – такое, что заставило ее воздержаться от дальнейших расспросов.
– Я… мусор выносила, – пробормотала Люська, решив, что надо хоть как-то объяснить свое странное поведение.
– Ну конечно, я так и подумала, – понимающе кивнула Лиля, сделав вид, что поверила. – А теперь хватит здесь околачиваться, иди домой…
– Нет, я не хочу домой, – испуганно замотала головой Люська, представив, что придется объяснять девчонкам ситуацию; Жанке-то все равно, по большому счету – она даже позлорадствует, что они расстались с Андреем, а вот Алина будет жалеть и глядеть сочувственно… Нет, нет, только не сейчас!
– Ну, тогда пойдем ко мне? – предложила Лиля. Люська согласилась с радостью – ей сейчас жизненно необходимо было не думать о своем, о наболевшем, так лучше пусть Лилька загрузит ее по полной своими проблемами…
И она решительно зашагала за Лилей к дверям ее квартиры.
ЧАСТЬ 3
…Потрясением для меня стала безалаберность в личной жизни москвичей. Я далеко не ханжа, но обилие грязи и беспутства поразило меня. Наличие любовницы почему-то считается столь же естественным и необходимым, как и наличие мобильного телефона. Один из моих коллег утверждает, что безумно любит свою жену, но при этом практически каждый день «заезжает на чай» к любовнице, для него это ничего не значит. Я уж не говорю о групповых и прочих различных забавах. Наверное, это и есть сексуальная революция, не знаю. Отвратительно. Почему-то именно в Москве я ощутила, что куда-то потерялись такие ценности, как верность, преданность. «Все изменяют», «мужчины полигамны по природе» – вот лозунги, которые пропагандируются на каждом шагу. В провинции все иначе. Там еще сохранились такие понятия, как долг, честь, семья, верность, любовь. Любовь настоящая, а не купленная за миллионы, меха или украшения…
Комментарий в блоге автора
Люське было так невыразимо тошно в первые дни после объяснения с Андреем, что она буквально не знала, куда себя деть. Хотелось выть от тоски, грызть стены, царапать лицо ногтями, рыдать до отупения – если бы еще все это могло как-то помочь!..
Андрей не звонил. Люську охватывала паника при мысли о том, что он может однажды набрать ее номер, а потом ей становилось еще страшнее от того, что он, быть может, действительно вообще НИКОГДА больше не позвонит…
Поэтому она безумно обрадовалась, когда Артурка решил отправить ее в творческую командировку. Это была очередная акция московского молодежного центра под названием «Поезд памяти». Школьники, студенты столичных вузов и ветераны войны вместе отправлялись по городам-героям, встречались там с другими ветеранами, проникались патриотическим духом от их военных рассказов и воспоминаний, давали им понять, что «никто не забыт и ничто не забыто» – ну, в общем, все в таком духе. Люське нужно было осветить эту акцию в газете – разумеется, как можно более пафосно и торжественно. Почти целую неделю она должна была провести в поездке: сначала путь лежал в Волгоград, а затем в Питер.
Михаил напросился ехать вместе с ней как фотограф, и Артурка милостиво дал свое царское согласие. Люську это порадовало – Миша, в сущности, был неплохим парнем, и его чувство юмора здорово могло скрасить поездку. К тому же, всегда легче переносить путешествие, когда с тобой будет хоть одно знакомое лицо… Толпа прогрессивно-агрессивной молодежи и журналистов из других СМИ пугала Люську. Ей обычно неуютно бывало среди чужих.
Всеобщий сбор был назначен на Казанском вокзале в восемь утра. Хотя Люська, подстраховавшись, приехала к половине восьмого, зал делегаций уже был полон народу. Отправление «Поезда памяти» привлекло внимание общественности. Тут же, прямо в зале, играл оркестр, пелись патриотические и военные песни, ушлые репортеры сновали туда-сюда… Атмосфера царила немного сумасшедшая, но в то же время трогательная и теплая. Один из членов комитета общественных связей, хорошо знакомый Люське по нуднейшим пресс-конференциям в мэрии, отгрохал, как всегда, речь часов на сто с непременным «Ура!» в конце. Пора было распределяться по вагонам. Люська с Мишей договорились, что поедут в одном купе.
– Буду тебя защищать от приставаний сексуально озабоченных студентиков! – по-джентльменски пообещал Миша. Люська усмехнулась.
– Современные студентики такими старушками, как я, не интересуются…
– Да ладно тебе! – не поверил Миша. – Какая же ты старушка? Сорока-то еще нет, поди? Лет тридцать восемь?
– Ах ты свинья! – Люська шутливо замахнулась на него перчаткой. – Как дам сейчас – тридцать восемь!
– Как ты думаешь, – Миша интимно понизил голос, – в поезде у нас будет шанс купить пиво, или лучше затариться им до отъезда?
– Ты собрался пить пиво?.. – с сомнением переспросила Люська.
– Ну да, а что? Сутки в пути, надо же чем-то скрасить дорожную скуку!
– С нами едут шишки из правительства – ты думаешь, они одобрят, если журналисты «Поезда памяти» забухают в дороге?
Миша подмигнул ей:
– Шишки-то? Ой, да они сами напьются – будь здорова! Ты что, наших политиков не знаешь…
С этими словами Миша умчался за пивом.
Как только поезд тронулся, Люська вынуждена была признать, что идея с пивом была удачной. За окном проплывали подмосковные скудные пейзажи, уже тронутые первым снегом, а в купе было тепло и уютно – одно удовольствие потягивать пивко, закусывая сушеной рыбкой. «В конце концов, я же не на работе, – успокоила себя Люська. – Вот приеду в Волгоград, там другое дело, а сейчас я в дороге…»
Распитие спиртных напитков в поезде действительно было официально запрещено. Позже им это популярно разъяснили патрулирующие в поезде милиционеры. Но, пообщавшись и побалагурив немного с журналистами, они разрешили продолжить распитие.
– Главное, чтобы все было тихо, не буяньте и не афишируйте!
– Не волнуйтесь, пьяными по вагонам голышом бегать не станем, – торжественно заверил Миша, и милиция оставила их в покое.
В купе кроме них ехали еще двое корреспондентов – парень и девушка. Это формально. Фактически же их купе можно было назвать проходным двором, ибо там постоянно толпился народ, словно к ним что-то всех невыразимо притягивало. Ехали весело, с огоньком. Пели песни под гитару, смеялись, пили пиво, жевали бутерброды, знакомились с новыми интересными людьми. В частности, встретили уникальную личность по имени Павлик.
Павлик… Если бы его не было, его стоило было придумать. Таких чудаков Люська в своей жизни еще никогда не встречала. Он произвел неповторимый эффект уже самим своим появлением. Просто дверь в купе неожиданно открылась, и Люська увидела в проеме сильно нетрезвого молодого человека. «Типаж тот еще – явно творческая личность, – тут же отметила она, – внешность а-ля Есенин… или артист Сергей Безруков в роли Есенина!» Ей нравился Безруков, и она часто ходила на его спектакли. Незнакомец был одет в черно-желтые полосатые брюки, цветастый свитер и длинный голубой шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. Ясные голубые глаза и златые кудри дополняли картину.
– Павлик! – представился он с легким поклоном и, подумав, дал необходимые к его образу пояснения:
– Поэт, алкоголик и гомосексуалист!
Насчет алкоголика Люська, пожалуй, согласилась бы – он был совершенно невменяем. Хотя ее потом уверяли, что Павлик и в трезвом виде такой же… Насчет поэта она не была уверена до конца, ибо ни одного своего стихотворения он им в итоге так и не прочел. Вполне вероятно, что Павлик не написал в жизни ни строчки, но пиарил он себя, во всяком случае, здорово – скоро весь поезд знал его и называл Поэтом. По поводу гомосексуалиста сведущие люди шепнули затем Люське на ушко, что это неправда, Павлик просто эпатирует публику по своему обыкновению – выпендривается, пытаясь сразу привлечь к себе внимание. «Да уж, – невесело подумала Люська, – ну и времечко настало: если ты не «голубой», то ты уже никому не интересен…»
Павлик, пошатываясь, торжественно заверил всех присутствующих в купе журналисток:
– Девчонки, за свою честь не беспокойтесь, вы меня как женщины не интересуете! – но Люська почему-то ему не поверила и на всякий случай решила держать ухо востро.
Затем, присоединившись к честной компании, Поэт задушевно поведал собравшимся свою автобиографию. Павлик сменил множество мест работы в сфере журналистики; в настоящее же время он трудился корреспондентом на Первом канале.
– Вот ты работаешь в газете «Вертикаль»… – пристал к Люське он, выяснив, откуда она. – Скажи мне откровенно, ты хоть раз могла себе позволить опубликовать в своем издании слово «жопа»?.. Нет! А я мог себе это позволить, когда был главным редактором…
– Может, тебя это и удивит, но у меня никогда не было потребности в своих материалах использовать слово «жопа», – невозмутимо отозвалась Люська. – Я вообще привыкла заменять слово «жопа» словом «чакра», тебе не понять…
Павлик смешался на мгновение, но, тем не менее, парировал:
– Но даже если бы ты захотела, ты бы не смогла!!!! А я мог и матом послать всех в своей газете, и фотографию этой самой жопы опубликовать…
Приятель Павлика, завалившийся вместе с ним в купе, заметил как бы между прочим:
– Должно быть, поэтому ты проработал главным редактором всего три дня…
Через полчаса после знакомства Павлик уже давал всем присутствующим в купе девчонкам советы, как стать «гламурными» (это вообще было его любимое слово) и сексуально привлекательными. Корреспондентке из «Комсомольской правды» он посоветовал носить брюки на бедрах, чтобы подчеркнуть их выразительность, Люське порекомендовал ходить с распущенными волосами, журналистке из «Вечерки» – сменить гардероб… Люська от души хохотала, выслушивая его ценные советы, и совершенно не обижалась. Как можно было обижаться на такого «гения, красавца, умницу и гламурного мальчика» (именно так характеризовал сам себя Павлик)?
Незаметно она опьянела. Ей стало весело и легко. Хотелось много говорить, громко хохотать, флиртовать со всеми подряд, включая «гомосексуалиста» Павлика. Ей вдруг показалось на мгновение, что жизнь прекрасна – даже без Андрея… Павлик уже интимно приобнимал ее за плечи, шепча на ушко какой-то очередной бред, когда она нечаянно поймала на себе тяжелый и мрачный взгляд фотографа Миши.
– В чем дело? – беззаботно поинтересовалась она у него. Тот скривил губы в презрительной усмешке:
– Ни в чем… – но у него как-то странно дернулась щека. И Люська в этот самый момент вдруг почувствовала, что дико устала притворяться перед самой собой. На нее накатили апатия и равнодушие ко всему происходящему. К чему это – ненужный флирт, плоские шуточки, громкий смех, когда на душе пустота?.. Одновременно ей страшно захотелось спать.
Она ненавязчиво дала понять всем собравшимся гостям, что пора бы и честь знать – почти два часа ночи, а утром рано вставать. Посторонние неохотно попрощались и все-таки разбрелись по своим купе. Люська молча, не перекинувшись больше ни словечком с Мишей, постелила себе на нижней полке и провалилась в тревожный вязкий сон.
Поутру «Поезд памяти» в Волгограде приветствовала целая делегация: русские красавицы в сарафанах и кокошниках («Какашники это, а не кокошники!» – бурчал поэт Павлик, мрачный с похмелья), местное телевидение и вообще толпа каких-то важных людей. Поэт успел докопаться и до красавиц, но те были равнодушны к его чарам – видимо, потому, что от холода едва шевелились и натянуто улыбались приклеенными улыбками. Волгоград-Сталинград встретил москвичей ноябрьским морозцем в минус пять градусов.
Московские ветераны на ледяном ветру отважно ломали куски каравая и ели их, обмакивая в соль. Люське стало пронзительно жалко этих дедушек и бабушек, таких стареньких, нелепых, беспомощных… Она осознала, что их – свидетелей и участников тех страшных военных лет – становится все меньше и меньше с каждым годом, и тем более стыдно было думать о своих глупых любовных переживаниях, померкнувших на фоне великого подвига этих людей.
На привокзальной площади всех рассадили по автобусам и повезли завтракать в гостиницу «Турист». Люська проголодалась, и еда была очень вкусной, хоть и простой, но одно обстоятельство испортило ей аппетит. За одним столом с ней оказалась чрезмерно понтистая сопливая первокурсница с типичным синдромом московской звезды. Она много болтала, много выпендривалась, громко и беззастенчиво критиковала всех присутствующих в духе: у этой краска для волос дешевая, эта на шпильках ходить не умеет, у той шляпа идиотская… Люська чувствовала, что перед ней – духовная близняшка Жанки, разве что помоложе на несколько лет. В конце концов Люська не выдержала и сказала этой зарвавшейся малолетке, чтобы она, такая вся из себя культурная, научилась бы сначала правильно пользоваться ножом и вилкой. Девчонка вспыхнула, но связываться с журналисткой побоялась и заткнулась до конца трапезы.
После завтрака всех сразу же повезли на Мамаев курган. Люська жутко замерзла. Они поднимались толпой на высоту, обдуваемые всеми ветрами, и молчали, проникнувшись значимостью момента. Величественная статуя – Родина-мать; солдат, загородивший ее грудью от врага… Играли военные песни, а в минуту молчания – дань памяти погибшим во время Сталинградской битвы – все присутствующие отдали честь… Когда выступали старички-ветераны, Люська даже немножко разревелась. Затем участники «Поезда памяти» возложили цветы к Вечному огню и поехали сначала на Аллею Героев, а потом на тракторный завод, получивший известность за годы войны.
Павлик проявил себя и тут. Когда все оставляли гвоздики возле танка-памятника, Поэт заявил, что он, видите ли, пацифист, и потому категорически отказывается возлагать цветы к орудию убийства. Люська сказала, что это будет некрасиво с его стороны. Недовольно ворча, Павлик сунул-таки цветы, но в знак протеста – куда-то в зад «орудия». Все коллеги-журналисты затем долго прикалывались: «Помните, как наш Поэт возложил цветы в задницу танку?..»
В автобусе, где ехали Люська с Мишей, экскурсоводшей была милая девушка по имени Лада, у которой имелся всего один, зато весьма существенный недостаток. Ее любимым словосочетанием-паразитом являлось выражение «ожесточенные бои». В первый раз это прозвучало естественно, во второй – прокатило, в третий – насторожило, в четвертый – рассмешило, в пятый… в общем, Люська сбилась со счета, но клялась и божилась, что Лада произнесла это словосочетание не менее пятидесяти раз!
Столичные журналисты-зубоскалы тут же стали придумывать для нее какие-то варианты замены и ненавязчиво подсказывать («кровопролитные», «ужасные» и так далее), но девушка уперлась, как баран, в свои «ожесточенные» и действовала всем на нервы. Впрочем, не она одна… С ними в автобусе ехал забавный мужичок, работник исторического музея Москвы. То ли пытаясь блеснуть московским интеллектом, то ли по причине природной занудности, то ли от большого ума и любознательности он постоянно доставал экскурсоводшу совершенно идиотскими вопросами. А голос у него был зычный, и поскольку сидел он прямо позади Люськи с Мишей, их то и дело оглушал его рев.
– Лада!.. – вопрошал он с непередаваемой авторской интонацией. – А памятник обтачивался после отливки или нет?
Через минуту снова:
– Лада!.. А сколько мостов в Волгограде?
– Лада!.. А у вас в Волге еще остались осетры?
– Лада!.. – и так далее, так далее, так далее. Бедная Лада вздрагивала от каждого его оклика и втягивала голову в плечи, опасаясь очередного каверзного вопроса. Весь автобус хохотал, а дядечка не замечал ничего, поглощенный собственным интеллектуальным развитием. Это его «Лада!..» звучало у Люськи в ушах как наяву еще несколько дней.
Они посетили дом-музей Павлова, поглазели на разрушенную мельницу, затем посмотрели документальное кино о войне…
Поэт Павлик, которому были откровенно скучны все эти исторические места и пафосные вздохи, улизнул от группы еще в самом начале экскурсий, поймал такси и принялся кататься по городу. Впрочем, слух о нем уже прошел по всей Руси великой. В туалете музея Люська разговорилась с местной девушкой, и та мечтательно поведала ей, что познакомилась сегодня с «та-а-а-аким парнем»!..
– Да он же ваш, московский, – добавила она, – тоже из «Поезда памяти»… Правда, он сказал, что он гомосексуалист – вот досада! А так непохоже…
Люська буквально загнулась в припадке истерического смеха. Ай да Павлик, ай да сукин сын, подумала она…
Вернувшись вечером к своей компании, поэт поведал, что успешно торговал нынче на местном рынке женскими трусами (откуда он взял эти трусы, история умалчивает), а на вырученные деньги купил волгоградские огурцы («Роскошные были огурцы!..») с водкой.
– Господи, это чудо в перьях, по-моему, уже знает весь Волгоград, – поделилась Люська своими соображениями с Мишей, когда пересказывала ему сцену в туалете.
– Наш пострел везде поспел, – прокомментировал Миша, впрочем, довольно рассеянно. Взгляд его был прикован к мобильному телефону – на экране значился пропущенный вызов.
– Что случилось? – поинтересовалась она, глядя на его встревоженное лицо.
Миша так же задумчиво отозвался:
– Это мой домашний номер…
Сначала Люська хотела было просто пожать плечами – мол, что тут особенного, но затем, увидев посерьезневшее лицо фотографа, забеспокоилась.
– В чем дело? Тебе что, никто не может звонить с домашнего? – она постеснялась спросить прямо, один ли он живет, но из его ответа сразу стало бы ясно.
– То-то и оно, что звонить не должны… Только в чрезвычайных ситуациях… Извини, мне надо перезвонить, – он торопливо отошел в сторонку и принялся тыкать в кнопки своего мобильника.
«Скажите, пожалуйста, какой скрытный, – беззлобно подумала Люська, – как мои разговоры подслушивать – так он первый, а как сам посекретничать – так за километр отходит…»
Миша вернулся назад в некотором смятении. Она не стала лезть в душу с расспросами, что происходит, хотя ей, признаться, было немного любопытно.
После ужина все в той же гостинице «Турист» для студентов и ветеранов устроили какую-то развлекательную программу. Люську, да и остальных журналистов, конкурсы и викторины на тему Сталинградской битвы не очень заинтересовали. До поезда оставалось около двух часов свободного времени, поэтому Люська с Мишей украдкой отделились от своей компании и отправились гулять по этажам в поисках какого-нибудь бара. В ресторане, в силу присутствия несовершеннолетних из Москвы, спиртное нынешним вечером не предлагалось. Разговорившись с местным охранником, они узнали, что бар имеется на пятом этаже гостиницы.
Ну, конечно, «баром» это заведение можно было назвать, лишь включив всю силу своего воображения. Люська нашла, что это походило, скорее, на сельпо: прилавок, как в магазине, и три пластиковых стола в тесной – три на три метра – комнатушке, где кучковался народ. Какая там барная стойка – об этом даже мечтать не приходилось. Продавщица (язык не поворачивался назвать ее барменшей) была сердита и ворчливо покрикивала на посетителей:
– Но-но-но, не торопите меня, вас тут десять человек, И ВСЕМ ДАЙ!..
Потолкавшись у прилавка, как в старые добрые советские времена, Миша взял две бутылки пива и подсел к Люське за столик. Люська с подозрением оглядела поверхность дешевого красного стола – наподобие тех, что ставятся в летних уличных кафешках, а затем попыталась отыскать салфетки, чтобы вытереть мокрое пятно, но не нашла их. Видимо, за салфетками нужно было возвращаться обратно к «стойке» и снова толкаться, чтобы их получить. Люська отказалась от этой мысли.
– Экзотика, правда? – Миша кивнул на окружающую обстановку. – Я прямо снова ощутил себя в СССР… Именно в провинции особенно силен совковый дух, не находишь? Эх, каким счастьем было бы действительно жить в маленьком городке, где все друг друга знают, где до сих пор сохранился дух прежних времен…
– Ну, не скажи, – Люська покачала головой. – Я в таком городке родилась и жила очень долго, до семнадцати лет… Ничего хорошего, знаешь ли. В маленьких городах тесно. Мой, например, за пару часов можно весь исходить вдоль и поперек. За десять лет дорога в школу мне просто опротивела – ни капли не изменилась, все одно и то же. Захочешь изменить путь – а не получится, просто не на что менять. Из развлечений только концерты заезжих третьеразрядных «звезд» раз в год на день города, – она презрительно усмехнулась. – Если открывается новый магазин – значит, на его месте недавно закрылся другой. Последние десять лет город уже не расширяется, два детских парка, которые были раньше, теперь разрушены. Из всех развлечений доступны только телевизор и кому-то – компьютер. Интернет только по dial-up модему, считается дорогим удовольствием. Было открыто одно интернет-кафе – комнатка на три места на весь город, но не прижилось. Дискотеки для молодежи раз в неделю до одиннадцати ночи. Машиностроительный завод, швейная фабрика, молочный комбинат, мясной комбинат, хлебный. Филиал областного университета, в котором лекции читаются по конспектам… Когда я поступила в областной универ, то не видела там ни одного преподавателя, который бы читал, а не рассказывал свой предмет… Продолжать?
Миша слушал внимательно, даже сочувственно покивал в ответ.
– А Москва – это город огромных возможностей, – заговорила снова Люська. – В провинции можно получить размеренную жизнь, стабильность, но сделать такую карьеру, как в Москве, взлететь с самых низов до самых вершин, и наоборот, резко упасть, – это вряд ли…
– А я вот москвич, но не люблю Москву, – признался вдруг Миша. – Этот город не создан для жизни. Он для работы, вкалывания, но комфортно жить в нем не получается. Ощущение силикона во всех проявлениях. Это убивает любовь к городу, он без души. Питер – с душой город, хоть я его тоже не люблю, но Питер, по крайней мере, индивидуален. А Москва – это просто бездушный мегаполис. Муравейник с людьми, у которых задачи разные, а цель одна. БАБЛО! – он с отвращением поморщился. – Не деньги, а именно бабло. И приезжают сюда его «рубить» в большинстве своем пробивные и инициативные провинциалы, которые вытесняют раздобревших и снобистских москвичей. В этом, кстати, корень нелюбви многих москвичей к приезжим… Москва слишком большая, чтобы ее можно было любить. Кстати, ты знаешь, что даже по официальным данным соцопросов самыми «несчастливыми» городами России названы Москва и Питер?
– Счастье-несчастье не от места проживания зависят, – возразила Люська. – Я знаю семейную пару коренных москвичей, которая мечтала в Израиль эмигрировать. Он еврей, она русская. Так она мечтала даже больше мужа. Все рассказывала, как им в Москве, где человек человеку волк, плохо и как замечательно будет в Израиле, где человек человеку друг. Приехали в Израиль – опять все не так. Когда нет внутреннего ощущения счастья – так нигде хорошо не будет. Радоваться-то можно самым простым вещам. Как японцы или китайцы. Солнцу, птицам, цветку на поляне… Я вот себя везде счастливой чувствую. Даже в родном городе, несмотря на то, что там масса вещей и явлений приводила меня в бешенство и я очень рада была уехать. А в Москву я переехала… ну, скажем так, больше по личным обстоятельствам, чем по каким-то карьерным устремлениям.
