Текст книги "Айвазовский"

Автор книги: Юлия Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Кто-то наверху хочет видеть «Десант в Субаши [106]106
  Десант H.H. Раевского в Субаши.1839 г. Холст, масло. 66 х 97 см. Самарский художественный музей.


[Закрыть]», этот берег действительно малоизучен, изображений его невозможно отыскать, следовательно, тот, кто загодя планировал эту операцию, рассчитывал на памятливого и уже имеющего практику на флоте феодосийского художника. Иначе почему было не послать Гайвазовского изучать берег Неаполя или каналы Венеции, тем более что он это заслужил? Та же вода, те же корабли и лодки, луна и солнце. Без сомнения, Гайвазовский неслучайно оказался в это время и именно в этом месте.

Высадка десанта началась с восходом солнца, сигналом к началу операции послужил пушечный выстрел с адмиральского корабля. Одновременно с ним моряки заняли свои места на лодках и, дружно взявшись за весла, понеслись к берегу. Зазвучали армейские барабаны, их гул подхватили прибрежные леса, заранее содрогаясь от одного только предчувствия появления черноморцев. На носу первой лодки стоял, не пригибаясь под редкими выстрелами, Раевский. Корабли прикрывали их огнем, обстреливая берег.

Вместе в другими Айвазовский прыгнул в заранее показанную ему лодку, к груди он прижимал портфель с бумагой для рисования и карандашами. Раевский первым спрыгнул на берег, капитан Пушкин поспевал за своим боевым командиром, как разглядел глазастый Гайвазовский, они ехали в одной лодке. Следом за адмиралом начали причаливать и остальные лодки. Русские выпрыгивали из лодок с криком «ура!», тут же устремляясь к лесу, за деревьями которого прятались враги. Сначала шапсуги почти не проявляли себя, несколько ленивых выстрелов по лодкам, и все, возможно, целились по офицерам. Но когда моряки приблизились к лесу, неожиданно оттуда началась пальба. Горцы подпустили врагов поближе и теперь расстреливали их наверняка. При этом самих шапсугов было не видно, так что казалось, будто стреляли деревья и кусты, земля и тени, тени, тени… чем ярче разгоралось солнце, тем яснее, плотнее становились эти самые тени. Рядом с Ованесом вскрикнул и упал, хватаясь за живот, офицер Фредерикс. [107]107
  Фредерикс Сергей Петрович (1826–1849) – лейтенант флота.


[Закрыть]Художник склонился над раненым, расстегнул мундир, ранение прошло по касательной, но молодой человек мог потерять много крови, Гайвазовский сунул в портфель, не пригодившийся пистолет и поволок офицера к лодке, удивляясь, как это ни одна проносящаяся мимо пуля не догадалась зацепить и его.

Впрочем, на этот раз все обошлось более или менее удачно. Айвазовский положил потерявшего сознание Фредерикса в лодку и, сев на весла, быстро доставил раненого на корабль, где сдал его с рук на руки врачу, после чего не менее поспешно вернулся на берег, где уже затихало сражение.

Ованес шел по берегу, на котором лежало несколько трупов незнакомых ему офицеров, где-то в лесу звучали выстрелы и слышалось «ура», он пропустил само сражение, но много бы он рассмотрел, прячась со своим портфельчиком за каким-нибудь стволом, ожидая, что в любой момент его подстрелят чужие или свои?

В это время батальоны Тенгинского полка обошли неприятеля с тылу и перешли в штыковую атаку. Горцы отступали известными только им тропами, оставляя на поле боя убитых и раненых.

Оглядевшись вокруг и признав увиденное достойным быть запечатленным для истории, Айвазовский начал рисовать.

Глава 10

 
Не то, что мните вы,
Природа – не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
 

Ф. И. Тютчев

Вечером художника отыскал Лев Пушкин, пригласил поужинать, чем бог послал, Ованес не отказался. Вместе они добрались до палатки, где пировала веселая компания. Пенилось в бокалах принесенное по такому случаю с кораблей шампанское, и то и дело кто-то поднимал тосты, славил победителей или просто предлагал выпить во имя дружбы или нового знакомства.

Айвазовского и Пушкина встречали радостными криками, им сразу же нашлось место у импровизированного стола. Разлили вина, рядом с Ованесом оказалось блюдо с мясом и какой-то зеленью.

Весело отрекомендовав собранию своего нового друга, Пушкин опрокинул себе в глотку очередную порцию вина и тут же налил по новой. Не любивший пить Ованес выразительно прикрыл свой бокал рукой.

– Вот те раз – дружишь с Брюлловым, а вина не пьешь?! – откровенно изумился Лев Сергеевич. Все знали, что Карл Павлович был первым по питейной части. Художнику снова налили, требуя, чтобы тот непременно выпил за своего учителя. Айвазовский нехотя подчинился, заметив при этом, как сам Брюллов обычно после попоек мается с головной болью, проклиная на чем свет стоит собственное безрассудство.

Вот и хорошо, что отказался пить, потому что в этот вечер судьба приготовила Гайвазовскому новые сюрпризы, о которых он пока еще не догадывался. Наметанный взор художника скользил по лицам и мундирам, с кем-то он уже встречался на «Колхиде», кого-то видел на «Силистрии», но… что такое? – трое сидящих за столом были в форме рядовых. Ованес присмотрелся, присутствующие офицеры явно держались с этой троицей на равных, если не сказать, более почтительно. Так обычно стараются услужить приехавшему на праздник любимому учителю, герою сражений, о которых читал до этого. Да и лица… безусловно, эти люди принадлежали к высшему сословию, на мгновение Гайвазовскому показалось, что он узнал весельчака с лихо завитыми гусарскими усиками, прямым римским носом и залысинами. Безусловно, он либо видел его лично, либо его портрет, или на худой конец был знаком с кем-нибудь из его родственников. Таких людей обычно не забываешь, слишком характерная внешность. Его приятель, несколько одутловатый господин с колкими карими глазами и тяжелым подбородком, – тоже был по-своему примечателен.

Что делают рядовые в офицерской компании? Кто они, отчего запросто рассуждают о Брюллове и Кукольнике, Ромазанове, имеют собственное мнение относительно статей Белинского [108]108
  Белинский Виссарион Григорьевич (30 мая (11 июня) 1811 года, крепость Свеаборг, Великое княжество Финляндское – 26 мая (7 июня) 1848 года, Санкт-Петербург) – русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.


[Закрыть]или произведений Гоголя? Вопросы не находили ответа, пока приведший художника в офицерскую палатку Лев Сергеевич не догадался представить странных незнакомцев, столь сильно заинтриговавших своих видом и одеждой Айвазовского.

Перед опешившим от неожиданности художником сидели легендарные участники декабрьского восстания против царя, разжалованные в солдаты и отправленные на неспокойный Кавказ в поисках случайной пули или кинжала какого-нибудь горца, – Александр Иванович Одоевский, [109]109
  Одоевский Александр Иванович (26 ноября (8 декабря) 1802, Санкт-Петербург —15 (27) августа 1839 года, форт Лазаревский, ныне микрорайон Лазаревское в городе Сочи) – русский поэт, декабрист.


[Закрыть]Николай Иванович Аорер [110]110
  Лорер Николай Иванович (1795 – май 1873 года, Полтава) – дворянин, революционер, декабрист. С 1813 г. служил в лейб-гвардии Литовском полку, в составе которого участвовал в заграничных походах 1813–1814 гг. С 1822 г. штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка. Весной 1824 г. был принят в Северное общество декабристов. Затем перешел в южное об-во. Приговорён к 12 годам каторги (срок был сокращён до 8 лет), которую отбывал в Нерчинских рудниках, с 1832 г. на поселении в Кургане. В 1837 г. определён рядовым на Кавказ. Выйдя в отставку (1842), занимался литературной деятельностью.


[Закрыть]и Михаил Михайлович Нарышкин. [111]111
  Нарышкин Михаил Михайлович (4 (15) февраля 1798 года – 2 (14) января 1863 года) – из дворян Московской губернии, полковник Тарутинского пехотного полка. Член Союза благоденствия (1818) и Северного общества.


[Закрыть]

Они распрощались далеко за полночь, не уставая задавать Гайвазовскому интересующие их вопросы о знакомых и друзьях, о новых художественных выставках и театральных новинках, о Бруни, Виталли, Лоди, Брюллове, новой звезде Лермонтове…

В сопровождении кого-то из офицеров Гайвазовский добрался до своей каюты и рухнул спать, выдохшийся, раздавленный впечатлениями этого насыщенного дня. А с рассветом на палубе корабля он вдохновенно писал портрет адмирала Лазарева. [112]112
  Портрет вице-адмирала М. П. Лазарева. 1839 г. Картон, масло. 47 х 39 см. Центральный военно-морской музей, Санкт-Петербург.


[Закрыть]Гайвазовский решил, что будет лучше, если напишет портрет во весь рост, адмирал позволил себя уговорить, но утомился и после двух часов позирования запросил пощады и скрылся в каюте.

Гайвазовский тоже был не прочь немного отдохнуть, но тут его затребовал к себе на корабль Раевский. Не подозревая грозы, Ованес сел в лодку и вскоре стоял перед добрейшим Николаем Николаевичем, понятия не имея, ждет ли его гнев или милость, и заранее соглашаясь с любым решением своего покровителя. А перед Раевским стояла отнюдь не простая задача – с одной стороны, приглашенный лично им участвовать в военной операции штатский художник, да еще, можно сказать, и не художник, а учащийся академии, умудрился свести опасное знакомство сразу с тремя декабристами! И что после всего этого с ним прикажете делать? С одной стороны – Иван Гайвазовский безусловно виноват, надо же думать, с кем дружить, а от кого и бежать, и чем быстрее, тем лучше. Шпионы повсюду. С другой стороны – вина самого Раевского была не в меньшей, а, пожалуй, и в большей степени. Сам пригласил невинного ребенка, позволил ему перебраться на флагманский корабль, а предупредить, с кем можно общаться, а с кем не следует – и не соизволил. Да и мог ли заранее знать Иван, с кем его познакомят? Вряд ли. Хлопнули по плечу, пригласили зайти в палатку, налили вина, а там уже… не бежать же, в самом деле?.. Так что, по всему выходило, его это вина – опытного, старого, мудрого. Плохо другое – дойдет опасная новость до государя, он – адмирал – ограничится выговором, а вот художник…

Гайвазовскому нужно было исчезнуть, и чем быстрее, тем лучше. При этом Николай Николаевич опасался обидеть, судя по всему, ранимого и впечатлительного юношу, и тем более не собирался объяснять причины, побудившие его вдруг избавиться от гостя, Лазареву. Наконец соломоново решение было найдено. Раевский отправит Айвазовского в Абхазию. Он ведь направлен в Крым – писать, вот пусть и пишет. Только на этот раз под бдительной охраной офицера абхаза по фамилии Звамба, [113]113
  Званба (Звамба) – древний абхазский род, принадлежащий к высшему дворянству. Согласно легенде, записанной Д. З. Бакрадзе, выводят свой род от Святого Ипатия, епископа Гангрского. Владельцы земель у фамильного села Звандрипш. Не удается установить, как было имя офицера, сопровождающего И. К. Айвазовского, сам он называет только фамилию.


[Закрыть]которому для отвода глаз было дано другое задание.

Таким образом, через два дня, закончив портрет адмирала Лазарева, Айвазовский отправился в свое новое путешествие, теперь уже посуху.

Красивые места, приятный собеседник, охрана из матросов-черноморцев, да и с погодкой повезло. Ночью спали в палатках, выставляя посты, а утром завтракали и продвигались дальше. Когда Айвазовский желал запечатлеть понравившийся ему вид, делали привал, кормили животных, варили еду. За время вояжа по береговой линии Айвазовский сделал множество эскизов. На десятый день пути они оказались в окрестностях Пицунды, в так называемом Бзыбском округе, где их настигла настоящая буря. Небо заволокло черными грозовыми тучами, дул ветер, вздымая песок и сердя начавшее волноваться море. Заметно потемнело, и весь окружающий мир в секунды словно утратил свои прежние сочные, яркие краски.

У Звамбы была зрительная труба, которой сразу же попытался овладеть художник, желавший непременно рассмотреть бурю во всех ее подробностях. По морю побежали белые барашки, ветер развивал волосы и то и дело норовил бросить в глаза горсть песка или соленых брызг. Волны начали наскакивать на берег, разбиваясь в белую пену, но не сдаваясь, а, наоборот, с каждой секундой становясь все настойчивее в своих притязаниях. В это время далеко в открытом море появился силуэт военного корабля из тех, что патрулировали берега Кавказа. Не обращая внимания на погоду, он шел к заранее выбранной цели – пытавшейся прорваться в Турцию черкесской кочерме.

Все это увидел в зрительную трубу и тут же объяснил художнику Звамба, после чего Айвазовского пришлось буквально утаскивать с берега. Так как тот сразу же решил, что сюжет погони в открытом море во время шторма, безусловно, достоин картины маслом, и посему непременно желал разглядеть все в подробностях, нимало не заботясь о собственной жизни и безопасности, а также не реагируя на приказы Звамбы.

За их спинами раскачивались вековые сосны, бушевал ветер, и море все больше и настырнее налезало на берег. Звамба был вынужден чуть ли не силой увести своего подопечного переждать бурю в уже поставленной служивыми палатке.

К великому сожалению художника, он так и не увидел, чем закончилась погоня в море, догнал ли корабль кочерму? Через несколько часов, когда буря стихла и море понемногу успокоилась, Айвазовский и Звамба бросились на берег и увидели приближающуюся шлюпку. Айвазовский поздоровался с оказавшимся первым на берег офицером Фредериксом, которого несколько дней назад доставлял раненным на корабль. Звамба помог одному из моряков вынести из лодки укутанную в покрывало женщину. Вторая, завернутая, точно кукла, в расшитый платок, самостоятельно выбралась из лодки не позволяя, дотронуться до себя.

Гайвазовский был заинтригован происходящим. Впрочем, никто не собирался держать его слишком долго в неведении. Все вместе они направились в сторону лагеря, где моряки уже разложили костер и готовили завтрак. Оказалось, черкесы выкрали из ближайшего абхазского села двух девушек, надеясь продать их на турецком рынке. Погоня была недолгой, но успешной. Фредерикс не распространялся относительно участи похитителей, пленниц же было приказано доставить домой. Гайвазовский смотрел на перепуганных девиц и невольно проникался их переживаниями. Всю жизнь прожить в деревне, и потом вдруг похищение, утлое суденышко в море, сражение, и наконец они в руках у бог знает кого. Девушек пытались покормить, но никто, включая Ованеса, не мог объяснить им, что происходит, куда везут их новые хозяева. Фредерикс старался обращаться к ним ласковым голосом, чем вызвал новый приступ ужаса. Наконец объяснить, что их отведут к родителям, взялся знавший язык Звамба. Вскоре девушки начали кивать и даже о чем-то спрашивать добровольного переводчика.

– Они живут за этим холмом, – показал в сторону леска Звамба. – Мы могли бы сдать их на руки родственникам и заодно пополнить наши припасы. Гайвазовский не возражал.

Звамба собирал сказания и песни абхазцев, надеясь когда-нибудь сделать из этого материала книгу, поэтому он сразу же и предложил Фредериксу доставить пленниц. К слову, просто так явиться в деревню или прийти туда спасителями местных девушек – суть не одно и тоже.

Позже уже в Италии Иван Константинович Айвазовский посвятит картину теме спасения пленниц «Буря у берегов Абхазии».

Путешествие со Звамба затянулось на целый месяц, но едва художник добрался до родной Феодосии, как его вызвали запечатлеть второй и затем третий десант русских войск на берегах Кавказа. Раевский уверовал в талант молодого художника и требовал, чтобы тот непременно был при нем, Айвазовскому же нужно было подумать и о себе. Необходимо представить картины на очередную осеннюю выставку, кроме того, император ждал картину десанта в Субаши. Впервые Гайвазовский получил заказ такого уровня, и тут нужно было не ударить в грязь лицом. Понимая, что может не успеть отослать новые картины, Гайвазовский просит конференц-секретаря Академии художеств В. И. Григоровича выставить написанные ранее «Ялту», «Греки», «Пурга», «Утро» и «Ночь». Письмо датировано 13 августа 1839 года, художник уже получил письмо, а по сути, приказ Раевского явиться для встречи с ним в Керчь, с тем чтобы запечатлеть третий десант. «Милостивый государь Василий Иванович! Второй вояж с H.H. Раевским к Абхазским берегам помешал докончить все картины, которые я назначил было к выставке, и потому, возвратившись со второго десанта, – я занялся окончанием картин, но не много успел, как видите – одну картину, которую посылаю с этой же почтой», [114]114
  Имеется в виду картина «Вид Гурзуфа с Аю-Дагом».


[Закрыть]– пишет он Григоровичу.

В это время художник приходит к идее не то чтобы оправдаться за кажущуюся небрежность в своих картинах, скорее всего, он впервые пытается объяснить, выстроить некоторую концепцию того, как, по его мнению, идеальный зритель должен рассматривать его полотна: «Я предвижу, что про это также найдутся некоторые, которые скажут, что не довольно окончено. Это зависит от того, как зритель захочет смотреть, – пишет И. К. Айвазовский. – Если он станет перед картиной, например, «Лунная ночь», и обратит главное внимание на луну и постепенно, придерживаясь интересной точки картины, взглянет на прочие части картины мимоходом, так назову, и сверх этого, не забывая, что это ночь, которая нас лишает всяких рефлексий, то подобный зритель найдет, что эта картина более окончена, нежели как следует». Это очень важный момент, разумеется, художник не может заставить зрителя смотреть картину таким образом, как запланировал он, но руководствуясь этой несложной техникой, мы имеем возможность увидеть работы Айвазовского так, как смотрел на них он сам!

И еще одно – художник заранее предвидит непонимание петербургской профессуры изображения луны на его работах, так как он пишет огромную, яркую луну южного неба, которую неминуемо будут сравнивать с тусклой и более холодной и мистичной луной северной. В доказательство своей правоты, Айвазовский вспоминает хранившуюся в Эрмитаже картину голландского художника Берхема Класа, [115]115
  Берхем Старший Николас (Клас) Питерс (1 октября 1620, Харлем – 18 февраля 1683 года, Амстердам) – голландский живописец, график и гравёр.


[Закрыть]на которой тоже изображена южная луна. «Я знаю, что и на этой моей картине луна-полтинник, да спрятать не за что было. Да кто написал не только луну, но даже свет луны так сильно, как она есть в натуре? Вся живопись слабое подражание природе».

Глава 11

Так ныне, океан, я жажду бурь твоих – Волнуйся, восставай на каменные грани, Он веселит меня, твой грозный, дикий рев, Как зов давно желанной брани.

Е. А. Баратынский

Практика затянулась до глубокой осени и обогатила Гайвазовского новыми этюдами. Он закончил портрет адмирала Лазарева, «Десант в Субаше», [116]116
  Десант H.H. Раевского у Субаши».1839 г. Холст, масло. 66 * 97 см. Самарский художественный музей.


[Закрыть]«Севастополь». По заказу графа Воронцова написал вид его имения на южном берегу. 23 сентября 1839 года Санкт-Петербургская императорская Академия художеств в силу своего устава, властью, от монарха ей данною, возвела Ивана Гайвазовского (в аттестате его опять именуют Гайвазовским) в звание художника 14 класса, наградив его при этом заочно шпагою.

Это означало, что срок обучения Гайвазовского в Академии подошел к концу. Профессора не могут больше ничему научить своего бывшего ученика, так что учить его будет жизнь.

Пришло время возвращаться в Петербург, дабы подвести итоги, и услышать о своей дальнейшей судьбе. Сам Ованес запланировал десятое или пятнадцатое июля, и тут же встал вопрос о пересылке законченных картин. «Некоторые мои картины будут гораздо позже в Петербурге, ибо их не берут на почту, слишком длинен ящик. Я глупо очень сделал, что написал в большом размере», – пишет он 25 июня 1840 года В. И. Григоровичу. Теперь придется обременять добрейшего Раевского, и только его. Три запечатленных с натуры десанта являются пока государственной тайной. Во всяком случае, художник не хочет или H.H. Раевский запретил ему демонстрировать кому-либо виды малоизвестных берегов, боевые корабли, а также эпизоды, связанные с недавней операцией. Раевский прекрасно понимает, как Гайвазовскому не терпится поскорее продемонстрировать учителям и друзьям свои новые достижения, поэтому он берет на себя неблагодарную миссию доставить написанные на его глазах работы со своим человеком. «Вас попрошу оставить их, как получите, закрытыми до моего приезда, а там я сам распоряжусь, – в том же письме пишет Гайвазовский Григоровичу. – И даже, чтобы никто не знал о них, кроме Вас. Вы, верно, догадываетесь, почему эта осторожность, приеду и расскажу Вам все». Как видите, секретность секретностью, а мальчишеский азарт, желание похвастаться, поведать о событиях, которым он стал свидетелем, все же превалируют над здравым смыслом. Впрочем, если бы Раевский не доверял Григоровичу, скорее всего, не отправлял к тому ценные ящики.

Ованес уехал на одно лето, но провел в Крыму целых два, он повзрослел, набрался опыта, за спиной остались уроки в Академии, мастерская Таннера. Теперь он художник 14 класса, художник с именем, может брать заказы, ходить по урокам, содержать пожилых родителей, но Гайвазовский не собирается останавливаться на достигнутом. Следующий этап – отправиться за границу, как делали это до него Брюллов и Щедрин, Кипренский и многие, многие другие ныне известные, выдающиеся художники.

3 июля 1840 года начинает сбываться и эта мечта, на руках бывшего академика особо ценная бумага: «Свидетельство от Академии художеств о командировании за границу для усовершенствования И. К. Айвазовского и других учеников Академии». Еще точнее, такое разрешение выдано Николаю Бенуа, [117]117
  Бенуа Николай Леонтьевич (1(13) июля 1813 года, Санкт– Петербург – 11(23) декабря 1898 года, Санкт-Петербург) – российский архитектор. Родился в Санкт-Петербурге в семье придворного метрдотеля Луи Жюля Бенуа (1772–1822). В 1827–1836 гг. учился в Академии художеств у В. А. Глинки, затем у Х. Ф. Майера. После окончания работал помощником архитектора Константина Андреевича Тона. В 1840–1846 гг. находился за границей вместе с А. И. Кракау и А. И. Резановым. В качестве казенного пенсионера Бенуа посетил Германию, Францию, Швейцарию, Австрию, Англию, долго жил в Италии. После возвращения в Россию был принят на службу в Кабинет Его Императорского Величества. В 1848 г. получил звание академика.
  В 1850 г. становится главным архитектором Петергофа. В 1852–1862 гг. работал в Лисинском учебном лесничестве. За заслуги по возведению лисинских построек архитектор Н. Л. Бенуа получил второй орден – Св. Станислава 2-й степени. В 1863–1873 гг. – главный архитектор императорских театров. С 1872 г. становится во главе строительного отделения Городской управы Санкт-Петербурга. Н. Л. Бенуа умер 11(23) декабря 1898 г. в Санкт-Петербурге. Был похоронен в крипте сооружённого им католического храма Посещения.


[Закрыть] Михаилу Шурупову [118]118
  Шурупов Михаил Арефьевич (1815–1901) – архитектор.


[Закрыть], Сократу Воробьеву, Ивану Айвазовскому и Василию Штернбергу «…в том, что они, во исполнение высочайшего его императорского величества повеления, ныне отправляются за границу для дальнейшего усовершенствования в художествах пенсионерами Академии. Во уверение чего и дано сие свидетельство от Академии с приложением меньшей печати ее». Все вышеперечисленные бывшие академисты, а ныне пенсионеры Академии с содержанием, художники 14 класса, получили за свои картины золотые медали с правом выезда на казенный счет и с непременным содержанием.

Остается заметить, что Николай Леонтьевич Бенуа, Михаил Арефьевич Шурупов, Сократ Максимович Воробьев уехали в Италию раньше Айвазовского. Ованес и его друг Штернберг задержатся в столице до 20 июля 1840 года. Нужно было спешно решить финансовые проблемы: Гайвазовский вынужден обратиться в Правление академии с прошением о выдаче денежного пособия в счет ожидаемого вознаграждения за взятую у него картину. 9 июля 1840 г. на заседании Правления этот вопрос рассматривается особо. Ованес, или, как его здесь все зовут, Иван, не может уехать за границу, не обеспечив при этом свою мать. Выплачивать денежное пособие из суммы, причитающейся молодому художнику на его личные нужды, берется Академия. Кроме этого, ему будет выдано вперед из тех денег, которые государь заплатит за картину. На самом деле император выберет себе две картины: «Взятие Субаши» и «Вид Севастопольского рейда с военными судами», но об этом станет известно лишь на следующий день после заседания. Оба произведения не дошли до нас. «Его величество картинами Айвазовского, изображающими взятие Субаши и вид Севастополя, очень доволен был, наипаче десантом, которую отлично хорошо исполненною нашел и хотя насчет воды некоторые замечания сделаны были, государь обе картины себе взял», читаем мы письмо профессора А. И. Зауервейда президенту Академии А. Н. Оленину, от 10 июля 1840 года.

Как обычно, Зауервейд излишне эмоционален, говоря современным языком, «его заносит», уже один раз по милости добрейшего Александра Ивановича Айвазовский лишился части денег на поездку в Крым, и вот снова: «я присовокупить должен, что если бы государь пожелал иметь картины, изображающие вышеупомянутые предметы, надлежало бы на иностранца более 20 000 рублей истратить». Это тонкий намек на то, что Оленин должен выторговать сумму не меньшую – на самом деле совершенно невозможную и фантастическую, но что примечательно, именно так оценил заслуги своего ученика профессор, поручив ему лично доставить конверт Оленину. Наверное, надеялся, что либо незамедлительно помчится вместе с молодым художником к императору, либо наградит его от собственных щедрот.

Поспешность и неумеренная пылкость Зауервейда должна была войти в поговорку, во всяком случае, в Академии. В этой связи особенно удивляет мягкость Оленина, у которого, несмотря на всю его природную сдержанность и дипломатичность, уже явно сдают нервы: «В ответ на письмо г. профессора Зауервейда от 10-го сего июня месяца (доставленное президенту Императорской академии художеств г. художником Айвазовским) президент ничего другого сказать не может, как только крайне сожалеть, что г. профессор Зауервейд при личном его ходатайстве у самого государя императора в пользу г. Гайвазовского (вследствие чего и две картины сего молодого и достойного художника были всемилостивейше взяты его величеством) не мог испросить приличной награды г. Гайвазовскому за достойные его труды!

Сие самое обстоятельство воспрещает президенту входить к кому следует с представлением о пожаловании г. Гайвазовскому денежной награды за его работу, хотя и не в таком огромном количестве, как намекает г. профессор Зауервейд (20 000 р.), но, по крайней мере, в пять или четыре тысячи рублей ассигнациями за оба произведения, как сам г. Гайвазовский по настоятельному требованию президента объявил».

Меж тем время идет, дата отъезда давно назначена, а Айвазовский все не может собрать необходимую родителям сумму. Он снова обращается в Академию, снова просит и умоляет как можно скорее решить эту проблему и выдать ему на руки четыре тысячи рублей ассигнациями, без которых он просто не может пускаться в путешествие. Зауервейд обещал ему сумму многим большую, но Айвазовский трезво оценивает свои шансы. И понимает, что времени почти что не остается, и скорее всего, деньги от государя придут уже, когда он будет в пути, «…не имея столько времени, чтобы ждать исполнения этого, я прошу всепокорнейше правление Академии снабдить меня ныне четырьмя тысячами рублей, весьма мне нужными и в возврат получить сию сумму из денег, сколько угодно будет государю императору пожаловать за мои труды; недостающее же количество Академия может вычитать из имеющих получаться на мое содержание в чужих краях денег, сколько, когда ей угодно будет». [119]119
  Прошение И. К. Айвазовского в Правление Академии художеств о выдаче ему денежного пособия и высылке части денег, полагающихся на содержание его за границей, родным в Феодосию ввиду их бедности. От 14 июля 1840 г.


[Закрыть]

Время до отъезда уже меньше недели, Айвазовский в отчаянии, он говорил с Зауервейдом и Олениным и догадался, что профессор опять поторопился представлять картины царю, из-за чего, при всем своем хорошем отношении к Айвазовскому, Оленин просто не имеет право обратиться с повторным ходатайством, не унизив при этом своего подчиненного. Теперь господа президент и профессор будут раскланиваться друг перед другом, он же, как обычно, останется крайним.

Нервы Оленина не выдерживают первыми. И 15 июля 1840 года, за пять дней до отъезда Айвазовского и Штернберга, он пишет «Представление президента Академии министру Двора о вознаграждении И. К. Айвазовского за картины, приобретенные царем», прикладывая к письму копию крайне эмоционального послания Зауервейда и свой ответ оному. Поступок не благородный, так как Оленин выставляет Зауервейда дураком, но по-другому невозможно сдвинуть эту проблему с мертвой точки. В своем письме Оленин высмеивает поспешную оценку картин в двадцать тысяч и предлагает заплатить за них от двух до трех тысяч за каждую, добавляя, что деньги нужны очень спешно. Собственно для отправки молодого художника за границу, а также для пересылки в Феодосию родителям, дабы устроить их там хотя бы до возвращения молодого художника.

Ходатайство возымело действие, и Айвазовский получил три тысячи рублей, кроме того, в скором времени ему будет выплачена еще тысяча, которую он в прошении от 19 июля 1840 года, то есть за один день до отъезда, просит отослать на адрес А. И. Казначеева в Симферополь, с тем, чтобы тот нашел возможность передать их родителям.

Я специально так подробно описываю последние дни Айвазовского в России, чтобы показать, насколько напряженными и полными волнений они для него были. Легче поступить в Академию, не столь сложно рисовать десант под пулями врага. Впрочем, все это в прошлом, теперь же Айвазовский выдерживает реальную бюрократическую битву и выходит из нее победителем.

Только убедившись, что семья будет обеспечена в его отсутствие, он пускается в дальний путь!