Текст книги "Айвазовский"
Автор книги: Юлия Андреева
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Сама операция была до боли знакомой, Гальберг с кем другим мог бы проделать ее, наверное, с закрытыми глазами, но сейчас он вдруг реально чувствовал страх. А вдруг что-то не так, бывало же, что маска прилипала к волосам и бровям и ее приходилось отдирать, уродуя покойника. Его передернуло.
За спиной Балин уже справился с алебастром и, достав коробку с помадой, ждал дальнейших приказаний.
Вздохнув и перекрестившись, Самуил Иванович начал обрабатывать роскошные бакенбарды поэта помадой, губы, брови.
«Когда форма будет готова, придется просить остальных заказчиков немного обождать, первым делом он слепит бюст Александра Сергеевича», – подумал про себя Гальберг.
«Не придется просить. Все и так все понимают», – ответила ему пустота.
Накладывая алебастр, Самуил Иванович явственно чувствовал, как его обычно такие послушные, умелые руки заметно дрожат.
Занервничал, не уследил – грошик залип в форме, да так там и остался.
Смерть Пушкина рикошетом ударила по Брюллову, он снова запил, но на этот раз предпочитал сидеть у братьев Кукольников. Привыкший везде и всюду появляться со свитой, Карл Павлович брал с собой своих учеников Мокрицкого, Железнякова, [74]74
Железное Михаил Иванович (1825–1880) вольноприходящий ученик Академии художеств. Получил медали: в 1847 г. – 2-ю серебряную; в 1851 г. – 2-ю серебряную; в 1852 г. – 2-ю серебряную за «Дамский портрет» (матери его, г. Железновой). В 1853 г. – звание художника с правом на чин XIV класса.
[Закрыть]Федотова [75]75
Федотов Павел Андреевич (22 июня (4 июля) 1815 года, Москва – 14 (26) ноября 1852 года, Санкт-Петербург) – русский живописец и график.
[Закрыть]или Айвазовского. Двое последних, строго говоря, его учениками не значились, но да он все равно их любил и, пожалуй, почитал превыше тех, что достались ему по списку.
Хороший дом, отменное общество, полезные знакомства, возможность быть в компании любимого учителя и друга. Что еще нужно молодому человеку? Часто к Кукольникам захаживал композитор Михаил Глинка – большой друг Брюллова, на которого молодежь того времени только что не молилась после его «Сусанина». Несмотря на то что официальное название оперы было «Смерть за царя», между собой ее продолжали называть «Иван Сусанин».
После памятной статьи Нестора Васильевича об Айвазовском Ованес относился к писателю с понятной благодарностью. Хотя бы упоминание в «Художественной газете» дорогого стоило, что же говорить о развернутой статье?
Нестор тоже выделял Айвазовского, чувствуя его несомненный талант и понимая, что без внимания и поддержки даже такой волшебник моря, как нахлынувший на чопорный Петербург феодосийский юноша с его невероятными южными красками, теплым морем и неунывающим дарящим свет и тепло солнцем, может зачахнуть и, скорее всего, погибнет.
Кроме того, Айвазовского открыто поддерживали такие господа, как президент Академии Оленин, художник Брюллов, коллекционер Томилин, его работы уже начали покупать, и выставки с участием молодого человека проходили очень хорошо. «Дай нам, Господи, многие лета, да узрим исполнение наших надежд, которыми не обинуясь делимся с читателями», – писал Нестор Кукольник в своей статье.
Когда Брюллов привел Ованеса в дом к Кукольникам в первый раз, Карл Павлович многозначительно покосился в сторону стоящего поодаль мрачного господина с темными волосами и широким носом и, весело кланяясь тому, шепотом произнес: «Остерегайся второго Кукольника. Платон [76]76
Кукольник Платон Васильевич – род. в начале XIX в. в Замосце, ум. в 1848 г. в Петербурге. Брат Нестора Кукольника.
[Закрыть]мало пьянеет и только и ждет, когда можно будет что-то стащить.
У Глинки ноты, у нас с тобой рисунки. Все это он продает затем в журналы, а ты хвать-похвать, а в заветной папочке-то ничего и нет. А все он – черный ворон Платон Кукольник», – после этого более чем странного представления Брюллов направился прямиком к «черному ворону Платону», дабы заключить его в дружеские объятия. Немало удивленный подобным поведением, Айвазовский разумно воздержался от комментариев. Другой странной фигурой в окружении Брюллова был некто Аполлон Мокрицкий – художник из городка Пирятино, что где-то в Полтавщине, над которым Карл Павлович откровенно потешался и, как казалось, в грош не ставил. Бедный же Аполлон, которому Брюллов давно уже, должно быть по пьяному делу, обещался нарисовать его портрет, да в результате на одну только карикатуру и сподобился, как тень ходил за Великим, прислуживая ему днем и ночью. Да, именно так, потому что капризный Карл Павлович запросто мог поднять Аполлона ночью с постели, всучить тому какую-нибудь книжицу и заставить себе читать. Другие ученики тоже по очереди читали Брюллову, тот любил работать, слушая об астрономии, биологии, или вдруг ему остро требовались стихи… читал и Айвазовский. Что тут такого? Но над Аполлоном Брюллов откровенно измывался. О чем сам Мокрицкий частенько жаловался новому приятелю. Вот ведь злой гений – Карл Павлович, заставляет его бедненького вести дневник, записывая туда впечатления от встреч с прославленными художниками, хотел, чтобы он стал русским Джорджо Вазари, [77]77
Вазари Джорджо (прозванный Аретино, 30 июля 1511 года, Ареццо – 27 июня 1574 года, Флоренция) – итальянский живописец, архитектор и писатель. Автор знаменитых «Жизнеописаний», основоположник современного искусствознания.
[Закрыть]того, что создал свою бессмертнию книгу: «Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, скульпторов и архитекторов». Потому как «Жизнеописания» эти не просто великий труд и подвижничество – книга о художниках для художников, книга на все времена!
Только не близок этот труд Мокрицкому, не так он жизнь и судьбу свою видел: «…22 ноября (1836 г.). Вчера, по случаю именин дочери графа Толстого, был я у него на вечере. Вообразив себе, что и дочь Катер [ины] Вас[ильевны] Галаган именинница, отправился я к ней часам к восьми вечера, но ошибся, был у Муррей. […] В десять часов отправился я к графу и пробыл там до пяти часов утра. Было очень весело. Здесь я первый раз увидел названных […] красавицами трех сестер Кусовых. Воробьев и Рамазанов увеселяли общество своими милыми и забавными плясками. […] Встав с свежею головою […], я был обрадован приходом Ивана Маркевича, […], пошли мы к «Помпее» и наслаждались с полчаса этим гениальным произведением. […] Обедал я у Венециановых […]. Прекрасное семейство! В обществе Ивана Захаровича Постникова мы имели случай помирать со смеху. […] От Венециановых пошел я к Брюллову, застал его одного за чтением р[омана] «Ледяной дом» Лажечникова. Я уселся подле него, он читал вслух. Когда он кончил первую книжку, я поднялся со стула и хотел идти, было уже десять часов, он удержал меня еще на полчаса. Спустя это время, я опять за шапку, он стал удерживать меня и, когда я, объясняя ему, отговаривался усталостью от вчерашнего вечера и опасением не потерять завтрашнего дня, то он напустил на меня всю силу своего красноречия, упрекая меня в страсти к развлечениям, к хождениям по гостям, к танцам. В самых ужасных видах изображал мою леность и любовь к искусству, потерю времени на пустые удовольствия и прочее] [78]78
Из дневника художника А. Мокрицкого.
[Закрыть]».
В общем, Мокрицкий предпочитал ходить по гостям, а Брюллов заставлял его работать и не собирался хвалить лишь за красивые глаза: «Святая. 2 апреля (1839 г). Воскресенье. Сегодня в девять часов поутру шлет за мной Брюллов. Он встречает меня с насмешливою гримасою и вопросом: «Что, нездоров? Голова болит! Зачем вы не работаете. Долго ли будет торчать здесь ваша работа?» (Надо заметить, что в картине околичность еще сыра, а фигур[ы] не могу писать я без натурщика.) Слова эти были сказаны самым грубым тоном, как будто перед ним стоял самый негодный [человек], что, хотя я попривык к подобным встречам, но каждый раз ошеломит меня такое обращение, вовсе не свойственное человеку с таким умом и таким талантом. Я отвечал ему, что сегодня займусь я дома, мне нужно окончить два рисунка, а завтра придет натурщик, и я начну оканчивать фигуру. «Увидим, – сказал он с сердцем, – если завтра вы не будете прилежно работать, то я выброшу вашу картину из мастерской. Мне не нужно здесь лишних холстов!» После этого я ушел молча».
Из всей компании Брюллова Айвазовский более-менее сходится с композитором Глинкой, с которым не раз музицировал на вечерах у Кукольников. Вечно пьяный Яненко, братья Кукольники, ученик Брюллова, грубоватый, матирюжный Григорий Михайлов… [79]79
Михайлов Григорий Карпович – живописец (1814–1867), ученик К. Брюллова. Получил золотые медали за картины «Прометей» и «Смерть Лаокоона с детьми» (эскиз – в Третьяковской галерее). Исполнил 175 иллюстраций к Священному Писанию.
[Закрыть]всех этих людей Айвазовский воспринимал как некоторую данность, с которой невозможно ничего поделать, так как их любит Брюллов. Сам же он не собирался дружить с подобной компанией. Впрочем, рядом с Великим Карлом были и другие: его брат – неутомимый труженик Александр Павлович, [80]80
Брюллов Александр Павлович (29 ноября 1798 года, Санкт-Петербург – 9 января 1877 года) – русский архитектор, художник. Профессор архитектуры Императорской Академии художеств, старший брат Карла Павловича Брюллова.
[Закрыть]скульптор Петр Карлович Клодт, [81]81
Клодт Пётр Карлович (1805–1867) – русский скульптор из баронской семьи Клодт фон Юргенсбург балтийско-немецкого происхождения.
[Закрыть]композитор Михаил Глинка, певец Аоди… [82]82
Лодий (Лоди) Андрей Петрович (1812–1870) – певец (тенор). Родился в Петербурге в 1812 г. Окончил Петербургский университет (исторический факультет).
[Закрыть]
К Айвазовскому относились с добротой и понятной нежностью, за привычку рассказывать о Крыме называли его в шутку «крымчиком» или «крамчонком». Но это было не обидно, все в Кукольниковой братии рано или поздно обретали прозвища. Сам Нестор звался Клюквенником, а скульптор Яненко – Пьяненко. Несмотря на то что Ованес был здесь чуть ли не младшим, его все любили за незлобивый характер и не склонность капризничать, когда кто-то из друзей просил его сыграть на скрипке и спеть. Мало кто из Кукольниковой братии мог похвастаться столь разнообразными талантами. Часто Айвазовский украшал вечера песнями, аккомпанируя себе на скрипке. Однажды, когда он вот так пел и играл для друзей и гостей братьев Кукольников, ему вдруг начал аккомпанировать на пианино нежданно появившийся на вечере Глинка. Так они наконец-то познакомились и сошлись. Прежде Гайвазовский наблюдал за композитором со стороны, не представляя, как обратить на себя его внимание.
Михаил Иванович знал и любил народную музыку. Во время пребывания в Пятигорске на летнем празднике байрам в каком-то ауле он уже слышал подобные песни, заметив для себя, что в черкесской лезгинке явственно слышатся отзвуки малороссийского казачка, и шуточной малороссийской песни «Кисель», которую он записал в селе под Харьковым. И Гайвазовский и Глинка остались довольными знакомством. Ованес любил музыку Глинки, а тот прежде уже видел картины Гайвазовского, представленные на двух последних выставках в Академии художеств, и читал восторженные отзывы. Кроме того, оба любили Александра Сергеевича Пушкина и еще не до конца оправились после его кончины. Оба хотели рассказать, поделиться воспоминаниями, просто поговорить. Так бывает: общее горе сроднило этих двух талантливых людей. Айвазовский жалел о том, что так и не сыграл и не спел Пушкину песни, которым научился в Крыму. Ведь Пушкину так нравился Крым, эти мелодии могли хотя бы ненадолго вернуть поэта в то время, когда он был моложе и, возможно, счастливее. Глинка вспоминал Пушкина таким, каким он знал его и любил. Встреча была предопределена судьбой и запомнилась обоим.
Позже Михаил Глинка включит мотив лезгинки, услышанной от Гайвазовского, в сцену Ратмира в третьем акте «Руслана и Людмилы».
После знакомства с Глинкой Гайвазовский заметно ожил, он снова подолгу пропадает у Томилова и Суворова-Рымникского, где изучает живопись, читает книги по искусству и все свободное время посвящает копиям с картин старых мастеров. Идея проста – изучить, вжиться, повторить, что называется, один в один. Все равно – пейзаж, портрет, батальную сцену. Удалось – значит, сравнялся, встал на одну ступеньку. Смогли они, смог и я. Его умение, которое профессор Воробьев назовет даром переимчивости, будет поражать соучеников и вызывать священный ужас у людей, понимающих в таком деле, как копирование. Ему будут сулить высот в этой области, обещать завалить заказами, но Айвазовский с той же легкостью как взял в руки кисти, начиная копировать, теперь отложит их. Хватит, этап пройден. Пора переходить к следующему.
В марте 1837 года в Академию художеств на имя президента А. Н. Оленина пришло предписание о причислении И. К. Айвазовского к классу батальной живописи профессора А. И. Зауервейда: «Государь император высочайше повелеть соизволил художника Айвазовского причислить к классу батальной живописи для занятия его под руководством профессора Зауервейда морскою военною живописью и представить ему по сему случаю мастерскую, устроенную подле мастерской художника Пиратского. [83]83
Пиратский Карл Карлович – русский художник. График. Баталист. Академик, профессор. Учился в Императорской Академии художеств под руководством профессора А. Зауервейда.
[Закрыть]Сию высочайшую волю я объявляю Вашему высокопревосходительству для надлежащего распоряжения». Подписано: Министр императорского Двора князь Волконский.
Все более чем закономерно. К кому же еще, если не к добрейшему, благороднейшему Зауервейду? Который и перед императором защищал, и летнюю практику на военных судах организовал? Только к нему. Тем более что профессора Воробьева Ованес давным-давно уже обошел, так что тот уже и не знает, чему юношу обучать. И не пора ли у него самого уроки брать?
Меж тем Айвазовский, словно очнувшись, выбравшись из заколдованного сада чужих картин, принялся писать свою. В картине «Берег моря ночью. У маяка» [84]84
Берег моря ночью. У маяка. – 1837 год. Холст, масло. 56 * 81 см. Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского.
[Закрыть]явственно чувствуются уроки Воробьева, уделявшего особое вниманию мистическому свету ночного светила. Твердою рукою Ованес пишет корабли – спасибо Зауервейду, своевременно отправил на флот. Польза очевидна. Теперь писать их стало куда как проще. Потому что, ведь одно дело, если видишь корабль на расстоянии и пишешь его как своеобразного натурщика, и совсем другое, когда знаешь предмет, что называется, изнутри, так сказать, анатомически, когда облазил его родимого вдоль и поперек, видел и ночью и днем, и во время бури и в штиль, когда можешь с закрытыми глазами на ощупь найти все, что нужно. Словом, спасибо учителям! Спасибо Кронштадту, куда выезжал время от времени молодой художник писать море. А еще спасибо Брюллову, который никого и ничего не боится, спасибо Глинке за его музыку, спасибо Пушкину за мечту написать когда-нибудь поэта, читающего морю свои стихи. Айвазовский несколькими штрихами нарисовал вдалеке тонкую фигуру – то ли мальчик, то ли юноша – не разобрать. Поэт, который не прячется от бури, а протягивает к ней руки, точно к возлюбленной. Зарок себе дал, когда-нибудь изобразить поэта таким, каким врос он в память.
И еще до боли хотелось, чтобы зрители, что любуются его крымскими картинами, непременно слышали эти стихи. Самому, что ли, читать?
Брюллов высоко оценил новую картину Айвазовского, Карл Павлович как никто другой умел радоваться успеху своих друзей, а Ивана Айвазовского он давно уже полюбил и другом считал. Необычное имя Ованес Карл Павлович никак запомнить не мог, да и во всех академических документах с самого начала было вписано Иван Константинович. Так представили при первой встрече, так и запало в память.
Вскоре за картиной «Берег моря ночью. У маяка» [87]87
Берег моря ночью. У маяка. – 1837 год. Холст, масло. 56 * 81 см. Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского.
[Закрыть]с присущей Айвазовскому легкостью появились еще несколько марин: «Море при заходящем солнце», [88]88
Море при заходящем солнце. 1,5 х 2 аршина. Не сохранилась.
[Закрыть]«Два корабля, освещенные солнцем», [89]89
Освещенные солнцем два корабля. 1,5 * 2 аршина. Не сохранилась.
[Закрыть]«Мрачная ночь с горящим судном на море», «Тихое море и на берегу судно с матросами», [90]90
Тихое море, на берегу лодка с матросом. 1,5 х 2 аршина. Не сохранилась.
[Закрыть]«Часть Кронштадта с разными судами», «Кораблекрушение». [91]91
К сожалению, эти картины не дошли до нас. Сохранился только список картин, приобретенных в 1838 году для Академии художеств государем.
[Закрыть]После того как Зауервейд пригласил Брюллова посмотреть на последние достижения их ученика, Карл Павлович не откладывая дело в долгий ящик, выступил перед академическим начальством с предложением о сокращении срока обучения Айвазовского на два года, с тем, чтобы тот начал уже работать самостоятельно, не скованный ничем. Но просто взять и отпустить ученика, что называется, на вольные хлеба, было невозможно по уставу Академии, да и что бы он делал, оставшись совсем один? Впрочем, Айвазовский уже начал свое уверенное восхождение, его новые работы и написанная ранее марина «Штиль» украсили очередную сентябрьскую выставку и принесли художнику Золотую медаль первой степени, а вместе с ней и право поездки за границу для усовершенствования в живописи.
Друзья и покровители Айвазовского радовались за молодого художника, гадая только об одном, будет ли послан Иван Константинович сразу же к берегам прекрасной Италии, или сначала поедет в Германию или Францию, но совет Академии художеств неожиданно заменил поездку за границу, отправив его на два лета в Крым.
«Академист 1 степени Айвазовский за написанные три морских вида и в особенности за превосходную картину «Штиль», причем положено Айвазовского отправить для усовершенствования на первые два лета в Крым, на Черное море в качестве пенсионера с содержанием за границею находящихся художников и затем куда по усмотрению Академии признано будет за полезное». [92]92
Из постановления общего собрания Совета Академии художеств о присуждении И. К. Айвазовскому Золотой медали первой степени и отправке его в Крым и за границу для усовершенствования. От 26 сентября 1837 г.
[Закрыть]
Гайвазовский был вне себя от счастья, да, ему хотелось увидеть Венецию и Рим, прогуляться по улицам Флоренции и, быть может, заглянуть в Испанию, Грецию… да мало ли куда еще. Нигде не был. Везде интересно. Но еще больше он жаждал оказаться снова дома. Обнять родителей и друзей, снова прогуляться по улицам Феодосии, вдохнуть полной грудью пьянящий запах моря. Крым манил его, являясь во снах прекрасных и пленительных воспоминанием о золотом детстве. Детстве, где все было прекрасно, и свисающие из-за оград домов цветущие заросли: малиновые, желтые, розовые, белые, красные… прозрачный воздух. Серебрилась, играя на солнце драгоценной чешуей, крупная рыба. Он совсем забыл о том, как тяжело было таскать большие плетеные корзины с уловом, стер из памяти окрики в кофейне. Все в родной Феодосии казалось ему теперь сказочно-прекрасным. Как же давно он там не был, как соскучился!
Содержание одного пенсионера обладателя заветной Золотой медали обходилось в 3000 рублей, из этих денег следовало, конечно, потратиться на дорогу туда и обратно, но все равно оставалось немало. Тем более, если переложить это на цены в Крыму! Невероятная удача!
Но тут дело немного подпортил вездесущий А. И. Зауервейд, который, не разобравшись, решил помочь своему любимому ученику, упросив государя приобрести шесть картин Айвазовского на общую сумму 3000 рублей, с тем, чтобы затем благородно подарить их Академии. Николай послушался учителя, но с тем непременным условием, что Айвазовский отправится на эти деньги в Крым на один год. Пусть пишет там новые картины, которые по возвращении, он должен будет представить на высочайшее рассмотрение. То есть командировка сократилась на целый год, и денег тоже получилось вдвое меньше против ранее обещанного.
«Таким образом, Айвазовский был бы послан в Крым с содержанием от казны (3000 за 1838 и 3000 за 1839 год в сумме 6000), а деньги, которые мог бы он получить за картины, были бы его приобретением в пользу собственную или семейства отца его, как слышу, человека весьма недостаточного». [93]93
Из официального письма президента Академии художеств профессору А. И. Зауервейду об обстоятельствах, связанных с командированием И. К. Айвазовского в Крым. Февраль 1838 г.
[Закрыть]
Впрочем, даже это не омрачило радостного настроения молодого художника; в ожидании официального разрешения тронуться в путь он купил подарки для домашних, нанес прощальные визиты Зауервейду, Брюллову, Томилову, Оленину и Воробьеву. Друзья устроили ему шумные проводы, клянясь в вечной дружбе и планируя новые встречи ни в Италии, так в Петербурге.
Наконец Ованес получил долгожданный билет, удостоверяющий право художника на поездку в Крым для натурных работ.
«Предъявитель сего, императорской Академии художеств академист 1-й степени Иван Айвазовский, с высочайшего его императорского величества соизволения, отправляется в Крым для писания видов с натуры сроком от нижеписанного числа на один год, т. е. по 1-е марта 1839-го года, с тем, чтобы написанные им там картины, по возвращении его, Айвазовского, были представлены на высочайшее государя императора воззрение; во уверение чего и для свободного его г. Айвазовского проезда в Крым и обратно, а равно для беспрепятственного занятия его писанием видов в пути и на всем Крымском полуострове, где пожелает и для оказания ему в случае нужных содействий и пособий от местных начальств дан ему, г. Айвазовскому, сей билет из императорской Академии художеств с приложением меньшей ее печати.
Императорской Академии художества президент, Государственного совета член, действительный тайный советник и разных орденов кавалер А. Оленин»
О, прекрасное море. Как можно не кинуться в твои объятия, не припасть губами к любимым волнам, чтобы вновь ощутить привычный с детства вкус соли? Море заключило Айвазовского в свои объятия, подняло и понесло, покачивая и бережно подбрасывая точно любимое дитя. А он резвился, барахтался, играл с волнами, а то вдруг устремлялся куда-то вдаль, работая руками и ногами до полного изнеможения, чтобы перевернуться на спину на время передышки, прикидываясь морской звездой. Дочери морского царя должны были кружить вокруг своего возмужавшего за время разлуки избранника. Рыбы ласкать его своими хвостами, и подводные жители по законам всех на свете сказок должны были принести Ованесу собранную на дне дань. Жемчужины, кораллы, сокровища служащих у морской знати пиратов… Но в тот самый первый день Айвазовский мог видеть только ослепительное солнце, на небе, солнце щедро рассыпанное по теплым волнам, солнце, с новой силой проснувшееся в нем самом.
В Петербурге никогда не было и не будет такого ослепляющего света. Но он исправит это, привезет друзьям свое крымское, феодосийское солнце. Солнце и море. Пусть они скинут сюртуки, мундиры и фраки, и плещутся в этом море, в этом свете. Пусть греются на этом солнце, утоляя жажду сладким вином и фруктами.
Всю свою жизнь Айвазовский будет искать свет, стараясь сохранить его в картинах. На своей выставке в Париже (1843 г.) он с удивлением услышит, как, разглядывая его полотна, зрители будут судачить, не умудрился ли этот молодой русский каким-нибудь хитрым образом спрятать за холстом горящую свечу.
Маленькие домики соседей, да, после Петербурга они кажутся ему крошечными, почти игрушечными, он разглядывает их, здороваясь, как со старыми знакомыми, вдруг понимая, как сильно любит каждый в отдельности и все вместе. Сделался гуще дикий виноград на стене, из окна которого смотрела на звезды любившая помечтать дочка зеленщика, зацвели вишни в соседском саду, и ветер колышет розово-белое море душистых лепестков. Айвазовский петляет по узким улочкам города, пытаясь забыться, потеряться в нем, но неизменно выходит к морю, которое тоже вовлечено в эту игру.
Волна за волной, весна за весной. В Петербурге еще не сошел снег, здесь цветут сады. Тепло как летом, и даже вода в бухте «На карантине» прогрелась. Ованес подолгу гуляет по берегу, выискивая цветные камушки – подарки его друга Моря. На ум приходят новые и новые сюжеты, один занимательнее другого. Райский сад… нет, не сад, а скорее уж берег вечного как вселенная океана, океана времени. Море встретило первых людей и облизало их, как добрая теплая корова облизывает шершавым языком своих новорожденных телят. Море, разлучающее любимых, – можно написать корабль и девушку, машущую с пристани белым платком, море властное и жестокое, в котором погибали отдельные корабли и целые флотилии, и конечно ласковое, спокойное, может быть, даже сонное море. С чего же начать?
Он снова живет в родительском доме, спит на своей кровати, подолгу смотрит в окно, из которого видно его море. Иногда гуляет всю ночь, считая звезды, или, закутавшись в теплую куртку, сидит у моря, выспрашивая Бога о своей дальнейшей судьбе, утром мама запрещает домашним будить ее дорогого мальчика. Стараясь с вечера выспросить, что бы тому желалось поесть на следующий день, она с раннего утра бежала на базар и быстро готовила что-нибудь эдакое: нежную слоеную пахлаву, такую сладкую, что просто тает на языке. Ованес всегда любил пахлаву, но не с этого надо начинать, потому что отец попросил приготовить бастурму и соленые бохи. И еще козий сыр, молоко, слоеные пирожки с сыром, лепешки в сладком сиропе… хорошо бы магалепи с кофе. Если на столе будет много еды – отец не будет в претензии, а Оник, он так вытянулся и похудел, ее ненаглядный Оник, Ованес… ее дивный мальчик, кроха, спеленутый в белоснежные пеленки с большим голубым бантом в виде цветка пиона. Красивый, как маленький ангелочек, в вышитой сорочке семенящий за старшими братиками на нетвердых ножках. Ее прекрасный сын – художник, слава которого скоро прогремит на весь мир. Нет, перечисленных блюд явно маловато для драгоценного сыночка. Нужно послать кого-нибудь в лавку за яблочным джемом, прикупить на завтра соленые виноградные листья. И главное, не забыть про чихиртму. Хотя это уже, наверное, завтра. Сколько времени ребенка не было дома, и вот же – его совсем нечем принять! Того и гляди, уедет в Петербург, да и откажется возвращаться. А что ему делать в нищей Феодосии, где даже покормить-то толком с дороги не могут?
