Текст книги "Пути и маски (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Ты считаешь, дело именно в этом? – усомнился он. – И он теряет тут время только ради нас?

– Я уверен, что это так. И, Ривэн… Он не плохой человек. Мне кажется, тебе важно знать это.

«Не плохой человек. О, проклятье! Безумие заразно… Ты же сам мне рассказал, что вы познакомились, когда он поднял труп с сельского кладбища, бородатый ты ребёнок!..» – мысленно взвыл Ривэн. Логика происходящего корчилась в агонии – если не умерла уже давненько, примерно в гостинице Зелёной Шляпы.

– Он великий человек, – еле слышно признал он – почему-то стыдно было говорить это вслух. – И я знаю, что от него зависит эта война и… Всё такое. Но также я знаю, что ему наплевать на меня. Из-за меня он не стал бы задерживаться. Не надеется же он отыскать у этого жирного слизня…

– Тихо, тихо… Тут везде рабы.

– …отыскать у Люв-Эйха разгадку морского чудища?

– Может, и так. Не нам судить. Просто жди и помогай ему, если потребуешься.

– Я не могу так, агх, – с горящими щеками выдохнул Ривэн; из него точно вырвали пробку, и молчать дальше не было мочи. – Боги видят, и Прародитель миншийцев тоже – не могу!.. Хоть бы одно слово, один взгляд не как на пустое место… Почему он говорит с тобой, почему смеётся шуткам Ван-Дир-Го? И почему от этого так больно?… О, проклятое место!.. – и, уронив голову на руки, Ривэн запустил в волосы пальцы. Его трясло.

Он не впервые в жизни сгоряча признавался в вещах, в которых не хотел признаваться, – но никогда его так не колотило.

Бадвагур долго молчал, тактично выжидая. Потом посоветовал:

– Поговори с ним. Подойди и поговори завтра. Он тебя выслушает и всё объяснит.

– Нет, – куда-то в землю промычал Ривэн. Он мечтал съёжиться до размеров пятнистого трёхглазого щенка из коллекции Люв-Эйха и уползти, скуля, под скамью. – Не выслушает. Он же – он, а я… Скажи, вот что ты сделал? После чего он начал тебя уважать? Это же невозможно, нереально просто, будь он проклят!..

– Ты выпил лишнего, Ривэн, – успокоительно произнёс Бадвагур. – И ещё эти горы пряностей, да и за своих боишься… Иди-ка лучше выспись хорошенько.

– Нет, сначала ответь мне! Что ты сделал?

Бадвагур снова какое-то время не отвечал. Ривэну эти несколько секунд показались вечностью; ему вдруг стало холодно, несмотря на духоту.

– Я убил для него.

ГЛАВА XI

Западный материк (Лэфлиенн). Лес к югу от Великой Реки, племя Двуликих

Их было много. Навстречу вышли не только лисы.

Конечно, лисы тоже были – и лимонно-жёлтые, и серебристо-чёрные, и просто рыжие, к каким Тааль привыкла. По округе, видимо, разбросалось полно их нор, и теперь они, бесшумно ступая тонкими лапками, сходились на большую, заросшую папоротником поляну. Острые мордочки поднимались вверх, носы алчно втягивали воздух – чуяли кровь, которой пропитался листок исцели-дерева на ране Турия: Тааль всё-таки нашла его и сорвала по пути.

Тааль слышала, как они дышат. И даже то, как горят их золотистые глаза – скорее слышала, чем видела, будто горение обладало собственным, низко-урчащим звуком. Слышала она и каменных скорпионов – они расползлись тут же, по корням и кочкам, и совсем не боялись странных лисиц.

Она слышала, как сдвинулась тишина, когда незнакомая толстая птица на ветке (сидела, нахохлившись сизым шаром с малиновой грудкой), наклонила набок головку. Или когда где-то чуть дальше, глубоко в зарослях, поднял рогатую голову олень.

Всё это были не просто звери. Они приближались, смотрели и ждали. Кровь приманила, конечно, одних лис, но взгляды у всех были вполне осмысленными. Тааль замутило от страха.

Она вспомнила, что Ведающий говорил о придвигающейся Пустыне, о Хаосе, о нарушенной гармонии. Вот она, эта несчастная нарушенная гармония – бессловесные твари, которые смотрят, будто…

Будто то существо из сна. Уродливое ущество с синими до черноты глазами, с длинными паучьими пальцами.

Тааль до сих пор не призналась себе, что в других снах уже слышала его голос. Повторяла мысленно, что ей показалось. Почему-то стыдно было обсуждать это с Гаудрун, а с Турием и подавно… Разве что Эоле может помочь, пусть и после тысячи глупых шуток. Может, хоть он объяснит, зачем по ночам к ней в голову приходит неведомый, страшный враг?

Тааль съёжилась на плече у Турия; Гаудрун напряжённо застыла с ней рядом. Слышно было, как колотится под ворохом перьев её маленькое храброе сердце.

Лис, который привёл их, жёлтой молнией метнулся к своим – и, смешавшись со стаей, явно испытал облегчение. Несколько других сразу обнюхали его и, фыркнув, выразили неудовольствие.

– Их так много, – шепнула Гаудрун, еле шевеля клювом, но Тааль слышала так, словно она распевает в полный голос, чествуя какой-нибудь бой. – Они и конягу повалят, если вздумают.

– Без сомнения, Гаудрун-Олгли, – спокойно отозвался кентавр. Он смотрел на стаю без отрыва и без малейшего страха. – И я всё слышу.

– Лучше скажи, чего они хотят, – огрызнулась Гаудрун, – раз ты такой умный.

– Тихо, – выдохнула Тааль, заметив, что одна из лисиц – матёрая и большая, ночного цвета тёмных фиалок – двинулась к ним. После пары грациозных шагов она тягуче присела, выставив передние лапы, мелькнула белым кончиком хвоста – и вот на её месте уже грязная, смуглая женщина, чья нагота прикрыта только фиолетовыми волосами. В волосах запутались листья и веточки, на немолодом лице застыл хищный оскал.

«Они похожи на него, – отметила Тааль про себя, пытаясь успокоиться. – Правда похожи, все. Но намного более… дикие. И в них совсем не чувствуется той Силы».

Зато чувствуется другая. Простая и древняя, как Мироздание, жажда крови.

– Па-ахнет, – прошипела женщина, скользя к ним на полусогнутых ногах. Вертикальные зрачки-щели расширились, когда она взглянула на рану кентавра. – Свежее мясо. Оставьте предателя нам, птички, мы славно поужинаем…

– Что она говорит, Тааль-Шийи? – спросил Турий. Вид у него был по-прежнему такой, точно он рассматривает созвездия или рассказывает очередную скучную историю (во время таких Тааль всегда привторялась, что внимательно слушает, чтобы его не обидеть – несмотря на то, что имена каких-нибудь древних великаньих вождей или открытых кентаврами равнин ничего для неё не значили). – Я всё-таки не разбираю этот лай.

Тааль перевела; у неё даже не дрожал голос. Наверное, последние события и впрямь сделали её смелее. И ещё, признаться, ей немного льстило, что она понимает речь существ, с которыми даже всезнающий Турий не способен беседовать.

– Пожалуйста, спроси, кого я предал. Мне по-прежнему трудно понять. Если они о тэверли, то передай: я считаю, что это те, кто поддался страху и пошёл к ним в рабство, заслуживают зваться предателями – своей земли, и её магии, и всего, во что верят.

– Прикусил бы ты язык, оратор! – вздрогнув, посоветовала Гаудрун. Ей уже наверняка виделось, как острые белые зубы смыкаются на её беззащитном горле – и кто тогда выручит маленького Биира?… – Тааль, выразись уж как-нибудь повежливее. А то коняга привык толкать речи, как в своём садалаке.

Тааль перевела, постаравшись смягчить громкие слова. Женщина с фиолетовыми волосами подобралась ещё ближе, почти оттеснив Турия к дереву. Даже если бы кентавр мог бежать, спасаться было негде: лишь сейчас Тааль заметила, какой правильный круг образовали лисы. К ним подтягивалось подкрепление из птиц, змеек и огромных ежей. Невольно Тааль задумалась о том, есть ли в Лесу такие же волки – и сразу отбросила эту мысль.

– Двуликие служат господам, которых поклялись защищать. Мы помогаем господам вернуть своё по праву. Скажи коняге, что он поступил бесчестно. Он должен умереть.

Тааль вздохнула. Их с Гаудрун точно не хватит на то, чтобы защитить Турия – хоть им самим вроде бы никто не угрожает… Нет, даже думать о таком стыдно. Отец учил Тааль, что друзей не бросают в беде. Мать… Чаще она уклончиво говорила, что жизнь слишком сложна для свода правил, и предлагала Тааль расчесать ей волосы под новую песню.

– Кажется, они собираются тебя съесть, – сообщила она Турию, обозревая ряды янтарных глаз. – Они… очень с тобой не согласны.

– Что ж, думаю, мы можем договориться, – сказал Турий, поморщившись от боли в ноге, и задумчиво погладил светлую бородку. – Объясни им, что никакой выгоды им не будет, если они выполнят этот приказ.

– Они не послушают, – грустно констатировала Тааль, слух которой обострялся с каждым мгновением. Ей уже казалось, что весь Лес вокруг вопит в ярости, что каждый клочок земли надрывается, крича о своей жизни.

Звери ждали приказа женщины-лисицы. Тааль была уверена в этом. Значит, убедить её, только убедить… Ей всегда нравилась разумная мягкость Турия, но здесь она точно не к месту. Нужно придумать что-то ещё.

– Мы не собирались причинять вам вред, – сказала она женщине-лисице, чтобы потянуть время. – Если мы случайно вступили в ваши владения, то сейчас же уйдём.

– Это не их владения, – обронил Турий, явно не замечая дипломатических потуг Тааль. – Никогда оборотни не жили в этой части Леса. Тэверли позволили вам занять эти земли, ведь так?

Гаудрун обречённо вздохнула и напрягла когти, готовясь к атаке на чьи-нибудь жёлтые глаза. Каждый второй в лисьей стае рассерженно зашипел или тявкнул; светло-жёлтый лис – другой, на вид совсем дряхлый – оскалился так, что Тааль почти услышала исходившую от него ненависть.

– Кентавр прав, – сказала женщина-лисица и, немыслимо выгнув ногу, почесала фиолетовые космы. – И мы нисколько не стыдимся этого. Господа приказали убить тебя и доставить к ним этих птичек, – она кивнула на Тааль с Гаудрун; поляну наполнило согласное тявканье. Старый лис, с усилием перекувыркнувшись, сбросил звериный облик и оказался крупным седым мужчиной. Двое гигантских ежей из-под колючего куста последовали его примеру – и вот перед Тааль уже двое откровенно веселящихся мальчишек.

Переводя её слова, Тааль невольно замялась. Последняя часть была ей совершенно не понятна. Не могут же Неназываемые знать о ней, простой майтэ, которая оказалась здесь по чистой случайности?… Лисица наверняка что-то путает.

– Так-так, вот об этом поподробнее! – потребовала Гаудрун, чьи глаза стали ещё зеленее от гнева. – Откуда эти бесчестные колдуны прознали о нас? Они что, пытали моего бедного Биира?

– Господа никого не пытают, – презрительно фыркнул лис-старик. – Им это не нужно.

– Конечно, не нужно, – сказал Турий. – Они просто овладевают чужим разумом, готовя для себя армию рабов.

Лицо кентавра всё больше бледнело от боли: нога до сих пор кровоточила. Издали до Тааль вдруг донеслось что-то новое – резкие, странные звуки. Может, птичьи крики – но тогда это были незнакомые птицы. Крики приближались с юга и, как ядовитые иглы, падали на вершины деревьев. Каменные скорпионы немедленно начали проявлять активность – завозились, выпустили лапки и завели свои дикие гимны в честь «Хнакки».

Тааль тревожно шевельнулась на плече у Турия. Кажется, ни он, ни стая этого не слышали.

– Пусть ответят! – не унималась Гаудрун. – Ясное дело, что им доложили о Турии, – (на памяти Тааль она впервые назвала «конягу» по имени), – но мы-то причём? Откуда они взяли, что он путешествует с двумя майтэ?

– Не вашего ума дело, – клацнула зубами женщина. – Господам известно всё, что творится в мире… А может, и в других мирах, если они есть. Лучше слетите с кентавра, а то придётся и вас пустить на закуску!

Судя по реакции стаи и радостным кувыркам мальчишек-ежей, Двуликих эта идея устраивала. А далёкие крики уже не были далёкими…

– Вы хотите доставить нас туда? На юг, к Пустыне Смерти? – сдавленно спросила Тааль и дождалась кивка женщины. Во взгляде той появилось что-то похожее на уважение. – Но мы ведь и сами туда направляемся. Отпустите нас с миром, какая вам разница?

– Только без кентавра и под нашим конвоем, – ощерилась женщина. Она стояла – точнее, почти сидела на корточках – уже так близко, что до Тааль доходила мясная вонь у неё изо рта. – С подрезанными крыльями. Как миленькие там окажетесь. А его подлые кости, как положено, поглотит земля!

– Мы нужны тэверли, Тааль, – прошептала Гаудрун, не слушая последних слов. – Они сами ищут нас, понимаешь?… Что вообще происходит?

Тааль не знала, что на это ответить. Она уже открыла клюв, чтобы высказать свою версию об ошибке, но её перебил Турий:

– Всё так. Это ты нужна им, Тааль-Шийи. Я понял, что ты не простая майтэ, с того мига, как встретил тебя.

Гордость в его голосе сливалась в тонкий узор с печалью. Даже говоря с Эоле под зловещей красной звездой, Тааль не испытывала такого смятения. Всё это напоминало древние сказания, которые так любил отец: там всегда был герой, кем-нибудь избранный для каких-нибудь великих подвигов. Но это редко относилось к майтэ, самым невоинственным существам со всего Лэфлиенна.

И Тааль точно не похожа на героя. Слыша немой голодный вой от стаи оборотней, она лишь сильнее убеждалась в этом.

А потом грозное затишье сменилось чем-то другим. Тааль подняла голову – увы, слишком поздно – и издала трель страха. Страх всегда давался ей легко, был почти естественным состоянием в мире, где правят хищники.

Со светло-синего, будто побледневшего от ужаса неба на стаю оборотней снижалась другая стая. Не майтэ, но и не те птицы, к которым привыкла Тааль… Чёрные перья, облезлые голые шеи и отвратительные физиономии. Построившись клином, неприятные существа уверенно, почти отвесно, шли вниз, наставив на поляну крючковатые клювы. Тааль не смогла не восхититься мастерством их слаженного полёта, но в следующий момент Турий уже прикрыл её локтём, мешая обзору:

– Берегись! Грифы!

Грифы, птицы Пустыни? Так глубоко в Лесу?…

Хнакка, Хнакка, Хнакка! – заливались, потрескивая, каменные скорпионы. Рядом с ними остались одни разноцветные лисы – они свирепели, тявкали и скалились, поглядывая на стервятников с земли. Женщина с фиолетовыми волосами, зашипев, снова обернулась лисицей. Остальные Двуликие – ежи, и белки со змеями, и молчаливые птички – мгновенно покинули поляну, растворившись в зелёном мареве леса. Тааль слышала, как тяжело все они дышат от страха, слышала биение маленьких сердец под чужими деревьями.

Турий, подволакивая больную ногу, всё-таки набрал скорость и попытался проломить кольцо из лисиц, но они лишь столпились теснее и угрожающе оскалились. Грифы тем временем снизились – оказались так близко, что Тааль видела их голые красноватые шеи, обожжённые пустынным жаром, – и теперь кружили прямо над поляной, безмолвные, чёрные. До этого Тааль и подумать не могла, что они так огромны, да и когти у них были впечатляющие.

Более впечатляющие, чем у Гаудрун. Даже до самой Гаудрун это, видимо, быстро дошло, и она вжалась в шею Турия, не пытаясь бросаться на незваных гостей.

– Они тоже служат тэверли? – прошептала Тааль, без отрыва следя за чёрными крыльями. Чернота у них была не такой, как у Гаудрун или Ведающего, – другая, враждебная, точно провалы в глазницах черепов тех, кто погиб в Пустыне. В снах Тааль вокруг огненных врат неизменно белели кости.

– Должны, – с сомнением прищурившись, сказал Турий. – Но наши лисы их явно недолюбливают.

– Хотелось бы знать, кого они любят, – буркнула Гаудрун. И тут же, вскрикнув, пригнулась.

Один из грифов без всякого предупреждения отвесно пошёл вниз и почти упал на неё всей тушей. Они сцепились раньше, чем Тааль успела моргнуть, а Турий отшатнуться; полетели чёрные перья. Кентавр двинул по стервятнику локтём, метя в шею (Тааль в сотый раз пожалела, что Гаудрун, не доверяя Турию, упросила его уйти с ними без ножей, с одним луком); но птица, конечно, ловко увернулась и продолжала методично налетать на Гаудрун то когтями, то клювом. Впрочем, стервятник явно не стремился убить: для этого хватило бы одного мощного тычка в голову…

Тааль вздрогнула, осознав, насколько холодной и взвешенной была последняя мысль. Так, наверное, думает то страшное существо из её сна. Так никогда не думают майтэ.

– Он хочет схватить тебя! – крикнула Тааль, бросаясь наперерез. – Просто улетай!

Её отвлёк пронзительный лай за спиной. На другом конце поляны вопила, прыгала, каталась по земле фиолетовая лисица, а над ней парил гриф с пухлым лисёнком в когтях. Мех лисёнка был точно такого же цвета, как у матери. Детёныш, наверное, ещё не умел менять облик самостоятельно и лишь издавал жалобные звуки, пытаясь вырваться. Лисица в отчаянии, как от дикой боли, заскребла когтями по раскидистому дереву, безрассудно пытаясь взобраться по стволу. Никто из соплеменников не рвался помочь ей: все прижимали уши, дрожа под тенями громадных грифов.

Отхромав в сторону, Турий сломал ветку ближайшего куста и замахнулся ею на грифа.

– Вырви лисёнка! – крикнул он Тааль. – Я помогу Олгли!

Тааль не пришлось просить дважды. Ей больше нравилось летать по открытым пространствам; влажный, спёртый воздух Леса тяжелил перья – но, выбрав нужный наклон тела, она легко взмыла вверх и собралась, описав крутую дугу, снизиться прямо на грифа с лисёнком. Два стервятника рванулись к ней сразу с двух сторон, но Тааль всё-таки была значительно легче – и с колотящимся сердцем пролетела между, едва не заставив их столкнуться лбами. Подлетев ещё ближе, она встретилась глазами с грифом.

Глаза у него были золотисто-жёлтые, старые и без блеска. Они не мигали и совсем ничего не выражали. Жуткие глаза.

Тааль на мгновение потонула в зрачках, уловив в них собственное встревоженное отражение.

Шийи.

Гриф сказал это, не разжимая клюва, – и Тааль поняла его.

Шийи. Господа ждут тебя. Лети скорее.

– Я…

Пусть вторая майтэ летит с тобой. Пусть кентавр умрёт.

Голос звучал глухо и мощно, будто рокот далёкой грозы. Тааль, зависнув в воздухе, чувствовала, как голову медленно пережёвывает боль. Неподвижный гибельный жар, и полёт в этом жаре – всё вперёд и вперёд, и ещё на тысячу полётов вокруг – ничего, кроме песка…

– Я не понимаю. Чего вы от меня хотите?

Лисёнок пищал теперь ещё жалобнее; когти больно впивались в дрожащее тельце; его мать зашлась воем ненависти.

Это было невозможно, немыслимо – но гриф улыбнулся у Тааль в голове.

Где смерть, там и возрождение. Где Лес, там и Пустыня. Чистота создана, чтобы проиграть страсти. Порядок существует, чтобы открыть дорогу Хаосу. Таков закон.

Голос эхом отдавался внутри – все остальные звуки исчезли. На секунду Тааль даже позабыла о Турии и Гаудрун за спиной.

«Таков закон». В это хотелось верить. Этому хотелось следовать. Но – она знала – нельзя.

Тааль перевела дыхание. Она не представляла, что ответить на это, поэтому выпалила первое, что пришло на ум:

– Я полечу туда, но только на двух условиях. Турий и Гаудрун отправятся со мной, живые и нетронутые. И ещё, – она опустила взгляд, – ты отпустишь его.

Гриф разжал когти; повизгивая, лисёнок фиолетовым шаром упал на лапы. Остальная стая затявкала в приступе благодарности; мать кинулась зализывать сыну царапины на спинке.

Да будет так.

И грифы, снова построившись клином, взмыли в чистое, слегка потемневшее небо. Спустя несколько секунд ничего уже не напоминало об их появлении.

Ничего, кроме женщины с фиолетовыми волосами, теперь бледной от ужаса, с потерянным и грустным лицом. И более осмысленным (может быть, из-за грусти)… Она всё нежила своего малыша, не в силах расстаться с ним. И Тааль с болью вспомнила заразу на скорлупе – той, что могла выпустить в жизнь её брата или сестрёнку. Она была бы тогда не одна в мире. Если такое вообще возможно.

«Если вообще возможно» – что значит эта насмешливая оговорка?… Ещё одна чужая мысль – совсем, совсем не её… Что же происходит? Обессиленная, Тааль опустилась на землю.

– Вы можете идти, куда хотите, – тихо сказала женщина-вожак. – Мне нечем больше отплатить за сына. Двуликих осталось так мало, что жизнь любого из племени свята для нас.

Она говорила что-то ещё – но почему-то беззвучно, бессмысленно разевая рот. Тааль в недоумении наблюдала за ней, раздумывая, не сходит ли с ума от усталости. Но чуть погодя к ней подошёл беспокойный Турий, потом подлетела невредимая Гаудрун – они тоже что-то говорили ей, и она тоже ничего не слышала… И копыта Турия ступали по земле тихо-тихо – легче беличьих лапок.

Лес, до этого певший, рычавший, стонущий тысячью голосов, словно внезапно вымер. Без малейшего звука двигались соки в деревьях и кровь в жилах оборотней. Замолкли даже ручьи и ветер.

Тишина окутала Тааль, как уютное и тёплое покрывало, как мягкие крылья матери. Но страшным было её тепло.

ГЛАВА XII

Долина Отражений

Старший ушёл ночью – тихо, без стонов и зубовного скрежета, даже глаза не раскрыв. Нитлот не был при этом, но так ему рассказали.

Старшего до этого так и не вынесли из комнатки с круглой дверью, полной золотых огоньков. Тейор, который помогал в ту ночь Наилил, сказал, что старик улыбался.

Нитлот верил ему: Старший всегда был улыбчив и смешлив до невыносимости. Его раздражали те, кто не понимал шуток, – а Нитлот, увы, именно к таким и относился… Или не то чтобы даже раздражали, но приводили в недоумение.

Всё это, впрочем, было теперь совсем, совсем не важно.

Узнав эту новость (а трупно похолодевшее зеркало на поясе всё объяснило раньше любых слухов), Нитлот понял, что ему просто необходимо остаться наедине с собой. И пошёл в Дом Учеников, к Соушу. Сидеть с ним рядом в спокойной тишине – это и значило «быть наедине с собой». Ещё лучше, чем полное одиночество.

– Старший ушёл, Соуш, – сообщил Нитлот, садясь на узкую продавленную кровать (стул в комнатке был только один, и его занимал сам круглоголовый хозяин). – Ты уже знаешь?

Парень кивнул, пристально глядя на него прозрачными глазами навыкате. Судя по всему, Нитлот оторвал его от дела: на столе лежала растерзанная пачка бумаги и стоял полупустой бутылёк чернил. Нитлот лишь сейчас заметил, что Соуш в последние дни как-то похудел и осунулся, а подбородок его покрылся светло-русой щетиной. Корпеет ночами над прописями, не иначе: у него ведь была давняя мечта научиться писать. Что ж, у всех своя головная боль в эти трудные времена…

– Сегодня ночью мы проводим его, – продолжил Нитлот, уже ни к кому не обращаясь. – Отправим в Мир-за-стеклом, как положено. А потом что?…

Соуш, разумеется, молчал.

– Мервит так и не ответил на письмо лорда Заэру. А все говорят, что Альсунг скоро ударит по Дорелии. Я ничего в этом не понимаю, Соуш, – с досадой Нитлот почувствовал, как сорвался голос. – Ну, то есть… в войне. Вот ты согласен с Индрис и Тейором? Ты считаешь, я тоже должен?…

Соуш молчал. Сквозь щель меж приоткрытыми ставнями было видно, как медленно падает снег – точно кто-то сверху опускает на Долину исполинскую кружевную скатерть. Старший и тут не прогадал: красивый день себе выбрал, старый лис.

– Да что это я, тебе-то откуда знать? – вдруг разозлившись, вопрошал Нитлот. – Ты же простой крестьянин. Всю жизнь только и делал, что пахал землю да пас коз. К тому же (прости) – дурачок, не обязанный сражаться… Вот ты бы поехал со мной в Дорелию?

Соуш снова кивнул. Нитлот настолько удивился, что уставился на него молча и, наверное, так же бессмысленно.

– Действительно? Ты уверен, что не захочешь остаться здесь, где безопасно?

Соуш замотал головой. Нитлот сглотнул комок в горле; на миг ему почему-то стало трудно дышать.

– Но зачем, Соуш? Тебе-то к чему так рисковать? Я же спросил просто так, почти что…

«Почти что в шутку» – сказал бы он, если бы это само по себе не звучало как злорадная насмешка. Соуш вместо ответа ткнул пальцем-сосиской в самый верхний лист, испещрённый корявыми закорючками. Настойчиво ткнул, а потом ещё постучал. Нитлот встал и шагнул к столу.

– Хочешь показать мне что-то? Написать?…

Он осёкся, увидев заглавие, написанное по-ти'аргски – неуверенной рукой новичка, но всё же крупно и разборчиво. Буквы даже окружало простенькое подобие орнамента: Соуш, должно быть, успел насмотреться на старые книги у мастеров Долины.

На пару секунд Нитлот забыл, как дышать. Потом вспомнил и поморщился – наверное, он стареет, раз стал таким нервным… Прав Тейор: их Зануда вконец размяк и разнежился. А нежиться сейчас не время.

– Жизнеописание Альена Тоури, лорда Кинбраланского, – прочитал он вслух. – История Великой войны.

Соуш согласно замычал – видимо, донельзя довольный своим шедевром. И горделиво указал на себя.

– Ты думаешь, что это и твоя война тоже? – тихо спросил Нитлот. – Ради него, да?… Ну, а мне что же делать? Что делать мне, Соуш, как расхлёбывать всю его кашу?

Зажав в кулачище крошечное перо, Соуш пододвинул к себе чистый лист и нацарапал два слова: Прости его.

* * *

Спустилась ночь, и Долина покрылась огоньками – робкими и дрожащими, как «свечки». Снегопада не было; воздух просто потрескивал от мороза, стал прозрачным и ломким, точно лёд. Зеркальщики рано оставили свои дома и устремились к окраине Долины – к месту, где в неё спускался с холмов дорелийский тракт. Совсем не далеко отсюда находился и невидимый защитный купол; для тех одарённых, кто напрягал зрение, он слабо мерцал в темноте.

По тропинкам – мимо голых рощиц, мимо оград и разномастных строений: помпезных и роскошных, чёрных и простых, и самых странных – как дом изобретателя Мервита, как полупещера старой Кетлабат. По тропинкам, мимо снежных завалов, под раздумчивый скрип. К полуночи зеркальщики уже подготовили всё, что нужно, и теперь на заснеженном пустыре поблёскивало сложное сооружение из зеркал. Они ловили магию Долины и переправляли её друг другу. Сила играла разноцветными потоками, вспышками красного, синего, фиолетового: ни дать ни взять северное сияние – будни для альсунгских мореходов.

Нитлот, как и все, шёл на эти всполохи, и снег жёг холодом его защищённые согревающей магией, но босые ноги – провожать в Мир-за-стеклом полагалось без обуви. Балахон грел плохо, ночной холод оседал на ресницах и забирался в глаза, заставляя их слезиться, – глупо и стыдно, будто он плакал.

Но Нитлот, конечно, не плакал. Он сам не мог понять, что чувствует. Даже когда присоединился к молчаливому шествию с собственным дрожащим огоньком в руке. И когда мастера – по обычаю, четверо самых сильных – принесли тело Старшего на невидимых носилках. Оно плыло между ними в серебристой дымке, и седая борода благостно блестела в темноте. Следом шла Наилил в белом одеянии – высокая и бледная, со спокойным строгим лицом. Она казалась непривычно молодой, и ветви у неё в волосах почему-то зеленели листьями вопреки зиме: маленькое хулиганство, над которым Старший бы от души посмеялся…

Нитлот стоял неподвижно, отогревая ладони дыханием, тупо сосредоточившись на вдохах и выдохах, пока тело Старшего торжественно опускали на зеркальную конструкцию. Пока женщины протяжно пели древнюю, как сама Долина, песню – не горестную, но полную мыслей о том, чему нет конца. Пока девушки разбрасывали по снегу лепестки чёрных роз, и они тут же таяли, поглощённые ночью. Пока лохматый и грустный Мервит посохом Старшего – тем самым, что уже завтра наверняка перейдёт к нему, – чертил на мёрзлой, расчищенной от снега земле «лабиринт» из трёх пентаграмм. Пока звёзды перемигивались на небе, и неумолимо приближался рассвет, и всё прозрачнее, бестелеснее становился профиль с орлиным носом.

Ученики стояли тут же, чуть в стороне, сбившись в робкую кучку. Девочка-дорелийка – лет двенадцати, не больше – тихо всхлипывала, уткнувшись в ствол старого вяза, но её плач остался одиноким и не поддержанным. Зеркальный народ не плачет, когда кто-то возвращается домой.

Соуш не пришёл – может быть, собирал вещи, а может, писал, спешно вспомнив что-нибудь важное об Альене… При мысли об этом Нитлот до боли стиснул зубы. Недурно подгадав момент, его зеркальце накалилось от избытка Силы так, что чуть не прожгло пояс.

Пора.

С первым рассветным лучом, как было положено, Нитлот вместе со всеми поднял своё зеркало – и поймал этот луч, чтобы послать Старшему вдогонку. Когда солнце поднялось над Старыми горами на севере, помост из зеркал был пуст.

– И что теперь, Зануда? – поинтересовалась Индрис, догнав его по дороге обратно. Нитлоту совершенно не хотелось разговаривать, и он только сердито буркнул:

– Спать, я полагаю.

– «Ты полагаешь»… – фыркнув, передразнила она. – Ну, а после? Выдвигать свою кандидатуру?

Нитлот замёрз так, что не чуял ушей и носа, и валился от усталости, будто колдовал не ночь, а пару недель. Но показывать своё состояние Индрис он не собирался, равно как и говорить с ней о Старшем.

Поэтому он выпятил грудь и, нервно усмехнувшись, сотворил из воздуха полупрозрачный меч, с которым никогда не умел обращаться.

– О нет, я поеду в Дорелию. Пусть королева Хелт узнает, что из себя представляет настоящая боевая магия.

* * *

Спустя несколько дней по пустынному заснеженному тракту ехала группка всадников – трое мужчин и женщина. Трое были в тёмных балахонах, с одинаковыми серо-стальными глазами и зеркалами на поясах; один – с громадной соломенноволосой головой и нескладным широким телом. Они двигались на юго-восток, почти в полном молчании и быстро, то и дело погоняя лошадей. Маг повыше ростом – с татуированными руками и по-кошачьи ловкими движениями – при этом весело гикал и оглашал окрестности молодецким хохотом. Тогда маленькая женщина улыбалась, а второй волшебник, лопоухий и тощий, каждый раз одёргивал его. Время от времени он, морщась, по-старчески хватался за рёбра и прикладывался к фляге с обезболивающими снадобьями – так, будто болели старые раны. Взгляд бессловесного увальня становился при этом озабоченным; иногда он тревожно мычал.

Однажды это мычание раздалось особенно громко, так что Тейор с досадой хмыкнул:

– Ну, что там ещё? У Зануды вскочил тридцатый прыщ на физиономии?

– У меня нет прыщей, – сухо отчеканил Нитлот, отнюдь в этом не уверенный. Он был благодарен Тейору за то, что тот пожелал отправиться с ними, но этот позёр слишком много себе позволял. Нитлот почти решился наконец это высказать, когда Индрис вдруг осадила лошадь и подняла руку в перчатке.

– Тихо… Слышите?

Нитлот напряг слух – ничего, кроме тишины и ветра. Но Соуш продолжал беспокоиться, тыча пальцем на юг, за холмы. Там виднелась кучка домишек, старая мельница и – очень далеко, в снежной мути – очертания замковых башен. Неприхотливые владения какого-нибудь мелкого лорда из Дорелии, только и всего.

– Ничего такого. Хотя…

– Магия, Зануда, – бросила Индрис. – Не глупи.

Слегка уязвлённый, Нитлот применил заклятие, в уши ворвалась тысяча новых звуков, включая далёкий стук крестьянских ложек по мискам и возню сонных кур в курятниках. А ещё…

Шаги по снегу. Ладные, звучащие почти одновременно – шаги целой толпы людей и лошадей, ржание, скрип тележных колёс… Совсем близко.

– Беру свои слова назад, Соуш, – миролюбиво признал Тейор через пару минут. – Ты мычал по делу.