Текст книги "Пыль и бисер (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
4. Каменная сказка
Чтобы не расслаблялась, меня отправили в повозке. И дорога на этот раз была очень-очень долгой. Управляющий Вичуги – мужчина лет тридцати, одетый с иголочки, с напомаженными усами и красиво уложенными волосами общался со мной строго в пределах необходимости. По-видимому, челядь Татищевых еще не получила циркуляра о том приняли ли меня в семью или объявили врагом (впрочем, и я еще не определилась в этом вопросе), поэтому выжидала. Господин Евлогин обошелся бы без ненужного сближения, но noblesse oblige[3]3
Noblesse oblige [фр] – «положение обязывает»
[Закрыть]. А я занавесилась от всех креповой вуалью и дремала. День, второй. Ночевки в придорожных гостиницах, сомнительная еда, молчание за столом и вне его. Тягостно, но я уже почти привыкла.
Уже в Тверской губернии, на границе с Новгородской, я попросила остановить экипаж у небольшой деревенской церквушки, очень древней по виду. Напугала священника своей суетой, помолилась об упокоении раба божьего Петра и вразумлении рабы божьей Ксении. А когда распахнула дверь храма – вокруг все побелело – снег налетел внезапно и пошел крупными, с виноградинку, хлопьями. Красиво, как в сказке, но… Пришлось останавливаться, лезть в мои сундуки – теперь их стало уже три – доставать одеяла и скрепя сердце делиться ими с попутчиком. Холодало. Я намекнула на вариант свернуть к ближайшей станции железной дороги и как-то сменить транспорт, но, пусть с тоской во взгляде, Евлогин продолжал следовать инструкциям графа.
В столицу мы въезжали в сумерках, и прикашливающий управляющий сам общался с солдатами на заставе, сам пояснял дорогу к усадьбе и лишь у самых ворот повернулся ко мне.
Опять-таки спасибо вуали – мое остолбенение не так бросается в глаза. Это не дом, это Усадьба. Вот так, с прописной буквы и на Вы. Три этажа, уходящие в небо, колоннада, увенчанная портиком, имперские бело-желтые цвета, крыльцо на пару десятков ступеней, участок земли вокруг. И мы с Петей могли бы здесь жить… Ну не сразу, после определенных событий, и, если бы Петя не был столь общителен с сослуживцами, этот дворец мог бы стать моим. Ближе к пенсии я смогла бы тут гулять, ухаживать за садом, принимать гостей… отстреливаться от революционеров… К черту, пусть все идет, как идет.
Меня подвезли к парадному крыльцу и тут я почувствовала свое полное ничтожество на фоне великолепия ливреи дворецкого и двух лакеев.
– Алексей Трифоныч, это вдова Петра Николаевича, графиня Ксения Александровна. Поживет тут пока. – снедаемый приступами кашля выдавил управляющий.
– Проходите, Ваше Сиятельство, жалость-то какая, что так свиделись. – чопорно ответил почти двухметрового роста жилистый старик.
Мои вещи как-то сами собой исчезли на просторах дома, и я едва успела им вслед попросить не распаковывать пока багаж.
Я не буду описывать жилище Татищевых, потому что в мое время так выглядят богатые музеи. Если коротко – то там было все – высоченные потолки, огромные люстры, мраморная лестница с вазонами, столовая человек на 30 – и это лишь Малая, библиотека с этой самой стремянкой, диваны, обитые бархатом, семейные портреты на стенах, камин, куда можно заходить в полный рост. Что ни вспомни из учебника искусствоведения – все есть. Пока только привидения не попадались. Мебель почти вся покрыта чехлами в отсутствие владельцев, так что судорожно обживали помещения только для меня – столовую, библиотеку, спальню (с ванной). Как в фильме ужасов первый ужин – я одна в сумрачной столовой при одном подсвечнике ем пирог. Стол уходит во тьму, но застелен крахмальной хрусткой скатертью с вышитой монограммой Т.
Прислуга еще чудесатее, чем в Вичуге. Во-первых, я не понимаю, сколько людей в доме, а дворецкий особо не распространяется. В основном вообще никого не вижу, но иногда слышу шорохи, шаги и тихие разговоры. На меня ходят смотреть экскурсиями, так что самое ценное приходится спрятать в сумочку и все время носить с собой.
* * *
Единственный раз я заслужила некое подобие тепла от Алексея Трифоновича, когда попросила рассказать о портретах. После четвертого комплекта предков я сбилась, и просто шла, и кивала, рассматривая потемневшие лики. В пышных париках, золоченых мундирах, в перьях и бриллиантах. Высокомерные, с гордой выправкой, казалось каждый предок с недоумением и брезгливостью спрашивает: «Кто ты и что тут делаешь? Тебе здесь не место». Но я пять лет в офисе продержалась, какие-то мертвецы уже задеть не смогут.
* * *
Через несколько дней горничные шептались, что Евлогин слег с горячкой и уже не поднялся. И вот стоило это молодой жизни? Прислуга начала поговаривать насчет новой графини, что мужики рядом так и мрут. Лакеи забыли дорогу к моим покоям, а для прогулок стали выделять старого горбатого кучера Мефодия. И я даже не упоминаю, что лошадь явно запомнила Бородинское сражение. Впрочем, это меня явно не касалось, так как в случае чего решать все проблемы кучеру, но сам факт… На улицах иногда попадались трупы лошадей, ибо службу эвакуации с ломовыми тарифами придумали не в двухтысячных.
Да и сам город за границами дома выглядел по-разному. Живенько. Многие вещи, которые тут обнаружились, в учебниках истории не отражены, а зря. Начнем с того, что жизнь в Петербурге 1890-х была наполнена ароматами. Скажу больше – она была соткана из самых разнообразных, и не всегда вдохновительных запахов. И главные разочарования сконцентрировались ниже пояса.
Первое, то меня капитально подкосило – это гигиена. Дом Татищевых считался весьма себе респектабельным, так что у господских спален еще можно было найти ватерклозеты. Пусть я не сразу их идентифицировала, и смывать свое добро из кувшинчика – это не очень удобно, хотя и куда лучше, чем ночная ваза в доме Фрола. А вот у прислуги все было намного проще и для разных нужд народ использовал черную лестницу. А как я уже упоминала, прислуги в доме было много. Центральной канализации пока еще нет вовсе, так что нечистоты сливаются как есть в малозначимые речки или собираются золотарями. Эти герои перемещаются по городу в ночи, распространяя неперебиваемое амбре, собирают содержимое выгребных ям в бочки и снова едут в поисках работы. Так что я уже приучилась закрывать окно, когда шум телеги раздается во тьме. И это еще холода – летом будет интереснее. А ведь уже столько изобретено, но простую канализацию, известную еще со времен Крито-Микенской культуры (четыре тысячи лет, на минуточку), внедрять не получается.
Во-вторых, лошади. Господа, я уже скучаю по двигателям внутреннего сгорания, потому что несколько десятков этих прекрасных животных рядом дают не только красивую картинку, но и три пуда продуктов жизнедеятельности за полчаса наблюдений. И эти самые продукты оперативно убирают только на Невском проспекте, а уже на разных малозначимых переулках бывает по-разному. Где-то домовладельцы предвосхищают теорию разбитых окон Уилсона-Келлинга и смыкают плечи в борьбе с мусором. А кое-где четыре дня подряд у обочины дохлая кошка пролежала, прежде чем ее навозом накрыло. Но претензии у меня больше не к лошадям, а к их собственникам – о ПДД понятия не имеет никто. Каждый поворачивается и едет так, как ему подсказывают внутренние порывы, так что регулярно можно услышать визг, крики и хрипы пешеходов, чьи намерения скрестились с извозчиком. Да, и подрезать друг друга начали не только когда я села за руль.
В один из самых ветреных дней я получила уникальное письмо. Первое от моей любезной мачехи.
Une chère madame Tatichtcheva!
En sympathisant de tout mon coeur avec vous dans votre chagrin, je crois possible de conseiller. À si temps pénible il est toujours utile d'avoir un côte à côte bon ami, qui pourra diviser les peines de la perte. L'apparition de l'associée dans votre maison deviendra le bon signe pour le beau monde.
J'ai l'honneur de recommander ma cousine Natali Tchernychova. Cette personne est octroyée de la multitude de vertus et deviendra votre bon ami.
Avec les meilleurs souhaits de l'Île О.Т. [4]4
Дорогая мадам Татищева!
Сочувствуя от всего сердца Вам в вашей печали, я считаю возможным дать один совет. В такое тягостное время всегда полезно иметь рядом доброго друга, который сможет разделить боль потери. Появление компаньонки в Вашем доме станет хорошим знаком и для высшего света.
Имею честь рекомендовать мою кузину Натали Чернышову. Эта особа обладает массой достоинств и станет Вашим добрым другом.
С наилучшими пожеланиями О.Т.
[Закрыть]
Тихо матерясь, я перенабирала ее птичий почерк на телефоне, запершись в комнате. И ведь открытым текстом говорила ей, что знаю только английский. Перевела, прочитала. Вспомнила много всяких неприличных слов.
Но делать нечего, мадмуазель Чернышова появилась уже наутро.
Особа, обладающая множеством достоинств, оказалась мрачной молодой женщиной неопределенного возраста с бледной кожей, темными волосами, тонкими губами и лихорадочным блеском в глазах. Ростом еще мне по ухо, что вызывало неприятное ощущение Гулливера в стране лилипутов. Тут в общей массе народ мелковат, а я продукт акселерации, так еще и в доме теперь на такую натыкаться.
– Чрезвычайно рада нашему знакомству. – максимально тепло при слабой кособокой улыбке протянула я. Книга о хорошем тоне советовала избегать улыбок, и особенно настороженно я вела себя с женщинами – мужчине-дураку легко заморочить голову, с умным несложно договориться, а тут – минное поле.
– Взаимно – сделала книксен гостья.
Мы расположились в шелковой гостиной – это комната, стены которой на самом деле были обтянуты китайским шелком с райскими птицами. В первые дни я еле дождалась, пока выйдет прислуга, чтобы изучить все узоры. Сногсшибательная тонкость работы.
После некоторого тягостного молчания я начала разговор.
– Вы родственница Ольги Александровны? – вот как узнать у человека, почто его мне навязали.
– Да, графиня была столь добра ко мне, после смерти родителей. – глухо произнесла гостья.
– О, я Вам сочувствую. Мои родители тоже на Небесах. – я мелко перекрестилась.
Мы еще немного помолчали. Ситуация становилась все тягостнее и нелепее.
– Чем бы Вы предпочли заниматься? – уточнила я.
Ведь в сущности все, что я знаю о компаньонках – обрывки фильмов и романов, которые не так уж много имели общего с действительностью. Компаньонка там – либо прыткая молодая особа, которая мгновенно выскакивает замуж за поклонника хозяйки, либо угасающая старая дева, или бедная материально, но чрезвычайно богатая духовно родственница. Недавно эта карьера могла стать верхом моих мечтаний, а теперь мне придется как-то пристраивать эту барышню. Причем занять ее надо с утра и до вечера, потому как соглядатай от любезной свекрови мне как-то не особо нужен.
– Чем Вам будет угодно. – так же бесцветно ответствовали мне.
– Вряд ли я сейчас лучшая спутница для развлечений. – обозначила свои планы я. – Обычно по утрам я посещаю молебны в память о моем безвременно почившем супруге. А после читаю.
– Я могла бы читать Вам вслух…
Театр у микрофона.
5. Этика и психология аристократической скуки
Жизнь потекла с пробуксовками. Мы с компаньонкой вместе завтракали, ходили в ближайшую церковь, читали газеты, не комментируя новости, молчали. Несколько дней такого великосветского комфорта – и я кукушечкой отъеду.
– Наталья Осиповна, может быть, Вы любите рисовать? Или вышивать?
– Как будет угодно Вашей милости – мгновенно отозвались с другого угла стола. – У меня нет особых предпочтений в рукоделии.
Ну вот куда мне ее теперь засунуть?
Эта женщина проникала в мою жизнь ненавязчиво, но настырно. И вот я уже гуляю только в ее компании, читаю одни и те же книги, причем она склоняется к провокационным и временами запрещенным изданиям. Обсуждаем народников, земских врачей и прочих идеалистов своего времени.
Вот не понимаю, зачем графу было устраивать мне такую проверку на вшивость? Поначалу я терпеливо выслушивала и сворачивала разговоры на нейтральные темы, а позже перестала стесняться монархических взглядов и жестких аргументов в пользу смертной казни и вертикали власти. Наталья Осиповна поджимала губки и сопела.
Но потихоньку, в Рождественский пост я начала замечать ослабевание интереса к своей персоне и порой госпожа Чернышева ускользала из Усадьбы, причем наивно полагала, что этого никто не замечает. Я малодушно радовалась и пользовалась ее отлучками чтобы успевать зарядить свою технику, да и просто отдышаться без тотального контроля.
В Святки, которые я тоскливо просидела взаперти дома, моя компаньонка ушла в загул, пропадая где-то всеми ночами и тихо дремля за вышивкой днем. Тайком поглаживала кулон, появившийся после Нового Года. Как-то удалось подсмотреть этот таинственный подарок – серебристый крест из двух молоточков. Странный символ. Я уже начала задумываться, что это рано или поздно должно вылиться в беременность и уж тогда-то я точно от нее избавлюсь, поэтому замерла в предвкушении, не задавая ни одного вопроса вообще. Шел январь.
Раз госпожа Чернышова отсутствовала до обеда, и тогда-то мне приспичило поискать у нее одолженный накануне альбом.
Комната не хуже и не лучше моей. А ведь это не так уж вежливо, хотя куда мне до приличий. На открытых горизонтальных поверхностях ничего похожего на альбом не наблюдалось, поэтому я заглянула под кровать, а потом в секретер. Открыла его, несколько минут рассматривала содержимое, потом закрыла и тихо-тихо вышла в коридор.
* * *
Ах ты, бесцветная немочь, нет у нее предпочтений в рукоделии. Бомбу, значит, сделать ей убеждения позволяют, и в чужом доме хранить – тоже можно.
Я сделала несколько вдохов и попыталась успокоиться. Изрядно потряхивало, так что пришлось отойти подальше от дома, к конюшням, где меня, зазевавшуюся больно ущипнула престарелая лошадь. И почему даже она меня ненавидит?
Отпрянула от меня и склонила голову, вывернув ее под неестественным углом, отчего глаз закатился и в целом она перестала выглядеть жильцом. Из конюшни ковылял Мефодий.
– Ваше Сиятельство, не гневайтесь, соскучилась она.
Вот кто в такую чушь верит, а? Даже эта злыдня заржала.
* * *
Я пробежалась по усадьбе в сильном волнении. Попросила мажордома пригласить ко мне стряпчего и заперлась в библиотеке.
На всякий случай оформила завещание. И теперь, если я скончаюсь или от меня не будет вестей 5 лет, то половина моего имущества, накопленная к тому моменту, уйдет Фролу, небольшие суммы Фёкле и Данилке. Оставшаяся часть – Наташеньке Татищевой по достижении 19 лет, если она не вступит до этого в брак. Так у нее будут собственные средства, потому что отец вряд ли даст ей самостоятельность, а девочки должны помогать друг другу. Свидетелями стал сам мажордом и пожилой камердинер Николая Владимировича, которого я сама увидела впервые. У дядьки были такие бакенбарды, что хотелось их потрогать, чтобы поверить, что они настоящие.
– Алексей Трифонович, загляните потом ко мне. – попросила перед уходом посторонних.
Мажордом возник из сумерек, невозмутимый как скала. Он вообще хоть когда-нибудь улыбаться умел?
– Мне нужно передать письмо Николаю Владимировичу так, чтобы ни о письме, ни о посланнике не узнала ни одна живая душа. Полагаю, после этого он сам появится и даст необходимые указания, но сделать надо очень быстро. Есть ли у Вас здесь кто-то нелюбопытный и крайне исполнительный?
«Милостивый Государь! Особа, присланная въ Вашъ домъ, подвергаетъ опасности Ваше благополучіе и способна привлечь профессіональный интересъ человѣка, о которомъ я у Васъ справлялась. Необходимо Ваше срочное вмѣшательство. И будьте съ ней очень осторожны.
К.Т.»
Следующее письмо я написала для родственника и отдала камердинеру – тот оказался неграмотным, что крайне упростило мою задачу.
«Глубокоуважаемый Наставникъ!
Я постаралась соблюдать максимальную осторожность, и это письмо Вы получите только если она не поможетъ. Рекомендованная мнѣ особа, Н.О.Ч., оказалась участницей тайнаго общества со склонностями къ общественно опаснымъ дѣяніямъ. Мнѣ удалось обнаружить спрятанную въ домѣ взрывчатку и сегодня я планирую объясниться съ ней, дабы избавить Васъ и себя отъ послѣдствій ея губительныхъ поступковъ. Въ любомъ случаѣ, всё ужѣ какъ-то разрѣшилось. Такъ что спасибо Вамъ за всё, что для меня сдѣлали и Храни Васъ Господь.
К.»
– Голубчик, ты уж не забудь отдать, как только граф приедет, хорошо? Тебя Николай Владимирович сам отблагодарит за это.
– Сделаю. – степенно отвечал камердинер, убирая запечатанный сургучом листок за пазуху.
* * *
Незаметно следить за кем-то легко только в кинематографе. Поняв, что скрываться глупо и слишком сложно, я спрятала дерево в лесу.
– Наталья Осиповна! – я подхватила ее под руку. Не ту, в которой был небольшой кожаный саквояж, а другую, с маленькой книжкой. – Какая радость, что мы встретились. Я, знаете ли, тоже решила прогуляться… Погоды стоят замечательные, что дома киснуть?!
Судя по лицу компаньонки, она бы с удовольствием меня под камушек положила в капустную кадку, лишь бы я прокисла понадежнее.
– Да и скользко, не ровен час – упадете. Вместе-то веселее. – щебетала я. Эта роль мне удается из рук вон плохо, но играю всегда до конца. Лучше выглядеть глупой, чем опасной. – А Вы гуляете или по гостям?
– По делу. – процедила Чернышова.
– Вот и славненько, я Вам и помогу, а то что ж только Вы мне…
Наталья Осиповна была раздираема противоречиями – неспроста она столько времени хранила бомбу, чтобы просто от нее избавиться. Но и я категорически мешала.
– Я бы с удовольствием познакомилась с Вашими друзьями.
И буквально потащила ее в логово людей новой формации. Любопытно посмотреть на такое вблизи. Цельный план в моей голове пока не сложился, поэтому пришлось импровизировать. Отлучать дурочку от дома чревато истерикой и взрывом родового именья. Убеждать голословно – бестолково, по себе помню. А вот прийти туда и осрамить компаньонку по полной, чтобы ее больше не звали – поначалу показалось вполне заманчивым ходом, и только по мере приближения к глухому складу на Лиговке вдруг стало доходить, что никто не узнает, где могилка моя. Да и вряд ли там собираются только чистоплюи-студентики, которым совесть не позволит убить женщину. И вообще весь мой замысел – какофония бреда, женская истерика, и надо бежать, бежать и не оглядываться.
Но Наталья Осиповна как-то увереннее себя почувствовала, когда от стены отделилась мужская фигура, а я сообразила, что бежать поздно. Попалась мышка к кошке в лапы… А ведь могла бы тихо и привольно жить в маленькой комнатке над лавкой, штопать бедовых девиц и флиртовать с городовыми. Так там хорошо сейчас, наверное, тепло. Никитишна ужин готовит, Фекла пристроилась рядом со своей бело-голубой чашкой и немногословной неспешной беседой, Фрол мальчишек уму разуму учит. За окнами замерзшая Крапивная улица, на которой никогда ничего не происходит. Почему-то стало понятно, что этого ничего у меня больше не случится. Вообще. Что бы я ни сделала, та жизнь ушла навсегда, и последний капли ее сейчас стекают вдоль позвоночника капельками панического пота.
– Чего гуляем, сударыни? – развязно обратился к нам молодой мужчина в потертом пальто с длинным шарфом на шее. Он глухо кашлял и я сначала подумала о действенности моей вакцины от туберкулеза, а потом опять же внутренний голос посоветовал не заморачиваться на мелочах. Туберкулез меня уже вряд ли озаботит.
– Лютик, это родственница моя. Познакомиться хочет. – деловито ответила Чернышова, на глазах превращаясь из бесцветной моли в энергичного борца за идею.
– Что ж, познакомим. – меня смерили с ног до головы и без малейшего перехода к романтике легонько приложили о стену. В общем, как дышать я вспоминала не одну и не две минуты, а перед глазами плыло… Чернышова быстро моим же шарфиком замотала глаза и меня повели в народ.
Откуда в разночинной интеллигенции и рабочей среде крепла вера в пользу от убийства царя – мне неведомо. В общем-то и фактически случившаяся бойня в доме Ипатьева мало кому принесла радость. Более того, значительная часть народа этого просто не заметила. И сейчас – народовольцы убили Александра II – получили более консервативного третьего. Вполне таки мягкотелый Николай позволил жить и процветать множеству неформальных организаций, что вряд ли допустил любой его потенциальный преемник.
Здесь компания идеалистов собралась почти карикатурная – помимо выдры-компаньонки и Лютика (вот же с кличкой не повезло товарищу), я слышала еще несколько голосов.
– Принесла? – требовательно спросил чуть ломающийся мальчишеский голос. И тут же возмущенное. – А это еще что?
– Простите, не могла избавиться. Это графиня Татищева, у которой я живу. – бойко отчиталась Наташенька. – Увязалась со мной по улице.
– И что теперь? – возмутился Мальчик.
– Ее искать не будут – убежденно твердила она. Вот где еще узнаю такие подробности. – Она семье своей поперек горла – еще и приплатили бы, коли пропадет.
Меня толкнули на стул и споро примотали к спинке. Делу уже некуда становиться хуже, но у дна всегда есть горизонты.
– Понятно. – это уже более рассудительный и взрослый голос, с хрипотцой застарелой чахотки. – Впредь умнее будь и осторожнее. А чуждый элемент, ты же говорила, что она монархистка?
Она еще и про меня рассказывала всем, кому не попадя? Что ж я одним письмом-то не ограничилась? Честь рода решила спасать… Как говаривала моя бабушка, и дурак-не дурак, и умным не назовешь.
– За царя она. Сколько раз оскорбляла наших павших товарищей и переживала, что нет на нас… Какое-то имя… Что, Ксения Александровна, расскажете, кого на нас нет? – засмеялась девушка.
– Иосиф Виссарионович с вами еще рассчитается. С теми, кто дотянет до смены строя. – прошипела я из-за повязки.
– Вот-вот, именно его и называла. Это в жандармерии кто-то новенький?
– Вроде не было… – протянул Старый. – Виссарион… Это армянин что ли?
– Грузин. – буркнула я.
– Нет, таких точно нет. – успокоился мужчина. – Небось из монархистов каких… не важно. Франт, успокой барышню – вот заодно и проверку пройдешь. А то что-то не нравишься ты людям…
– Успокоить? – бесцветно отозвался еще один мужчина издалека.
– А что, барышня у нас молодая, горячая. Ее бы и Лютый успокоил, да ему я верю. А ты пока белоручка. – с меня наконец сорвали шарф и я жмурилась даже на небольшую керосиновую лампу, освещавшую просторную комнату без окон, стол, несколько стульев, кучу мусора. У Прянишникова склад похожий был, там Фрол раз свой товар хранил временно. Вот и двери в чуланы. Точно такой же.
Старик оказался совсем и не старым, чуть постарше меня мужчиной с редкими чуть тронутыми сединой пшеничными волосами, близоруко щурившим слезящиеся глаза. Этот до Сталина, может, и доживет. В двадцатых боевых революционеров только начнут пересчитывать, а в тридцатых – обнулят. Он как раз пенсию в лагере встретит. Или на Бутовском полигоне. Мальчик – просто классический студент-бомбист – худенький, с лихорадочным блеском больших выпуклых серых глаз под черными кудрями, поигрывал цепочкой с необычным подвесом в виде перекрещенных молоточков. Полагаю, Чернышова на тебя повелась.
А вот Франт… До чего же нелепая смерть… Нет, не пухлый обаяшка с гламурным маникюром и дорогим парфюмом, как один известный историк моды. Этот трогательный худощавый очкарик, нервно перебирающий в руках трость, со строгой стрижкой тускло-пепельных волос – ведь отросли же за пару месяцев, как и усики – с отстраненным любопытством энтомолога наблюдал за моим пленением.
* * *
Я открыла рот и… закрыла. Толку-то? Ну сообщу я всем, что Федор Андреевич Фохт – жандарм. Так обоих завалят.
– Она его знает. – вдруг проняло Чернышову. И откуда только взялась подобная проницательность?
– Вряд ли. – спокойно ответил Фохт. – Но познакомиться мы точно сможем.
Он встал, отряхивая добротное черное драповое пальто с меховой оторочкой воротника, медленно натянул перчатки, достал откуда-то странный предмет – шнурок с двумя рукоятками, и направился ко мне. Гаротта – всплыло в памяти.
– Прямо здесь? – уточнил он, не глядя на старика.
– А почему бы и нет. – тот откинулся на стуле.
Нет, ну не может же он… Но по глазам видно, что может.
Он приблизился ко мне, поднял двумя пальцами подбородок.
– А могла бы еще жить и жить. – с каким-то циничным сожалением произнес он, проведя ногтем по шее.
Обошел стул со спины, наклонился, чтобы отогнуть воротник тальмы.
– Быстро падайте. – мне же послышался этот шепот? И тут же горло опоясала резкая боль, я схватилась за шею, успев почувствовать влажное на кончиках пальцев, и боль вдруг отступила. Но играть-так играть – я хрипела, но недолго и осела на его руки. Сука он, все-таки.
– А теперь унеси вон, в чулан. – медленно проговорил Старик.
Фохт хмыкнул, ослабил веревки, с легкостью перевесил мое тело на плечо и побрел к чулану. Уже открыл дверь. Ну и пыльно же тут…
– Стой! – окрикнул Лютик.
Он сделал несколько шагов к нам. В носу чесалось, да и пульс бил чаще обычного.
– Проверить бы надобно…
– Сомневаешься? – со смешком произнес Франт.
– Да. – Наталья Осиповна стояла над раскрытым саквояжем.
И тут я провалила все дело, оглушительно чихнув.
– Черт! – Фохт бросил меня вглубь чулана на ходу выхватывая пистолет, послышались крики, ругань, стрельба, нас подбросило, его тело накрыло меня и наступила тишина.
Сырая темная гулкая тишина.
