Текст книги "Пыль и бисер (СИ)"

Автор книги: Юлия Алева

Часть 2

1. Пасхальные подарочки

16 апреля 1894 года мы с Фролом возвращались с пасхальной всенощной вдвоем… Аптекарь простыл и не рисковал высовываться на холод.

Исповедь и причастие после поста дают совершенно особенное настроение, когда хочется быть лучше, совершать добрые поступки, любить…Моя вторая Пасха здесь. Обживаюсь потихоньку.

Мы не торопились – после смерти Анфисы Платоновны нас особо-то никто и не ждал, так что прогулка обоим показалась кстати. Шли молча, аккуратно неся в себе праздник. От Ильинской площади с ее храмом до нашего дома в моем девичестве я добегала минут за 15, но здесь и сейчас дорога вполне могла занять и час. Иногда мимо проезжали возки, в которых горожане с улыбками ехали домой. Каждый в ладонях нес кусочек воскресения Господнего, и струйки крохотных огоньков растекались по улицам. Мы миновали кладбищенскую ограду, прошли овраг, рассекающий Ильинскую улицу и потихоньку пошли вверх. Каждый встречный, независимо от сословия, говорил «Христос Воскресе!» и мы отвечали с легким полупоклоном «Воистину Воскресе!». Что-то праздничное в двадцатом веке было безнадежно утрачено.

На углу Петиной улицы нам наперерез сложным зигзагом шел офицер. Невысокого роста, щуплый, большеглазый. По всему видно – из веселого дома шел: расхристанный, шинель кое-как накинута, в руке револьвер.

– Пресвятая Богородица…. – перекрестился Фрол. – Нешто и в святой день блудят?!

– Христос Воскрес! – проблеяла я.

Офицер поравнялся с нами, сфокусировал взгляд на мне, поклонился и с тихим «Не надо, не могу, хватит!» приложил дуло к виску.

Вот это поворот.

– Нет! – я бросилась на него, рука дрогнула, пуля ушла в небо, а мы с несостоявшимся самоубийцей упали на землю. Хорошо хоть подморозило – не в грязь. Все трое задумчиво смотрели на дымящийся ствол.

– Воистину Воскрес! – договорил Фрол.

– А давайте чайку выпьем. Праздник же. – на автомате предложила я и умоляюще уставилась на Фрола. Как-то сложилось, что эта формула срабатывала в других ситуациях, повезло и сейчас. Фрол помог встать мне, как кутенка поднял и оттряхнул впавшего в ступор военного, и бодро, едва ли не вприпрыжку мы отправились домой.

Агафья накануне еще отпросилась к родным, наготовив всего, лавка по случаю праздника была закрыта, и нам никто не помешал. Расположились в столовой.

Мы усадили все еще глубоко погруженного в себя офицера на диван и отошли.

– Ксения Александровна, что делать-то думаешь? – долгим взглядом уставился Фрол.

– Ну не бросать же его. – я как-то не подумала изначально о подводных камнях ситуации. – Оклемается – домой отправим.

– Пистолет-то куда дела?

– Вот. – Оказывается, это настоящий Смит-и-Вессон.

Я про них только в книжках читала, а тут в руках держу. Случились у меня очень непродолжительные отношения с коллекционером оружия, по итогам которых я научилась двум вещам: обращаться с оружием и убегать от одержимых всех мастей, так что разрядить его я с четвертой попытки сумела.

– И это умеешь?

– Чуть-чуть.

Он стоически вздохнул, снова не задал ни единого вопроса и переложил пистолет поближе к задремавшему офицеру. Спящий, он выглядел совершенно безобидно. Темные волосы, чуть кудрявые на концах, длинные ресницы, пухлые губы под едва пробившимися усиками. Не такой уж он и низкий – просто рядом с Фролом все кажутся щуплыми. Через 20 лет будут командовать полком. Если повезет – успеет эмигрировать. Или нет.

Мы совместными усилиями сняли шинель, укрыли одеялом и оставили в покое.

Рассвело. Я накрыла на стол, и мы сели завтракать, тихо, по-семейному. К обеду ожидали Рябинкина, возможно, другие соседи заглянут, а тут у нас этакий натюрморт.

Мы похристосовались, обменялись подарками – я подобрала шефу новое перо, а мне перепало нарядное платье. Офицер спал.

После недолгих препирательств решили перенести его в мою новую спальню.

Фрол был в принципе против, ибо неуместно и срамно, на что я снова упомянула об отсутствии всяческой репутации, и он обиженно засопел.

* * *

Гости шли чередой. Все-таки формально мы еще пребывали в трауре, так что большого приема делать не стали, но яиц и куличей нам принесли немало. Гость продолжал спать, и я уже пару раз проверяла у него пульс.

К вечеру пришел Рябинкин с друзьями и Фролушка сел с ними за стол. Я немного поразвлекла честную компанию и удалилась к себе.

Занять себя было определенно нечем. После смерти старой хозяйки обязанности у меня стали более рутинными и выполняла я их быстро. Поэтому покопалась в конфетнице, нашла любимые марципаны и устроилась в кресле у подсвечника с гитарой. Праздник же, значит можно и с ногами залезть. Я тихо.

 
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого, что лес – моя колыбель и могила – лес,
Оттого, что я на земле стою лишь одной ногой,
Оттого, что я о тебе спою и никто другой.
 
 
Я тебя отвоюю у всех других, у той одной,
Ты не будешь ничей жених, я ничьей женой.
И в последнем споре возьму тебя, замолчи,
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
 
 
Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей.
Я закину ключи и псов прогоню с крыльца
 Оттого, что в земной ночи я вернее пса.
 

Всегда до слез. С детства.

Я уже почти доиграла, когда со стороны кровати послышался шорох. В сумерках на белоснежной коже лица темные глаза особенно ярки.

– Христос Воскрес, сударь! – я улыбнулась ему как родному.

– Воистину Воскрес!

– Вам, пожалуй, стоит одеться.

Ну до чего восхитительно, когда мужчина умеет краснеть! Есть в этом времени какая-то невинность. При этом она локализована по разным сословиям – уличные дети тут лет с восьми уже ничему не смущаются, а вот люди благородного происхождения зачастую впадают в краску. Трудно им придется.

Я прихватила гитару и отправилась к гостям.

– Ксения Александровна, Ксения Александровна, сыграйте нам! – ко мне подсел почтовый чиновник Катусов. Этот взъерошенный худощавый шатен вряд ли когда станет героем Рябинкину, но в революцию уйдет с ушками.

– Ах, господа, разве я могу вам отказать.

 
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
 

В дверях показался офицер. Он ошарашенно посмотрел на наше собрание, щелкнул каблуками, произнес «Честь имею», развернулся и ушел.

Гости его даже не заметили. Мы с Фролом переглянулись, я пожала плечами и продолжила.

 
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
 
 
Спасибо вам и сердцем, и рукой
За то, что вы меня – не зная сами! —
 Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, —
За то, что вы больны – увы! – не мной,
За то, что я больна – увы! – не вами!
 

Аплодисменты – это всегда приятно.

Потом гитара перешла к Рябинкину, у которого получалось куда лучше, чем у меня.

 
Минутная краса полей,
Цветок увядший, одинокой,
Лишен ты прелести своей
Рукою осени жестокой.
Увы! нам тот же дан удел,
И тот же рок нас угнетает:
С тебя листочек облетел —
От нас веселье отлетает.
Отъемлет каждый день у нас
Или мечту, иль наслажденье.
И каждый разрушает час
Драгое сердцу заблужденье.
Смотри… очарованья нет;
Звезда надежды угасает…
Увы! кто скажет: жизнь иль цвет
Быстрее в мире исчезает?
 

И я не доживу до рок-музыки. Иногда это непереносимо.

Дальше все читали стихи. Я даже выступила со своими собственными. Имела успех.

Потом мы долго прощались с гостями, Фрол отправился их провожать, позже долго провожался с Рябинкиным и вернулся, когда я уже спала. А я лежала в кровати вдыхая запах незнакомого мужчины. Позабытое чувство, вызывающее странное томление в душе и теле.

* * *

Утром я распахнула портьеры солнечному весеннему дню. На лице блуждала улыбка, и мир казался каким-то чарующим, готовящим приятные сюрпризы. Один сюрприз я увидела у подсвечника – несколько купюр. Несколько минут смотрела в недоумении, а потом поняла – он же помнил, что пришел в бордель. Стало смешно, но еще немного горько, как от несостоявшейся сказки.

Мы позавтракали с Фролушкой, ни словом не упомянув вчерашний инцидент и вернулись к нормальной жизни. На Святой неделе лавка работала полный день моими заботами – это давало существенный прирост выручки, так как соседи наши уходили в праздник с головой. Мальчики работали, я подбивала счета, когда вошел очередной посетитель.

Посыльный из цветочной лавки принес букет белых лилий.

– Вам, барышня, велено передать. – выпалил конопатый мальчуган лет 10. Младше наших.

– Уверен? – я угостила его конфетой, которая была принята с благодарностью.

– Да! Его высокоблагородие так и велели барышне с зелеными глазами передать.

И сбежал. Я же осталась наедине с охапкой одуряюще пахнущих цветов. Мальчишки переглядывались и хихикали.

Со вздохом пришлось отнести это великолепие наверх, потому как аромат заполнял все помещение. Нашла вазу, поставила букет. Красиво.

До вечера я непроизвольно улыбалась. А с первыми сумерками в наши пенаты заглянул Катусов. С книжкой.

– Ксения Александровна, добрейшего Вам дня! – он аж заикаться начал. – Я был потрясен вчерашним вечером и вот принес Вам удивительнейшую книгу. Молодой автор, но уже известный.

«Иванов». Вот за что мне этот курс школьной литературы?

– Антон Павлович Чехов мне очень нравится, Дмитрий Денисович. Особенно пьесы у него удаются.

– Вам тоже так кажется? – и он говорил, говорил, говорил. Еле проводила.

* * *

За ужином Фрол долго глядел то на меня, то в тарелку.

– Ксения Александровна, я вот что спросить хотел…

– Да? – не люблю, когда он так мнется.

– Вам тут не скучно со мной?

Ой ты ж… Это к чему такое? Неужели Рябинкин, собака, таки ревнует?

– Нет, Фрол Матвеевич, мне очень интересно. Я люблю свою работу и очень благодарна за все, что для меня сделали. И Вы и матушка Ваша….

Он засопел, покраснел.

– Что-то случилось? – кто и что ему наплел? Отравлю гада без излишней щепетильности. – А насчет офицера этого – ну не буду больше людей подбирать на улице, если Вы против…

– Да что это…. Греху не дали случиться – дело богоугодное. – отмахнулся он. – Я ж понимаю, что Вам в обществе надо бывать, общаться с образованными, культурными.

Я выдохнула, подбежала к нему и обняла, поцеловав в макушку.

– Мне Вы – дороже любого общества.

Он хрюкнул и неловко обнял меня в ответ. Жаль, что мама не родила мне брата в свое время. Мы бы ладили.

– Да вчера вот сидели, беседовали… Я ж столько не читаю как вы все, песен не знаю, стихов не пишу. Как бревно с глазами.

Ой, а у нас комплексы. Кто же их так умело пестует-то?

– Фрол Матвеевич, при всем уважении, эрудиция не заменяет ума. Прочитать модный роман и прихвастнуть этим куда проще, чем делать свое дело, обеспечивать благополучие других людей и быть достойным человеком.

– Ну скажете тоже…. – Сдается мне, Фрола особенно никто и не хвалил. Мать была суровой, отец, видимо, тоже не успел, все время совершенствовал придирками, а любезный Антуан помыкает, как умеет.

– И скажу, и повторять буду покуда не поверите.

И воцарился у нас мир и благолепие.

* * *

Утром в лавку снова принесли цветы. На этот раз дюжину чайных роз.

Фрол с подозрением оглядел букет, пунцовую меня, хихикающих мальчишек и посыльного.

– Любезный, кто же у нас такой щедрый?

– Их вскблагородие….

– Вот значит, как. – Он нахмурил брови и рявкнул – Пусть сами придут, а не посыльных гоняют.

– Ну зачем Вы так, Фрол Матвеевич…. – робко квакнула я из-за конторки.

– А то взяли моду, уходить не прощаясь, а потом цветочки слать. – пробурчал он себе под нос, но так, что я услышала.

После обеда я отправилась в аптеку, и пропустила историческую встречу. О ней мне рассказал прибежавший впопыхах Данилка.

– Ксения Ляксандровна, там в лавке такое!!!! Там к Вам офицер пришли, а Фрол Матвеич его с лестницы грозятся спустить!

Вот год я не была никому интересна, а тут за пару дней полный аншлаг.

Непросто сохранять достоинство, когда душа в пятках. Я закрыла аптеку на ключ, повесила табличку «Перерывъ» и посеменила домой. Не успела все равно. С черным мундиром я столкнулась на выходе из лавки.

Офицер был сердит и несколько смущен.

– Позвольте представиться. Татищев, Пётр Николаевич, поручик Его Императорского Величества шестой резервной артиллерийской бригады. – и даже каблуками щелкнул.

– Нечаева, Ксения Александровна. – теперь я уже умела протягивать руку правильно.

И он тоже умел правильно ее целовать.

– Ваш… опекун рассказал о моем неподобающем поведении намедни. Я должен лично принести извинения Вам.

Опекун? Это самая тактичная форма того, что люди говорят о моих отношениях с купцом Калачёвым. А вот пауза намекает, что и о других версиях Пётр Николаевич тоже осведомлен.

– Это не страшно. Вы были не в себе, но все прошло. – Я не знаю, как быть еще деликатнее в данном вопросе. – Уходя, Вы оставили некоторые вещи…

Не можем же мы выбросить его уставное оружие. А он правильно понял, ибо побагровел.

– Сможете подождать?

– Сударыня, я к Вашим услугам.

– Я позволила себе разрядить Ваш револьвер…

В салфетку были завернуты отдельно патроны, деньги и собственно оружие. Он чуть подрагивающими пальцами зарядил револьвер, уложил его в кобуру. Деньги увидел, покраснел, брать не стал.

– И снова я Ваш должник, Ксения Александровна.

* * *

Наутро я опять получила букет. На этот раз ромашек. То ли поручик Татищев поиздержался, то ли эти цветы что-то означают. Я покопалась в семейной библиотеке, но не нашла ничего вразумительного, зато обнаружилась чудесная книжица «Правила хорошего тона на все случаи жизни». Прочитала, прикинула, покраснела и закрыла. В обеденный перерыв решила выбраться в большой мир, взяв в провожатые Данилку. Авдей книжки не любил и внятного ответа о местоположении соответствующей лавки не дал. Мы дошли почти до Волги, посетив наконец первую книжную лавку Саратова, открытую еще в началеXIX века купцом Вакуровым. Тут я прикупила себе за огроменные 2 рубля книжицу «Азбука цветов», а проводнику своему за усердие «Этюд в багровых тонах» малоизвестного английского писателя.

– Ксения Ляксандровна, а офицер к нам так и будет ходить? – парня разрывало от любопытства и те два дня тишины он просто превозмогал себя.

– Не знаю, Данилушка, не знаю. – я потрепала рыжие вихры. – Думаю, быстро ему надоест.

Давненько я так не ошибалась.

2. Гулянья

В книжице моей, кстати, говорилось, что лилии – это к извинению, розы – к симпатии, а ромашки – к невинности. В общем, понимай как знаешь.

Всю Святую неделю я получала букеты. К субботе терпение Фрола лопнуло.

– Вечером гулять пойдем, Ксения Александровна.

Я аж перо выронила.

– Извозчика возьмем и поедем в городской парк.

Опаньки. Прошлой весной у всех крыша устойчивее была, а сейчас прямо чудят наперегонки.

– Фрол Матвеевич, мы с Вами вдвоем поедем? – может и мне по погребку-то погулять в поисках чего покрепче?

– Нет, Антона Семеновича возьмем. Или Вам еще кого пригласить хочется? – неожиданно сурово вопросил он.

– Нет-нет. Пойду собираться. – я тихой мышью скользнула наверх.

* * *

Вот он, мой первый общественный выход. За год я не так уж много времени провела в обществе. Помимо визитов в церковь и полузабытых прогулок с Анфисой Платоновной несколько раз ходила с Феклой на рынок, да по магазинам, остальное же время паучихой сидела в лавке и строила наполеоновские планы, где особо одеждой не заморачивалась. То есть одевалась я скромно, чопорно, соблюдая нормы траура по папеньке, потом по Анфисе Платоновне. Носила глухие темно-серые платья без избыточной отделки. А тут прогулка!!!

Я полезла в любовно собираемый сундук, где хранила свои сокровища, откопала чудное лиловое платье из шерсти с драпировкой спереди и фееричным нагромождением ткани на попе. Этот всплеск дизайнерской мысли венчала тальма густого черничного цвета с лиловым орнаментом по подолу. Судя по всем рекомендациям из книги о хорошем тоне, именно такой наряд и пристало носить сиротке из хорошей семьи. На голову шляпку фантази того же цвета с брошкой из закромов – вот они у меня были в дефиците, потому как стоили огромных денег, заказывались задолго и смысла я в них особого до сих пор не видела. Особенно вот в этом изящно смятом куске бархата, который только волей Провидения и четырьмя заколками держался на затылке. Не забыть бы сумочку и перчатки.

Мое преображение не было столь уж радикальным – прическу кардинально менять не получалось, да и роскошно выглядеть не стоило, но Фрол, наряженный в тот самый губернаторский костюм, долго смотрел на получившийся результат, потом хмыкнул, достал батюшкины часы из жилетного кармана, щелкнул крышкой и скомандовал.

– Едем, Ксения Александровна!

Да практически «В Яр, к цыганам!».

Городской парк претерпел очень много изменений за свою полуторавековую историю. Это я и так понимала, но не увидеть колеса обозрения при входе оказалось очень непривычно. Из знакомого я только каналы и пруды нашла. Парк намного просторнее, чем мы привыкли, нет еще шумных аттракционов, высоток, загораживающих небо, и асфальта, зато белочек – в изобилии.

В честь праздника выстроены деревянные карусели, на помостах еще какие-то увеселения, а мы чинно прогуливаемся втроем. Антуан переживал самые сложные чувства. С одной стороны, я вообще мешала ему в общении с Фролом, с другой – оказалась забавным развлечением для его приятелей, и тут же блеснул шанс избавиться от меня навеки, сплавив замуж. Поэтому сегодня я слушала комплименты от него под сопение Фрола. Удивительным образом нам удалось встретить очень много знакомых, все же Саратов был большой деревней всегда. Практически весь пасхальный набор гостей, кое-кого из моих клиенток (те сдержанно кивали или вообще не удостаивали меня вниманием) и множество дорогих друзей Фрола, которые оценивающе пробегались по мне взглядом и явно калькулировали затраты.

Улыбка уже окостенела на лице, особенно от того едва уловимого пренебрежения, с которым нашу группу встречали добропорядочные преуспевающие горожане. То есть среди разночинцев мы еще терпимо смотрелись, а вот для купцов первой гильдии – явно вульгарно.

Появление поручика Татищева не упростило мое положение, но оживление точно внесло.

– Приветствую Вас, Фрол Матвеевич, Ксения Александровна! – Он кивнул шефу, прикоснулся губами к моей ладони. Поцелуй получился чуть более долгий, чем в первый раз, а прикосновение явно более нежным.

Хоть Фрол и напрягся, но пришлось знакомить офицера и с Рябинкиным, и с прочей компанией. Но он словно не замечал неловкости, окутывавшей наш коллектив, взял букетик ландышей у подбежавшей девочки-цветочницы, который я с легким смущением приняла. Положительно, я не знала, как себя вести. То есть в своем времени я бы сходила с ним в любимый клуб, возможно, не один раз. А тут любой жест трактуется неизвестным мне способом, и я уже явно совершила множество ошибок. Да и что ему от меня нужно?

– Сударыня, не согласитесь ли Вы на лодочную прогулку? – это он мне, серьезно?

В парке, как и в 2015 году, практиковалась аренда лодочек, но на Пасху – это как-то рановато, или нет? Я вопросительно посмотрела на Фрола, тот нахмурился.

– Петр Николаевич, разве уже открыта навигация?

– Ради Вас, Ксения Александровна, я ее сам открою. – и пошел в сторону пруда.

Я обернулась к «опекуну».

– Что мне делать? – прошептала так, чтобы слышал только он.

– Решать Вам, Ксения Александровна, только вот лодку он, похоже, нашел. – Фрол вопреки желанию слегка улыбнулся. А я ошеломленно смотрела как несколько подсобных рабочих тащат лодку, весла, открывают причал. Отступать некуда.

* * *

От воды шла нездоровая свежесть, но активно гребущий поручик ее не ощущал, а я радовалась, что все эти проклинаемые мной юбки сейчас хоть кое-как, но сохраняют остатки тепла. Фрол с сотоварищами сидел в беседке на берегу водоема и пил чай из самовара с пирожками. Горячими.

– Ксения Александровна, Вам удобно? – поручик с тревогой посмотрел на мои посиневшие губы.

– Да-да, Петр Николаевич. Вы очень хороший капитан. – проклацала я.

– Я еще не встречал Вас в такой обстановке. – осторожно начал он. – Вы редко бываете в обществе?

– После смерти папеньки я соблюдала траур. – потупилась я. Врать надо правдоподобно. – Потом Фрол Матвеевич предложил мне работу бухгалтера. Это занимает много времени, да и не очень хорошо сказывается на моем положении в обществе.

Мой собеседник чуть порозовел.

– Поэтому беззаботной глупенькой барышни из меня не получилось. А в другом статусе здесь не гуляют.

– Простите мне мою нескромность, а как же Ваша семья? – он какой-то слишком настойчивый.

– Маменька умерла, когда я была совсем крошкой. О папеньке Вы, возможно, уже слышали. Позапрошлой осенью он разорился и… не смог этого пережить. Я перебралась из Симбирска сюда и попробовала начать новую жизнь. Одна.

По его лицу пробежала тень, но я решила добить все вопросы в зародыше.

– Пётр Николаевич, мы с Вами современные люди и можем говорить открыто. Для бесприданницы, даже из очень хорошей семьи, вариантов немного. Или замуж за того, за кого в здравом уме не пойдут более благополучные, или какая-то честная работа или… иная судьба, которая хуже смерти. – экая я сегодня трагичная.

– Не говорите так, сударыня. – Он давно уже перестал грести, и мы замерли посреди пруда. Одни, как метеориты в тундре. Почему-то с ним мне не хотелось лицемерить – у нас были общие секреты, что делало нас заговорщиками, да и в остальном он очень располагал к себе.

– Петр Николаевич, я выбрала то, что сохраняет мне самоуважение и честь, хотя, как подозреваю, не все со мной согласны.

– Вы удивительная. Первый раз вижу столь современно мыслящую особу, которая не пытается быть как другие, и при этом не скатывается в эпатаж.

Это он всерьез? Что вообще творится с людьми этой весной? Или я так погрузилась в мелочное выживание, что не замечала их особенностей раньше. Или все же сословные границы определяют куда больше.

– А Вы, Петр Николаевич, ничего не рассказываете о себе.

– Да и нечего очень-то рассказывать. – он снова взялся за весла и греб отрывистыми, широкими взмахами. – Моя maman умерла тоже очень давно. Отец вскоре женился, потом появились дети. И я тоже решил достичь чего-то сам, понимаете?

– Да, когда получаешь что-то извне, это дар. И он до конца принадлежит тому, кто его сделал. А если чего-то достигаешь сам, то это полностью твое.

– Вот! У Вас так хорошо получилось оформить эту мысль в слова!

Он так обрадовался моему красноречию, что чуть не перевернул лодку.

Мы еще потелепались по пруду, но к первым сумерками таки причалили обратно. Поручик галантно помог мне выйти и сдал с рук на руки Фролу, который уже распрощался с большей частью компании. И лишь Катусов с трагедией во взоре следил за этим цирком.

– Надеюсь, мы еще увидимся, Ксения Александровна. Честь имею. – и откланялся.

* * *

Домой мы возвращались опять же ни словом ни обмолвившись о водных видах спорта.

За ужином Рябинкин был в ударе: сиял, острил, даже со мной хором спел. Я еще хорошо помнила саундтрек к «Петербургским тайнам», а он увлекался стихами Баратынского.

 
Не растравляй моей души
Воспоминанием былого.
Уж я привык грустить в тиши.
Не знаю чувства я иного.
 

Играли в фанты, смеялись – как нормальная семья. В отсутствии телевизора и интернета есть определенные преимущества.

Утром заявился Катусов с тенями под глазами. Видимо не спал, думу думал.

– Ксения Александровна, я имею честь пригласить Вас в театр.

Бог мой, только не в этот клуб художественной самодеятельности, где все так активно переигрывают, а примадонна – курпулентная дама постбальзаковских лет увлеклась ролью маленькой девочки.

– Дмитрий Денисович, разве у нас случилась премьера?

– Очень-очень трогательная постановка господина Островского. – Он требовательно смотрел на меня.

Вот даже в двадцать первом веке в доме повешенного не принято говорить о веревках. А тут меня носом тычут в мое бесприданничество и проституцию с богатым купцом. Хамство это.

– Боюсь, трагедий в жизни и так достаточно, чтобы их со сцены смотреть. Когда «Сон в летнюю ночь» Шекспира поставят – я с удовольствием потрачу на них свое время, Дмитрий Денисович. – Я порылась в конторке и извлекла одолженную книгу. – И благодарю за чтение.

Гость принял том назад и поинтересовался моим мнением.

– Мне лично ни один из персонажей, на которых опирается автор, особенно-то и не понравился. Ну девочку, жаль, конечно. И жену тоже. Но та, бедняжка, вообще оказалась пострадавшей.

– Но как же?! – аж подпрыгнул чиновник. – Иванов тонко чувствующий рутину жизни человек… А доктор Львов…

– Доктор Львов полез не в свое дело, а главный герой поступил со всеми плохо.

– Вы еще слишком молоды, Ксения Александровна. Мужские переживания Вам непонятны.

– Вот об этом я и говорю. – я свернула разговор на природу и погоду.

Катусов помаялся-помаялся, да и ушел, раздраженный суетой в лавке. Мы готовили конкурс фигурной выпечки, было совершенно не до гостей. А тут вообще раздражают философствующие бездельники. У них страна через считанные годы рассыпаться начнет, а они так и будут искать высший смысл в невнятных телодвижениях.

* * *

Цветов больше не приносили.

День, другой, третий – мои букеты уже заметно подвяли, господина поручика на горизонте не появлялось, зато Катусов зачастил в компании с Рябинкиным и газетчиком Тимохиным. После очередной вечеринки с уже дежурным пением, пока я пошла на кухню заварить новую порцию чая, он подкрался ко мне в коридоре и жарко забормотал подлинную чушь.

– Ксения Александровна, такая женщина, как Вы не должна прозябать в подобных условиях. Фрол Матвеевич не женится на Вас, Вы же понимаете… Да и после такого ровня Вас не примет… Неужели быть на содержании ограниченного малограмотного купчишки лучше, чем строить светлое будущее с честным достойным человеком, желающим Вашего спасения? Я готов забыть об обстоятельствах Вашей жизни ради нашего счастья. Наша любовь, свободная от этих мещанских условностей…

За время этого монолога он успел опуститься на колени и прижаться к моей ммм… Куда неприлично, короче говоря. Но и по морде в такой сцене не схлопочешь, умно поступил.

Я аккуратно опустила чайник на балюстраду и поступила так, как не пристало поступать не только скромной дворянской дочери, но и благополучной купеческой содержанке – резко приподняла сжатую в колене ногу и пока мой поклонник ловил ртом воздух, прихватила его за ухо.

– Купчишка, говоришь, малограмотный? – я шипела, методично проворачивая руку вокруг своей оси. – Да ты его ногтя не стоишь, тебе под этой крышей находиться не стыдно, спасатель недоделанный?

С тонким писком поклонник отправился считать ступеньки, а я подняла глаза. В дверном проеме молча стоял Фрол.

– Ой, Фрол Матвеевич, что делается!!!! – фальшиво заверещала я, бросаясь на шею хозяину. – Убился же!!!!

Остальные резво выбежали из гостиной, ощупали пострадавшего, вызвали ему доктора.

– Несчастье какое!

– Жив, жив!!! – вот же, досада.

– Да как же так вышло-то?

Все суетились, приехавший доктор диагностировал перелом левой руки, вывих лодыжки, сотрясение мозга и разрыв ушного хряща. Вот эта травма его заинтересовала куда сильнее, но загадку прояснить не удалось.

Я не сразу поняла, что держу Фрола за руку, как, впрочем, и он не спешил одергивать ладонь.

Друзья уволокли жертву верхней ступеньки, а мы остались наедине. Фрол помог мне убрать со стола, шумно дыша.

– Фрол Матвеевич, я, пожалуй, пока воздержусь от посиделок с господином Катусовым. – максимально нейтрально проговорила я.

– Пожалуй, господин Катусов не появится у нас более. – хрипло согласился он.

– А Антон Семенович не будет против?

– Не будет.

Я вздохнула без особой грусти.

– У Вас не будет проблем из-за этого… инцидента? – осторожно полюбопытствовала я в конце. Все же вряд ли Катусов заявит на меня в полицию, но я еще не очень сильна в тутошней юриспруденции.

– Нет, Ксения Александровна, чего-чего, а проблем не будет… – он придвинул к стене последнее болтавшееся посреди комнаты кресло. – Вы только не переживайте. И это…. Хорошая Вы…

И быстро ушел к себе.

* * *

– Ксения Ляксандровна, а что, букеты больше не носят? – прицепился с утра Авдей, явно наущаемый приятелем.

– Старые еще не все выкинули. – вяло огрызалась я.

– Ксения Ляксандровна, а, Ксения Ляксандровна, а правда у нас в лавке вчера человек убился?

– А ну-ка прочь пошел. – раздача подзатыльников от шефа случалась редко, но щедро.

– Неправда, Авдюша. – я много писала с утра и теперь разминала пальцы. – Если бы убился, я б его на заднем дворе прикопала. А так там чисто.

– Да ладно! – и подросток рванул за черный ход. Ужасающая наивность. Ну как такому в торговлю?

* * *

Приходил на обед Рябинкин, шумно сочувствовал Катусову и все выспрашивал, как же сравнительно трезвый приятель так удачно навернулся. Я отговаривалась своим испугом и девичьей беспамятностью, в которые не поверили даже сами собеседники. К вечеру выяснилось, что нашу трогательную беседу подслушала Фёкла, обсудила с Никитишной, что не прошло мимо мальчишек и теперь я в доме считалась маленьким героем.

А у героев всегда имеются последователи. Это выяснилось, когда наутро к нам заглянул городовой, сообщивший что ночью неизвестные лица расколотили аккурат все окна в квартирке Катусова.

– И Вы, Архип Никифорович, всерьез полагаете, что это я под покровом ночи кралась по улицам с кирпичом в сумочке? – холодно уточнила я.

– Нет-нет, барышня, как можно…. – стушевался долговязый и донельзя флегматичный бородач лет тридцати пяти.

– Или Фрол Матвеевич, вместо почтенного отдыха так проводит свой досуг? Губернатор – тут я ненавязчиво отодвинулась, дабы благодарственное письмо было заметнее. – о нем лучшего мнения.

– Да как же… – тот аж перекрестился. – Я так, спрашиваю. Вдруг видали что…

– Архип Никифорович, от лавки до Грошовой улицы не докричишься, не то что увидеть что-то. – тоном умненькой мышки ответила я.

– Он на Часовенной квартирку снимает. – поправил погрустневший городовой.

– Тем более. Полчаса идти, если поспешить. – Я предложила гостю чаю. – Вас-то кто надоумил у нас хулиганов искать?

– Ну… – помялся визитер. – Пострадавший, господин Катусов, то есть… сообщил, что накануне в вашем доме покалечился. Вот и подумал, что…

– Что он подумал? Что с пьяных глаз на лестнице упал, а потом лестница сама за ним пришла? – Я рассмеялась и дождалась, пока полицейский не начнет смеяться следом. – Может он кому денег должен, али обидел кого на работе.