Текст книги "Пыль и бисер (СИ)"
Автор книги: Юлия Алева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Стук в дверь. Я иду, словно сквозь густую сметану. Бледный и скорбный поручик Шувалов мнется на пороге. Потом все очень быстро – люди в мундирах, чьи лица я не могу рассмотреть или запомнить, втаскивают на носилках Петеньку. Тот бледен, губы плотно сжаты. Я долго, мучительную вечность смотрю на это лицо, с трудом узнаю и бросаюсь на тело. Кто-то зовет доктора, кто-то оттаскивает меня, я вырываюсь, приживаю к себе его руку. Она холодная, но пульс еще есть. Доктор прямо на этом диване пытается достать пулю, но уже слишком поздно. Снова быстрая череда кадров – приходят люди, лица которых мне знакомы, но кто это? Они прощаются с мужем, тот изредка приходит в себя, а я в окровавленных розанах все сижу рядом, вцепившись в его руку, и твержу всем, что он поправится.
Ночью начался кризис. Я попыталась взять себя в руки и хоть чем-то помочь умирающему. Меняла повязки, которые слишком быстро пропитывались кровью, пробовала накормить его заплесневелым хлебом, на котором вот уже несколько месяцев успешно выращивала грибы.
День, другой, третий. Полковой врач озадачен и водит экскурсии, жены офицеров с жалостью пытаются примирить меня с неизбежным, однополчане мужа начинают смотреть пусть не с уважением, но восхищение появляется.
Горячка не наступила, и было ли это следствием моих фармацевтических экспериментов, крепкого здоровья Петеньки или молитв, как знать, но и выздоравливать ослабевший организм не успевал. Иногда Петенька приходил в себя и подолгу смотрел на меня. Вряд ли зрелище было приятным – переодевалась я не часто, ела и умывалась тоже с перебоями, но он улыбался, и ради этой улыбки я была готова на все. Дважды уже приходил священник, проводил соборование, исповедовал, был стряпчий, заглядывал полковник Сергей Дмитриевич Балашов, поцеловал меня в лоб.
Порой мы часами сидели вместе. Он то засыпал, то приоткрывал веки, а я как заведенная бормотала истории о том, куда мы с ним поедем, когда он выздоровеет. Перебрала все европейские туристические центры и перешла на экзотику.
В конце недели кровотечение почти прекратилось, и я выдохнула. Петенька уже начал садиться, даже ел с аппетитом. А потом потянулся к бумагам и упал с кровати. Кровь пошла горлом и он скончался в считанные минуты.
Вдруг стало все равно.
* * *
Священник монотонно читал молитву, меня окружили полковые дамы – не чета саратовским, здесь ко мне душевнее отнеслись, когда распахнулась дверь и широкими шагами вошел мой свекор. Он остановил взгляд на столе, где покрытый кисеей лежал в парадном мундире Петенька, сжал губы и не глядя на остальных распорядился.
– Похороны в Вичуге будут. Выезжаем с утра.
И тут я разрыдалась – громко, некрасиво, истерично.
* * *
Петеньку хоронили зябким сентябрьским днем. С утра выглянуло солнце, пока мы месили грязь по пути к церкви, а за время службы зарядил мелкий осенний дождичек. Капли воды стекали по лицу, утратившему все обаяние жизни. Заострившийся нос, узкие губы, пергаментная кожа, по которой слезами стекали капли дождя. Милый мой мальчик, которого я так и не успела полюбить вовремя.
Часть 3. ШЕСТОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
1. Трауръ
Год. Двенадцать чертовых месяцев будут спущены в унитаз. Из-за глупой мальчишеской ссоры. Я как-то сразу начала понимать Скарлет О» Хару. Мне не хотелось посещать балы, и нечего делать в свете, но траур в Викторианскую эпоху – это триумф самоистязания. Опять же, повезло, что мы в России, где правила хорошего тона позволяют погоревать полгода глубоко, полгода обычно, а потом некоторое время походить в полутрауре.
Одна радость остается – писать письма. Но мне и это делать особо некому. Благодарности за соболезнования полковым дамам я уже отправила, остается только лучший друг.
«Любезный мой Фролъ Матвѣевичъ!
Послѣ внезапной кончины супруга моего, Петра Николаевича, я перебралась въ Костромскую губернію, гдѣ пока проживаю въ домѣ графа Николая Владиміровича.
Горе мое столь велико, что не позволяетъ оставаться въ обществѣ и я предполагаю по исходу 40 дней отправиться по монастырямъ, дабы въ молитвѣ и постѣ поминать душу моего несчастнаго супруга.
Угу, свекор держит меня под пристальным контролем, дабы выяснить, не забеременела ли я, и, по-моему, чтобы предупредить возможное мошенничество в данном вопросе с моей стороны.
Нужды ни въ чёмъ у меня нѣтъ. Николай Владиміровичъ создалъ всѣ условія, чтобы я могла пережить эти скорбные времена.
Ко мне приставлены две горничные, которые по очереди круглосуточно меня пасут. Одну я застала за обнюхиванием моего нижнего белья. Вообще ничего святого у людей.
Часто вспоминаю наше знакомство съ Петромъ Николаевичемъ. Помните, какъ мы встрѣтили его въ Пасхальную ночь? Въ Саратовѣ прошли самые лучшіе дни моей жизни, за которые я всегда буду благодарить Господа. Однимъ Вашимъ попеченіемъ стала возможна моя счастливая, хоть и короткая супружеская жизнь.
Фролушка, забери меня отсюда!!!!!!!
Какъ здоровье Ваше, Фролъ Матвѣевичъ? Наступаютъ холода, а Вамъ стоитъ опасаться простудъ. Надѣюсь, прислуга заботится о Вашемъ благополучіи.
Остаюсь всегда Ваша, графиня Ксенія Александровна Татищева.»
Вот подавись, драгоценный родственничек, я себе это имя оставлю.
* * *
На исходе первого месяца вдовства меня пригласили в библиотеку. Исхудавшей вороной, шелестя тремя черными юбками я устроилась на неудобном стуле. Петенька рассказывал, что в детстве отец мог часами читать ему нотации и требовал неподвижности. Садист.
– Приветствую Вас, Ксения Александровна! – свекор сычом взирал со своей стороны стола.
– Доброго дня, Николай Владимирович. – я кротко сложила руки на коленях, не забыв достать траурный носовой платочек. Рыдать я собираюсь долго и с чувством.
– Как здоровье Ваше?
– Да Вашими заботами. – Я промокнула глаза платочком.
– Сударыня, я отвлек Вас от скорби дабы поинтересоваться Вашими планами о будущем. – И сверлит глазами. Сказать ли, что планирую прожить у него всю оставшуюся жизнь?
– Ах, какое у меня теперь будущее…. – Да и в самом деле, будущее пока что так себе. Все наполеоновские планы по освоению бизнеса придется отложить до конца траура, а на что жить – непонятно.
– Как я понимаю, доходов от приданного у Вас нет. – скорее обвиняя, нежели констатируя факт, произнес родственник.
– Скорее да, чем нет. – я всхлипнула. Ведь обидно, что все мои попытки обогатиться наталкиваются на бестолковость Рябинкина. Да нам с Фролом вдвоем было бы легче… Стоп, а что я так прицепилась к аптекарю…. Нам же достаточно рекламы с нормальным доктором и можно начать почтовую торговлю. Заодно и проблема стыдливости отпадет. Тýпик ты, Ксюша, раньше могла додуматься.
– Мой долг требует ознакомить Вас с условиями завещания моего сына. – отвлек меня от маркетинговой компании скрипучий голос. – Вам потребуется помощь стряпчего?
– Я умею читать, Николай Владимирович.
Мужчина нахмурился и передал мне бумаги.
Я, графъ Петръ Николаевичъ Татищевъ, поручикъ Его Императорскаго Величества шестой резервной артиллерійской бригады, находясь въ здравомъ умѣ и твердой памяти, поручаю мое имущество слѣдующимъ порядкомъ:
Въ случаѣ рожденія у меня наслѣдника внѣ зависимости отъ пола земли мои въ Костромской, Смоленской и Московской губерніяхъ завѣщаю ему; въ противномъ случаѣ – передаю ихъ брату моему Алексѣю Александровичу съ условіемъ выплаты дохода отъ земель въ суммѣ Тридцать тысячъ рублей въ годъ моей супругѣ Ксеніи Александровнѣ Татищевой пожизненно. Драгоцѣнности моей матери завѣщаю моей супругѣ Ксеніи Александровнѣ Татищевой.
Оружіе мое прошу раздѣлить между однополчанами.
Дата. Подпись. Подписи свидѣтелей.
Что ж ты, Петенька раньше не сказал, что ты такой богатый Буратино? Я ошарашенно смотрела на человека впереди себя.
– Только не говорите, сударыня, что это для Вас новость. – презрительно усмехнулся родственник.
– Николай Владимирович, я не стану Вам ничего доказывать. Но вряд ли бы мы жили в столь стесненных условиях и тратились столь аккуратно, если бы рассчитывали на такие средства.
– Да, Петька гордый. Был.
Он помолчал, вспоминая что-то свое, о чем я уже не узнаю, и продолжил.
– Вы, сударыня, как я полагаю, не в тягости. – дождался моего сдержанного кивка. – Вы молоды, и вполне сможете вступить в новый брак. Я не хотел бы содержать Вас и Вашего нового супруга. Поэтому предлагаю вам отказаться от финансовых претензий в обмен на единовременную выплату. Скажем, вот такой суммы.
Я посмотрела в протянутый мне листок.
– Николай Владимирович, я планирую прожить куда дольше пяти лет. Более того, я могу обратиться к Государю о назначении мне пенсии по утрате супруга. Это даст мне небольшие, но честные деньги.
Про оглушительный скандал я решила не упоминать, собеседник и так сообразил. Мы померялись взглядами и продолжили торг.
– Я полагаю, мы начали не с той ноты. Я казалась вам мезальянсом, и сейчас Вам хочется просто забыть об этом эпизоде жизни Петра. Но можно посмотреть на ситуацию иначе.
– Это как же? – Он откинулся в кресле.
– Одну минуточку.
Я встала и быстрым шагом направилась в свою комнату. Открыла сундук, достала фальш-дно и извлекла три папки бумаг, которые через несколько минут оказались на дубовом столе.
– Что это? – он лениво перелистывал страницы писем, таблиц, схем.
– Это архив Петра, который мне удалось спрятать от следователя. В нем, кроме всего прочего, давняя переписка с неблагонадежными сторонниками революции и потенциальными бомбистами. И записи с собраний некоторых из них.
Родственник посерел.
– Я собрала все, что нашла. Когда мы поженились, то всем этим лицам я отказала от дома. Сделала все, что было в моих силах, дабы избежать позора. Вы же понимаете, чем это ему грозило? И вот сейчас я передаю все его бумаги Вам, чтобы Вы распорядились ими по своему усмотрению. Лучше, конечно, растопить камин, а то холодает.
До сумерек мы вдвоем жгли Петины мечты и чаяния.
Утром я получила векселя от графа Татищева на триста тысяч рублей и увесистую шкатулку с драгоценностями. Кроме того, мне было позволено пользоваться семейным дворцом Татищевых в Санкт-Петербурге по необходимости. Лично меня бы куда больше устроил маленький домик, о чем свекор обещал подумать.
Милостивый государь, Фролъ Матвѣевичъ!
Сердечно благодарю за Ваше письмо отъ 27 сентября. Настоящимъ сообщаю, что покидаю гостепріимный кровъ моего нареченнаго батюшки, Николая Владиміровича и отправляюсь на молебенъ въ Ризоположенскій монастырь въ Суздалѣ.
А если бы успела по срокам навигации, то оплатил бы поездку в Соловецкий монастырь. Как говорится, курорты солнечной Колымы ждут тебя, детка.
Могу доложить, что вдовья доля моя послѣ уступки земель въ пользу деверя моего Алексѣя Николаевичъ, составляетъ чуть болѣе чѣмъ мнѣ, по моимъ скромнымъ нуждамъ требуется.
Поэтому прошу Васъ разсмотрѣть возможность перехода во вторую гильдію и увеличенія моего участія въ нашихъ совмѣстныхъ дѣлахъ.
Остаюсь всегда Ваша Ксенія Татищева.
2. Суздаль
В славный город Суздаль я прибыла в повозке, выделенной мне любящим свекром. По далекой юности я критиковала УАЗики. И плохие дороги. Была не права.
Гостиница для паломников при монастыре радовала сквозняками и сыростью, меню оказалось очень просветляющим, жрать хотелось круглосуточно. Прогулки не спасали.
В первые дни я посещала молебны, оформила крупное пожертвование от имени всей семьи (на тысячу я бы прожила сама год припеваючи). Осматривала архитектурные находки – преимущественно старинные церкви. Вообще это меня до сих пор заводит – я вижу, трогаю, посещаю здания, которых больше нет. Общаюсь с людьми, память о которых уже стерлась.
Каждый день стал похож на другой. Я просыпалась, шла к заутрене, завтракала, гуляла в скорбном одиночестве по парку, шла к обедне, после запиралась дома и сидела в полутьме. Спала, на самом-то деле, но мнение в обществе обо мне сложилось однозначное – графиня безутешно скорбит.
В качестве развлечения иногда перебирала свои богатства – успела сфотографировать все украшения перед отъездом, когда отдала их свекру на хранение. Там такое…. В мое время я бы вообще перестала работать. Хотя и здесь графине было неприлично зарабатывать, но я и не буду. А что купец Калачев начнет процветать – так то одно Господне Провидение. Знали бы вы, как очаровательна парюра из изумрудов и жемчуга. А браслет из рубинов с перепелиное яйцо? Себе я взяла несколько нитей черного жемчуга с мой ноготь в диаметре и браслет Фаберже с бриллиантами и желтыми сапфирами, которые складывались в крохотные ромашки. Это в траур носить непристойно, но расстаться с таким волшебством не смогла и так и надевала его на предплечье, чтоб никто не увидел.
Неделю спустя подобный досуг начал утомлять. И черный цвет – тоже. Поначалу мне было комфортно в двух траурных платьях, и искренне хотелось проявлять скромность и аскетизм, но насмотревшись на то, с каким упоением и размахом скорбят столичные модницы, я задумалась. Итогом раздумий стал поход к местной портнихе и теперь у меня шесть траурных туалетов на все случаи жизни, ротонда, чулки, несколько пар перчаток и даже зонт в черных кружевах.
Плотная вуаль позволяла не прятать взгляд, рассматривая людей, но в целом траур угнетал.
Для начала я сменила жилье и из паломнического дома перебралась в квартиру. Громко сказано, но флигель доходного дома купчихи Прянишниковой – разбитой параличом старухи, меня вполне устраивал.
В один из дней в середине октября я совершала свой привычный моцион, добравшись до ротонды на берегу Каменки (не Волга, определенно не Волга), когда рядом со мной возник кончик трости.
– Доброго дня, сударыня. – низким простуженным голосом обозначил свое присутствие этот человек. Где вы, трогательные запотевающие очёчки, близоруко щурящиеся глаза, щеточка усов, нелепые кудряшки на голове? Без этого камуфляжа на меня в упор бесцветными, почти белыми глазами смотрел волк. С такими лицами у нас гестаповцев в кино показывают.
Я оторопела.
– Федор Андреевич? Какими судьбами? – этому-то к чему по монастырям шляться?
– Честь имею представиться. Федор Андреевич Фохт, чиновник по особым поручениям Отдельного жандармского управления.
– Ах, недолгой была Ваша инженерная карьера. – автоматически съязвила я, как-то задев собеседника.
– Сударыня, наш разговор является государственной тайной, поэтому призываю Вас быть серьезнее.
Я помедлила перед следующей фразой, судорожно вспоминая, где могла проколоться. По всему выходило, что много где. Но жандармское управление курирует политические преступления, заговоры и прочую суету, к которой я постаралась не притронуться. Очень хорошо постаралась.
Меня до сих пор потряхивало от воспоминания, когда в одной комнате умирает мой муж, по-своему горячо любимый, а в другой я ворошу его бумаги, пытаясь отделить зерна от плевел. С минуты на минуту могли прийти следователи – все же дуэли, хоть и разрешили, но могли расследовать. Страшные часы.
– И чем же моя скромная персона могла заинтересовать столь важного человека? – надо как-то удержаться на грани высокомерия и хамства. Свекор и его близкие впитали талант к этому с рождения, а мне пришлось осваивать интенсив-курс.
– У меня есть информация, что Ваш покойный супруг мог поддерживать связи с некоторыми неблагонадежными личностями.
– Мой покойный супруг. – тут мой голос дрогнул, правда не от скорби, а от гнева. К чему сейчас трепать его имя. – был самым преданным Царю и Отечеству человеком, которого я знала (святая правда, особенно учитывая мой круг знакомств). Он честно и бескорыстно служил Родине, и, если бы не трагический случай….
Вот тут можно и порыдать, и помолчать.
На нас косились прохожие, сцена получалась безобразной.
– Оставьте меня и Ваши нелепые подозрения. Всего хорошего. – и с достоинством удалилась.
Хреновато складывается монастырская скорбь. И вот тут в первый раз я серьезно задумалась, что замужество выйдет мне еще большим боком.
* * *
Двух дней не прошло, как горничная сообщила, что в гостиной меня ожидают. Я только вернулась с обедни, настроение было вполне таки благостным, вот зачем было все портить?
– Приветствую Вас, Ваше Сиятельство. – вот откуда в нем столько язвительности?
Рыбьи глаза замораживали все живое на глубину в два локтя. И я сама сочла его не лишенным обаяния? Бред какой-то. Это ж сколько мы тогда пили, что любовь к ближнему затуманивала разум?
– Я наводил справки о Вас, Ксения Александровна. – пауза. Прямо-таки МХАТовская.
– Узнали что-то интересное? – я немного изменила позу, так как корсет при допросе – дополнительная пытка.
Выражение глаз не менялось, как, впрочем, и остальная мимика.
– Любопытно мне, как барышня, всю жизнь прожившая в деревне, в глуши Симбирской губернии, получила столь неординарное образование.
– Батюшка мой, Александр Дмитриевич, Царствие ему небесное, журналы выписывал. – Эту историю я всегда выдавала с видом лихим и придурковатым, хотя сейчас, в трауре, лихой и придурковатый вид был как-то неуместен.
– И с каких же журналов провинциальная барышня научилась разбираться во внешней и внутренней политике?
Я кокетливо заулыбалась и покраснела.
– Да разве ж я эксперт? Я так…. Слушаю разговоры умных мужчин, сравниваю.
– Вы, Ксения Александровна, сами свои выводы мужчинам объясняете. Доступнейшим способом. Сам тому свидетелем был.
– Ах, это…. Семейная размолвка, так бывает.
И такая пикировка продолжалась больше часа. Кто бывал у нас в гостях? Да я и вправду не помню уже. О чем беседовали? Преимущественно пили. И пели. Чтобы снова выпить и спеть.
– Я еще вернусь. В субботу, скорее всего.
Я выпростала из широкого черного кружевного рукава ладонь и подтянула к себе принесенную гостем газету. Полистала и отодвинула.
– Федор Андреевич, Вам будет не до меня в субботу. У Вас появятся совершенно иные заботы.
– Ну это вряд ли.
* * *
Полагаю, до Высочайших новостей меня не навестят. Еще по здравом размышлении, писем Фролушке я пока решила не отправлять.
Утро двадцатого октября выдалось ветреным и солнечным. Я совершила обычный свой моцион, выслушала как в церквях читают здравицу императору Александру, поставила две свечки за упокой и пошла прочь. Вечером ко мне никто не пришел.
Наутро город так же безмолвствовал. В газетах все так же печатали сводки о здоровье Государя и выражали осторожную надежду, что все еще выправится.
А глубоким вечером, когда все уже давно легли, в нашем флигеле раздался стук. Даже не так, раздался СТУК. Выносили дверь. Я выскочила в одном белье, на ходу заматываясь в шаль и обнаружила господина Фохта.
– Я должен задержать Вас, сударыня. – немного нервно заявил ночной гость.
– На каком же основании? – безумно хотелось спать. Просто нечеловечески.
– По подозрению в государственном преступлении. – а как глазки-то меня буравят.
– Помилуйте, Федор Андреевич, ночь на дворе, какие преступления, а тем более государственные, я могу совершать? – ветер пронизывает даже вглубь костей.
– Вы имели преступный умысел против Государя!
И вот надо мне было лезть со своим языком?
– Ни разу в жизни.
– Откуда Вам было известно, что Государь скончается?
– Да Вы что?! – вот-вот, изумления и горя побольше и перекреститься неплохо. – Какая трагедия!
– Но Вы знали!
– Понятия не имела, Федор Андреевич. Просто предположила, что за несколько дней Вы найдете лучший объект для изучения, чем я. По пятницам сюда новая партия паломников приезжает, поэтому есть шанс, что кто-то попадется куда более близкий вам по роду деятельности. – и глазками хлоп-хлоп.
– Я Вам не верю.
– Ваше право. Но рассудите сами – задержите Вы меня, рапорт напишете, где сообщите, что приставали к скорбящей вдове, а когда она предложила поискать более серьезных преступников, обвинили в государственной измене. С меня-то спрос маленький, а Вы – государственный служащий, таким глупости по должности совершать не стоит. – да, глумлюсь. Но у меня появилась идея.
– Не выезжайте из города без уведомления полиции.
– И Вам доброй ночи. – пожелала я удаляющейся спине. И пальчиком помахала. Средним.
3. Крыса, бегущая с корабля
– Вы, Федор Андреевич, велели уведомлять о моих перемещениях. Так вот, я уезжаю завтра. – и в ответ на недоуменно приподнятую бровь – К свекру моему, Николаю Владимировичу.
– С чего такая внезапная поездка, Ваше Сиятельство? – язвительно осведомился он.
– Скоро у моего покойного супруга день Ангела. Я хотела бы провести это время с семьей.
– Графиня, именины Вашего супруга – несколько раз в месяц. И Вы не один из этих дней провели здесь. – он ухмылялся мне в лицо. Хам.
– Петр Николаевич говорил мне именно об этом дне. И я проведу его на его могиле.
– Хорошо, мы сопроводим Вас в Вашем путешествии.
– Извольте, сударь.
И ведь сопроводил.
Как оказалось, прямого железнодорожного сообщения между Суздалем и Вичугой не было. Я провела два незабываемых дня в почтовой карете. Тут недавно была критика в адрес семейной повозки Татищевых? Все ложь и грязные инсинуации – то был СВ с лошадью.
Радует, что господин Фохт сам не стал утруждаться поездкой, а препоручил меня заботам пожилого дядьки с пышными до неестественности усами и бакенбардами, тот, должно быть, еще декабристов застал. Зато было кому мой сундук таскать. Я уже почти научилась без слов намекать людям, что мне, маленькой хрупкой вдове, требуется помощь.
До ворот поместья сопровождал, старый черт, еще и язвил, что не встречают дорогую родственницу.
Вичуга, действительно, встретила меня холодно и мрачно. Окна светились только в людской, но камердинер Николая Владимировича быстро сориентировался, прибежали лакеи, разгрузили мои вещи, а меня препроводили в библиотеку.
– Здравствуйте, Николай Владимирович! Я прошу прощения за столь поздний и внезапный визит…
Свекор был затянут в черное, и был ли тут только траур по нелюбимому сыну, или еще и по Императору – Бог весть.
– Сударыня? Не ожидал Вас увидеть… столь быстро…
– Ах, papa, это ужасное стечение обстоятельств. Я бы не стала Вас тревожить без должных оснований…
– Неужели деньги закончились? – изогнул породистую бровь родственник.
– Ну что Вы такое говорите. Я не трогала наследство практически. – надулась я. – Ко мне приходил жандармский чин и выспрашивал о знакомствах Петеньки. Неоднократно приходил. Я сказала, что проведу День Ангела Петеньки на его могиле.
– Так у него же летом?
– А что я еще могла сказать, Николай Владимирович? Вы – достойнейший член общества, дворянин, офицер, серьезный мужчина. Вас не тронут. А над беззащитной вдовой…. – и тут я залилась горькими слезами обиды. Меня до смерти утомила поездка, были неприятны эти придирки дурацкие. И, как бы ни хотелось забыть Вичугу навеки, придется потерпеть.
– Вы помните имя этого чиновника? – граф смотрел на меня со смесью жалости и недоверия.
– Фохт. Федор Андреевич. – я всхлипнула. – Он однажды был у нас в гостях, в тот вечер, когда я выгнала Петиных гостей. Этих самых.
– Фохт? Что-то же я слышал о нем….. – он походил по кабинету. – Бумаги все уничтожены?
– Я оставила нашу переписку, Ваши письма и счета… Иначе странно бы выглядело.
– А Вы, сударыня, умнее, чем хотите казаться. – с легким одобрением заметил мужчина.
– Стараюсь, Ваше Сиятельство. Рядом с Вами трудно соответствовать, но я учусь.
Он усмехнулся.
– Идите спать, ученица.
* * *
И вновь потянулись дни вязкие, как кисель. Холодные трапезы в огромном зале, отчужденность родственников и прислуги, прогулки на кладбище. От одиночества или еще по какой причине я начала беседовать с покойным мужем. При жизни планы и проекты с ним не обсуждала, а тут гляди – уже и жестикулирую, отстаивая собственную правоту.
Недели через полторы мне снова назначили аудиенцию.
– Сударыня, Вас больше не будет обременять интерес этого господина. Можете возвращаться.
– Есть ли что-то, что мне нужно знать?
– Сударыня уверена, что хочет забивать этим свою очаровательную головку?
– О, Ваше Сиятельство, для Ваших рассказов там всегда есть место.
* * *
Федор Андреевич Фохт имел прелюбопытнейшую семейную историю. Дед его, Иван Федорович, родился ровно сто лет назад. Подобно прочим наследникам мелкопоместных дворян пошел в армию, дослужился до штабс-капитана, и в 1824 от большого ума и неуемной тяги к социальным контактам вступил в Южное общество. Дальнейшая судьба его оказалась немного предсказуема, и осужденный по VIII разряду[2]2
Лишение чинов, дворянства и ссылка на поселение.
[Закрыть], наш герой прибыл в Курган, где страдал от цинги, туберкулеза и костоеда. Что мне особенно импонирует – промышлял содержанием аптеки и врачебной практикой (к чему такие глупости, как профильное образование? Человек без видеоуроков на YouTube исхитрился освоить медицину. Наш парень). Характер имел непростой и обидчивый – будучи обвиненным в поджоге оправдываться не стал, следователям хамил, а когда хлопотами друзей был освобожден, еще и перестал общаться с ранее дружественным к нему губернатором Горчаковым. Когда Высочайшим повелением некоторым декабристам было разрешено отправиться рядовыми на Кавказ (сохраняя шанс на возвращение дворянства воинскими заслугами), состояние его здоровья пришло уже в полнейший упадок, и в феврале 1842 года он был похоронен все в том же Кургане.
Но несмотря на перманентное умирание наш герой исхитрился заключить тайный брак с некстати забеременевшей дочерью местного купца, правда ребенком особо не интересовался. Андрей воспитывался дедом, а после его кончины, стараниями Ивана Ивановича Пущина был устроен в Университет, но к наукам особой склонности он не проявил, зато патриотизм и честолюбие явственно били через край, и, сдав экзамены за второй курс, Андрей Иванович поступил в армию. Шесть месяцев спустя прапорщик Фохт начал свой долгий и полный приключений путь. Целью своей жизни он поставил искупление отцовского проступка, который почитал предательством государства и Императора. С упорством муравья двигался по служебной лестнице и вскоре после Крымской кампании стал штабс-капитаном. Женился на хорошем приданном, обзавелся наследником. Схоронил жену. Поучаствовал в русско-турецкой войне. Дослужился до звания полковника. Женился снова, на этот раз на симпатичной мордашке и умер, оставив незначительное состояние вдове и память о верном слуге Царя и Отечества сыну.
Федор Андреевич появился на свет 1860 году в костромском имении матери своей, Анны Николаевны, урожденной Глотовой. До получения отцом потомственного дворянства оставался год, что особенно обидно. Поэтому, когда Фохт-старший оставил наш бренный мир, его вдова сохранила социальный статус, а Федор Андреевич еще лет десять ждал высочайшего рескрипта.
* * *
Итого, мы получили ревностного государственника с комплексом исправления ошибок деда, рьяного следака с оттенком национального перфекционизма и, вдобавок, теперь еще получившего по рукам. Вряд ли это добавит мне популярности.
Наутро я оповестила родственников, что буду крайне признательна за позволение пожить в столичном доме. В тишине и безмолвии траура.
