Текст книги "Пыль и бисер (СИ)"

Автор книги: Юлия Алева

– Тоже может быть, сударыня, – вдохновился новой идеей городовой и с церемонными поклонами удалился.

Я проводила дорогого гостя, заперла дверь лавки изнутри и пошла в заднюю комнату, где подозрительно затихли посыльные.

– И кто это у нас по ночам по чужим дворам гуляет, а? – в каждой руке у меня было по уху юных мстителей.

– Ааааа! – верещал Данилка.

– Уууууууй…. – вторил Авдей.

– Я повторяю вопрос. – строго отчеканила я.

– Ксения Ляксандровна, а чё эта промокашка почтовая про Вас напраслину городит. Знаем мы, что Вы с ФролМатвеичем не валандаетесь. – угрюмо, ни на мгновение не раскаиваясь в содеянном, буркнул Данила.

– Во-первых, Данила, Ксения Александровна. Придет какая дама знатная, а ты ее назовешь неправильно – больше в лавку заходить не будет, и убыток случится. Во-вторых, про такое стыдно разговаривать. Господин Катусов… – сука он еще та. – заблуждался. Но уже понял, что был не прав.

– Таперича окна поменяет и надолго запомнит, что язык надо за зубами держать. – потирая ухо бормотал Авдей.

– А если бы поймали вас? – воспитательница из меня выходит пока никудышная. – Матерям-то ой какая радость вас в исправительном доме навещать.

– Ха, попробовали бы. Если из рогатки с соседской крыши, то там не видать. – поделились со мной профессиональными секретами, и прыснули в разные стороны.

Как про то прознал Фрол, я не в курсе, но откуда-то парни получили по рублю и отправились их тратить на каруселях.

* * *

Весна активно вступила в свои права. Цвела сирень, чей одуряющий аромат сочился сквозь окна, по утрам я просыпалась от птичьего пения, а по вечерам одолевало томление. Даже начала иным взглядом смотреть на Фрола – вдруг получится разбудить в нем бисексуальность и таки свить гнездо. Данилка пропадал по ночам и утром возвращался с зевотой и опухшими губами. Авдей сох по старостиной дочке и все заработки тратил на ленты и прочие сувениры.

В театре поставили «Ромео и Джульетту», но после четвертого представления юный гимназист и курсистка Мариинского института благородных девиц отравились мышьяком, и спектакль со скандалом закрыли. Теперь давали водевили. Провинциальное любовное сумасшествие охватывало все больше жертв.

В офицерской среде участились дуэли, благо теперь их официально разрешили распоряжением военного министра Ванновского. «Бельевых» заказов у нас было на весь май с избытком. И тут-то мне случилось встретить отца Нафанаила.

* * *

– Благословите, батюшка. – я прикоснулась к его руке, дождалась крестного знамения и проводила его к нам в лавку.

– Храни Господь, дочь моя.

Уж насколько легкомысленным бы не был священнослужитель, но этот визит был вопросом времени. И мне нужно было любой ценой не допустить оглашения подозрений. Пока мы молчим – догадки можно игнорировать.

Любой ценой, Ксюша.

– Отец Нафанаил, уж и не знаю, как начать.

– Да уж начинай, с Божьей помощью. – он отхлебнул ароматного чаю с имбирем.

– Вам не кажется, что эта весна как-то слишком сводит с ума жителей города? – я дождалась кивка, и с воодушевлением парашютиста продолжила. – В головах непонятно что, намедни вот почтовый служитель Катусов мне такого наговорил… – я пустила слезу. – Будто бы я… и Фрол Матвеевич… И он… меня… со мной…

Мне подозрительно легко стали удаваться крокодиловы слезы.

– И вы же знаете, что я никогда… И Фрол Матвеевич – достойнейший человек… А теперь этот Катусов слухи всякие распространяет…

Батюшка погладил меня по голове. Добрый человек, светлый. Грех такого обманывать. Поэтому просто переключим интерес.

– Бог милостив, все уладится. – приговаривал он, успокаивая.

Я шумно всхлипнула, промокнула платочком слезы и продолжила.

– В такое время нужно что-то основательное, серьезное, особенно деткам. Вы же слышали, какая трагедия приключилась?

– Души свои бессмертные погубили несмышленыши. – горестно вздохнул мой собеседник. – И нет отныне ни им Царствия Небесного, ни родителям успокоения в молитве.

Мы дружно перекрестились.

– Скоро почитание святых Петра и Февронии Муромских?

– Да не скоро. Июня 25-го дня, сударыня. Да и святые они – местночтимые.

Конечно, доживи ты лет до ста восьмидесяти – увидел бы, как их в индустрию превращают по всей стране.

– Это ж какой пример подрастающему поколению – и любви, и брачной верности. – на мой взгляд, не самые трогательные персонажи, особенно князь, стремившийся увильнуть от брака, но работаем с тем, что есть. – Можно было бы устроить благотворительный спектакль с сиротками по житиям их. Только чтобы до Петрова Поста успеть. Как раз у людей мысли с глупостей на вечное переключатся.

– Да как-то это…. – ошеломленно проговорил батюшка.

– А Вы подумайте – детки показывают сцены из жизни святых, у взрослых сердца умягчаются. Митрополиту может понравится… Со своей стороны, мы поможем с декорациями.

– После воскресной службы подойди ко мне, дочь моя, поговорим. – и ушел, погруженный в раздумья.

В общем-то не было у бабы забот – купила баба порося. Но если мне хочется как-то продемонстрировать свою добропорядочность, то пора.

– Фрол Матвеевич, к нам тут отец Нафанаил заходил. – как бы между прочим обронила я за ужином.

– Чего хотел? – нахмурился купец.

– Поговорили мы о падении нравов и общей весенней одержимости.

– О чем – о чем?

– Спектакль детский можно сделать по житиям святых. Я предложила декорации сделать. Мальчики помогут, если что.

– Это можно. – степенно проговорил шеф и вернулся к трапезе.

* * *

1 мая 1894 года я была представлена матушке Таисии, настоятельнице детского приюта. Нельзя сказать, что мы прямо сильно понравились друг другу, но общий язык найти смогли. Фрол Матвеевич с ней был знаком еще с первого нашего кулинарного конкурса, и сердце монахини растопил именно он, а вот идеи декораций были моими.

И вот мы с мальчиками принялись за дело. Купец Печатников пожертвовал нам рулон холстины, Фрол оплатил краски, так что с материалами повезло. Рисовали ветхий дом в деревне – тут неожиданно выяснилось, что у Авдея недюжинные таланты в изобразительном искусстве. Потом княжеские палаты в Муроме, монашескую келью. Добыли лодку и натянули сеть, имитирующую воду для сцены изгнания княжеской четы. Инокини Мария и Феодора, приставленные к написанию сценария, одобрили наши труды.

Параллельно с этой работой, выполняемой преимущественно по ночам, я продолжала тихо врачевать, промышлять в лавке, дремать в аптеке, потому что очень сильно хотелось спать. За неделю закончили, а я похудела килограмм на пять.

В воскресенье после службы пришел отец Нафанаил, и на заднем дворе мы демонстрировали свои достижения. Монахини привели полдюжины детей, мои мальчишки сыграли роли бояр, что особенно понравилось Авдею. Я вздохнула, распечатала закрома и пригласила фотографа на генеральную репетицию. Там сделали рекламные фотографии отдельных сценок, по одной потом отдали Авдею и Данилке для родителей. Те даже на Рождество так не радовались.

* * *

Я отдышалась только к сумеркам, подбивая итоги в лавке. Выручка росла не так, как хотелось бы, хотя в эти дни мы привлекали любопытствующих, но общая увлеченность постановкой не очень хорошо сказалась на основном деле.

Перо вконец измочалилось, а идти за новым было откровенно лень. Цифры сливались в единую массу, и я почти засыпала на своем месте, когда в закрытую дверь постучали. Мы не практиковали ночную торговлю, но я все же поднялась и подошла к тяжелой двери со стеклянными вставками. Силуэт на пороге кого-то мне смутно напоминал.

– Добрый вечер, Петр Николаевич, какими судьбами?

Он оглядел меня, испачканную красками, чернилами, с растрепанными волосами и улыбнулся.

– Здравствуйте, Ксения Александровна. Вы рисовали? – он так осторожно убрал прядь волос со лба, что не коснулся кожи. И это куда эротичнее объятий, скажу я вам. Хотя в эту викторианскую по сути эпоху и с моим-то ритмом жизни я скоро сексуальный подтекст начну видеть даже в рисунке дерева на столешнице.

Вопреки первоначальному плану обидеться за почти двухнедельное забвение, я поймала себя на том, что рассказываю о нашей постановке, показываю холсты с рисунками, натягиваю сеть, изображая волны, а мой спутник кивает, увлеченно комментирует, позирует в боярской шапке, смеется. На часах уже явно за полночь и ему пора, но он не уходит. Мы продолжаем говорить о пустяках, погоде, его поездке в родное именье – именно поэтому его так долго не было, о разбитых дорогах и забавных попутчиках. Эта удивительная легкость не исчезает даже когда появляется растрепанный Фрол в ночной рубахе и криво завязанном халате. И вот мы уже втроем пьем чай, я пытаюсь развлечь общество песней и неожиданно засыпаю.

Не слышу, как Фрол уводит поручика на крыльцо, как они увлеченно общаются и возвращаются обратно – у Фрола синяк на скуле, у Петра оторваны несколько пуговиц на кителе, наливают выпить и довольно таки быстро приканчивают бутылку коньяка, расставаясь если и не друзьями, то более благожелательно настроенными людьми.

Фрол вздыхает, глядя на меня, поднимает на руки и несет наверх. Я все-все пропустила.

* * *

Утро было так себе. Я проснулась вспотевшая, во вчерашнем платье и с разбитой головой. Во рту как кошки порезвились, в зеркало лучше не смотреть. Кое-как сполоснулась из умывального кувшина, позвала Фёклу перетянуть корсет, который уже стал свободноват, но та не отозвалась.

Я нашла свое другое рабочее платье, гладко зачесала волосы, ужаснулась привидению с синяками под глазами, которое показывали в зеркале и пошла к столу.

Фрол встречал новый прекрасный день с ледяным компрессом на пол лица и огуречным рассолом.

– Ох, Господь Вседержитель, где же это Вы так? – ужаснулась я.

– А… Мелочи, Ксения Александровна, пустяк это. – отмахнулся он и снова приник к живительному рассолу. Пустяк сиял несколькими оттенками фиолетового.

Я сбегала на кухню, натерла моркови, завернула в салфетку и возложила этот оранжевый рулет на начальственное лицо.

– Фрол Матвеевич, я, к стыду своему, плохо помню окончание вчерашнего вечера… – я промямлила это с неподдельным смущением и осторожным любопытством.

– Да, уморились Вы, барышня, забегались совсем. Я Вас отнес в комнату, будить уж больно жалко было…

– Спасибо, Фрол Матвеевич. А господин Татищев?… – что-то мне нехорошо становится от догадок всяких.

– Этот-то сам ушел. Думаю, на днях заглянет. – ухмыльнулся тарелке с солеными помидорами Фрол и более не проронил ни слова.

Не прошло и пары часов, как на пороге с букетом, на этот раз белых роз, появился поручик Татищев. Я, к стыду своему, в конторке держала справочник по цветам, быстро его перелистала, посмотрела одним глазом, затем двумя сразу, закрыла и покрылась нездоровыми пятнами.

– Доброе утро, Петр Николаевич! Очень рада визиту.

– Да. – Он как-то невпопад кивнул, вручил букет и уставился на меня. А я на него. На шее были заметны синяки, ровно от Фроловой ладони и головой мой гость шевелил с осторожностью. Что же было вчера?

Мы бы долго еще играли в гляделки, не выйди из недр дома Фрол.

– Может быть прогуляетесь, Ксения Александровна? – он осторожно отодвинул меня от стола и направил к лестнице наверх.

Я послушно прихватила букет и двинулась к себе. Там уже поджидала Фёкла, которая деловито помогла переодеться, перешнуровала злополучный корсет, причитая, как я исхудала и до чего довела себя с этой работой. Меня нарядили в жемчужно-серое платье с фиолетовыми вставками, которое подарил Фрол на Пасху. В нем я была более элегантной, чем обычно, но где бы еще уверенности в себе одолжить. Добавили сюда фиолетовую наколку в волосы и соответствующие перчатки, перекрестили меня и выставили вон. Вслед мне с осуждением взирал огромный букет роз, чье значение в толкователе букетов гласило «доверие, чистота помыслов и даже предложение руки и сердца».

Я шла, считая про себя ступеньки и не смея поднять глаз ни на кого. Молча протянула руку, не разбирая дороги вышла из лавки и пошла за своим спутником.

Тот тоже был несколько… рассеян. Мы вышли на Константиновскую и потихоньку двинулись в сторону Полтавской площади. Налево, мимо дома Миловидова, где размещалось начальство моего спутника, единодушно решили не сворачивать.

– Вы прекрасно выглядите, Ксения Александровна. – произнес он, исследуя какую-то точку на моем ухе.

– Благодарю, Вы слишком снисходительны ко мне сегодня. – да что же со мной происходит-то? Может тут в воду что добавляют…

– Я, Ксения Александровна, вот о чем хотел с Вами поговорить…

На горизонте показался удивительной красоты Княже-Владимирский собор. Его еще не достроили, но это поистине сказочное здание, об очаровании которого я раньше и не подозревала. Похожий разом на все сказочные теремки из мультфильмов и детских сказок, он манил меня с первого же дня в этой эпохе.

Мы устроились на скамейке, с которой открывался вид на царские врата. Хоть целый день бы тут провела. Захотелось остановить эту минуту, когда так тепло и ясно, ласковые лучи солнца напоминают мамины прикосновения, тишина вокруг.

– Да, Ксения Александровна, мы с Вами не так давно знакомы, но сошлись так близко… – продолжал свою, видимо заготовленную речь Петр Николаевич.

После близкого схождения я косо на него посмотрела, что как-то сбило общую патетику.

– Я не хотел Вас оскорбить, Ксения Александровна. – он покраснел. – Но Ваша искренность и непосредственность так удивительны… Я не так богат, я служу Отечеству и хочу продолжать это покуда Бог дозволит, поэтому не могу Вам предложить великосветских балов, которых Вы, без сомнения, достойны…

О чём он? Какие балы? Какой свет?

– Но я надеюсь, что Вы подумаете над моим предложением, и окажете мне честь стать моей супругой.

И протянул кольцо – старинное, с зеленым камнем, которое заворожило меня, как удав кролика.

– Но… – что, блин, со всеми творится-то?

– Я понимаю, что все так стремительно… – он как-то по-своему истолковал мое выражение лица, которое вряд ли отличалось изяществом.

– Петр Николаевич, дорогой мой, Вы уверены в своих чувствах? – кроме сумасшествия других мотивов брака с собой я не вижу. Пусть сбываются мои первоначальные планы, но что-то все слишком просто.

– Ксения Александровна, я буду счастлив с Вами, чувствую. – он опустился на колено прямо на пыльную тропинку. – И сделаю все, что в моих силах, чтобы и Вы были счастливы.

В чем подвох? Не может же это быть правдой?

– Петр Николаевич, есть ли что-то еще, что я должна знать?

Пять умерших жен, семейная история шизофрении, уголовное преследование за политическую деятельность… У такого яблочка обязан быть червяк. И, судя по обстоятельствам нашего знакомства, немалый и упитанный.

Он склонил голову мне на колени. Наверняка это совершенно непристойно, особенно с утра – вон как две горожанки, идущие с рынка, косятся, но моей репутации терять нечего.

– Вы очень умны для юной барышни. Я прошу сохранить это обстоятельство в тайне, даже если вы мне откажете… – глухо проговорил он складкам моей юбки.

– Конечно. Обещаю. – вот он момент истины.

– Несколько лет назад. Я получил ранение… И теперь оно препятствует моему… Понимаете… Детям… – он чуть съежился и только по пунцовеющим кончикам ушей было понятно его настроение. – Мы с Вами впервые встретились, когда я уже не видел смысла в своем существовании. Но теперь я точно знаю, что счастье может быть и со мной.

О как! Мне можно играть в карты – найти в глухом городишке в женихи гея и инвалида – надо иметь талант. Хотя медицина творит чудеса, и вряд ли все так плохо.

– И это единственное препятствие? – я погладила его волосы – шелковистые, густые, пахнущие одеколоном. – А как же мое… положение… Вряд ли Ваша семья мечтает о такой партии…

– О, Ксения Александровна, не беспокойтесь, батюшкино благословение я уже получил. Но после всего… Вы согласны?

Я погладила кольцо кончиками пальцев.

– Вы очень нравитесь мне, Петр Николаевич… И ради этого чувства, я прошу Вас подумать еще…

Пока я придумывала отговорку – все же подумать надо не только для приличия, но и для себя, он оказался на коленях, прижал к губам мои ладошки и посмотрел в глаза…

Да, я год живу здесь прожженной устрицей, использую любые возможности в своих целях, изворачиваюсь, попустительствую в обмане, лукавлю на исповеди, и способна убить ради собственного блага. Но с этим парнем (хотя какой он парень, здесь в двадцать даже самые наивные становятся мужчинами, способными отвечать за свои слова и поступки) я снова проживаю свои девятнадцать, те наивные, чистые и добрые девятнадцать, но так, как их надо было прожить, а не с пьяной вечеринкой, которая крепко потрепала образ тогдашнего рыцаря в белых доспехах и окончательно разбила сердце мне.

– Да… – губы шепчут это сами по себе, без участия рассудка, а он расцветает от этого звука, подхватывает и кружит меня. И я улыбаюсь наиглупейшим образом. Все-таки весна 1894 года в Саратове – удивительная.

* * *

А после мир завертелся каруселью: Петенька поймал извозчика, и мы отправились к отцу Нафанаилу, изрядно озадаченному таким поворотом судьбы. Были назначены оглашения – и теперь весь приход будет в курсе нашей свадьбы. Мой жених – как это странно звучит о мужчине, который даже ни разу не поцеловал меня – достает из-за пазухи какие-то бумаги, явно устраивающие священнослужителя, а я вспоминаю Бродского.

 
Я вышла замуж в январе.
Толпились гости во дворе,
и долго колокол гудел в той церкви на горе.
 
 
     От алтаря, из-под венца,
      Видна дорога в два конца.
      Я посылаю взгляд свой вдаль, и не вернуть гонца.
      Церковный колокол гудит.
      Жених мой на меня глядит.
      И столько свеч для нас двоих! И я считаю их.
 

Вот и я считала свечи у алтаря, покуда поручик Татищев семимильными шагами приближал мое супружество.

– Ксюшенька, ангел мой, если оглашения пройдут до 20-го, мы успеем обвенчаться перед постом.

– Да, – рассеянно соглашалась я.

– Нам не очень нужна пышная свадьба?

– Как Вам угодно, Петя. – свечей-то сколько сегодня…

* * *

– Петя, перед каким постом мы успеем обвенчаться? – я задала вопрос уже на пороге лавки – сегодня я соображаю медленнее носорога.

– Перед Петровым постом. 3 июня. – профессионально отчитался мой жених.

– А… да… – я уже вошла в двери. – Как 3 июня? Меньше месяца же осталось? Разве так можно?

Он рассмеялся детским счастливым смехом.

* * *

В лавке на меня испытующе смотрели сразу три пары глаз. Вместо ответа я стянула с руки перчатку.

– Вот это да!!!! – ухнул совой Авдей.

– Лоб подставляй, чудила, проспорил. – буркнул Данила.

Из чулана послышались всхлипы Фёклы, а я уткнулась лицом в грудь Фрола.

– Что же я наделала, Фрол Матвеевич…

– Будет, будет, Ксения Александровна… – он после некоторого колебания погладил меня по голове и крепко прижал к себе. Жизнь необратимо менялась, и нам обоим было жутковато перед неизвестностью.

* * *

С вечера же меня вдруг начали опекать. Первой, как ни странно, выступила дотоле почти безмолвная Фекла.

– Барышня, Вы вот как хотите, а приданное надо справлять. Замужней то негоже, как монашке в келье жить.

Я аж опешила – она в лучшем случае здоровалась, а любую помощь оказывала без лишних слов.

– Ну у меня есть тут… – Я неопределенно махнула в сторону сундука. Там накоплено четыре летних платья, два визитных, два прогулочных. Белья еще несколько смен.

На меня посмотрели с укоризной.

– Да как же без посуды, полотна, рушников? У нас в деревне последняя девка идет под венец со своим добром…

И понеслось…

* * *

Мои жиденькие накопления начали таять, как масляный торт на солнцепеке. Фёкла, ориентируясь исключительно на советы своих односельчанок, служащих в богатых домах, собирала мое приданное, как хорошая старшая сестра. Перво-наперво купили новый сундук. Туда отправились несколько (еле уговорила остановиться на трех) комплектов постельного белья с ручной вышивкой, пять подушек, одеяла, перина, нецензурное количество полотенец (здесь я уже сдалась и махнула рукой). Между ними разместили чайный сервиз (на 12 персон из приданного Анфисы Платоновны), столовый сервиз на 24 персоны от фабрики Кузнецова (200 рублей. Ненавижу эти старые добрые обычаи). Закончился сундук, купили новый. Туда складывали одежду, включая новую, по каталогу выбранную обувь (от 15 рублей за пару полотняных туфелек). По зрелом размышлении и элементарных познаниях в истории родной страны, я пришла к выводу о необходимости пафосного траурного туалета. В лоб говорить домочадцам, что в октябре мы все наденем черное, не стоило, но запас карман не тянет.

О, сколько всего я услышала от портнихи, пока мы заказывали свадебное платье. Какая милая традиция, что за него платит жених.

Тем временем приблизился день нашего театрального триумфа. Ну или провала, к чему я была более готова. На премьеру спектакля, состоявшуюся на лужайке перед архиерейским домом, пришло больше дюжины незнакомых дам, держащихся явно вместе. По отдельности я уже встречала их в лавке, и, к счастью, не обслуживала в аптеке. А тут полковой женсовет заявился целым флангом. Свиньей, так сказать, шли.

Петя представил меня им, их – мне, а я так и не смогла запомнить, кто из них чья жена. Хорошо хоть сестер не привели.

После представления, имевшего, кстати, успех, особенно в лице архиерея, нас с монахинями удостоили аудиенции, на которой у меня хватило ума попросить благословения на брак. Умиленный священнослужитель не отказал, и на глазах словно объевшихся лимонов дам случилось наше внеплановое оглашение.

Вот по уму – все идет очень гладко. Мне сподобило брак с дворянином, сиротой практически, первоначальные задумки более или менее успешно воплощаются в жизнь, а – тревожно. Скорее всего это от того, что я в глубине души до сих пор жила на чемоданах, не обрастая связями сверх необходимого минимума – даже кошку не завела – и готовясь вернуться к себе в любой момент. А брак как бы предполагает несколько иной уровень привязанностей.

Но пора взрослеть и браться за ум и принимать тот факт, что теперь я живу здесь и сейчас, а постперестроечная Россия останется кому-то еще.

* * *

– Ксения Ляксандровна, говорят поручик Ваш на дуэли стрелялся вчера. – душным майским утром донес новую сплетню Данилка.

Мне как-то сразу помертвело.

– Ты чего несешь?

– Я не несу, я слушаю. Мамка моя у штабс-капитана Константинова убирается, так там господа говорили… – он обижался, когда ценнейшие сведения не вызывали доверия.

– И как? Почему?

– Знамо как, пол-уха отстрелил неприятелю. А тот промахнулся. А дуэль-то, говорят, из-за дамы-с. Это что, из-за Вас что ли? – сообразил маленький плут.

Я закручинилась. То, что из-за этого нелепого сватовства возникнут сложности, было понятно. Я ожидала проблем с семьей жениха, вспышек ревности со стороны выздоравливающего Катусова, но дуэль?!!! В мое время все разборки из-за девушек ограничиваются срачем в интернете или старым добрым мордобоем. Не учла я, что Прекрасная эпоха – закат рыцарства.

Мою попытку рвануть в голубую даль для разбирательств на корню пресек Фрол.

– Вы, Ксения Александровна, того дела не касайтесь. Петру Николаевичу виднее, кому, что и как объяснять.

* * *

Петенька навестил меня в прекрасном расположении духа. О произошедшем не упоминал, а я решила последовать мудрому совету и промолчала. До свадьбы оставалась неделя.

– Петр Николаевич… – начала я еще один непростой разговор.

– Мы же договорились. – укоризненно произнес он, играя кончиками моих пальцев. Сбивает с мысли.

– Петр, дорогой, а где мы будем жить?

Я уже уточнила у Фрола Матвеевича, что он не возражает против официальной аренды комнаты, но по статусу нам полагается более просторная квартира.

– Жить? Ах, да! Я же совсем забыл сказать – у меня назначение в Самару. – безмятежно улыбнулся мой нареченный.