Текст книги "Скитания души неприкаянной(СИ)"

Автор книги: Юлия Абрамова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

  

   Открыла глаза я уже внутри ставшего привычным типи. Я снова лежала – без моего надзора это тело по-прежнему не могло управляться слабой сейчас волей девушки. Откинула одеяло, оделась, вышла на улицу, привычно придержав полог. Был день и солнышко ярко ударило мне в глаза. Стало намного холоднее, чем когда я здесь только появилась – кажется, сюда шла зима, какой бы она здесь ни была. Я уловила давно такую особенность – когда сразу выходишь из пустоты запроса в тело – понятен любой язык, он потом, убежденный разумом, что языки на планете – разные – становится непонятным. Но первые десять– пятнадцать минут (приблизительно, со временем у меня всегда были аховые отношения) – безраздельно принадлежат выходцу. Поэтому сейчас я спокойно слушала журчание повседневной речи вокруг, вникала и старалась впитать ее очарование. И не заметила шамана, который сбоку подошел ко мне:

   "Я давно за тобой наблюдаю, Ранита. Ты замечательно вписалась в нашу жизнь и теперь мне смешны мои сомнения в том, что ты – демон..."

   Я улыбнулась:

   "Ты только за правило это не принимай" – здесь не было обращения "вы" – "я – это все же я, и я не поручусь, что все остальные пришедшие – такие же. Сохрани свою осторожность, она может спасти вам жизнь"

   Он помолчал, потом продолжил:

   "Я вижу, тебе понравилось у нас?" – я кивнула – "в таком случае, могу я тебя попросить о помощи?"

   Я удивленно на него посмотрела – о помощи? Интересно. И, не теряя времени, быстро сказала:

   "Только ты говори побыстрее – а то я скоро снова начну понимать лишь то, что выучила, и это сильно усложнит тебе задачу. Пока, после выхода "оттуда" -я понимаю все"

   Он кивнул, подтверждая, что знает эту особенность, потому, кстати, и подошел ко мне сразу после пробуждения и продолжил:

   "Ты ведь помнишь, что мы встретились не здесь?" – я кивнула, улыбнувшись – "Мы искали новое место для жительства. Река, благодаря которой мы здесь можем жить, мелеет, уходит под землю, а нового места мы пока не нашли. Вокруг земли других племен, дальше мы продвинулись совсем ненамного, а времени остается все меньше. Если мы тебе нравимся, помоги нам?"

   Мои брови взлетели до небес – а от меня-то он чего хочет? Э-э-э, кстати:

   "А от меня ты чего ждешь? Я человек и не умею двигать воды"

   Он улыбнулся:

   "Люди так не путешествуют, как ты"

   "Да счас! Я человек" – уперлась я – "Все люди путешествуют, просто не все это запоминают, а память у меня замечательная.

   Он грустно покачал головой:

   "Значит, ты не поможешь?"

   "Почему же? Я очень хочу помочь, но я не знаю, как"

   "Вот как раз с этим я могу тебе помочь. Помнишь, как мы впервые с тобой поговорили? Я могу снова отправить туда тебя – вдруг там ты поймешь, что делать?"

   "М-м-м, а это интересно, пожалуй, я только "за""

   Он прикоснулся благодарно ко мне и воодушевленно сказал:

   "Селе ма катО подготовлю чухЕ. ТатО рас жентЕ людям нашей деревни, палИ ты сарЕмо нам помочь. Они с радостью ниатЕ лУэ, пе чУкато сАмо нАи.

   Я улыбнулась – отведенное время закончилось и теперь я снова воспринимала его речь урывками, ловя знакомые слова. В самом деле, забавно. Он, поглядев на меня, уж не знаю, как, но понял, что я перестала его понимать полностью и поэтому просто благодарно сжал мою руку и отошел. Издалека на меня смотрел Кенайа, увидев, что я проснулась, но не решаясь сам подходить. Я подошла к нему сама и провела рукой по его жестким и упругим волосам. Он перехватил мою руку:

   "Ты уходишь?"

   "Я не знаю, Кенайа"

   "К тебе подошел шаман"

   "Он подошел просить помощи. Он не просил уходить"

   "Почему мне кажется, что я вижу тебя в последний раз?"

   Я заглянула ему в глаза – а действительно, почему ему так кажется? – его глаза требовательно смотрели на меня, умоляя сказать, что ему только привиделось, что я остаюсь. Я положила голову ему на грудь, не в силах сказать очевидную ложь – внутри тела просыпалась его настоящая владелица, даже захоти я здесь остаться, уже не смогу – земля помнит мои слова об обещании уйти. Но в любом случае, я все же хотела бы побыть здесь еще недельку-другую. Все равно, время в реальности не равно тому, что я провожу тут. В реальности от моего первого входа еще и месяца не прошло, а здесь уже пролетело три. Дальнейшее я помню смутно – меня терзала меланхолия от перекинувшегося ощущения прощания – чтоб этому Кенайе икнулось. Помню, мы шли по степи и он все что-то рассказывал, держа меня за руку, а я слушала и молчала. Он впервые подвел меня к своему коню и тот доверчиво меня обнюхал и фыркнул одобрительно в лицо, на что я испуганно отшатнулась и улыбнулась. Помню, мы хотели еще много-много чего сделать, но подошел шаман со словами, что уже пора. Рука Кенайи сжала мою – он не хотел меня отпускать. Боже мой, что я нервничаю? Я знаю его три месяца по здешнему времени, две недели по реальному и, вообще, он существует только в моей голове. Возможно в реальном мире такого персонажа нет и не было. Мне не по нему нервничать надо, а по реальным ребятам. Хватит привязываться к выдумкам моего воспаленного воображения. С таким боевым настроем я выскользнула из руки Кенайи и пошла с шаманом. Вся меланхолия улетучилась – это игры моего разума – поэтому мне весьма интересно только наблюдать! Мы вышли к какой-то специально размеченной площадке неподалеку от деревни, наособице. Там мне велено было лечь на траву и расслабиться, что я с успехом и проделала. Я лежала на земле, уже потихоньку остывающей с лета, смотрела на пыльное голубое небо и вдыхала аромат уже высушенных осенью трав. Было тихо и только вечные шорохи и поскрипывания, которые уже даже и не отвлекали внимания в силу своей привычности, чуть разбавляли эту тишину. В небе плыли легкие облака и не было видно ни самого завалящего орла – глубокая бездонная голубизна, припорошенная пылью суховеев. Я отвлеклась от созерцания неба, привлеченная негромким топотом множества ног – ко мне со всех сторон подходили люди с деревни. На этот раз страха во мне не было – я уже точно знала, что ничего плохого делать они мне не будут. Осталось только любопытство и я всецело ему отдавалась. Люди обступили меня кругом – раз, другой – они все прибывали и прибывали, плотно смыкая свои ряды – в сердцевине круга осталась только я и шаман. Когда собрались все, шаман поднял руки и все шепотки моментально прекратились. Прекратились вообще все звуки – казалось, в уши набили ваты. Я на всякий случай их прочистила, но это не помогло – тишина была полной. А потом в этой тишине зазвучал голос – тонкий, звонкий – явно девичий, его подхватил другой голос – глубокий, женский, потом присоединился третий, уже мужской, четвертый, пятый. Голоса вспыхивали казалось бессистемно, по кругу, то с одной стороны, то с другой. Голова моя отяжелела и я откинулась, решив не отслеживать источник звука. Однако даже под закрытыми веками я продолжала видеть. Я видела четкий золотой круг, где в разных его точках по диаметру вспыхивали точками фиолетовые огоньки, заменяя золото ободка темной полосой. Ровно там вспыхивали, откуда доносился новый звук, вливающийся в несмолкающий хор. Но страшно все равно не было – от всего этого присутствия веяло теплом и участием, меня словно обнимало множество рук и их количество все увеличивалось, как только очередной голос вливался в общую песню. Кроме этих звуков я не слышала ничего, кроме этого золотого круга я видела только неясные тени и сиреневый туман за их спинами, кроме горизонтальной поверхности я не ощущала ничего. Не было больше голубого неба, колющихся травинок, холода подступающей зимы. Туман за спинами теней начал просачиваться в круг и подниматься от земли все выше и выше, а я в который раз почувствовала, что тело, в котором я обреталась, уже мне не подчиняется, а я становлюсь легкой-легкой. Знакомое ощущение. Значит, я опять выкинута на обратную сторону сознания, как говорит шаман. А вот, кстати, и он. Он вынырнул из завесы теней, обретя объем и фактуру. Он-то, между прочим, выглядел, как и в жизни, а вот я по-прежнему была в том, в чем в данный момент находилась в реальности. Он поздоровался, словно мы только что и не виделись и выжидательно посмотрел на меня:

   "Посмотри, может, ты увидишь, что с нашей рекой?"

   А-а-а. Это я сейчас. Я поглядела по сторонам и опустила взгляд ниже. Вся поверхность скрытая туманом, обнажилась и я стала видеть необыкновенно четко. Более того, я стала видеть сразу на многие километры вокруг, верх и вглубь и мне не составило труда узнать в чем дело:

   "А-а-а, вот оно в чем дело – смотри сам" – я показала рукой вниз, на причину их беды – "обыкновенные геологические процессы – ваша река меняет русло и частично уходит под землю. Тебе даже не нужно было звать меня, ты и сам бы мог увидеть – вон, смотри, все же явно видно"

   Он покачал головой:

   "Я этого не вижу, Ранита"

   Тут уж вытаращилась я:

   "Как это не видишь – у тебя зрение, вроде хорошее – смотри, всего несколько километров вглубь и замечательно видно. Яснее некуда.

   Он помолчал и спросил:

   "Ты можешь вернуть реку?"

   "Я не вмешиваюсь в геологические процессы" – прежде, чем осознала, что говорю, сказала я.

   Шаман же не дал мне опомниться:

   "Ранита, мое племя умирает, мои люди мучаются. Мы нравимся тебе, верно? Ты жила среди нас. Ты видела, как сильно мы зависим от реки и как все сложнее нам приходится. Помоги, пожалуйста. Ради всего дорогого, что есть – помоги"

   Я пожала плечами:

   "Даже если бы я и хотела помочь, я не знаю, я не умею. Что ты от меня хочешь? Я человек и управлять природными процессами не могу"

   Он приложил руку ко лбу, утирая испарину и закрывая глаза, чтобы не смотреть на меня:

   "Великий Предок, такая сила и такой разум!"

   "Эй-эй, чем тебе не нравится мой разум? – возмутилась я – "Очень замечательный разум. Благодаря ему, между прочим, я замечательно живу, книгу, вот, пишу. Ты знаешь, что то, что для тебя – жизнь, для меня всего лишь сюжет книги? Что я сейчас сижу в автобусе, еду на работу, закрыла глаза и вижу сон, в котором разговариваю с тобой? Более того, я даже не уверена, что я на самом деле с тобой разговариваю. Ой, мама, как я запуталась"

   Он подошел ко мне и положил руку на плечо:

   "Ну раз мы все равно не существуем, что тебе стоит лишь чуть изменить происходящее?"

   "Ладно-ладно" – устало отмахнулась я, пресекая дальнейшие уговоры – "Все равно, существенно влиять на геологические процессы я не буду. Реку навсегда я тебе не верну, но вот дать пятьдесят лет отсрочки – могу. Иначе микроклимат в твоей местности сильно изменится в будущем – ведь происходит регуляция климатических процессов и река должна уйти под землю... ... В общем, пятьдесят лет тебя устроят?"

   "Устроят" – кивнул он – "За это время мы точно найдем новое место жительства и сумеем туда переселиться без существенных потерь"

   Я вздохнула. Вечно мне надо во что-то вмешиваться... Достали, блин. Вздохнула еще раз, но больше причин задерживаться не было и я скользнула взглядом вниз, туда, где протекала река, пробежалась по ее руслу и узнала, где начинается сужение ее природного канала, из-за которого река, собственно и начала свое движение вбок и вглубь. Канал, кстати, шел до самого моря, или океана – мне сейчас не было дела до того чтобы внимательно рассматривать. Я стронула пласты земли, расширяя русло реки и устремилась этим расширением по всей протяженности русла. Земля содрогнулась, а река встала на место – теперь у нее не было физических причин искать себе новое русло. Шаман положил руку мне на плечо и замер. Я же решила посмотреть, все ли в порядке с остальным пространством, не сильно ли мое вмешательство задело окружающее? Пробежав по волнам изменений, я увидела, что мой толчок всколыхнул пласт земли на дне моряокеана (большой лужи) и поднялась волна, а еще от этого толчка, да еще подстегнутое сдвигом земли на дне – в глубине моряокеана проснулся вулкан. Он так сильно извергался, что его деятельность привела к цунами. Я проследила путь этого двойного цунами и ужаснулась – там, на одном из берегов моряокеана, была рыбацкая деревушка – и ей грозила смерть. Я в немом ужасе протянула руку, словно стараясь защищить людей, там живущих. Но цунами прямо на моих глазах настигло эту деревню и разметало ее. Сдавленный стон сорвался с моих губ и я резко прижала руку ко рту, стремясь не заплакать. Я видела каждую смерть и я чувствовала, как рвутся нити жизней живущих в той деревушке. Это ужасно, ужасно, я не хочу больше такое видеть, я не хочу больше такое чувствовать, простите меня, пожалуйста, простите... Я все же села на землю и расплакалась. Шаман убрал руку с моего плеча и тяжело сел рядом:

   "Я тоже это видел"

   Я огрызнулась на него:

   "Вот видишь, к чему приводят необдуманные желания! Они жили и радовались жизни, а теперь из-за твоей просьбы они все мертвы, вернее, для тебя, когда ты выйдешь, еще только умрут. А ведь они ни в чем не виноваты. Просто попали под раздачу чужих желаний. Хотя сейчас оставшиеся в живых проклинают небеса. И не знают, за что им это. Вот ты бы что подумал, если бы на месте твоей деревни прошел разлом горной породы и всех похоронило обвалом?"

   "Я бы подумал, что мы чем-то прогневили небеса и предков" – честно ответил он

   "Да при чем тут предки? При чем небеса?" – злобно рявкнула я – "Это обыкновенные геологические процессы, чаще – природные, не фиг обвинять предков и небеса, они тут ни при чем. А вот желания людские – очень даже при чем, сам смотри. Смотри, какую силу имеет твое желание и какие последствия оно несет. Мой бог, как же это больно! Я ведь видела смерть каждого из них, мне стыдно будет смотреть им в глаза. Я же не хотела ничего делать. С чего ты взял, что жизнь вашего племени важнее жизни того, рыбацкого? Тем, что ты успел попросить меня о помощи раньше?" – я снова закрыла глаза руками и расплакалась.

   Он положил мне руку на плечо:

   "Твое сердце истерзано виной. Твоя душа свернулась и закрыта. Тебе надо расслабиться, просто пожить спокойной, мирной жизнью, успокоиться"

   Эти слова меня настолько взбесили, что я аж подпрыгнула:

   "Слушай, а я чем, по-твоему, попыталась при тебе заняться? Именно что – просто пожить – тихо и спокойно. И даже тут, в своем собственном воображении мне нет покоя!" – вспышка ярости утихла и я улеглась на землю, запрокинув руки за голову – "Куда бы сбечь?"

   Он прилег рядом и мы какое-то время смотрели на темное дымчато-слоистое небо. Боль потихоньку утихала, а память старательно прятала воспоминание о снесенной деревушке – я поморщилась, ненароком стронув больное место. Спустя какое-то время мне вернулась способность спокойно мыслить и я села, раздумывая, куда хочу дальше. Шаман тоже сел:

   "Ты возвращаешься?"

   "Нет, что ты – мне некуда. Ты сам взял с меня обещание освободить тело девушки. Да и сама она проснулась – ей помог ваш круг, под влиянием ваших чувств она ожила и теперь в одном теле нам будет не ужиться" – он грустно покачал головой – "Передавай привет Кенайе"

   "Кенайа?" – хохотнул он – "Вот как тебе слышится его имя?"

   "А как его на самом деле зовут?" – недоуменно нахмурилась я

   "Желанный сын" – ответил мне шаман.

   "Желанный сын... Ему идет это имя. Обними его за меня, ладно?"

   Он кивнул и вдруг обнял меня:

   "Ты заходи – мой народ всегда будет рад видеть тебя"

   Я улыбнулась, вспомнив, как они меня встречали и сказала:

   "Все же будьте осторожны с другими одержимыми. Это могу быть и не я, мало ли кто еще это умеет и как он настроен"

   Шаман серьезно кивнул. Я посторонилась, пропуская девушку, которая была владелицей тела и сейчас в легком трансе висела посреди сиреневой дымки. Шаман взял ее за руку и они вместе истаяли за пределами сиреневого пространства. А меня ждала темнота, раскрывшаяся сразу, как только исчез шаман – то, что связывало меня с его миром в этом сиреневом тумане.

Куда ты, тропинка, меня заведешь....

   Я снова плавала непонятно где. Итак, подведем итоги первого в моей жизни вселения:

   1. Вселиться я могу только в душу, чем то сильно разбалансированную. Нормальные души мне не грозят – их самих на их тело вполне хватает. Забавно, но есть какое-то пересечение с тем, что я когда-то сказала Вадиму – "Ты для ничто недосягаем, пока энергии твои в балансе". Хотя что удивляться, автор-то у моего воображения – один.

   2. У бесноватых есть своя слабая сторона – не всякая еда ими может быть сьедена. Как вспомню, так вздрогну.

   3. Если в кого вселяешься – достоинства и недостатки владельца и пришельца перекрывают друг друга. Так что если хочешь вселиться в кого очень тебе понравившегося, будь готов к тому, что его сильные стороны буду ослаблены твоим восприятием себя, а его слабые стороны будут мешать твоим жизненным привычкам. И наоборот – приятно обнаруживать что-то, раннее тебе недоступное, но на это надо потратить время, чтобы узнать и поверить, что теперь ты это умеешь. Кстати, когда выселишься, знание, что ты это умеешь, остается, а вот навыки – это чисто прерогатива тела, а никак не души.

   4. Так, что еще... Про то, что побуждать легче, чем напрямую управлять, я, кажется, уже говорила. На первый раз достаточно, верно?

   Так что я с чистой совестью закрыла глаза в темноте и снова открыла их уже в реальности.

   Прошел день, другой, казалось бы, мне нужно продолжать – я же пишу книгу, сюжет-то должен развиваться. Но все мое существо противилось тому, чтобы снова туда соваться. Сначала я думала, что это простая лень, но потом, когда я опять ехала в автобусе – я, кстати, заметила, что у меня там большая часть всего происходящего происходит – в другом месте мне сложнее заставить себя целенаправленно заниматься всякой фигней – так вот, в автобусе, где мне было скучно и совсем уже не хотелось читать, я снова и снова заставляла себя выйти «туда» – и прямо вся против себя же восставала. Я не могла переступить через это свое жгучее «не хочу». Почему? Ведь вроде ничего страшного там не происходит, а если и происходит, то не со мной. Во всяком случае, я пыталась снова и снова, надеясь в конце-концов победить саму себя. И, как всегда, мне это удалось. С трудом, буквально через не могу, в очередной раз закрыв глаза, я решила не просто поспать, я заставила себя вытолкнуться «туда». Куда – не спрашивайте, понятия не имею.

  

   Тут снова не было света, снова мерцали огоньки душ, снова не было никаких ориентиров. Привыкнув, что для того, чтобы лежать на спине, нужно повернуться относительно первоначального положения, я развернулась и закинула руки за голову. Я словно лежала на дне водоема – та же легкость и плавучесть, то же удовольствие – видимо, поэтому, купаясь, я всегда стремлюсь на дно и – залечь – скучаю, так сказать, по этому состоянию невесомости. Только здесь не нужно было задерживать дыхание, что еще больше увеличивало удовольствие от моего положения. Хотя надолго меня все равно не хватило – наскучило. Я снова развернулась – привычка тела превыше понимания, что здесь нет верха и низа – и осмотрелась. Что бы такого сделать? М-м-м-м-м, а пускай они все начнут светиться разноцветно, сиять. Моментально все пространство расцветилось всей цветовой гаммой, даже я – я оглядела себя и увидела, что я все сияю, появился целый спектр цветов, и переливалась всеми. Передернувшись от отвращения – смотрелось просто ужасно – я вернула себе привычный перламутрово-черный цвет. Посмотрела на цветовую вакханалию звезд и решила, что раньше все же было лучше, да и цветов многовато – больше, чем в привычном радужном спектре – глаз режет. Тот, что есть. Так что вернула прежнее спокойствие собственного сияния звезд, без всяких там радуг. Экпериментировать надоело, решила продолжить жить.

   Полетала среди душ, поприсматривалась, огорчилась – все души, что были мне доступны – все принадлежали или умалишенным, или подавленным, сломленным, умирающим – короче, там, где с душой не все в порядке. Где мне среди этого выбора жизнь нормальную найти? Решила пойти проверенным путем – предоставить дело случаю – пусть я окажусь там, где больше всего сейчас нужна. Закрыла глаза и расслабилась, почувствовав знакомое движение – запрос был выполнен.

   И открыла их в темном подвальном помещении – каменном, пропахшим грязью, кровью и нечистотами. Я висела на цепях в полуметре от пола – раздетая и тоже грязная и окровавленная. Напротив меня стоял мужчина и что-то спрашивал – чувства к телу приходили постепенно – это было не похоже на предыдущие похождения. Сначала включилось зрение, потом нюх, а слуха пока не было. Подозреваю, что мне надо благодарить всех богов, что не включились пока чувства – судя по всему пришла я в не в себя в не самом благожелательном месте. Кровь стекала по запрокинутым рукам и противно продолжала свой путь по шее и туловищу, все больше остывая и переставая чувствоваться.

   "Ты признаешься в колдовстве?" – буднично продолжал долдонить мужчина.

   Мать моя женщина, только вот недавно я молилась, чтобы не попасть в руки инквизиторов, а вот нате, получите и распишитесь. Едрена кочерыга, меня же предупреждали еще в прошлой книге – не стоит интересоваться тем, что не хочешь увидеть, что я, дура, добрых советов, не слушаю? Так, что я помню? Что брали всех – ведьм и не-ведьм. Что часто брали по огульным обвинениям. Что часто пытали, пытаясь добиться признания и частенько их добивались, или допрашиваемый умирал во время пыток – ну это я и так вижу, что пытают. Что признавшихся где сжигали на костре для очищения, где топили – но это опять ради проверки – утонет – нормальная, всплывет – ведьма... Что обвинением часто служили наветы ради того, чтобы отнять честно нажитое или от какой обиды... Эй-эй, это зацепка:

   "А по чьему обвинению и как я обвиняюсь? – слова едва проталкивались сквозь стиснутое спазмом от сильных и частых криков горло, голос был хриплый и едва слышный, но меня услышали. И удивились. Мужчина удивленно вскинул брови и а его взгляде промелькнул разум, вместо стоявшей там до этого будничной пустоты. Он отошел к столу и поднял бумагу, вчитался:

   "По заявлению госпожи Ханны, которая утверждает, что видела, как ты в обличье демоницы соблазняла господина Эмила"

   Соблазняла, значит. Черт, думается с трудом, похоже, теперь на меня навалилась усталость этого тела, надо спешить, еще чуть и появятся остальные чувства, да еще и понимать их перестану, да и они, блин, меня.

   "А сам господин Эмил знает, что я его соблазняла?" – старательно прохрипела я

   Мужчина еще больше задумался, потом подошел к другому, вызывавшему у меня смутные опасения, до этого стоящего в углу и что-то спросил. Тот подумал и ушел. Мужчина последовал за тем, оставив меня висеть. Плечи начинали гореть. Я подняла голову – с трудом, правда, и неслышно матюгнулась – руки были вывернуты совсем не в природном положении – интересно, я смогу ими когда-нибудь после этого воспользоваться? Руки были в классическом положении подвешенного на пытках – связаны за спиной и вздернуты. Ой, мама. Зачем я посмотрела? Стало печь еще сильнее – теперь прибавилось еще и самовнушение – я-то знаю, как должны болеть руки от такого вздергивания. Разок соскочила неудачно с качелей в детстве. Я поспешно отвернулась и огляделась. Надо заканчивать себя ругать, потому что события все равно разворачиваются просто ужасным образом, вне зависимости от того, какие действия я совершаю. Комната была большая и освещалась чадящими факелами. Всякие внушающие страх орудия стояли на довольно большом отдалении друг от друга, чтобы не мешать допрашивающим. Куда там гравюры с одиночной комнатой, степенным допрашивающим и невозмутимым палачом. Здесь дело было поставлено на поток – невдалеке от меня был растянут на странной доске с гвоздями один человек, который едва дышал, чуть дальше в сизой дымке от чада скрючился в клетке еще один человек, дальше от дыма ничего не было видно, но слышался гул, перекрываемый периодически страшными криками, звук шаркающих ног, снова – крики, и снова, и снова. Здесь крики звучали привычно, идеально вписываясь в атмосферу. Мое внимание постепенно расфокусировалось, смещаемое нарастающей болью. Сначала напомнили о себе руки, потом ноги, потом живот, спина... Болело все и сразу, из общей какофонии ощущений невозможно было вычленить какой-то отдельный звук. Я не могла двигаться и беспомощно висела, недоумевая какой-то, очень маленькой оставшейся частью меня, почему меня не выкидывает из этого агонизирующего тела? Почему я не могу потерять сознание, почему чувствую это все в полном рассудке? Вся окружающая действительность плавилась в кровавом мареве, я медленно сходила с ума – понимаю, почему предыдущая хозяйка так легко впустила меня, чуть ли не засосав с силой пылесоса – я даже дергаться от боли не могла, это причиняло еще бОльшую боль.

   Сколько я так провисела – не знаю, помню только я услышала шаги и мое внимание с радостью сосредоточилось на них, пытаясь хоть как отвлечься от боли. Голову я поднять не могла, за меня это кто-то сделал, ухватив за волосы на затылке – я с трудом сфокусировала глаза на окружающих. Присутствовал тот самый мужчина, что спрашивал меня, признаю ли себя ведьмой, тот, у кого он чем-то интересовался и трясущийся упитанный мужчина, с аккуратной окладистой бородой русого цвета, стремящейся перейти в нежно-рыжий оттенок. В длиннополом одеянии, с висящей на боку емкостью – кажется, это была чернильница, Но не поручусь, я тогда была хоть как способна воспринимать действительность, но уж ничуть не анализировать ее. Мужчина трясся, его глаза бегали от одного к другому и он все что-то лепетал. Тот, кто меня допрашивал ткнул в меня рукой и что-то спросил, пришедший с ужасом посмотрел на меня и что-то горячо заговорил – слов я уже не понимала. Однако его слова возымели какое-то действие – того мужчинку увели, а меня спустили на пол, развязали и, бросив сверху мою одежду, грубо потащили к выходу. Помню длинную лестницу с нескончаемыми ступеньками и длинными тенями от горящих факелов, которые изредка становились танцующими чертенятами – я начинала бредить. Помню гулкие шаги и оглушающую тишину, еще более звенящую оттого, что она сменила нескончаемый хор криков. Помню гулкое дыхание того, кто меня нес, перекинув через плечо – он так и не сказал ни слова. Помню, как больно резанул по глазам свет, когда меня вынесли на улицу и я судорожно зажмурилась – единственное движение, мне сейчас доступное. Прямо у выхода меня сваливать не стали, меня несли и несли – земля сменялась камнем, брусчаткой и снова землей с положенным на нее досками. Моросил дождь и за пределами этих досок грязь превратилась в жижу почище болота. Здесь шаги уже порождали хлюпающий звук. Наконец, мужчине надоело меня нести и он бросил меня у какой-то стены, вместе с моей одеждой. Затем он ушел. И я снова лежала, как когда-то в "сказке", не в силах изменить происходящее, не в силах себе помочь и не надеясь на помощь. Видимо, недолго мне тут удастся побывать, что, кстати, слава Богу, потому что находиться в этом теле было невероятно мучительно. Я снова лежала и слышала свое дыхание, на этот раз с радостью ожидая, когда же оно, наконец, прервется. Меня бросили на камни и мне было холодно, мокро и крайне неудобно. Двигаться я не могла – тело меня просто не слушалось, оно распласталось в той позе, в которой приземлилось – перед глазами я видела ногу, которая была вывернута под страшным для понимания углом и кисть руки – сине-багровая, вспухшая и некрасивая. Боль ушла, осталась только дикая слабость и какая-то оглушенность – я не чувствовала вообще ничего и ничем не могла шевелить – только еще немного осознавала, где нахожусь. Видимо, дела этого тела совсем плохи. Но почему же я не могу свободно выйти из этого тела? Ведь в прошлый раз получалось! Я лежала и внимательно смотрела на окружающее, терпеливо ожидая конца. Теперь я знаю, как звучит дождь у самой земли – сначала звонкий хлопок, потом звук тише и дальше только тихий шелест пробегающей воды с уже влившейся очередной каплей. Дождь смывал с меня кровь и копоть, очищая и остужая горящие суставы, он капал на лицо, вынуждая меня смаргивать, он заставлял меня вздрагивать, когда попадал на особо больные места. Одновременно жалящий и успокаивающий, он нес в себе смерть – вода, сливаясь в ручейки и маленькие речки, все ближе подбиралась к моему носу, а двигаться я по-прежнему не могла.

   Послышался скрип телеги и лужа перед моим носом пошла рябью, затем послышалось "Тпру-у-у" и храп недовольной лошади, а потом в поле моего зрения появились ноги в ужасно несуразных сапогах. Над головой раздалось цоканье, затем меня подняли и, кое-как закутав в принадлежащую мне одежду, перенесли на телегу с соломой – мокрой, колющейся, неприятной. Затем движение телеги возобновилось. Я ехала в телеге и смотрела на небо – серое, низкое, оно плакало дождем. Капельки падали мне на лицо и с брызгами разлетались. Под мерное покачивание, я, наконец, перестала видеть...

Приятно думать у лежанки...

   ...Как ни странно, пришла в себя я все равно в этом на диво живучем теле – оно лежало на очень колючей, верно, войлочной подстилке и было укрыто чем-то очень теплым. Но двигаться я по-прежнему не могла, будучи беспомощнее младенца. Зато хоть какофония боли утихла – теперь болело намного меньше – и соображать я могла. Находилась я в полутемном помещении, больше ничего из своего положения не видела. Послышался звук открываемой двери и звук шагов, а затем появилась низенькая, довольно пухленькая бабушка, которая охнула, увидев, что я смотрю на нее и что-то спросила. Я беспомощно улыбнулась, показывая, что не понимаю ее. Не могу понимать, я не знаю ни где нахожусь, ни какой язык здесь в ходу и слушать не желаю все, что мне нашептывает внутренний голос, говоря, что раз это нереальность, то я могу ее с легкостью понимать. А вот обломись, внутренний голос, не бывает так, чтобы человек знал все языки – не бывает. И точка. Бабушка тем временем покачала головой и поднесла к моему рту жестяную кружку с бульоном. Куриным. К черту мое вегетарианств, не до него сейчас– я жадно отхлебнула и закашлялась – почти без соли, без лаврового листа, без перца, горячий – он был омерзителен. Но голод заглушил все жалкие потуги протеста вкусовых рецепторов – я требовательно потянулась к желанной кружке. После еды я устало откинулась и снова заснула.

   Оказалось, на дворе, когда меня выкинули, была осень и теперь с каждым днем все больше холодало. Я это поняла, когда периоды бодрствования стали превышать периоды беспамятства. Бабушка кормила меня, обтирала и, извиняюсь за подробности, убирала за мной. Лечила, в меру своих медицинских знаний – какими-то отварами, из которых я что-то пила, чем-то меня обмазывала. Какими-то мазями, которые она компрессом накладывала на суставы – я помню, они сильно пахли медом, живицей, свежескошенной травой и чем-то еще, мной не распознаваемым. Смазывала мои раны и многочисленные ожоги. Следила за моими, оказывается, в нескольких местах сломанными ногами. Учила языку, учила заново обращаться со своим телом. Я не могла шевелить руками поначалу – у меня были перерастянуты связки и выбиты все суставы. На счастье, я провела в беспамятстве большую часть болезненного вправления и заживления. Сначала я училась держать в руках ложку. Это на самом деле очень трудно – она выскальзывала из рук, словно издеваясь. Особенно сложно было осознавать, что вот буквально открыв глаза в реальность, я смогу взять ее в руки – и оставаться здесь. Но каждый раз, возвращаясь, я первым делом проверяла – могу ли я двигать своими, от рождения данными руками? Невероятным облегчением для меня было то, что мое тело меня слушается беспрекословно, поэтому я терпеливо сносила все то, что происходило с не-моим телом. Пальцы, кстати, тоже были выбиты, но, слава Всемогущему, не раздроблены, так что хоть что-то хорошее в этих инквизиторах все же есть. Когда я смогла держать ложку, я решилась начать ходить – это тоже было той еще пыткой – мне единственно помогало осознание того, что это все-таки не мое тело и я смогу его покинуть. Правда, больно было все равно. Но я заставляла себя переставлять ноги раз за разом, волочить их за окрепшими руками, меряя шагами небольшую комнату, в которой я находилась. Большей частью я опиралась на локти и меряла расстояние от локтя до локтя. Я могу с точностью сказать, сколько локтей в комнате. Пять от середины кровати до ее изголовья, потом четыре до стола, четыре – сам стол, два локтя по полу до стены, двенадцать локтей по стене до окна, два локтя на окно, еще двадцать три до табуретки, которая крайне мешала мне ходить, пол-локтя сама табуретка и три локтя до кровати. С снова по кругу. Эти круги мне снились в кошмарах, где я кружилась в водовороте из огня и темноты. Я просыпалась с криками и прибегала испуганная, часто заспанная, Ирмильда – бабушка, что за мной ухаживала. Мы часто разговаривали с ней по ночам – ей не спалось, а я не могла уснуть после таких кошмаров. Она учила меня с неизменным терпением и я, без возможности отвлекаться, схватывала все на лету. Когда я смогла сама доковылять до первого этажа – это была наша общая победа. Как-то я спросила ее, почему она выхаживает меня. Дочь и внучку Ирмильды замучали инквизиторы – одну сожгли на костре, вторая до этого не дожила, на костре она уже не кричала. Зятя увели на каторжные работы, ее саму оставили в покое только потому, что за нее вступился священник, который в молодости, до принятия пострига сам бегал с нею на сеновал и мечтал жениться на ней. Практически все, что было нажито – отобрали, оставив только дом – пустой отныне, и опасливость соседей. Ей не ради чего было жить и она с ровным спокойствием ждала, когда ее заберет Всевышний. Самой было нельзя – грех. А она была очень набожной когда-то. Теперь от ее веры остались только вбитые добродетели, но никак не их теологическая составляющая. Она уже не верила, что церковь знает слово Божье и ходя туда, молча стояла, не в силах противится впитанному с молоком матери, но и не имея сил молится в доме тех, кто отнял у нее семью. Я не была ее дочерью, но я была молодой женщиной, истерзанной инквизиторам – уж они имели свой ярко выраженный характер воздействия, и сердце Ирмильды не выдержало, когда меня принес молочник, который жил за два дома отсюда. Когда я научилась ходить, я стала помогать Ирмильде по хозяйству – готовила, плела украшения и полотна, вспоминая казалось бы давно забытое макраме, ходила кормить и ухаживать за коровой молочника, в обмен на молоко, кормила куриц на подворье Ирмильды, убиралась в силу своих способностей. Более тяжелая работа была мне пока не по плечу – руки были слабыми, а пальцы так вообще слушались через раз. Но я не могла сидеть, когда вокруг меня такие люди. Они мне помогли – спасли, выходили, научили понимать их язык, были добрыми и терпеливыми.