Текст книги "Традиция и Европа"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Нам кажется, что при условии возвышения духа и возобновления чувства верности соответствующую европейской традиции форму единства нужно искать в древнем нордически–арийском этосе. При этом мы думаем о тех товариществах свободных людей, которые в мирное время существовали в качестве парламента равных, в пределах собственной власти независимых землевладельцев; однако в военное время или при общей цели и до тех пор, пока предприятие продолжалось, землевладельцы со своими дружинами превращались в неизменно верных последователей одного вождя.

Что касается политического, наднационального формирующего принципа, который сегодня мог бы подготовить и установить на практике такой этос, такой режим свободы и равенства и одновременно «европейской» иерархии, то эта проблема выходит за рамки, установленные нами для данного рассмотрения.

Über die geistigen Voraussetzungen einer europäischen Einheit //Paneuropa, 1932.

РЕЙХ И ИМПЕРИЯ КАК ЭЛЕМЕНТЫ НОВОГО ЕВРОПЕЙСКОГО ПОРЯДКА

Всякий, кто пожелал бы подвести вероятные, но существенные итоги, выявляющие революционность текущей войны, которые сложились скорее благодаря имманентной природе вещей и событий, а не заранее принятому решению людей, был бы вынужден признать следующее:

1. Представление о политическом суверенитете, свойственное периоду, непосредственно предшествовавшему нынешнему, оказалось в кризисе и требует основательного пересмотра. Разделу земной поверхности на элементарные, совершенно независимые и строго определённые государственными границами территории государств противостоит идея её раздела на пространства, содержащие этнические группы и особые политические образования на основе действительных и органичных связей.

2. В этой связи прежний, т. е. формалистский и позитивистский взгляд западного толка на международное право становится несостоятельным. На место абстрактных принципов, которые при абсолютном безразличии к различным возможностям, влиянию и достоинству народов претендуют на равную действенность в любом государстве, приходит идея многоуровневого «наднационального» права. При этом термин «наднациональный» следует, разумеется, понимать не в неопределённом и универсалистском, а в органическом смысле, т. е. в тесной связи с определёнными воззрениями, которые лягут в основу каждой новой, охватывающей несколько наций территории.

3. Что касается таких наднациональных образований, то сегодня стали популярны обозначения «большое пространство» или «жизненное пространство», которые нам представляются не вполне точными, ибо тем самым подчёркивается преимущественно материальная сторона вопроса. Мы придерживаемся того мнения, что цель нынешней войны не сводится к только лишь «смене караула» в системе европейского империализма и экономических гегемоний. Высший и действительно революционный смысл этой войны вряд ли будет воспринят теми, кто не видит в ней порыва к преодолению империализма как чисто материалистической идеологии господства, а также создания оснований права на «жизненные пространства» высшего толка, чего требуют некоторые – наши – народы, в отличие от наций, настроенных на плутократию и коллективизм. Это требование соответствует подлинно имперскому мышлению, которое согласно традиционному восприятию всегда опиралось на духовную действительность и высшее право господина.

4. Политическая ситуация, реально сложившаяся в Европе, позволяет нам констатировать лишь этап постепенного формирования «имперских образований» вокруг народов Оси. Основная проблема нового порядка, который наступит с нашей победой, состоит в переходе от таких «имперских образований» к «имперским целостностям», т. е. имперским организмам.

5. При рассмотрении этой проблемы необходимо учитывать три момента: момент взаимного экономического дополнения народов, которое смогло бы решить вопрос жизненного пространства (в первоначальном материальном смысле); этнический и расовый момент; и момент культурного единства.

6. Что последний элемент является в принципе решающим, следует уже из того факта, что не может идти речь о подлинном организме, в котором отсутствует живое единство. Такого рода единство не может вытекать из хозяйственно–управленческой или формально–правовой системы; оно также было бы проблематичным на уровне лишь национального в природном смысле, потому что на этом уровне всегда приходится считаться с властью обусловленных партикуляризмом эмоций отдельных народов. Лишь в духовной области и в подлинном единстве культур следует искать тот реагент, который смог бы подтолкнуть имперские образования к образованию подлинных имперских целостностей на новых имперских пространствах, что само по себе явилось бы достаточной гарантией устойчивости нового порядка.

Когда в связи с задачами нового порядка речь заходит о культуре, то начинать надо с основательного пересмотра самого понятия культуры, которое стало господствующим в Новое время – в особенности начиная с эпохи Просвещения и Французской революции. Культура, с одной стороны, опирается на гуманистическое искусство и профаническую науку; с другой стороны, она неотделима от рационализма и механицизма, и придаёт техническим и социальным достижениям призрачность неоспоримого превосходства. Такая культура безлика, по своей сути интернациональна, анонимна и неорганична, т. е. она не в силах каким бы ни было образом создать предпосылки иерархического и правильно устроенного международного порядка.

В противоположность такому определению культуры можно было бы подчеркнуть героические, аристократические, традиционные и даже «сакральные» ценности: в строительстве новых держав следовало бы опираться прежде всего на них. В этом смысле сегодняшняя ситуация неблагоприятна: именно из–за господства и всеобщего распространения иной культуры – интернационалистической, гуманистической и механистической– упомянутые ценности ослаблены и рассеяны. Заново собрать их в новых центрах кристаллизации, которые, в свою очередь, послужили бы душой и связующим материалом новых наднациональных формирований – вот задача, вся сложность которой должна быть нам очевидна. Было бы слишком рискованно указывать на идею, которая была бы уже достаточно полной, живой и господствующей в сегодняшней Европе, чтобы стать основанием этого высшего дела. В гораздо большей степени необходимо действие по взаимному дополнению, а также пробуждению и взаимному укреплению. Мы уже приближаемся к идее новой европейской культуры – новой «европейской идее»: всё же её элементы, если умолчать о политической и социальной стороне, определены ещё не полностью.

Так как революционное действие в Европе уже начато усилиями стран Оси, будет вполне естественным, если как первичное, так и существенное ядро европейской культуры будет покоиться на возможностях и духовном наследии обеих держав. Во–первых, предпосылкой всякого дальнейшего шага и всякого нового присоединения народов должно стать детальное определение той формы, в рамках которой, исходя из новой европейской идеи, смогут дополнить друг друга римский (для нас «итальянско–фашистский» и «римский» являются здесь синонимами) и германский элементы. В этом смысле напрашивается историческая аналогия: вырисовывается тенденция, сходная стой, которая породила последний истинный тип имперской культуры – средневековый, определённый в существенной степени симбиозом именно германского и римского элемента. Какую же функцию и в каком смысле эти элементы могли бы выполнять в будущей культуре «имперских» пространств?

Характер их прежнего действия в средневековом мире хорошо известен. Германский, т. е. нордически–германский элемент сказывался в основном в феодальной культуре и в соответствующей этике; римский элемент, хотя и выступавший тогда не в самом лучшем сочетании с христианским вероисповеданием, предлагал вневременные и трансцендентные точки опоры для чего–то большего, нежели только национальный тип политического порядка народов.

После рассмотрения этого пункта обозрим специфические политические идеи, свойственные сегодня Германии и Италии, с тем, чтобы прояснить те их аспекты, которые могут быть приняты в качестве предпосылок нового культурного типа. Эта сторона вопроса может быть затронута лишь поверхностно.

В национал–социализме всегда играл особую роль лозунг «один народ, одно государство, один вождь». События последнего времени, равно как и те задачи, которые поставит перед нами будущее, выходят за его рамки. Упомянутый немецкий лозунг был обусловлен особой международной ситуацией: объединение одного народа в единое государство под предводительством одного вождя могло быть важным идеологическим инструментом до тех пор, пока часть немцев проживала за пределами этого государства, границы которого были продиктованы версальскими соглашениями. Что касается задач европейского будущего, то речь идёт об ином, может быть, даже полностью противоположном: речь идёт о необходимости понять, как узаконить авторитет и влияние империи на различные народы, включенные в единое имперское пространство.

Этот вопрос подводит нас к пересмотру ещё одной формулы, в которой некоторые авторы могли видеть водораздел между фашизмом и национал–социализмом. Мы подразумеваем идею народного сообщества (Volksgemeinschaft) и легитимизации народом государства и института вождя. Фашизм, напротив, склонен рассматривать народ и нацию в отрыве от формообразующей и вышестоящей функции государства и вождизма как нечто абстрактное. Конечно, государство при этом не представляет наглядно никакой юридической функции, оно не низведено до бездушного механизма власти. Напротив, оно понимается как авторитарный орган элиты или ордена, в котором «народ» – больше, чем где бы то ни было – выступает в истинной, живой, созидательной и уверенной форме. И хотя государство и народ, вождь и нация в фашизме связаны органично и почти неразделимо, всё же мы стремимся предоставить институту вождя определённую независимость и собственное посвящение. Идея ордена (или орденского государства) – это та область, в которой снова встречаются идеологии фашизма и национал–социализма. Правомочность, которой обладает национал–социалистическая формула внутри мононационального государства, остаётся неоспоримой. Но когда под вопросом оказывается понятие политического руководства и власти, которое должно быть основанием не столько национального, сколько наднационального и имперского пространства, то в этот момент, по нашему мнению, нужно стремиться к определённому поднятию старой национал–социалистической формулы, обусловленной уже упомянутой обстановкой в Европе, на новую ступень. Власть, правомочность которой определена исключительно одним народом, за пределами этого народа будет воспринята как чистое насилие. Это могло бы быть по–другому, если бы между народом и той властью, которая при помощи государства и элиты придаёт ему форму и управляет им, имелась дистанция. Можно представить себе развитие, в итоге которого эта вышестоящая ведущая власть настолько возвышена и благородна, что её естественным образом признают и за пределами того народа, в среде которого она первоначально смогла утвердиться и осуществиться.

Впрочем, подобное наднациональное значение имперской идеи мы можем найти уже в старой немецкой традиции. Акцентирование её более партикулярного толкования можно приписать случайному стечению обстоятельств, которые наконец преодолены, так что её надлежащему восстановлению ничего не препятствует. Не так давно Штедингом было действенно подчёркнуто особое значение этой идеи в переломные моменты и по отношению к «болезням европейской культуры». Но в рассматриваемой имперской идее вновь активизировавшийся римский элемент проявил себя в той же степени, что и германский, [92][92]
  Ср. C. Steding, ‘Das Reich und die Krankheit der europдischen Kultur’, 2. Auflage, Hamburg 1938, S. XV: «В нашем европейском мире римское государство было самым государственным из всех государств и осуществило в какой–то мере в идеальной чистоте идею нордического государства: таким образом, уже не может поражать, если его признавали за образец также и те, кто, подобно немцам Средневековья, предпочитали придерживаться своего.... Достаточно мимолетного взгляда на лица наших предшественников, насколько они сохранились в живописи и скульптуре, чтобы убедиться, что проникновение «римского» влияния как минимум не принесло им вреда и что они выглядели намного более мужественными, крепкими, уверенными и здоровыми, чем наши современники, додумавшиеся до отрицания большей части нашего немецкого прошлого». Вальтер Франк добавляет (там же): «Таким образом, наследие саксонских мятежников Видукинда встретилось в Кристофе Штединге с наследием, созданным по примеру Рима, но черпающим государственные силы из собственной имперской традиции германцев, которая с Карлом Великим– железом и кровью, как и всё всемирно–историческое развитие – привела к первому единству разобщённый мир германских племён».


[Закрыть] и в этой связи нам должна быть понятна та роль, которую и римский элемент может играть в новой европейской идее. Нам известны предубеждения по отношению ко всему римскому, которые муссируются в определённых кругах. Тем не менее, по большей части они опираются на однобокие аналогии. К примеру, подлинное римское право часто путают с правом, которое правильней было бы назвать наполеоновским, и которому нанесли ущерб универсализм и абстрактный нормативизм, означавшие в органичной структуре раннего «имперского пространства» Рима проявления упадка. Равно ошибочным является и прямое отождествление всего римского и католической церкви. Определённо, следует признать, что Рим совместно с католицизмом способствовал формированию имперской культуры средних веков. Но необходимо понимать, о каком католицизме тогда шла речь. Подлинное римское право не было «универсалистским» в современном рационалистическом и просветительско–масонском смысле; это была форма определённого пространства или империи, которые имели в основании таким же образом определённый культурный и человеческий идеал. Католицизм средних веков также был обращён к христианству, отождествлявшему себя преимущественно с сообществом арийских европейских наций. Это сообщество представляло собой органичное и воинствующее единство, в котором этика верности и чести пользовалась большим уважением, чем добродетель аскезы и всеобщего человеческого братства. Роль, которую играла тогда антиеврейская идея, также известна.

Если мы будем придерживаться такого католицизма его мужественного периода, то различим в нём ценности, которые не обязательно противоречат арийско–римскому и арийско–германскому идеалу. Нужно помнить, что для многих народов Европы католицизм означает наследие многих веков, которое нельзя просто так, без разрушительных последствий, выбросить за борт. В этом отношении подобающие исправления и отбор скорее приведут к подлинной, общей цели, чем сплошное отрицание. Высказывание Муссолини, вызвавшее в свое время возмущение в широких кругах, гласит: «Без Рима христианство, возможно, осталось бы одной из сект, которыми кишит Палестина». В этих словах содержится указание католическим странам – а именно заново открывать и подчёркивать то арийское и «римское» в католицизме, что он, несмотря ни на что, содержит, тем самым делая шаг навстречу символам и идеалам, которые иные европейские народы в состоянии осуществлять без окольного пути обращения к католицизму и христианству, основываясь непосредственно на своих арийских традициях. Как бы то ни было, решающим является ясное понимание того, что и новому порядку потребуется основание, подобное тому, которое – несмотря на компромисс с католицизмом – в формировании европейской культуры средних веков представлял римский элемент. Если империализм – это система власти, в которой одна из частей навязывает себя остальным составляющим, которые она эксплуатирует и направляет, то империя, напротив, означает высшую справедливость unum, quod non est pars[93][93]
  Единое, не являющееся частью другого (лат.) – прим. перев.


[Закрыть] .

Обратимся к той роли, которую, по нашему мнению, германская составляющая могла бы сыграть вместе с собственно римским элементом в формировании духовного центра новых имперских пространств и соответствующих держав. Мы говорили, что в средние века эта составляющая проявлялась в основном в феодальной культуре. Сегодня её воздействие может быть проявляться аналогичным образом в двух направлениях: управленчески в плане частичной децентрализации, дробления, и, следовательно, иерархизации политических и территориальных аспектов верховной власти; духовно и этически в определении ясных и персонифицированных зависимостей между подчинёнными и подлинно ответственными элементами руководящего звена. Для этого было бы достаточно осознать весьма популярную сегодня формулировку «вождь и его дружина» в её глубинном, первоначальном смысле. И действительно, по–другому структуру новых имперских организмов можно вряд ли представить: она основана на своего рода феодальной системе с центральным органом верховной власти и рядом органов верховной власти с ограниченными полномочиями – imperium eminens et ius singulare. Здесь, кстати, можно обратить внимание на то, что уже принятая формула «протектората» отражает всё ту же мысль: феодальное обязательство рождалось из подчинения и верности – fides – одной стороны, чему соответствовала «защита» с другой. Отношения новых королевств Хорватии и Черногории с итальянской монархией – выражение всё той же идеи. Этот принцип наполняется позитивным, созидающим содержанием лишь при условии нового нормального состояния, в котором спокойное, ясное и достойное ощущение подданства приходит на смену ожесточению, заразности и нетерпимости национализма. В этом состоянии станет вновь очевидным, что подчинение как в отношении народа, так и в отношении слоя или отдельного его представителя является причиной не унижения или умаления, а гордости, потому что оно делает возможным участие в высшей культуре и призвании и обязывает вышестоящих по отношению к подчинённым. Но поскольку речь идет о европейских народах, не следует понимать выражение «вышестоящий» и «подчинённый» в абсолютном значении слова. В этом отношении существует возможность применить на деле расовый аспект с тем, чтобы по возможности привести в соответствие расовую субстанцию, имеющуюся в наличии в каждом имперском пространстве, чтобы обеспечить сегментацию, опирающуюся в большей степени на иерархию, а не на фактические качественные различия.

Чтобы основательно заняться этой проблемой, необходимо понять её неотделимость от проблемы внутрирасового отбора. Здесь отметим следующее: всякий, кто сегодня говорит о расе, подразумевая более или менее определённо доминирующий в определённой нации тип (это именно тот случай, когда используются выражения типа «немецкая раса», «итальянская раса», «славянская раса» и т. п.), не может соотносить своё высказывание с первичными расовыми элементами в чистом виде – в таком случае речь идёт лишь об имеющихся и в большей или меньшей степени сохранившихся в народе частях. В этих составляющих частях в разной степени представлены черты многих рас, и было бы сложно назвать какой–либо народ Европы, в котором до определённой степени не была бы представлена какая–либо из европейских рас, выявленных научным расоведением. Вот почему требование учитывать расовый момент при определении имперских пространств должно быть понято правильно. Определяющим в этом отношении может быть не процентная составляющая той или иной расы в том или ином народе, а выявление той расы, которая играет или сыграла в народе ведущую роль, сообщив ему его отличительные черты. Таким образом мы оказываемся в мире потенциалов, динамических связей и духовных влияний. Основное условие органичного формирования имперских пространств заключается в особом акцентировании и ведущей функции тех расовых и духовных элементов, которые в пределах народов, населяющих отдельно взятое большое пространство, родственны элементам, в большой степени представленным в собственно имперской нации. Если оба полюса Оси и есть полюса обоих крупнейших европейских державных образований, следовало бы эту субстанцию, которая, так сказать, предназначена по причине расового родства служить в качестве связующего звена, соотнести с арийско–римским и, с другой стороны, с нордически–германским элементом, при том, что оба эти элемента, в свою очередь, следует рассматривать как две ветви первоначально одного общего древа.

Значение и специфическое содержание этих терминов мы уже обсудили. Заметим лишь, что мы отвергаем весьма популярные в своё время выражения типа «латинские народы», «латинское братство» и подобные им – Муссолини в этой связи говорил о «братстве ублюдков». Интересно и то, что в Италии существует официальное распоряжение, в соответствии с которым в текстах для юношества следует вместо слова «латинский» использовать слово «римский». И действительно, в слове «латинский» есть что–то подозрительное: если оно что–то и значит, то это значение – видимость, за которой скрыта смешанная расовая субстанция, ослабленная и подорванная духовным и политическим распадом. Реальная культурно–созидательная мощь наших истоков не «латинская», а римская, и, следовательно, арийско–римская: точно так же, как для народов нордического культурного круга она нордическая или нордически–германская. В том, что касается культуры, это тот минимум, что нас интересует, и который мы можем рассматривать как твёрдый фундамент европейского восстановления и нового порядка.

Теперь следовало бы рассмотреть скрытые свойства различных европейских народов в плане их возможного примыкания к одному из упомянутых выше полюсов. Подобный анализ, учитывая сегодняшнее положение вещей – всё ещё динамичное и бурное, – был бы преждевременным. Многие процессы ещё идут полным ходом. Можно говорить об испытании огнём как призваний (Berufungen), так и различных государственных образований, которое ещё не завершено. Кажется, будто судьба распорядилась так, чтобы европейское обновление осуществлялось не изнутри, но благодаря власти вещей и оружия, послужившей причиной изломов и трагических перемен; и лишь время покажет, действительно ли на смену поверхностным силам пришли глубинные, и что они из себя представляют. Эти великие события будут иметь позитивный итог, если тем или иным образом эти силы сохранят толику той созидательной мощи, которая вызвала к жизни средневековое сообщество арийских наций. Это относится ко всем современным народам Европы, не исключая и те из них, которые не познали римско–германское средневековье на собственном опыте, у которых доминирующей является славянская составляющая, и которые находились или находятся под знаком греко–православной веры. Этой вере на самом деле свойственна – согласно некоторым взглядам – убеждённость в том, что преодоление раскола между духовным и политическим осуществимо меньшей кровью, чем в прочих конфессиях Европы. Восстановление вселенской идеи этой веры даёт основание для органичного идеала национальной жизни как единства рода и религии, живых, мёртвых и закона божьего – идеал, который во многом созвучен с тем, к чему стремится духовный авангард наших революций, и который имеет много общего с традицией третьего члена стран Оси – Японией.

Помимо Румынии, которая сейчас находится на нашей стороне, в будущие имперские пространства оси могли бы таким образом органично влиться также и славянские, и греко–православные народы. Условием этого было бы их возвращение к глубине их собственных традиций, отказ от славянской маски большевистского безумия или лицемерной, внешне демократичной, но по сути чисто империалистической идеологии, пользуясь которой, наш противник ввёл в заблуждение столько наций. В новой иерархической германо–римской идее Европы и эти народы смогли бы найти истинную задачу для приложения своих лучших сил, равно как и основу упорядоченного и гармоничного развития – под знаком и под защитой высшей культуры, которая сможет их уважать и защищать.

Reich und Imperiumals Elemente der neuen europäischen Ordnung //Europäische Revue, XVIII, № 2, 1942; S. 69ff