Текст книги "Традиция и Европа"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

О МЕТАФИЗИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЯХ РАСОВОГО МЫШЛЕНИЯ

После опровержения многочисленных возражений, выдвигающихся против расового мышления с интеллектуализированной позиции, чаще всего остаётся одно последнее возражение, которое выдвигается так же настойчиво, и его прояснение является решающим для этой проблемы. Его можно сформулировать так: «Хорошо, всё, что Вы утверждаете, верно – однако, в конце концов, какую ответственность человек должен нести за то, что он принадлежит к определённой расе? Отвечает ли он за то, что его родители и предки являются арийцами, евреями, неграми или индейцами? Разве он сам хотел этого? С Вашим расовым мышлением Вы остаётесь на чисто натуралистической позиции. Вы создаёте судьбу из всего лишь естественного факта, строите на этом целую систему и упускаете из виду ценности, которыми человек может руководствоваться на самом деле».

Это является в какой–то мере ultima ratio[79][79]
  Последний довод (лат.) – прим. перев.


[Закрыть] противников расового мышления. Мы охотно согласимся, что речь идет здесь о серьёзном, а не о высосанном из пальца возражении. При внимательном его изучении становится ясно, что оно связано с проблемой происхождения. С высшей, духовной точки зрения оправдание расового мышления неотделимо от проблемы рождения и её решения. Нельзя избежать этого и в нашей систематике. Тем не менее, в этом вопросе очень трудно сориентироваться и добиться ясности, пока мы исходим из христианского восприятия, преобладающего в Европе. Впрочем, это логично: раса и высшая раса, арийство и наследие предков, и так далее —эти и другие понятия принадлежат идеям дохристианских индоевропейских традиций. И поэтому именно в этой области нужно искать решение вопросов, которые приносит с собой сегодняшнее возобновление рассмотрения этих понятий. Всякое рассуждение, основанное на более поздних взглядах на мир и жизнь, может привести нас только к неудовлетворительным и часто к неподобающим выводам.

Таким образом, нет никакого чуда в том, что в рамках христианской картины мира обсуждение проблемы рождения не продвигается вперёд. По причинам, которые не случайны, но которые всё же не могут быть здесь рассмотрены, церкви пришлось отказаться от признанной предшествующими традициями концепции предсуществования – учения о том, что человеческая душа ещё до рождения является независимой сущностью. Определённо, в христианской теологии вещи не настолько просты, как мог бы позволить предположить этот простой отказ. Несмотря на это, базовая христианская точка зрения такова, что каждая человеческая душа как неповторимая сущность сотворяется Богом из ничего в момент воплощения в соответствующем теле. Вопрос, почему человек принадлежит именно этой и никакой другой расе, становится, таким образом, теологической тайной: «Так пожелал Бог» – а божественная воля, как правило, необъяснима. Подчёркиваемое евангелическое учение о предназначении только осложняет проблему: в вечности – таким образом, в надвременном смысле – каждому человеку в замысле Божьем предназначено быть именно таким, каким он появляется в земном существовании.

Древнеарийский взгляд в своей основе является иным, и он позволяет ответить на вышеприведённое возражение. Согласно этому взгляду, рождение не является ни естественной случайностью, ни судьбой, предрешённой Богом. Но не только это: верность своей природе означает здесь не пассивность, а осознание глубинной связи нашей сущности с трансцендентальным и сверхъестественным, дающее возможность действовать «освобождённо».

Это указание позволяет нам идти далее в вопросе связи этого учения с концепцией реинкарнации. Концепция реинкарнации – это или чуждый, тесно связанный с неарийскими, определёнными феминистско–теллурическими по своей сути культурными кругами взгляд, или же это следствие недоразумения и искажения традиционного учения, которое можно наблюдать в современных теософских кругах. Для обсуждаемой здесь проблемы важно только то, что человек является обусловленным временем и пространством проявлением принципа, существовавшего до его рождения и, конечно же, также и до зачатия, и этот принцип находится в причинно–следственной связи с этим человеческим проявлением.

Вместе с тем описанную область определенно нелегко исследовать. Обусловленные нашим земным существованием проявления находят в ней только очень незначительную применимость. Так, например, все понятия времени относятся только к человеческому существованию, поэтому в строгом смысле даже не следует говорить о предсуществовании. Также и о причинности можно говорить здесь только в очень особом смысле. Принцип, определяющий человеческое проявление, является тем же самым «Я», и всё же не является им; это не простое, обусловленное телом «Я», хотя оно как бы смешивается с ним или кажется переплётенным, и существует перед жизнью определённого человека, так же, как во время и по ту сторону этой жизни, так как приставку «пред–» здесь нужно понимать не во временном смысле. Поэтому вместо логических понятий обойдёмся лучше аналогиями. Любое изложение традиционного учения по своему существу является символическим, даже если оно, как кажется непосвящённым, носит рациональный характер.

Для разъяснения занимающей нас идеи целесообразно говорить о двойной наследственности. То, что временно, нетрансцендентно, присуще индивиду, является наследием родителей, рода, расы, определённой культуры и т. д., таким образом, это примерно всё то, что обычно понимается под «наследственностью». Однако всем этим далеко не исчерпывается духовная реальность индивида, как учат материализм и историцизм. Исторически–биологическая наследственность собирает и упорядочивает в живом существе силы и предрасположенности, которые избираются и принимаются только тогда, когда благодаря им может аналогичным образом выразиться трансцендентная наследственность. В этом случае встречаются и сливаются два наследственных признака – один земной, исторический, естественнонаучно фиксируемый, и другой – трансцендентный, и таким образом человек становится из чисто биологического существа символом. Соединение обоих компонентов происходит при помощи события, соответствующего в древнеарийских преданиях различным символам, но которое не может быть здесь предметом более пристального рассмотрения. При этом в основе речь идёт об избирательном сродстве. Поэтому не стоит говорить, например, что субъект является женщиной или мужчиной, потому что они родились такими случайно или по воле Бога, – наоборот, они родились такими, так как уже были «женщиной» или «мужчиной». При помощи аналогии можно в этой связи сказать о трансцендентальной склонности или действии, которое мы при отсутствии соответствующих понятий в состоянии предчувствовать только на основании его видимых и воспринимаемых последствий. Так в какой–то мере пересекаются горизонтальная и вертикальная линии земных и неземных наследственных признаков. Согласно рассматриваемому учению, в точке пересечения происходит рождение и, соответственно, зачатие нового существа, его воплощение.

То, что подходит для полов, само собой разумеется, подходит также и для расы, касты, народности и т. п. Раса и каста, прежде чем они проявятся при помощи человеческого рождения и станут земной судьбой, уже существуют в духе. Разнородность «наверху» имеет своё происхождение – то, что открывается на земле, является только отражением и символом. Кем человек станет на основании своей фундаментальной природы или захочет быть согласно собственному трансцендентному решению, тем он и является. Это находится в центре индоарийского учения о карме, которое было известно также классической античности; Плотин, например, говорит следующее (III, III, 17): «Общий план един; но он делится на неравные части, так что в целом они находятся в разных местах; и души, таким же образом неравные, обретают существование в разных местах, соответствующим их собственным различиям. Итак, везде мы видим подобное согласие, а различие соответствует неравенству душ». Говоря одним словом, не рождение определяет природу, а, наоборот, природа – рождение.

Из этого учения на арийском Востоке появилось идея каст как наивысшая степень расовой идеи, её логическое и метафизическое оправдание. На нём основывается понятие так называемой дхармы, которое можно охарактеризовать, например, следующим образом: по отношению к нам самим мы стоим как бы перед математическим уравнением, в котором нам дан только один член; т. е. известно только определённое человеческое проявление и его исторически–биологические наследственные признаки. Какому предродовому соответствию вы принадлежите, какой сути и какой воли она является следствием и выражением, мы можем узнать не непосредственно, а только опосредованно, угадать при помощи индукции и аналогии, исследуя их «следствия» и доходя до их причины. Отсюда последний смысл заповеди Аполлона: «Познай самого себя», что эквивалентно «Стань самим собой». Из смутного, но уверенного чувства, что рождение не является случайностью, что мы здесь потому, потому что хотели этого, выводится принцип быть верным собственной природе, действовать согласно собственной природе, развивать и совершенствовать её. Дхарма требует в особенности также верности собственной крови, собственной касте, собственной расе тела и духа и борьбе со всяким смешением, искажением и беспорядком. В этом смысле говорится: «Исполнением собственной природы – дхармы – какова бы она ни была, достигают божественного; кто вместо этого обменивает собственную природу на природу другого, обрекает себя на ад». Несомненно, многое может быть «сконструировано»; всегда остается определённая свобода действий по собственному произволу, если ограничиваться абстрактным человеческим индивидуумом, потерявшем всякое воспоминание об этом «предсуществовании» и предназначенном для того, чтобы оставить после себя тень при распаде своей основы, т. е. только психически–органического, обусловленного телом единства.

Однако любая «конструкция» с высшей точки зрения – при осознании того, что разрушающийся, превращающийся в ничто («ад», Нифльхейм, Аид, питри–яна, т. е. путь растворения в «демоне» племени) организм ничто не может забрать с собой —бесполезна, если она означает желание быть чем–то другим(«Anders–sein–Wollen»), если она не продолжает более глубокую волю, являющейся причиной определённого рождения, которую нельзя вытеснить временным и произвольным, принятым в определённый момент земного существования решением. Напротив, если человек реализует свою собственную природу, то это приводит к согласию собственно человеческой, преходящей воли с соответствующей сверхчеловеческой волей; он «вспоминает» себя, восстанавливает связь с принципом, который, находясь по ту сторону рождения, также стоит выше смерти и всей временной обусловленности; поэтому, согласно древнеарийской точке зрения, дхарма связывается с «божественным». При этом дхарма – собственная природа, долг, верность, связь с кровью, расой и кастой – связана с чувством происхождения издалека, и посему означает не ограничение, а освобождение. При возведении к этому традиционному мировоззрению основные мотивы расового учения получают также и трансцендентное и духовное подтверждение, и возражение, ссылающееся на рождение как случайность или судьбу, теряет смысл.

На это, пожалуй, ещё можно возразить следующее: во–первых, в жизни выделение типов практически никогда не заходит так далеко, чтобы подтвердить принцип дхармы; и, во–вторых, нет никакого объяснения тому, почему определённые человеческие типы кажутся расщеплёнными и обременёнными глубокими противоположностями, откуда не все могут представлять «свой собственный тип» и чувствовать себя всегда «дома». Для преодоления этих последних трудностей можно добавить ещё несколько слов.

Здесь мы тоже будем исходить из той мысли, что всё, проявляющееся в этом мире, является отражением существующего в другом мире. Люди не равны не только как расовые типы, но и в том смысле, что они вовсе не являются унифицированными и «отлитыми по одной форме». Существуют истерики, маргиналы, люди, которые не знают, чего они на самом деле хотят. Эти случаи частично можно объяснить из уже упоминавшейся древнеарийской точки зрения на личные решения, ведущие в «ад», а частично из признания соответствующих преджизненных состояний. Наряду с центральной, определяющей волей к воплощению вступать в игру также могут и другие, более слабые силы. Конечно, решающей является центральная воля, и в земном человеческом проявлении ей соответствуют склонности, кажущиеся более судьбоносными и незыблемыми, чем все остальные, т. е. всё, что связано с физической и биологической расой и материальной и обусловленной природой данностью. Что касается других, более слабых сил – т. е. сил, которые не могут иметь решающего значения в этом отношении, то они, так сказать, разрываются; их область проявления может быть только психической, соответствующей душевному, произвольному, эмоциональному, воображаемому – области, которая не так ясна и не так твёрдо определена, как область физического и расового.

Так объясняются случаи, в которых, так сказать, «раса души» и «внутреннее призвание» не совпадают с расой крови. Чем больше эти слабые силы отличаются от основного направления, тем более противоречивыми будут соответствующие проявления: мы увидим людей, у которых последовательно и символически не находятся в согласии физическое с психическим, духовное с физическим или психическим, призвание с расой, индивидуальное с родовым и т. д.

В таких случаях арийский принцип дхармы ещё отчётливее обнаруживает своё активное этически–созидательное свойство. Он содержит требование «классического» оформления. Различные расходящиеся и сопротивляющиеся элементы природы из неопределённых проявлений должны подчиниться единственному железному закону, на основании высшего решения, которому нельзя отказать перед лицом реальной опасности. Прославление «романтичной», «трагической», «разорванной» и «фаустовской» души будет тогда смешным симптомом больной культуры. Спокойствие, стиль, ясность, господство, дисциплина, власть и олимпийский дух должны быть началом всякого арийского образа жизни.

Но если признавать наличие причины и метафизического смысла наличия в мире неравных сущностей и призваний, то также нужно думать, что не всякая культура и всякий век предлагают различным «расам духа» одинаковую возможность выражения и проявления. Как мы уже видели, всегда должны приниматься во внимание два типа наследственности: земная историческая наследственность формирует образ, заключающий в себе как биологическое, так и душевные склонности, традицию и при случае также касту, обусловленное временем и пространством место и т. д. Сейчас имеются культуры, где всё это находится «в порядке»: там жизнь обычно происходит в высшем единстве и органической связанности всех этих элементов «горизонтальных» наследственных признаков. Другие культуры, напротив, исповедуют индивидуализм, анархию, разрушение всех обусловленных расой, кровью, кастой, традицией и народностью различий и ограничений. Из уже описанного «избирательного сродства» отчётливо видно, что культуры первого типа являются культурами, которые, предоставляя подходящие условия и возможности выражения, притягивают подобных существ и чистые, решительные силы, поощряя обусловленные разумом проявления. Напротив, культуры второго, т. е. хаотического типа, будут по той же причине «геометрическим местом» или сборным пунктом всех – если так будет уместно сказать – «трансцендентальных истериков». Если нормальные, единые существа, тем не менее, рождаются в этих культурах, то они едва ли будут находиться на своём месте и будут осуждены на то, чтобы расточать неслыханные силы, чтобы выдерживать противоречия между психическим и физическим, расой и характером, внутренним достоинством, рангом и прочими противоположностями, свойственным этим культурам и делающих их естественной родиной для проявления центробежных и беспорядочных сил в человеческом образе.

Не стоит подчёркивать то значение, которое имеют как для расового мышления, как и для схожих учений, эти последние рассмотрения, хотя, конечно, они не очень привычны для обычного образа мыслей современного человека. Если тысячелетняя судьба привела Запад в состояние, где трудно найти что–либо действительно чистое, сохранённое, несмешанное, традиционное, то установление новых, твёрдых границ является делом, благословенные последствия которого, правда, нельзя будет непосредственно ощутить сегодня, но, тем не менее, без сомнения, обнаружатся в следующих поколениях на тайных путях, связывающих видимое с невидимым, этот мир с потусторонним миром.

Über die metaphysische Begründung des Rassegedankens //Europäische Revue, XVI, № 3, 1940, S. 140ff.

ФЕМИНИЗМ И ГЕРОИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Исходя из одной только предпосылки, что качественное и дифференцированное должно считаться совершенным, а количественное и бесформенное – несовершенным, уже можно было бы предположить, что превозносимая западная культура свидетельствует не о своём развитии, эволюции, а об упадке, инволюции.

Ныне различные трагические события наконец заставили большинство отказаться от мифов несерьёзного оптимизма, так что мы в состоянии ощутить истину вышеназванного кажущегося парадокса. Уже на протяжении столетий западный мир подвергается страшному процессу нивелирования различий. Формы его проявления в политике – от либерализма и демократизма до большевистской массовой культуры – суть лишь отдельные и только внешние явления. Сейчас размыты не только различия в касте и внутреннем достоинстве, которым наши древние традиции обязаны своим величием: такого же рода процесс поступательного упадка приводит к тому, что идеалом будущего после произведенного сглаживания различий между человеком и человеком станет сглаживание различий между полом и полом. На этом же антиаристократическом и антииерархическом стремлении, легко различимом во многих признаках упадка современного мира, основывается явление феминизма, ярчайшее выражение которого может быть обнаружено в обеих странах, которые подобно двум сторонам одних и тех же клещей с востока и с запада сжимаются на нашей Европе – в России и в Америке. Большевистское равноправие женщины с мужчиной во всяком общественном, правовом, политическом отношении фактически находит полное соответствие в эмансипации, которой женщина уже достигла по ту сторону океана при помощи феминизма.

Нам поможет приём сопоставления. Чтобы выявить заблуждение, лежащее в основе таких современных перемен, и в то же время определить ценности, могущие вновь привести к соответствию норме, мы вкратце приведём здесь воззрения на жизнь, свойственные всем великим арийским культурам, особенно классическому, греко–римскому, а позднее и нордическо–римскому миру.

Почитание формы – формы как закона упорядочения и различения – было основой подобного восприятия жизни. Мир есть Космос, а не Хаос, поскольку он, подобно совершенному организму, выстроен из некоторого числа хорошо дифференцированных и незаменимых частей и функций. «Истина», конечная цель таких частей, состоит не в том, чтобы через растворение их характера вернуться к тому состоянию, в котором они уже однажды были, а наоборот: чем больше они являются самими собой, тем точнее проявляется их собственная природа, вплоть до возникновения совершенных личностей, что понималось как предпосылка величайшего разнообразия и определённости вселенной. Таким образом сложилась основа иерархического порядка в семье, роде, городе, и, наконец, в самом государстве – иерархия, которая строилась не при помощи насилия и подавления, а как признание естественных различий между людьми, полами и расами.

Разумеется, никакого иного бытия в его опытной, эмпирической непосредственности кроме него самого и не существует. В нём возникают и противоборствуют противоположные сущности. Однако такое состояние смешения рассматривалось как несовершенство, и задачей этики и собственно аскетизма традиционно считалось их преодоление, вплоть до образования типов, которые целиком и полностью находятся в состоянии существования «сами по себе»: примерно как оживлённые, высеченные неким ваятелем из бесформенной материи статуи. Что касается собственно полов, то мужчина и женщина составляют два типа, и кто рождён мужчиной, должен оставаться мужчиной, а кто женщиной – женщиной, целиком и полностью, в телесном и духовном, с преодолением какого бы то ни было смешения друг с другом. Что касается духовного плана, то каждый мужчина и каждая женщина должны идти по своему пути, с которого нельзя сойти, не вызвав беспорядка и разлада.

В том мире, который нами считается нормальным, где царила высшая свобода и та внутренняя отвага, без которой жизнь является грязной и бессмысленной – в таком мире сущностным признаком мужественности считалась внутренняя самодостаточность и власть, «бытие в себе», достигнутая волевым усилием чистота – и к этой цели вели два великих пути: путь действия и путь созерцания. Оба этих основополагающих вида мужественности находили своё выражение в воине, т. е. герое, и в аскете. Таким же образом существуют и два соответствующих типа выражения женственности. Женщина реализует свою сущность и поднимается до того же уровня, до которого мужчина поднимается как воин и как аскет, в той мере, в какой она является возлюбленной и матерью. Как существует активный, деятельный героизм, так существует и пассивный, страдательный героизм. Героизму абсолютного утверждения противопоставляется героизм абсолютной преданности – и он может быть столь же ярким, как и первый, когда он переживается в чистом виде, как некое обрядовое жертвоприношение. Именно эта двойственность героического определяет различие между ведущими к совершенству путями мужчины и женщины. Поведение воина и аскета, из которых первый утверждает себя в жизни через чистое действие, а второй – через мужественное уединение, стоит по ту сторону жизни. У женщины ему соответствует героизм порыва, при помощи которого она полностью отдаётся кому–то другому, посвящает себя ему и живёт только для него, будь это её мужчина (тип возлюбленной, соответствующий типу воина) или её сын (тип матери, соответствующий типу аскета), и в таком отношении находит высший смысл собственной жизни, свою радость и – в пределе – своё спасение. Как можно решительнее проведенное осуществление этих двух типов, разделённых и несмешиваемых направлений героического с устранением всего того, что есть в мужчине женского, а в женщине мужского, до получения совершенной женщины и совершенного мужчины – таков укоренённый в традиции, нормальный закон жизни обоих полов.

Едва ли нам нужно намекать, насколько отличны такие взгляды от нивелирующих и гуманистических принципов, овладевших в последние времена моралью, правом, общественным устройством и даже идеалом познания и творчества европейцев. На этой основе можно понять также дух и облик современного феминизма.

Фактически было бы немыслимо, если бы мир, «преодолевший» касты и, выражаясь якобинским жаргоном, вернул каждому человеку его «достоинство» и его «право», смог сберечь ощущение традиционных отношений между полами. «Эмансипация» женщины должна была неизбежно последовать за освобождением рабов и прославлением бессословности и бес традиционности, т. е. древнего парии. От завоеваний отреклись.

По прошествии столетий «порабощения» женщина возжелала стать свободной и существовать для себя самой. Феминизм, однако, не смог дать женщине некую иную личность, и она может только лишь подражать мужской. Вследствие этого её притязания являются ничем иным, как прикрытием глубокого недоверия новой женщины к себе самой: т. е. её неспособности быть и относиться к тому, что она есть как женщина, а не как мужчина. В основе феминизма лежит положение, что женщина как таковая не представляет никакой ценности, что она только тогда сможет представлять собой ценность, когда она, насколько это возможно, превратится в мужчину и получит те же самые мужские права. Поэтому феминизм является признаком вырождения в буквальном смысле этого слова. И где укоренённая в традиции этика требовала, чтобы мужчина и женщина всё больше становились самими собою, выражали всё более смелыми формами то, что причисляет одного к мужчине, а другую к женщине – то здесь мы видим, что «современные» движения стремятся к нивелированию, к такому состоянию, которое фактически находится не по ту сторону полового обособления и дифференциации, а по эту.

С другой стороны, тем, что феминизм имел перед глазами в практическом плане, был сотворённый при помощи банков, бирж, рынков и других ярких центров современной жизни гомункулус. Отсюда феминизму было нетрудно доказать, что и женщина тоже имеет в той или иной степени те же самые интеллектуальные и практические способности, которые обосновывают право, самостоятельность и «превосходство» нового мужского типа, ставшего тенью себя самого. Далее, сам мужчина пустил вещи на самотёк и даже содействовал этому, подтолкнув женщину к общественной жизни, к должностям, школе, заводам и прочим пагубным проявлениям современного общества и культуры. Благодаря этому был дан толчок к окончательному нивелированию различий.

И в том мире, где боксёр, ковбой и еврейский банкир заступили на место аскетов и воинов в качестве идеальных мужских типов, духовное оскопление современного материализированного человека зачастую высвечивает старое преимущество пробуждающей половое влечение женщины над падшим до уровня животного из–за чувственности мужчиной, бессмысленно на неё работающим и нужным только для производства новой жизни. С другой стороны, мы видим половое развращение и ожесточение, которому в равной степени сопутствует легкомыслие – или же вырождение женского типа даже в его физических признаках, отмирание природных возможностей женщины, удушение её внутренней сущности. Отсюда мальчишеский вид, мужественная, спортивная девушка; пустая, неспособная на какой–либо порыв за пределами себя самой, даже, в конечном счёте, на собственно сексуальность: у современной женщины возможность не только материнства, а даже и самой любви не пробуждает такого существенного интереса, как стремление ухаживать за собой, украшать себя одеждой (или насколько возможно малым её количеством на себе), заниматься физическими упражнениями, танцами и так далее.

При этом легко предвидеть, во что же с материальной точки зрения должны вылиться отношения между полами на этом основании. В любви, как в области магнетического и электрического, созидательное свойство тем больше и живее, чем решительнее выражена полярность, т. е. разделение полов: чем больше мужчина является настоящим мужчиной, а женщина – настоящей женщиной. В мире «развитой» и «эмансипированной» женщины хорошо может получиться промискуитет двусмысленного товарищества, из смутных «интеллектуальных» симпатий или нового пошлого коммунистического натурализма: но любовь больше не воспринимается в том глубоком изначальном смысле, в котором древние распознавали в ней первобытную космическую силу.

Так же как общественное равенство отменило прежние живые мужские отношения между воином и воином, господином и подданным, так и феминистское равенство будет всё больше вести к некоему безвкусному искажённому миру. Передовой отряд такого мира – Россия и Америка – уже существует и подаёт нам своим примером многозначительные предупреждающие знаки.

Однако всё взаимосвязано – как в упадке, так и в возрождении. Если говорится об упадке современной женщины, тем не менее, не стоит забывать, что, в конечном счёте, за такой упадок в ответе мужчина. Как плебс никогда не смог бы вмешаться во все области общественной и культурной жизни, если бы цари и знать действительно способны были держать в своих руках меч и скипетр, так и женщина в обществе, управляемом настоящими мужчинами, никогда не смогла и не захотела бы пойти по пути сегодняшнего феминистского вырождения. Поэтому истинная реакция должна быть направлена больше на мужчину, чем на женщину. Нельзя требовать, чтобы женщина снова стала верной своей природе, в то время как мужчина знает только карикатуру на себя и прославляет её. Несмотря на весь внешний вид, пол истинен и абсолютен только в духе.

Воссоединение, реинтеграция современных людей в том смысле этого слова, который связан с традицией, т. е. в смысле аристократического превосходства, аскетического и воинского достоинства, дорийско–арийской чистоты тождествен реинтеграции собственно мужского типа и – будь она осуществлена даже только в некой элите – представляет собой необходимую предпосылку не только нашего политической реконструкции, но также и воссоздания правильных отношений между полами, устранения феминистского лжеучения во имя нового «героического» стиля и возврата женщины к её естественным возможностям огня, света и освобождающей готовности отдаться.

Feminismus und heroische Tradition //Der Ring, 6 июня1933 г.