Текст книги "Дорогой сновидений"

Автор книги: Юлиана Суренова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава 15

Незаметно для окружающих, Шамаш покинул площадку между повозками, на которой, собрался почти весь караван, ожидая решения своей судьбы. Едва он удалился достаточно, чтобы людской дух ослабел, к нему подскочили золотые волки, закружились рядом, тихо поскуливая, стараясь привлечь к себе внимание хозяина.

"Ну что с вами? – колдун наклонился к ним, потрепал за загривки. – Чуете рядом беду?"

"Беспокойство, – волк чуть наклонил голову. Его губы трепетали, ловя дыхание ветра. – Все вокруг волнуются, даже ты. Это заставляет нас нервничать. Что происходит?"

"Да, – поддержала брата волчица. – Объясни. Мы должны знать. Только тогда мы сможем помочь".

"Ты ведь не откажешься от нашей помощи?" – волк глядел на Шамаша настороженно, словно боясь услышать отказ, приказ уйти и не мешаться под ногами, когда не в их власти что-либо сделать.

"Дети огня беспокоятся потому, что шестеро их малышей уже очень долго спят и никак не просыпаются", – задумчиво проговорил тот.

"Мы знаем. Мати тоже спит, – Шуллат тряхнула головой, потерла лапой нос. – Но ведь это не страшно. Все спят. Некоторые даже впадают в спячку на год".

"Караванщики – не жители снегов, – напомнил ей Шамаш. – То, что происходит сейчас, необычно. А все необычное внушает страх".

"Дети огня привыкли готовиться к худшему, – Хан лег в снег, не спуская с хозяина взгляда поблескивавших рыжих глаз. – Поэтому и беспокоятся, имея на то лишь отдаленную причину. Зачем? Все что случится – случится. Нужно бороться с тем врагом, который стоит перед тобой, а не думать о том, который может ждать за горизонтом. А может и не ждать…"

"Не сердись на нас, но брат прав, – скульнула волчица. – Так они только призывают беду на свои головы. Скажи им – пусть успокоятся…"

"Или то, что тревожит тебя – тоже сон?" – спросил хозяина Хан.

"Да".

"Но почему? Шамаш, если бы вокруг было хоть что-то угрожающее, мы бы почуяли беду".

"У сна иная природа. Он – отец миражей и обманов. В нем все может стать совершенно иным быстрее, чем здесь меняется направление ветра. То, что было светом, может на самом деле оказаться мраком. Или стать им спустя мгновение".

"Но он никогда не убьет спящего, ибо живет им".

"Да, вы правы. Но это не все. Сон также умрет, если спящий проснется. Ему нужно, чтобы пробуждение не случилось никогда. Если бы у сна было свое собственное сознание, которое не захотело бы идти навстречу концу, оно постаралось бы стереть из памяти спящего все, что находится по иную грань реальности…"

"Сон – всего лишь картинка".

"Скорее – зеркало. И если чего-то нет по одну сторону отражений, то этого нет и по другую".

"Ты имеешь ввиду, – волки насторожились, – что этот сон опасен бодрствующим? – они не задумывались над этим. Все казалось им однозначным – или одно или другое, или нападают на тебя, или не нападают вовсе. А так получалось… Они замотали рыжими головами, словно отгоняя наваждение. Все это было выше их понимания. – Но если все так, как мы сможем помочь! Наш дух подвластен сну. Таков закон. Мы не в силах встать над ним!"

"Тот, кто подчинен, порою способен сделать куда больше, чем свободный".

"Например?"

"Заметить перемены, едва они начнут касаться мира яви".

"Да, – глаза зверей радостно сверкнули. – Это мы можем! – они, еще мгновение назад сидевшие на снегу, вскочили на лапы, закружились, задирая кверху заостренные морды. – Прикажи!"

"Сойдите с тропы. Отбегите чуть в сторону от каравана. И следите, внимательно следите за тем, что будет происходить".

"Но чего нам ждать? Что искать?"

"Того, что будет необычным, нереальным… Воздушной трещины, зеленого дерева посреди снегов, поворота или тупика".

"Да… Мы поняли. И расскажем тебе, едва случится какая-то странность", – Хан убежал в снега, в то время как Шуллат задержалась.

"Господин…" – в ее взгляде была настороженность, соединившая воедино сомнение, предчувствие и страх.

"Да, Шуллат?" – он повернулся к ней.

"Ты чего-то недоговариваешь…"

Вздохнув, колдун чуть наклонил голову в знак согласия.

"Почему? Нет, не так. Чего? Скажи, я должна знать! У меня такое чувство, что это важно, очень важно для меня!" – волчица заскулила, ее губы подрагивали, в глазах была мука боли.

"Так нужно…"

"Ты… Ты привел в караван других небожителей…"

"Чтобы они помогли".

"Да, конечно, просто… Я не понимаю, что они могут сделать!"

"Дети отравились ягодами Меслам…"

"Ты знаешь, что собой представляют эти плоды?" – чуть наклонив голову, спросила его волчица.

"Только из легенд".

"В твоем мире их не было?"

"Не знаю. Может быть, они просто по-другому назывались".

"Если так, то их не было. Иначе ты бы не забыл их, узнал, какое бы имя они не носили. Ягоды Меслам – нечто особенное. Они – яд, но не отрава".

"Что ты хочешь сказать?"

"Ими нельзя отравиться. Ими можно только отравиться", – она использовала один и тот же образ, однако вкладывала в каждый из них особенный смысл. Может быть, поэтому, поняв разницу, он не понял, в чем она состояла.

"Объясни", – попросил он.

"Отравиться – это когда съешь что-то не то и чувствуешь себя плохо. Потом пожуешь какой-нибудь целебной травки – и выздоровеешь. Или ничего не станешь делать – и умереть. А отравиться – когда что бы ты ни делал, все равно ничего не изменишь. Если съел много яда и тебе суждено умереть – умрешь, если мало и суждено выжить – будешь жить… Это… Это как при укусе Несущих смерть… Но только там больше смерти, потому что сильнее яд. А тут – жизни, ведь яд слаб, и нужно съесть много, чтобы он победил… В общем, все так, и никак иначе. И поэтому повелительница врачевания не нужна. А подземные богини, – глаза волчицы зажглись недоверчивыми огоньками. – Да, Они могущественны, особенно госпожа Кигаль, но все их поступки, даже в искреннем стремлении помочь, направляют к тропе смерти, не жизни. Было бы лучше положиться на судьбу. Пусть все идет так, как должно идти".

Колдун молчал, задумчиво глядя в сторону, не соглашаясь с ней, но и не возражая. В его глазах не было ни отрешенности, ни безразличия, однако, заглянув в них, Шуллат, не выдержав, напряженно рыкнула:

"Да скажи, наконец! Я все равно узнаю! Я не отвяжусь от тебя, пока ты не скажешь! Ну же!" – в один и тот же миг она молила и требовала.

"Малышка не проснется", – наконец, чуть слышно проговорил тот.

"Не проснется? – Шуллат все еще не понимала, те же сомнения, которые уже пробрались в ее сердце, заставляли зверя нервничать, подрагивать всем телом, чувствуя необходимость куда-то бежать, однако не зная, куда. – Почему? Ты думаешь, что она съела слишком много ягод? Но она ведь до сих пор жива, а прошло уже десять дней… Или дело в чем-то другом?"

"Я не знаю, Шуллат. И не спрашивай меня больше ни о чем. Не надо. Прошу тебя".

"Как пожелаешь… – тяжело вздохнув, мотнула рыжей головой волчица. Но она не могла просто вот так сидеть и ждать неизвестно чего. И она продолжала: – Почему ты не остановишь Их, если понимаешь, что Они не правы?"

"Они богини, Шуллат…"

"А ты бог".

"Я чужак в этом мире".

"Так будет до тех пор, пока ты не прекратишь твердить это, вместо того, чтобы постараться найти в нем свое место!"

"Шуллат…"

"Что, господин? Я не права? Скажи мне!"

"Я не знаю", – тот опустил голову на грудь, скрестил руки, словно закрываясь от всего, что было вокруг, что ранило душу больнее, чем пламень жжет тело.

"А кто знает? Кто может это знать, кроме тебя?"

"Сейчас не время…"

"Искать ответ? Почему? Чем нынешний день отличается от предыдущего?"

"Все… очень сложно".

"Я понимаю, хозяин, – ее голова наклонилась, словно в кивке, – и не прошу Тебя ничего упрощать. Я хочу лишь, чтобы ты не скрывался за этой безликой, бесчувственной фразой, перешагнул через нее. И, может быть, тогда все найдется: и место в мире, и способ помочь", – и, повернувшись, она убежала в снега, туда, где золотым бликом света у самого горизонта ее ждал брат.

– Возможно, ты и права… – глядя ей вслед, задумчиво молвил колдун. Во всяком случае, так было легче – делать хоть что-то, вместо того, чтобы жалкой беспомощной тенью стоять в стороне.

"Я не могу, не хочу бездействовать! Это… Это не мой путь… Но…"

Откуда же взялось это «но»? В чем была причина сомнений, которые никогда прежде не были так сильны в сердце колдуна, удерживая его на месте в то самое мгновение, когда он был готов броситься в гущу событий?

Он стоял у отдернутого полога шатра, провожая волчицу взглядом, полной грудью вдыхая морозный воздух снежной пустыни, который успокаивал, затуманивал, позволяя хотя бы на время отрешиться от всех проблем и вопросов, забыть то, что оставалось позади. Затем, когда она исчезла за горизонтом, он огляделся вокруг.

Небо было серым, холодным, и таким низким, что не возносилось легкими, воздушными сводами храма, а давило на плечи чревом пещеры, грозя того и гляди рухнуть на землю.

Падал снег, кружась в медленном танце под придуманную ветром мелодию – тихую, задумчивую, и такую грустную, что, казалось, будто это не капельки талой воды застывали возле глаз, а слезы…

– Шамаш! – окликнул его чей-то голос. Но он даже не обернулся, слишком глубоко погруженный в свои мысли. А, возможно, он и не услышал, что его зовут, не ожидая этого.

С приходом других богов, караванщики начали глядеть на него иначе, сразу вдруг вспомнив, что он небожитель, а не такой же, как они, идущий по тропе жизни. Смертные стали чрезвычайно почтительны, словно решив, наконец, наверстать упущенное, когда впервые за долгие месяцы дороги им, наконец, выпала возможность вести себя с богом солнца так, как они считали правильным.

Конечно, торговцы уважали и любили Шамаша, но в их сердцах был и страх, ведь небожитель – грозный повелитель стихий, от которого ожидаешь не только помощи, но и кары, ведь среди смертных нет абсолютно безгрешных. Поэтому сейчас, когда караванщики держались на почтительном удалении от него, не решаясь привлекать к себе внимание вопросами и просьбами, Шамаш, а, возможно, и они сами не понимали до конца, что ими руководит – благоговейный трепет или не менее благоговейный ужас.

Как же это ранило его душу! Сильнее всех обид и проклятий родного мира, где даже само слово «колдун» было написано на знамени лишенных дара символами презрения и отвержения. Какая разница, ненавидишь или преклоняешься, когда и в том и в другом случае возводится грань, которую ничто не способно преодолеть, ибо она прочерчена не на земле, а в душах людей, их мыслях и чувствах?

– Шамаш! – вновь позвали его. На этот раз голос звучал уже совсем близко и не казался призраком, отблеском, подобным миражу, принесенным из неведомых краев легкокрылым ветром.

Колдун оглянулся.

– Да, летописец? – спросил он подходившего к нему караванщика.

– Ну, – тот неопределенно, чуть скованно повел плечами, поплотнее запахнул полушубок, будто спасаясь от холода. – Я просто… Не знаю… – он качнул головой, не понимая, что он делал и почему, какая сила управляла им: воля богов или его собственная душа… – Я… – он, глядевший до этого мгновения себе под ноги, словно считая снежинки в покрове земли, наконец, поднял взгляд на Шамаша. – Мне почему-то показалось, что я Тебе нужен…

Несколько мгновений колдун молчал, глядя на Евсея внимательными, чуть сощуренными глазами, в которых поблескивали толи лучи света, толи пламень грусти. Шамаш не звал летописца. Да он никогда бы и не сделал этого, привыкший делить знания, уверенность, решимость, но никак не сомнения и грусть. Зачем? Это не уменьшит их, наоборот, увеличит в стократ.

Но уже сам приход караванщика, который доступным лишь ему образом понял, что нужен, помог колдуну взглянуть на многое иными глазами.

– Прости… – наконец, проговорил он. – Я привык действовать, а не стоять, сложа руки. Мне тяжело ждать неизвестно чего…

– Так не жди! – во власти порыва первого чувства, не успев задуматься над тем, что делает, воскликнул Евсей. Летописец внимательно следил за происходившим, и вынужден был признать, что ему не особенно нравилось то, как складывались пути легенды, писавшейся у него на глазах. Евсей хотел, чтобы бог солнца перестал быть сторонним наблюдателем и превратился в участника событий. Он верил, что лишь Шамаш и никто другой: ни добрая и заботливая богиня врачевания, ни мудрая повелительница памяти, ни великая госпожа Кигаль, – может провести дорогу, которая приведет всех их к спасению.

Колдун поднял на него взгляд, в котором была глубокая грусть по далекому, потерянному навсегда… Но Евсей все переиначил, увидев ее причину в том, что повелителя небес расстроила та бесцеремонная поспешность, с которой смертный принимал за Него решение, даже не задумываясь над тем, что может ошибаться перед ликом вечности. Он быстро проговорил:

– Я не должен был так с Тобой говорить, но… – он с трудом находил нужные слова, бросал фразы, едва понимал, что не в силах довести их до конца. А потом начинал все с начала, пытаясь вновь и вновь хоть как-то, пусть в самом блеклом, слепом свете донести до небожителя чувства, которые он испытывал, которые заставляли его продолжать, стремясь объяснить мир таким, каким он все видел. – То, что происходит сейчас… Мне… Нам всем очень тяжело и… Шамаш, мы… Мы позвали Тебя на помощь не только потому, что нуждались в ней. Ведь по разумному, нам следовало бы обратиться к госпоже Айе. Сон – Ее владения. Но… Ты… Ты привел подземных богинь…пытаешься нам помочь…

– Пытаюсь, – горькая усмешка скользнула по губам колдуна.

– Я… Я не так сказал… Я имел в виду совсем другое… – едва увидев ее, торопливо заговорил караванщик, поняв свою ошибку и стремясь поскорее ее исправить ее. – Ты… Ты помогаешь нам…

– Нет, – он не допускал ложь даже сейчас, когда, возможно, она была бы во благо. – Правда в том, что я не в силах ничего изменить, потому что не понимаю… Летописец, мне очень многое непонятно и неизвестно в происходящем сейчас.

– Спрашивай! Я с радостью отвечу!

– Дело не в ответах, – качнул головой колдун, – а в вопросе. Возможно, если бы я смог сложить его, то тотчас бы все понял. А так… – он качнул головой, потерянно глядя себе под ноги.

– Да, конечно… – кто он такой, чтобы объяснять повелителю небес, как Ему быть, что делать? В душе караванщика всколыхнулось чувство, которое, возможно, можно было назвать обидой, осознанием собственной ничтожности перед лицом великого. Но оно угасло так быстро, что Евсей даже не успел испытать жалость к самому себе.

Шамаш заговорил вновь.

– Скажи… – все же, что бы там ни было, он продолжал искать. И был готов воспользоваться в этих поисках любой помощью, надеясь, что истина может быть где-то совсем близко, будучи невидна лишь потому, что скрывается за туманом непонимания. – За эти десять дней, что меня не было, в караване не происходило ничего необычного?

– Ничего, – Евсей пожал плечами. Он старался вспомнить хотя бы что-нибудь – тень на ветру, странный сон или непонятно откуда пришедшую мысль, но не мог. – Только мы никак не могли добудиться детей… И еще… Прямо перед твоим приходом… Атен заметил, что время вокруг каравана идет как-то не так, словно оно остановилось… Но он решил, что это Ты замедлил его бег…

– Да, верно, – колдун кивнул. – Мой путь был не близок, а я не хотел надолго покидать караван…

– Шамаш, а может быть… – ему вдруг пришла в голову мысль… Нет, это не простая мысль – озарение! – Может быть и там, за гранью яви, тоже кто-то изменяет течение времени? Может быть, дети не просыпаются всего лишь потому, что не знают, как долго спят? – это было так просто! И, в то же время, все объясняло. – И Ты не можешь найти путь к спасению потому, что он не нужен! Некого спасать! – караванщик был весь захвачен этой идеей. Его глаза горели, в голове, во всем теле было свободно и легко, как бывает лишь при приближении к истине. – Это лишь наши страхи! В последнее время произошло столько всего… И мы ждали продолжения череды бед. На самом же деле с детьми все в порядке! Нам достаточно просто подождать… – замолчав, он поджав губы, вдруг поняв, что ожидание это может продлиться и год, и два, и целую вечность, когда… "Нет, не так! – ведь госпожа Кигаль послала за спящими Ри и Сати. – Они расскажут детям о времени, и тогда… – но на этот раз чувство счастья было еще кратче, когда на смену облегчению пришла тяжесть новых сомнений: – А что если и они угодят в ту же ловушку времени? Что тогда?"

Евсей взглянул на Шамаша. В его глазах была мольба о помощи: "Ты же повелитель времени! – кричали они. – Сделай что-нибудь!"

Колдун отвел взгляд. Он все понимал. Все видел и слышал. Но сделать ничего не мог.

– Время… – вздохом сорвалось с его губ. – Оно подвластно мне в той же мере, в какой я нахожусь в его власти. Это словно замкнутый круг, разорвать который не в силах никто из знающих, что есть вчера, сегодня и завтра…

– Но ведь что-то можно сделать! – не выдержав, вскричал Евсей, и тотчас, ощутив укол вины, отвел взгляд, слишком поздно поняв, что его слова прозвучали как упрек, обвиняя бога солнца в том, что Он ничего не делает, хотя Ему бы следовало позаботиться о своих спутниках. – Прости, – прошептал летописец. Он менее всего хотел причинить боль душе Шамаша, которая, как он все явственнее видел, терзалась от невозможности что-либо изменить в ходе происходивших событий. – Я не хотел… Я хотел сказать… Что бы там ни было… Поступки людей определяются волей богов, которые идут одной дорогой с теми, кто выполняет Их поручения, так что…

– Это не… – не договорив фразы, он умолк, плотно сжав губы, качнул головой. Что делать, когда в душе не осталось веры? Искать или постараться обойтись без нее? Во всяком случае, не отнимать ее у других, которым больше повезло в этих поисках, ведь, может быть, она – единственное оружие, которое оставила судьба.

Впрочем, караванщик понял, что он хотел сказать, и так.

– Не правильно? Ты это собирался сказать? Потому что хочешь, чтобы мы чувствовали себя свободными? Но, Шамаш, служение богам – это ведь не рабство. Судьба – не цепи, а тропа под ногами… Ри и Сати… Они ведь исполняют поручение Твоей великой сестры, с решением которой Ты согласился, не потому, что их заставили это делать. Они верят, что поступают правильно, что им дан шанс спасти чужие жизни, и… Или ты беспокоишься, что они не выполнят возложенного на них поручения, что у них не хватит сил?

– Дело не в них, а во мне… – спустя несколько мгновений тягостного молчания, проговорил колдун. – Конечно, сейчас главное – спасти детей. Не важно, кто это сделает: я или кто-то иной… Но делать все самому куда проще, чем ждать, когда поступки других достигнут цели. Особенно…

– Считая, что эта цель недостижима? – прошептал побелевшими губами караванщик, который начал понимать, что стояло за бездействием бога солнца. Действительно, зачем пытаться, если все бесполезно?

– Это зависит от того, какую цель перед собой ставить…

– Разбудить спящих! – для него это было несомненно. – Вернуть их всех родителям в целости и сохранности!

– Всех… – он опустил голову на грудь, не мигая глядя на снег под ногами.

– Всех не… – летописец хотел сказать: "Что ж, если не всех, если кем-то придется пожертвовать ради других… Ладно. Пусть так!" – но он не смог, вспомнив отношение повелителя небес к жертвоприношениям. И вообще… Кого отдашь? Это ведь дети… А что если судьба оставит за гранью Мати? Смог бы он согласиться с такой судьбой?

– Моя беда, – между тем, прерывая полные ужаса размышления караванщика, заговорил колдун, – в том, что в душе нет веры. И никогда не было. Во всяком случае, той, какой ее видите вы. Я говорю о вере в других. Все, что мне дано – знание и основанная на нем убежденность в том, правильно я поступаю или нет.

– Вера нужна, – вздохнув, качнул головой летописец. – Даже небожителям. Порою вера – все, что остается. Если демонов в легендах о Гамеше называют Сохранившими ярость, то духов – Сберегшими веру, – Он говорил медленно, осторожно, боясь вспугнуть доверительный разговор, в котором, как он чувствовал, повелитель небес нуждался сейчас более всего. – У первых нет надежды на освобождение, о котором они не в силах даже мечтать, последние же, веря, надеются, чем и существуют… Поверь: Шамаш, Ри и Сати смогут пройти этот путь. И вернуться. Они оправдают Твое доверие, ибо верят в Тебя, в то, что Ты всегда рядом с ними и поможешь, если будет нужна помощь.

– Я здесь, – горько усмехнулся колдун, – а они – в мире сновидений.

– Ты всегда с ними. В их душах…

– Этого может оказаться недостаточно.

– Но тогда… – караванщик не понимал, почему же Шамаш все так усложнял? Если Он полагал, что должен сам помочь детишкам – отчего Он не делал этого? А если нет – зачем продолжал мучить свою душу бесполезными исканиями?

– Я не знаю, в чем истина, а потому боюсь ошибиться, когда понимаю, что не имею права на ошибку. Плата за нее будет слишком высока – чужая жизнь… А не ошибается лишь тот, кто ничего не делает…

– Но, Шамаш… Разве этот, ничего не действующий, тоже не ошибается?

Колдун несколько мгновений глядел на него. Затем чуть наклонил голову…

– Возможно, ты и прав, – чуть слышно проговорил он. – Вот что, возвращайся к детям. А я постараюсь что-нибудь придумать.

– Позволь мне быть с Тобой. Я летописец и…

– И твое место там, где вершатся события. Верно. Но сейчас они творятся не мной, а другими. Так что, ступай, – он стоял, дожидаясь, пока караванщик уйдет, и тому ничего не оставалось, как подчиниться воле повелителя небес.

"Хватит! – оставшись один, колдун мотнул головой, с силой стиснул зубы. – Когда и так плохо, и иначе, из двух зол бездействие – наихудшее…"

Чувствуя себя странником, которого туман застал посреди перекинутого через бездну моста, он двинулся в сторону повозки рабов.

– Рамир, – коснувшись полога, но, не приподнимая его, не заглядывая внутрь, позвал колдун. – Выйди, пожалуйста.

Какое-то время никто не появлялся. Однако повозка не была пуста. Шамаш слышал приглушенный шелест голосов, доносившихся из нее.

"Возможно, ее здесь нет, – начал уже думать колдун. – Плохо, если караванщики решили ее наказать… – затем его брови сошлись на переносице, между ними пролегла глубокая морщина. – И будет еще хуже, если, в порыве отчаяния, она решит сама себя наказать…" – он повернулся, ища взглядом того, кто бы знал, где молодая рабыня.

И тут полог повозки шелохнулся, отодвигаясь в сторону. Из-за него показалась Фейр, которая медленно перевалила свое старое усталое тело через деревянный борт, слезая в снег.

Она застыла, склонившись в низком поклоне перед богом солнца:

– Прости меня, господин, что осмеливаюсь заговорить с Тобой…

– Что с ней? – перебил ее колдун, у которого не было времени на то, чтобы выслушивать за здравия и другие пустые славословия.

– Прошу, не суди девочку за то, что она не пришла на Твой зов. Она не смеет предстать перед Твоими очами. Она страшно винит себя…

– Она в повозке?

– Да, господин.

– И слышит меня?

– Конечно, господин. Господин, накажи ее! Она с радостью примет любую кару! Только пусть миг Твоего суда останется позади! Душа девочки так сильно страдает, что не знаю, сколько еще этого самоистязания она выдержит. Господин, она очень переживает. Она во всем винит себя. Детям нельзя было давать ни крупинки того, что в горсти может причинить им вред, ибо они не знают меры и страха… И, видя, что натворила, она…

– Хорошо, что Рамир понимает свою ошибку. Это главное.

– А кара? Какой она будет?

– Девочка уже достаточно наказала себя.

– Но…

– В сущности, ее вина не больше вины мешочка, в котором хранились ягоды, или этой повозке, где он был спрятан. Малышке были нужны ягоды, и если бы она не получила их от Рамир, то нашла бы иным способом… Фейр, ты мудрая женщина. Постарайся объяснить это своей приемной дочери.

– Да, господин, – она склонилась в низком поклоне, стесняясь облегчения, выплеснувшегося на ее лицо. Женщина хотела вернуться в повозку, но Шамаш остановил ее.

– Постой, – он понизил голос. – Я пришел сюда не только затем, чтобы сказать это. Мне нужна ягода Меслам.

– Господин! – в глазах старой женщины, обращенных на колдуна, был ужас. Они словно спрашивали: "Зачем? Зачем Ты делаешь это со мной?"

– Я не ребенок, Фейр, и знаю, что такое яд и как нужно быть с ним осторожным, – качнув головой, проговорил Шамаш.

– Но… – в ее душе ужас переплелся с сомнением.

– Делай, как я говорю, женщина, – лицо колдуна застыло под ледяной маской. Ему не нравилось отдавать приказы, но у него не было времени на то, чтобы объяснять причину своих поступков.

– Да, господин, – в страхе прошептала Фейр, поспешно бросившись к повозке.

Она вернулась так быстро, как только могла, чувствуя, что Шамаш и без того сердится на нее за промедление и еще одна задержка может вызвать вспышку недовольства. Мало кто из небожителей утруждал себя тем, что сдерживает ярости, вызванную проступками людей. Бог солнца всегда представлялся ей самым терпимым среди Них. Но Фейр понимала, что и Его терпение не безгранично.

– Господин… – склонившись в низком поклоне, пряча глаза, в которых были боль и страх, Фейр протянула Шамашу мешочек.

– Спасибо, – колдун взял его, высыпал ягоды на ладонь.

Несколько мгновений он просто рассматривал плоды. Они казались ничем не примечательными и совершенно безобидными – ссохшиеся в морщинистые комочки темного цвета, мягкие, лишенные косточек.

Ягоды не источали никакого запаха, не были отмечены каким-либо иным знаком, который бы свидетельствовал об их ядовитой природе.

"Странно", – колдун качнул головой.

Одним из тех необычных даров, которыми наделила его природа, была способность определять яд. Обычно ему было достаточно одного взгляда на пищу, чтобы сказать, отравлена она или нет, одного прикосновения, чтобы определить, откуда исходит яд.

Шамаш осторожно взял ягоду двумя пальцами и уже понес ко рту, собираясь попробовать. Но тут золотым вихрем на него налетел волк, который сильным ударом лапы выбил из рук ягоды.

– Хан! – Шамаш недовольно нахмурился. Он не понимал, что это вдруг нашло на волка, который даже будучи несмышленым щенком, не позволял себе подобных вольностей с хозяином.

Колдун наклонился, собираясь поднять упавшие в снег ягоды, но Хан остановил его. Зверь замер, преграждая путь, предостерегающе рыча и раздувая губы, выставляя напоказ острые белые клыки, не столько пугая, сколько предупреждая.

"Ты что это, приятель? Я просил тебя следить за караваном, а ты…"

"Я и слежу, – рычание стихло, перейдя в приглушенное ворчание. – Ты велел предупредить, если мы с сестрой увидим что-то странное… И мы увидели".

"Что же?"

"Шамаш, ты ведь чуть было не отравил себя! Неужели твой разум одурманен настолько, что ты не понимаешь…"

"Это не яд".

"Ягода Меслам не яд?" – от неожиданности волк сел в снег. Он выглядел потрясенным, ошарашенным, широко вытаращенные глаза были переполнены удивлением, пасть приоткрылась.

Спустя несколько мгновений, потребовавшихся ему для того, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя, Хан поднялся, попятился назад, затем, остановившись, осторожно, с опаской потянулся носом к лежавшим в снегу плодам, принюхиваясь.

"Мда-а-а…" – его глаза еще сильнее округлились, морда вытянулась.

Хан хотел что-то сказать. Но тут девушка-рабыня, выскочив из повозки, бросилась прямо к нему. От неожиданности волк попятился, ошарашено глядя на дочь огня, которая никогда прежде не осмеливалась даже приблизится к священному зверю.

Он предупредительно заворчал: "Не подходи!"

Но Рамир и не собиралась. Девушка даже не видела волка. Она бежала к проступавшим черными пятнами на белом снегу ягодами Меслам.

– Нет, дочка, нет! – вскрикнула Фейр. Она рванулась навстречу, но движения девушки были много быстрее, и та уже успела, упав рядом с ягодами на колени, схватить две из них и прямо вместе со снегом, на котором они лежали запихнуть в рот.

Рамир проглотила плоды, не жуя, а затем застыла, коленопреклоненная, смело глядя прямо в глаза повелителю небес.

Тот и не пытался ее остановить, лишь чуть качнул головой, осуждая за безрассудный поступок.

– Повелевай, господин! Что я должна сделать? Кого найти в мире сновидений, краю смерти, какую весть передать? – проговорила она и застыла, ожидая приказа. Девушка не позволяла себе прислушиваться к своим чувствам, гнала прочь любые мысли и страхи, заполняя напряженную тишину внутреннего мира словами молитв.

Колдун молчал, не спуская с нее глаз.

– Господин! – не выдержав, воскликнула Фейр. – Ты же сказал, что простил ее!

– Встань, девочка, – скользнув по лицу старой рабыни задумчивым взглядом, наконец, промолвил Шамаш, обращаясь к ее приемной дочери, – простудишься.

Рамир, не смея ни в чем ослушаться бога солнца, поспешно вскочила на ноги. Ей и в голову не приходила мысль, что она может заболеть. Девушка просто не думала о себе, отрешившись от своего человеческого тела, уже сказав последнее «прости» всему земному.

Колдун тем временем повернулся к волку, который, подбежав к своему хозяину, застыл возле его ноги. В глазах зверя было удивление, непонимание странностей происходившего.

– Я ведь говорил тебе: в ягодах нет яда.

– Но… Это невозможно! – прошептала Фейр. Наклонившись, она осторожно, с опаской взяла лежавшую в снегу ягоду, понюхала ее, откусила кусочек. – Ни вкуса, ни запаха… Так, словно это совсем не… Но нет же, нет, это ягода Меслам, я точно знаю! Ее нельзя ни с чем спутать, и… – растерянно разведя руками, она замолчала, не зная, что сказать.

– Это так странно, – сорвалось с губ кого-то из рабов.

– Очень странно… – они все громче и громче перешептывались между собой, не в силах сдержать удивления и страха. – Ведь еще недавно бог сновидений хотел убить нас, а теперь… – наверное, впервые не только в радости, но и горе рабы не отделяли себя от свободных караванщиков, с которыми разделяли беды в той же мере, в которой делили удачу. Караван все более и более становился единственным целым. – А теперь он отбирает у нас то, что всегда помогало ему получить власть над людьми…

– И разве, – к ним подошел Лигрен, оставив детей на попечение их земных и небесных родителей, – цель нашего врага была не в том, чтобы мы вновь встали на его путь, отказавшись от договора с госпожой Айей?

Нити мыслей перемешались… Взрослые люди чувствовал себя крошкам-детьми, игравшими с клубками шерсти и в результате запутавшимися в ней с ног до головы.

– Господин Шамаш… – лекарь не знал, что сказать, как спросить: что же будет дальше? Не с детьми – а со всеми ими, со всей землей.

В первый момент, когда подземные богини пришли в караван, увидев столько небожительниц здесь, рядом, он решил, что все беды остались позади, что скоро все разрешится ко всеобщей радости. Но время шло и вместе с ним приходили сомнения… Нет, не в силе и могуществе богинь, но все же…