Текст книги "Смеющийся волк"

Автор книги: Юко Цусима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

«Не хватало ещё, чтобы этот малыш за мной ухаживал!» – подумал про себя Реми, но, решив, что ото сна ему может полегчать, послушно положил голову Капи на колени, подогнув ноги и свернувшись клубком. Капи положил ему одну руку на голову, а другую на грудь. У Реми был озноб, дышал он тяжело. Он закрыл глаза и постарался заснуть. Если поспать, должно стать полегче. Ухо его прижималось к тощей ляжке Капи, отчего вскоре стала болеть мочка. От такой худющей костлявой ляжки ему даже стало как-то неприятно. К тому же уху передавалось тепло тела Капи, и даже запах его доходил, примешиваясь к запаху старого тряпья. Хотя тело у Капи должно было быть очень грязным, пахло от него свежей клубникой. Затылком Реми иногда касался живота Капи, ощущая его мягкость. Этот живот напоминал маленькую лягушку. «А ведь совсем ещё детский живот!» – подумал Реми с неожиданным для себя интересом. Ему много раз приходилось укачивать у себя на коленях малышей, но самому спать у малыша на коленях не доводилось. Реми знал, что Капи от такого вопроса рассердился бы, но очень хотелось знать, так ли чувствует себя ребёнок, когда его убаюкивает родная мама. А может быть, такое ощущение было бы, если положить голову на колени Ганди… Дурацкие, конечно, ассоциации.

Спустя двадцать минут после того, как он, казалось, уже уснул, Реми снова проснулся и поспешил в туалет. После этого он бегал ещё много раз. Наконец, когда в кишках уже было совершенно пусто и понос как будто бы унялся, он ненадолго задремал. Тем временем поезд миновал Гифу. Капи тоже дремал, свесив голову.

Во сне Капи привиделось, что он настоящий пёс и теперь громко воет, запертый в клетку в собачьем отстойнике на санэпидстанции.

В Гифу вагон стал пустеть. Отчего пассажиров так убавилось, было неясно. Реми и Капи спали не просыпаясь, пока не прибыли через час в Маибару, где услышали, что это конечная остановка. Капи разбудил Реми, и они вышли на платформу. Они-то были уверены, что раз поезд идёт по линии Токайдо, то должен рано или поздно прибыть в Осаку, и теперь были настолько огорошены, что не представляли, куда идти и что делать. Что это за станция, на которой их высадили, они понятия не имели. С виду станция была глухая, маленькая, тёмная. Однако при этом здесь было несколько платформ.

– Посмотри-ка, вон тот поезд, вроде бы, идёт в Осаку, – с облегчением проронил Капи, показывая на электричку у дальнего перрона.

– Точно! Надо на него сесть, а то в такой глухомани куковать – хорошего мало!

– Ага! Только, по-моему, надо торопиться. Вон, уже по радио объявляют отправление.

Капи со всех ног припустился к поезду, но, рванувшись с места, вспомнил, что у Реми высокая температура. Тем не менее он собрал все силы и помчался во весь дух как здоровый, успев вовремя вскочить на подножку. Капи последовал за ним. Едва они оказались в тамбуре, как дверь за ними закрылась. Прислонившись спиной двери, Реми весь скорчился и присел на корточки. Капи устроился рядом и шепнул:

– Ты что? Живот так болит?

Реми тяжко вздохнул и хриплым голосом ответил:

– Живот тоже болит. Что-то голова у меня закружилась. Ч-чёрт! Но всё равно ведь надо было бежать – а то бы на поезд опоздали…

– Да, это даже хорошо, что мы заранее не знали – поезд-то идёт в Осаку!

– Да, это здорово, что мы попали на осакский поезд! Ещё бы! Конечно, чем торчать в этой дыре, лучше ехать в Осаку. Там, в Осаке, и жратвы много, и больницы есть.

Капи кивнул и посмотрел по сторонам. Вагон был полон, но, если поискать хорошенько, наверное, можно было ещё найти свободные места. Время было уже позднее – девятый час, и служащих, возвращавшихся из своих фирм домой, вокруг было не видно. У Капи подвело живот от голода. Оставив Реми в тамбуре, Капи пошёл один в вагон поискать места. В конце концов, он заприметил одно место, на которое какой-то старик положил огромный узел с вещами и не раздумывая обратился к старику:

– Знаете, тут едет больной. Можно его посадить на это место?

Старик в чёрной охотничьей шапке хмуро посмотрел на Капи, но «нет» не сказал. Капи поскорее вернулся к Реми, помог ему подняться и потащил чуть ли не на себе, подхватив под мышку, чтобы все видели, что это тяжелобольной. Так они добрались до заветного места. Реми и Капи посмотрели на старика, отчего тот, прищёлкнув языком, поднялся. Он поставил свой тюк на пол в проходе и сам стал рядом.

– Всё равно мне скоро выходить, так что валяйте, располагайтесь. Вишь, как его прихватило! И впрямь болен парень! Давай-давай, садись.

– Да, но как же?.. – заикнулся было Капи, но Реми уже плюхнулся на место у окна и закрыл глаза.

– Извините, – поклонился соседям Капи и уселся рядом с Реми.

Сидевшие напротив парни, с виду студенты, завели с Капи разговор:

– Что это с ним?

– Гляди, совсем плох! Может, у него мозговая анемия? И руки, вон, все ободраны…

Капи, состроив озабоченную мину, постарался ответить чисто «по-детски»:

– Да он простудился, а лечиться толком не стал – и вот…

Нельзя же было сказать, что у Реми, возможно, холера. А интересно, что было бы, если так сказать? Вот бы попробовать! Все бы, наверное, разбежались кто куда. Они бы, наверное, одни в вагоне остались.

– А куда вы едете?

– В Осаку.

– А, ну до Осаки ещё часа два, так что хорошо бы ему поспать пока.

Капи согласно кивнул и взглянул на Реми. Тот делал вид, что спит, как барсук в норе: веки сомкнуты, брови насуплены. Капи вспомнил ещё кое-что: снял с себя пиджак и накинул на Реми. Тот даже не пошевелился. Вздохнув, Капи прислонился бочком к Реми и закрыл глаза. Если они оба будут спать, студенты, пожалуй, отстанут и займутся своими проблемами. Вскоре послышались голоса: это студенты беседовали со старичком.

– Говорят, опять больной оспой из больницы сбежал. И чего ему не сидится? Куда бежит?!

– Ну, наверное, беспокоился очень о семье, о работе. Так вот вдруг взяли и заперли в больнице – конечно, ему тяжело.

– А я ещё слышал, что были случаи лёгочной чумы.

– Надо же! Сколько всяких лекарств, сколько снадобий ни изобретают… Тут тебе и прививки от оспы, и ДДТ всякие от насекомых, а всё равно болеют… И когда же это всё кончится!

– Да, налётчики с пистолетами, грабежи, убийства, самоубийства целыми семьями… Эх, всё оттого, что войну мы проиграли.

– Я тут знаю одного – так он рассказывал, как к нему бандиты вломились и ему железным прутом по башке…

– Того и гляди тебя ни за что ни про что пристрелят.

– Вот-вот! Даже дети, вот как эти, запросто совершают ужасные преступления. Уж коли в мире такой беспорядок, всех порча коснётся, а детей первым делом.

– Страдают-то прежде всего дети, молодёжь. Вот на Кюсю вся семья с собой покончила. Так там шестеро детей погибло – от семнадцатилетнего старшего сына до четырёхлетнего ребёнка. Конечно, взрослые до этого довели. Жуткая история!

– А кражи в поездах! Тоже ведь детей заставляют воровать.

– Да уж, и впрямь… А им небось даже интересно. Бедные дети!

– Ненавидят все друг друга, вот что! Страшно становится!

– А сколько в Токио беспризорных!

– Да, голодают…

– А уж атомная бомба в Хиросиме!..

– Да, от этого, говорят, сначала волосы выпадают…

В начале одиннадцатого поезд прибыл на осакский вокзал. Понос у Реми благодаря лекарству пока унялся, но температура держалась высокая. Во всём теле ощущалась слабость. Может быть, от жара, ссадины на ладонях у него в основном подсохли, боль утихла. Намотанная на кисти рук туалетная бумага приклеилась к ссадинам. Если бы Реми попытался её теперь сорвать, наверное, опять пошла бы кровь. Наверное, лучше было оставить как есть – рано или поздно сама отвалится. Чтобы подкрепить силы, надо поесть чего-нибудь питательного, – твёрдо решил Реми. В животе у Капи тоже давно уже урчало, так что он, наверное, не против был перекусить.

Хотя час был уже поздний, на вокзале было полно народу. Как и в Уэно, многие ели, разбрасывая вокруг объедки и обёртки, или спали, постелив прямо на грязном полу газеты. Этим, наверное, пришлось очень долго ждать, пока удастся купить в кассе нужный билет.

Справив нужду в уборной, они вышли из вокзала. Привокзальная площадь была погружена во мрак – только на другой стороне площади мигали редкие оранжевые огоньки. Они раскачивались, словно фонарики на рыбацкой лодке. Приметив огонь, Реми и Капи направились к нему. В отличие от здания вокзала, площадь была безлюдна. Машин тоже не было. В угол между строениями намело ветром кучу бумажного мусора. Там, свернувшись клубком, спали четыре собаки. Огоньки оказались газовыми светильниками над передвижными продовольственными лотками. В нос им ударил такой же дух, как когда-то на вокзале Уэно.

– Время позднее – уже почти все лавки закрыты, – хмуро буркнул Реми.

– Ничего! Тут у них есть куриные шашлычки, печёные бататы… А вон, смотри! Лапша тоже есть, – бодро возразил Капи. Ему всё казалось сейчас очень вкусным, так что слюнки текли.

– Да ну! Я хотел поесть где-нибудь в заведении попристойней… Но, видно, ничего не поделаешь: давай хоть лапшу возьмём, что ли!

У лотка с лапшой стояли двое молодых людей в военных фуражках и потягивали сакэ, заедая похлёбкой. Готовила похлёбку старуха с младенцем на подвеске за спиной – наверное, бабка этого младенца. Матери нигде не было видно. И старуха, и оба её покупателя угрюмо молчали, словно были чем-то недовольны.

– Две лапши– удон, – робко попросил Реми.

Больной, ослабевший, в чужом, незнакомом городе, он чувствовал себя сейчас очень неуверенно. Когда Реми и Капи подошли к лотку, под ноги им бросилась собака и начала обнюхивать. Какой-то грязный шелудивый серый пёс. Оба они стали наперебой отмахиваться и прогонять собаку, но та не обращала внимания.

Скоро лапша была готова. Старуха горбилась под тяжестью младенца, но шуровала с котлами и мисками сноровисто, так что даже не пролила ни капли, когда разливала похлёбку здоровенным уполовником. Это был «лисий удон» – крупная плоская пшеничная лапша с квадратным биточком из варёной в масле соевой пасты, плавающим сверху. На стойке были разложены приправы, так что Реми и Капи могли насыпать себе вволю зелёного лука и красного перца. Расположившись у стойки, они дули на горячую лапшу, орудовали палочками и прихлёбывали из мисок. Капи уплетал так, что за ушами трещало, но Реми обратил внимание на то, что похлёбка почему-то сладковата на вкус и лапша какая-то тяжёлая, вязкая. Ему захотелось бросить всё, не доев. Но если не поесть сейчас, болезнь так и не пройдёт. Учитывая это обстоятельство, он всё же через силу прикончил свою похлёбку. Собака по-прежнему вертелась рядом, не желая никуда уходить. Подняв морду, она заглядывала им в лица и косилась на руки, отбегала немного, снова подбегала и норовила потереться своей шелудивой шкурой об их ноги.

– И куда она подевалась? – хмуро спросил один из мужчин.

– Баба, как собака, всегда норовит домой вернуться, – бросил второй, безразлично взглянув на Реми и Капи.

– Только не вздумайте поесть и смыться. С вас двадцать иен. Платите живо! – сердито крикнула старуха.

Реми поспешно достал из кармана брюк две монеты по десять иен и положил на стойку.

– Это ещё что такое! Монеты-то фальшивые! Меня не проведёшь! – взвизгнула старуха.

Мужчины тоже нагнулись посмотреть на монеты.

– Ха! Это кто-то пошутил. Так и написано: «Государство Япония. 1952 год».

– Ага, это ещё что? «Достоинством в 10 иен». Сейчас такие монеты часто попадаются. Забавно, только какие уж это фальшивые деньги?! Не шибко на них разбогатеешь. Ты где их взял-то, парень? Небось самому такую отчеканить слабо?

Реми вместе с мужчинами разглядывал монету, чувствуя, как у него всё больше и больше кружится голова. У него даже не было сил думать, что происходит. Казалось, в холерном угаре он вдруг перенёсся в какой-то дурной сон. И в этом сне ему стало совсем плохо, захотелось лечь и больше не вставать.

– Слышь, парень! С этими дело не пойдёт! У тебя что, настоящих нету, что ли?

Реми отчуждённо кивнул.

– Ну, беспризорники! Вот ведь дурак-то! Я так и знал! У него ещё руки все ободраны до крови.

– Ты, парень, посмотри у себя в узелке. Если денег нет, что-нибудь взамен предлагай. Вроде в полицию тебя сдавать неохота, так что ты давай, поищи чего-нибудь.

Реми оглянулся на Капи. Тот стоял как придурок, с открытым ртом, со слезами на заспанных глазах. Реми тоже захотелось плакать. Он торопливо развязал свой узелок, достал оттуда пустую коробку от бэнто, новые ножницы и бритву.

– Немало для беспризорника!

– За две миски лапши, пожалуй, многовато будет. Хватит одной коробки от бэнто. А, старуха? Гляди, отличная новая алюминиевая коробка – так и сверкает!

– А ножницы и бритву пока спрячь. Ты, приятель, только за эти ножницы можешь выменять килограмма четыре мяса, так что побереги их.

Реми, ничего не говоря, убрал ножницы и бритву обратно в узелок и посмотрел на старуху.

– Ну ладно, так и быть! Только ты, паренёк, в другой раз будь повнимательней. И смотри не шали, а то нарвёшься на неприятность, – примирительно сказала старуха.

Реми слегка поклонился в ответ и на подгибающихся ногах побрёл прочь. Капи уныло поплёлся за ним. Шелудивая собака не хотела их отпускать и всё тёрлась об ноги, так что стоило зазеваться – и можно было рухнуть, споткнувшись о собаку. Дойдя до противоположного края площади, они уселись на тротуар, прижавшись друг к другу.

– Тут наши деньги не годятся… – прошептал Капи.

– Вроде бы… – вздохнув, сказал Реми.

– Что будем делать? Денег у нас, выходит, совсем нет, ни гроша. Можно попробовать вещи выменивать.

– Ага, – кивнул Реми.

Температура у него, наверное, была очень высокая. Всё вокруг кружилось и качалось. Только что съеденная лапша рвотным комком подступала к горлу.

– А всё-таки эти, с которыми мы сейчас разговаривали, хорошие люди. И всего-то нам ужин обошёлся в одну старую коробку из-под бэнто. Только хорошо бы ещё чего-нибудь поесть. Вон там печёную картошку продают. Может, попробуем обменять мыло на картошку?

– Ты что, не наелся ещё? Если так хочешь есть, иди сам. Я никакой картошки не хочу.

– Ладно, попробую. Разведаю, как там вообще…

Капи бодро вскочил и вернулся к лоткам. Собака пошла за ним. Реми обхватил голову обеими руками и закрыл глаза. Картошка, безденежье… Всё это было пустяками по сравнению со страхом, который его терзал: уж не холера ли это? Его тошнило, голова кружилась. Ему хотелось закричать: «У меня холера! Вызовите скорую помощь!» Интересно, как умер тот Реми, из книжки? В самой книжке про это не написано. Небось стал богатым, состарился и от инсульта умер. Самая обычная смерть. А лучше бы сюжет поменяли, и Реми умер бы от холеры, так и не успев встретиться с матерью. Вот он следует за кораблём «Лебедь», думает, что там его мама, пробирается на борт, а это оказывается холерная баржа. Бедный Реми заражается холерой и умирает на берегу реки. Капи охраняет его тело и поёт над ним прощальную песнь. А на настоящем корабле «Лебедь» ничего про это не знают, и он плывёт себе мимо того места.

– Всё вышло как надо! Доброй охоты всем, кто соблюдает Закон джунглей! Хотя я не знаю, какой там закон…

Капи, подошедший опять вместе с собакой, плюхнулся рядом с Реми и помахал перед его носом свёртком в грязном газетном листе. К горлу опять подступила тошнота. Отвернувшись, Реми пробурчал:

– Молодец! Ну и ешь себе!

– Ага! Я картошку очень люблю. Мне за кусок мыла дали целых три. Натуральный обмен – это очень интересно. Мне так даже больше нравится. Можно больше наменять, чем за деньги купишь. Капи принялся уплетать картошку. Собака уселась у его ног и ждала, когда ей бросят кожуру.

– Ну и обжора же ты! – устало заметил Реми.

Капи с набитым ртом не мог ничего ответить и только несколько раз утвердительно кивнул.

– Пойду в уборную, – сказал Реми, вставая, и побрёл к зданию вокзала, которое он видел словно в тумане.

Капи пошёл за ним, жуя на ходу картошку. Сзади трусила шелудивая собака. Здание вокзала было расцвечено фонарями – над ним словно поднималась радуга. Красные огоньки бегали в ночном небе по гирлянде лампочек слева направо, потом справа налево. Может быть, то были прожектора подъезжающих поездов. Беспрерывно раздавались объявления по радио и звучали, будто волчий вой вдалеке, гудки отходящих составов. Словно волки подавали весть Реми: «Скорее садись верхом на волка! Мы поведём тебя в далёкий чудесный край!»

Когда подошли ближе к станции, где ярко сверкали огни, Реми тихо застонал. То и дело сталкиваясь с чёрными тенями – спешащими ко входу и к выходу пассажирами – он спотыкался и мог в любую минуту упасть. Капи поддерживал его, заглядывая в глаза.

– Тебе совсем плохо, да?

Он потрогал лоб Реми и вздохнул:

– Очень высокая температура.

Реми задыхающимся голосом прошептал:

– Всё равно, мне надо в уборную – хоть выпущу из себя что смогу. Ты не волнуйся. Я ещё ничего, пока не падаю.

Капи, нахмурившись, кивнул, но продолжал при этом поддерживать Реми. Так ему передвигаться было гораздо легче, и сам Реми это чувствовал, так что тоже держался за Капи. Болезненно щурясь от яркого света, он вслед за Капи вошёл в здание вокзала.

– А собака где? – спросил Реми, показывая тем самым Капи, что с головой у него пока всё в порядке.

– Не знаю. Вроде отвязалась – побоялась, наверное, сюда войти.

– Ты все бататы съел?

– Нет, я столько сразу не могу. Те, что остались, я завернул в бумагу и в узелок положил.

Наконец они добрались до вокзального туалета. Реми направился в мужскую половину, но Капи всё ещё не решался его отпустить одного. Остановившись у входа, Реми сказал:

– Тебе, наверное, в женский…

– Да ладно! Я же мальчик! – возразил Капи и уверенно прошёл в мужской туалет.

Опираясь на его худенькое плечо, Реми поплёлся следом. Несколько мужчин мочились у писсуаров, ещё человека три-четыре мыли руки, чистили зубы и брились в умывальном отделении. Реми молча зашёл в кабинку. Туда Капи вместе с ним было нельзя. Глядя на встроенный в пол низкий унитаз, Реми почувствовал рвотный позыв. Он присел на корточки и выблевал всю лапшу, которую перед этим съел. Из глаз потекли слёзы, но зато стало полегче. Потом привстал, снял штаны, и из него полилась поносная жижа. Лекарство сделало своё дело – понос из водянистого стал кашицеобразным. Он попытался посмотреть, нет ли в кале крови или ещё каких-то тревожных признаков страшной болезни, но кал уже провалился слишком глубоко в сточное отверстие, так что было не разобрать.

Капи стоял у кабинки в тревожном ожидании. Может быть, для него это был первый в жизни опыт посещения мужского туалета.

– Ну как? – прошептал Капи.

– Ничего, вроде; если лекарство принимать, должно пройти, – с улыбкой ответил Реми.

Он пошёл к умывальнику, прополоскал рот, попил и принял тройную дозу лекарства. Руки под краном намокли и сразу опять разболелись. Он взял у Капи полотенце, протёр ладони и снова обмотал руки туалетной бумагой.

– Ты, Капи, тоже давай, почисть зубы. Купили тебе специально зубную щётку, а ты ещё ни разу ею не пользовался, – сказал Реми.

На это Капи возразил:

– А ты сам, Реми, зубы не чистишь и не бреешься. Посмотри в зеркало – на кого ты похож! На обезьян, которых ты так не любишь!

Реми посмотрел в зеркало. К сожалению, Капи был прав. Вид был отталкивающий: всё лицо заросло неопрятной щетиной, словно пустырь – сорной травой. Да, просто обезьянья морда какая-то. Но всё-таки это было его собственное лицо – измученное и осунувшееся. И когда только щетина успела так отрасти?! Капи чистил зубы у соседнего умывальника. Реми со вздохом отвёл глаза от зеркала. Хотелось по-настоящему почистить зубы, как Капи, и побриться. Но сейчас он не чувствовал в себе сил для этого. Завтра утром он приведёт себя в порядок и предстанет перед Капи в другом обличье. Если он пойдёт на поправку, они могут вдвоём отправиться в общественную баню – конечно, в разные отделения. Утешая себя такими мыслями, Реми в то же время тревожно всматривался в тёмные обводы под глазами. А если не пойдёт на поправку, остаётся только сдохнуть от холеры. Тогда что уж!..

Почистив зубы, Капи взял с полочки обмылок, помыл лицо и, сразу посвежев, с улыбкой повернулся к Реми:

– Ну что? Пошли?

«Наверное, и у меня, когда я был маленьким, несмотря на плохое питание, тоже всегда было свеженькое, как персик, личико…» – зажмурившись, с ностальгической грустью подумал Реми и кивнул в ответ.

На обратном пути, когда они снова вышли на привокзальную площадь, Реми уже не опирался на Капи. Они опять пошли к лоткам, но там уже было темно и пусто. Ацетиленовые светильники погасли – остались только голые чёрные лампочки, а под ними простиралось царство теней. В сумраке скользили кое-где человеческие силуэты – а может быть, то был лишь обман зрения. Удаляться от вокзала и бродить по спящему городу не хотелось. Реми пошёл направо, под эстакаду надземного перехода. Капи шёл рядом, пугливо цепляясь за его рукав. Давешняя шелудивая собака опять увязалась за ними. Реми и Капи уже устали её отгонять и махнули на собаку рукой. Не иначе, как она ждала у вокзала навострив уши, как положено верному псу, пока они ходили в уборную. Однако в конце концов собака всё же отстала и исчезла из виду. У бездомных собак свои правила и привычки. Под эстакадой зияло какое-то чёрное углубление вроде пешеходной дорожки в форме узкого тоннеля. Там вполне можно было поспать до утра. Реми направился прямо к тоннелю, погружённому в кромешный мрак. Некоторое время он колебался, не решаясь войти. Однако тут ведь не горная глушь, и вряд ли в тоннеле скрывается тигр-людоед или ядовитая кобра. Уговаривая себя таким образом, Реми шагнул в тоннель и прошёл вперёд шагов десять, ощупывая пальцами левой руки влажную кирпичную стенку. Он обо что-то споткнулся и невольно наклонился вперёд, вытянув руки. Пальцы упёрлись во что-то мягкое, тёплое, завёрнутое в материю. Реми стал ощупывать неизвестный предмет, как вдруг раздался ворчливый голос:

– Ну, чего ещё надо?! Оставьте в покое наконец!

Вернувшись ко входу и убедившись, что за ними сзади никого нет, Реми сел, потянул прилипшего к нему Капи вниз и шепнул:

– Тут, видно, до нас ещё много народу устроилось. Громко не говори. Мы тоже здесь заночуем.

Удостоверившись на ощупь, что Капи сел рядом, Реми порылся в кармане, вытащил спички и зажёг одну. В кромешной мгле образовалась расселина, и мрак на мгновение отступил. Перед ними открылось мрачное зрелище: куча бродяг в лохмотьях вповалку, скрючившись, спала на земле. Если одежда раньше у всех была разных цветов, то сейчас от грязи и ветхости она казалась на всех одного цвета. Здесь были и мужчины, и женщины. Были и дети, в том числе младенцы. Какая-то женщина сидела с младенцем на руках и кормила его тощей грудью. Некоторые лежали, завернувшись не в тряпьё, а в тонкую соломенную циновку. Там и сям виднелись ломаные деревянные ящики и бамбуковые корзины. Вдалеке из тьмы проступила фигура ребёнка, грызущего хлебную корку.

Спичка погасла, и снова сгустился мрак. Реми лёг на бок, подложив под голову узел с вещами, и отвернулся к стене. Капи лёг рядом, положив голову ему на ноги. Реми протянул руки и подтянул Капи повыше, чтобы в случае чего можно было прикрыть его своим телом. Может быть, место было небезопасное, а Реми знал, что его долг – защищать Капи.

– А что та собака? – прошептал Капи так, чтобы Реми было слышно.

– Да тоже где-то здесь, наверное.

– Она тоже, наверное, обычно здесь ночует.

– А что если она завтра опять за нами увяжется и не отстанет? Примем её в нашу компанию?

– Шутишь, что ли?! Такого паршивого шелудивого пса?! Смотри, как бы от неё не заразиться чем-нибудь. Если будет лезть, ты её пни как следует.

Капи с сомнением возразил:

– Заразиться, конечно, плохо, но пинать собаку тоже нехорошо…

– Ну, как хочешь… – согласился Реми, широко зевнул и закрыл глаза в темноте.

При этом мало что изменилось, поскольку и раньше ничего не было видно вокруг. Ощущение было такое, что смотришь сон во сне. Он положил левую руку на спину Капи, лежавшего между ним и кирпичной стеной, а правую подложил под голову. Так уже можно было спать. Он вздохнул и провалился в сон, словно понюхан хлороформа. «Что-то там поделывает собака?..» – подумал Капи и, свернувшись клубочком, постарался дышать потише. Неспокойно было за Реми: а вдруг у него всё-таки холера? Тревожно было и от неуверенности: удалось ли Капи всё-таки обмануть холеру? Реми как-то говорил о том, можно ли «наступить на белого лебедя». Но подумать о том, чтобы наступить на такую прекрасную белую птицу, можно только от дурного настроения. Вот плывёт во мраке стеклянный корабль «Лебедь». А на нём лежит умирающий от холеры, посиневший Реми. Над ним стоит его мама – оледенев от отчаяния, она не в силах даже плакать. Это всё происходит, когда она, Капи, уже выросла. Корабль «Лебедь», на стёклах которого тусклый отблеск холодного и печального света, плывёт по тёмной глади реки. По берегам буйно цветёт мирабилис. У Капи в палисаднике мирабилис так разросся, что мама не знала, куда его девать. В вечернем сумраке виднеются красные, белые, розовые цветы. И ещё там стоит отец Реми с серым, землистым лицом и провожает взглядом корабль. Голый маленький мальчик, как собачонка, носится в цветах мирабилиса.

Вдруг зачесалась попка. Сначала в одном месте, потом зуд стал распространяться вокруг. Внутри там тоже чесалось и зудело. И живот зудел. И в паху всё чесалось. Капи во сне всё время вертелся, пока наконец не проснулся. Зуд по всему телу стал ещё нестерпимей. Капи приподнялся и стал скрести обеими руками, залезая, куда только мог дотянуться. Сначала он подумал, что заразился паршой от собаки, потом обратил внимание на блох.

– Что, Капи, и у тебя тоже? – послышался голос Реми. Чиркнула о коробок спичка, вспыхнул яркий огонёк. Реми сидел с гримасой на лице, держа в одной руке спичку, а другой чесал спину и поясницу.

– Плохо дело. И температура у меня, видно, поднялась – голова вся горит. И живот болит. Совсем дрянь дело!

Едва Реми успел всё сказать, как спичка погасла, и он исчез где-то во мраке.

– И лекарство не помогает? – тихонько спросил Капи, ожесточённо расчёсывая зад.

– Да, такая хреновина… Не простуда это… Эх, погано! А у тебя, кроме блох, ничего больше не заметно?

– Ой, так чешется! Просто умираю!

– Ну, от блох не умрёшь.

Реми запнулся и немного помолчал. Он глубоко вдохнул и резко выдохнул воздух, потом наклонился к Капи и прошептал ему на ухо:

– Сейчас ещё ничего, а вот если я двигаться не смогу, ты меня брось и иди в полицию. Про меня там не говори. Скажешь, что потерялся, мол, – по ошибке из Токио сюда приехал. Заблудился, в общем. Они тебя доставят домой – и всё. Вроде, ты болеть всерьёз не собираешься, так что про холеру тоже помалкивай.

– А ты как же, Реми? – упавшим голосом спросил Капи.

– Я-то? Ну, если я так скопычусь тут, меня, наверное, должны в больницу отвезти. Как папашу моего тогда… Всё равно лучше, чтобы тебя рядом не было. Ты ведь жить останешься…

– Нет, я так не хочу! – расплакался Капи, уцепившись в темноте за левую руку Реми. – Не могу я тебя одного оставить умирать! Я тебя не брошу! Ни за что!

Реми правой рукой обнял Капи за плечи и, сам чуть не плача, стал шептать. Он и сам не мог понять, то ли ему было так жаль себя, то ли на него так подействовали слова Капи, то ли просто в слёзные каналы что-то попало…

– Это ещё неясно, умру я или нет… Я и сам, Капи, не хочу с тобой расставаться. Но ведь…

– Нет, мы всё время будем вместе! И домой ко мне поедем вместе. Мама удивится, конечно, но она всё поймёт. Тон-тяна ведь нету – в доме пусто…

На душе у Реми потеплело, на глаза навернулись слёзы. К счастью, в темноте лица было не рассмотреть.

– Спасибо, я очень рад, что от тебя это слышу, Капи, но, знаешь, в мире всё не так просто устроено. Сколько мы с тобой ни придумываем, а люди нас всё равно никогда за настоящих братьев не признают. И мама твоя живёт среди этих людей, поэтому такого, как я, она и на порог не пустит. В «человечьем логове» всё ведь так зашорено, всё формально… Есть, конечно, исключения вроде той бедной крестьянки, что вырастила Реми. Только и она не смогла остановить своего мужа, когда тот, по бедности, решил продать Реми бродячему комедианту. Я всё думаю, а что было бы, если б Реми был их родным сыном? То есть нищета, конечно, там была главной причиной всего… А вот мама его была очень богатая, но при таком богатстве ей даже в голову не пришло усыновить побольше сирот и их воспитывать. Она только повсюду искала своего родного сыночка Реми. В «человеческом логове» принимают только родного сына или в крайнем случае ребёнка близких родственников. Наверное, если это правило не соблюдать, весь человеческий мир, полетит кувырком.

Яростно почёсываясь то тут, то там, Реми по возможности хладнокровно и спокойно излагал Капи свои взгляды. В мире очень много трогательных историй, только в действительности всё выходит по-другому. Уж кто-кто, а Реми, выросший на кладбище, в этом разбирался. И теперь, когда жизнь его, возможно, висит на волоске, именно теперь, в этот момент между жизнью и смертью, он хотел поведать суровую правду жизни милому наивному пёсику Капи, который совсем не знает жизни.

– А если мы поженимся? Тогда ведь можно, да? Я же всё-таки девочка и могу собраться замуж! – возразил Капи, тоже не переставая почёсываться.

– Нет, ничего не получится. Ты же ещё двенадцатилетний малыш, – смутился Реми, покраснев при этом.

В темноте Капи не заметила его замешательства.

– А если сказать маме, что мы уже поженились и больше расставаться не желаем?!

– Да ты знаешь вообще, что такое «пожениться»? – спросил Реми суровым тоном, чтобы положить конец фантазиям Капи.

– Ну, жить вместе, есть вместе, в ванной мыться вместе. А потом дети родятся, – неуверенно ответила Капи.

Реми тоже сконфузился и, с трудом подбирая нужные слова, стал объяснять:

– Чтобы пожениться, ты, Капи, прежде всего должна подрасти. И в голове должно мозгов прибавиться, и в теле… в общем, пока кое-чего не хватает. Первый признак, что становишься взрослой, – это когда начинаются месячные. Но у тебя ведь пока до этого дело не дошло?

– Что-то нам такое в начальной школе объясняли, в пятом классе… Но у меня уже грудь немножко припухла.

Реми, ещё больше смутившись, сглотнул слюну.

– Вот дурёха! Это ещё никакой не признак! Но через некоторое время у тебя это самое начнётся. Но только и после этого ещё рано. Надо по крайней мере хоть до моего возраста дорасти. Пока не дорастёшь, тебя никто всерьёз принимать не будет. А то ведь и меня в полицию потянут за такие нехорошие дела.

– Почему это? – со вздохом спросила Капи.