Текст книги "Люций: Безупречный клинок (ЛП)"
Автор книги: Йен Сент-Мартин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Секреты.
Даже до того, как кульминация необъятного высокомерия Аримана, его так называемая Рубрика, была сотворена, в рядах Тысячи Сынов произошли чистки. Травма, нанесенная разрушением Просперо, и последний разрывающий перелом того момента, когда отец Магнус Красный забрал легион на Планету Колдунов, послужили благоприятной почвой для разрушения обычного покрова надменного спокойствия и уверенного превосходства, определяющих философствующих воинов. Возрастающая регулярность натиска необузданных мутаций, извращающих их тела и души, приводила к изменению плоти, а впоследствии стала причиной раскола братства, поскольку они всё больше и больше изменялись, перерождаясь в чудовищных тварей.
Доверие умерло и стало одним из миллионов жертв на покрытых запекшейся кровью песках Тизки вместе с остальными невинными. Братство пало, и легион изнемогал в замкнутости. Тайные культы образовывались подобно опухолям. Воины-маги Просперо заперлись в монолитных сводах и башнях, вообразив их новыми домами для своих умов, чтобы хранить там знания и дарованную ими силу.
Хакит украл жизнь своего брата всего лишь за жалкие крупицы подобных знаний, за что его и изгнали. И все же он являлся одним из диаспоры Сортиария. Некоторые баловни судьбы, чья плоть не подверглась изменениям, просто собирали своих ближайших учеников и уходили, растворяясь в апокалиптических войнах с другими легионами-отступниками, изгнанными в Око за погибелью.
Тайны, знания – вот в чем заключалось желание Хакита, только им оставался верен его разум. Он путешествовал и воевал за разные группировки в Оке, открывая секреты обители, которые впоследствии будут преследовать его. Безмерно древняя грань, покоившаяся между варпом и реальностью. Её использовали ксеносы-эльдары как магистраль и убежище. Таинственная бездна, по слухам, имеющая пути по всей галактике и за её пределами, с вратами, защищающими хранилище непостижимых знаний ото всех. Чтобы войти в это место, нельзя просто сделать дверь. Нужно найти путь внутрь, туда, за невидимые врата паутины.
Хакит сосредоточил все свои усилия на поисках этих врат. Он сжигал города, уничтожал целые армии за малейшие крупицы информации. Одержимость поглотила его, и на протяжении столетий и тысячелетий – если время все–таки возможно счесть измеримым понятием в пределе Океана Душ – с кропотливым усердием он составлял карту паутины. Его поиски наполняла опасность, поскольку добытая им информация так же часто приводила к ловушкам уязвленных главарей, как и к откровениям. Обрывки знаний, казавшихся полезными, приводили в тупики, к областям пустоты или призрачным теням врат, навсегда запечатанных ксеносами, бороздившими лабиринты туннелей внутри.
Наконец–то Хакиту удалось найти то, что он искал. Истинную и действующую дверь, ведущую в царство между реальностью и варпом. Бесчисленные жертвы, предательства, невыносимые страдания в рабстве у самых гнусных главарей легионов-отступников, гибель непостижимого количества разумной жизни привели его к вратам. Свершение этого открытия являлось воплощением величайшего честолюбия Хакита – единственным побуждением, которое после гибели его легиона стало целью всей жизни.
И эту жизнь ему предстояло отдать в обмен на тайну.
Несмотря на всю мощь, закаленную и усиленную в войнах, обеспечивающих его поиски, Хакит не мог увидеть глаз, следящих за ним. Разум, издали наблюдающий за каждым унизительным, залитым кровью шагом его путешествия и продвижения. А теперь и его победы.
Хакит бороздил штормовое пространство Ока на бронзово-багровом звездолёте «Эллипс». Небольшой легкий фрегат – лучшее, на что он мог надеяться во время своего бегства из Сортиария, но он служил колдуну верой и правдой. Его пушки пели тысячи песен, а сама броня выносила всю тяжесть катаклизмов, формировавшихся каждое мгновение в царстве их изгнания. К этому времени команда стала немногочисленной, но состояла из умелых и преданных рабов. Он даже позволил нескольким избранным преклонить колени на мостике перед обзорным окулусом в тот момент, когда открыл путь в запретное.
Тревожные крики вырвались из пастей просперинских горгулий, расставленных по мостику. Из глубин необузданных бурь, проносившихся перед окулусом, возникла тёмная полоска. Она становилась все ближе, пока не превратилась в изящный и хищный силуэт «Диадемы».
– Назад! – крикнул Хакит команде сервиторов, управляющих навигацией «Эллипса».
Небольшой ряд двигателей вспыхнул, и звездолёт развернулся. Из трех пушек, торчащих из борта фрегата, прогремел залп макро-снарядов.
Буйство красок обрушилось на пустотные щиты «Диадемы». Энергетические поля замерцали и поглотили удар, рассеивая и распределяя по защитной капсуле, окружавшей корабль. «Диадема» неустрашимо рванулась вперед, её оружие уже было заряжено.
Обмен репликами оказался безжалостно коротким.
Ударный крейсер представлял собой сверкающий город в космосе, более чем в три раза превосходящий «Эллипс» по размерам. Ясно, чем закончится столкновение фрегата с кораблем таких габаритов.
Кларион выразила желание поиграть с фрегатом в кошки-мышки в пространстве Ока перед тем, как выпотрошить. Композитор скромно, но твердо отклонил ее просьбу. Однако колдун не стал препятствовать, когда та использовала лэнсы «Диадемы», чтобы разрезать добычу на части. Она наслаждалась постепенным разрушением, пока не осталась лишь медленно дрейфующая искалеченная туша. Она была сильно повреждена, но поддержание жизнеобеспечения всё еще оставалось возможным.
Экипаж на борту «Эллипса» должен был оставаться в живых еще какое–то время. Достаточное для того, чтобы Композитор мог подняться на борт и собрать плоды своего тщательного культивирования.
На протяжении всей своей жизни Диренку удалось познать только одну постоянную величину. Боль. Боль от цепей, от жестокости хозяев, от ограничений, которые терпели рабы. Боль от насилия над другими рабами в бойцовских ямах в темноте коридоров «Бойцовой псины». Боль от их убийства, от победы и от выживания. Боль от осознания того, что он продолжит жить и перенесет еще больше страданий.
Шрамы на его теле запечатлели это, равно как и память озверевшего разума. Все эти мгновения кровопролития, тяжкого труда и отчаяния вдруг исчезли из воспоминаний. Стали бледным пятном в сравнении с тем, что мучило его сейчас.
Диренк испытывал палитру чувств, превосходящую все то, что он мог себе представить. Проведя жизнь в рабстве у тех, кто поклонялся Богу Крови и Войны, с безумными алтарями, принимавшими только черепа и всё еще бьющиеся сердца, Диренк ощутил прикосновение божественной силы другой природы. Существа, приносящего удивительные, непостижимые дары, единственной ценой которых была радость от их получения.
Он чувствовал дыхание Слаанеш.
Словно на секунду ему удалось увидеть звездный свет сквозь пелену удушающего смога фабричного мира, но и это у него отняли. Мимолетное прикосновение невообразимого наслаждения. Те, у кого теперь был поводок Диренка, отказывали ему во всем, кроме того, чтобы он дышал божественным мускусом, подаваемым в респиратор. Он втянул его в себя, как только ощутил аромат феромонов. Мучение от воссоединения амброзии с голодными чувствами исчезло так быстро. Даже с такой умеренной радостью он не был в состоянии вернуться к унылому существованию, которое он когда–то вёл, к жизни избитого и жалкого животного на службе у XII легиона. Там к нему относились хуже, чем к скоту, его окружали убийцы. Ему хотелось большего.
Диренку показалось, что он ощутил вкус настоящей жизни, как только вдохнул туман. То, что он чувствовал в данный момент, оказалось похуже смерти. Без амброзии он задыхался.
Цепи вокруг горла Диренка брякнули, сдавливая его даже сквозь плотный скафандр. Из–за толстого материала у Диренка было предобморочное состояние после прогулок по верхним палубам корабля, хозяева которого даже не удосужились упомянуть о том, что он называется «Диадема». Шквал света и звуков ошеломлял, словно путешествие сквозь бешеное течение штормового моря. Это короткое путешествие и оставило его страдать от тошноты в почти полной слепоте.
Еще один дразнящий вдох мускуса удержал его на ногах. Он последовал за сгорбленной мутировавшей фигурой, держащей цепь, и шагнул сквозь узкий люк-диафрагму в стене. Диренка потрясли кромешная тьма и тишина, окутавшие его. На мгновение ему показалось, что он потерял сознание, но тут ошейник сняли, а громоздкий шлем сорвали с его головы под звук шипящего под давлением воздуха. Янтарные полосы потрескивающей и жужжащей энергии люменов вспыхнули наверху.
Диренк стоял в проходе тесной цилиндрической комнаты. По обе стороны от него сидели молчаливые фигуры людей-машин, запертых на тронах с креплениями. Их тела представляли собой ужасный симбиоз плоти и серебра, превосходящий неуклюжую грубость боевых сервиторов. Извивающиеся, резко очерченные творения гибкого и гладкого вида. Лаз-карабины, сегментированные хлысты и клинки, заменявшие их руки от локтя, выглядели так, словно те родились с ними. Каждый из них был особенным, индивидуальным воплощением одного и того же видения, способного создать неразлучную комбинацию из органики и техники. Диренк не понимал, где кончаются их тела из крови и костей и начинаются машины.
– Добро пожаловать, малыш, – голос заставил Диренка упасть на колени. Он съежился, прижавшись к голеням механического симулякра совершенной человеческой женщины, когда рядом раздалась тяжелая поступь керамитовых сабатонов. Плавный скрип кончиков пальцев последовал за мягко лязгающими шагами. Звук исходил из–под бахромы плаща, сотканного из всех возможных органов чувств. Носы уловили запах Диренка, а налитые кровью глаза в одночасье уставились на него.
– Тебе нравятся питомцы Оливо? – Композитор указал на ряды сервиторов. – Что подумал бы Красный Мир, если бы увидел, как восхитительно он огранил плоть?
Колдун хихикнул, и из–под его сияющего шлема донесся ужасающий звук. Он остановился в конце туннелеобразного помещения, сел на пустой трон и пристегнулся. Палуба под ладонями Диренка завибрировала.
Он находился внутри абордажной торпеды.
– Я собираюсь достать знания огромной важности, и ты внесешь свою лепту. Можешь гордиться собой.
Он указал на трон напротив себя, но Диренк, как вкопанный, остался стоять на коленях.
После долгого молчания Композитор склонил голову набок.
+Ты должен обезопасить себя, если хочешь пережить наше путешествие.+
Диренк закричал от режущего давления голоса колдуна внутри своей головы. Композитор снова откинулся на спинку трона. Раб взял себя в руки, кровь капала из его носа на палубу. Он поднялся, пошатываясь, доковылял до трона и застыл.
Оказаться в ловушке, обездвиженным на троне, прямо напротив неподвижного Композитора, оказалось самым страшным из всех ощущений в жизни Диренка. Отголоски разума полубога-колдуна всё еще стучали по внутренним стенкам его черепа, как осколки наэлектризованного льда. Колдун всё еще оставался внутри его мыслей и прекрасно знал, что раба охватила паника.
Вздохнув, Композитор достал флакон из кожаного мешочка на поясе. Он открыл пузырек и высыпал на ладонь маленькую порцию фиолетово-розового порошочка.
Тело Диренка рванулось вперед, не дожидаясь, пока разум осмыслит увиденное.
– Для путешествия, – произнес колдун, и порошок вихрем взмыл над его ладонью. Если бы он не стал зависим от наркотика, он видел бы реальное положение дел – раб был опутан веревками со всех сторон, и сейчас они натянулись по прихоти жестокого кукловода. Но такая ясность оказалась выше его понимания. Розово-пурпурное облако задрожало и поплыло в сторону Диренка, окутывая лицо. Абордажная торпеда приготовилась к запуску.
Зрачки раба закатились. Восторг, опустошающие волны сокрушительного восторга. Диренк растворялся в них. Картины и звуки окружающего мира исчезли, и он остался один на один с блаженством.
На самой отдаленной границе своих чувств вне предела досягаемости, Диренк едва расслышал смех колдуна, когда торпеда отправилась в полет.
– Ну разве я не великодушен?
Воины исчезли, их унесло прочь, их захватили в плен при помощи махинаций Фабия, и Композитору пришлось прибегнуть к низменным средствам для штурма «Эллипс». Косяк абордажных торпед врезался в надстройку багрового фрегата, извергая свой груз в его искрящиеся, пылающие внутренности. Мутанты, изгнанные из враждующих кланов, населявшие нижние палубы «Диадемы», ворвались внутрь в грубых кольчугах и потрескавшейся коже, держа в когтях кривые топоры и побитые фамильные автоганы. Они ревели, топотали подкованными железом копытами, убивая тех немногих, кто пытался противостоять им. Остальных они загоняли в рабство.
Из других торпед появились абордажные группы гладких полуорганических автоматонов, смешанных с благословенной варпом плотью, и оскверненные машины еретеха Оливо. Они растекались по жилам «Эллипса» подобно яду. Директивы и первичные импульсы, воющие внутри них, вели атакующих через корабль, безошибочно расставляя на позиции, где они могли отрезать все проходы, ведущие на мостик и командную палубу.
Композитор вышел из абордажной торпеды, смакуя ощущение от ожогов бахромы его плаща, опаленного металлическим настилом, деформированным и перегретым их прибытием.
«Диадема» выпустила торпеды так, чтобы те ударили поближе к мостику. Кларион не подвела. Эйдетическая память мгновенно показала в сознании колдуна карту фрегата. Для того, чтобы достигнуть мостика, ему оставалось пройти всего две палубы.
Творения Оливо скользили вокруг колдуна, занимаясь своими обязанностями. Кроме его телохранителей, никого позади не осталось. Если бы он ощущал угрозу, то не оставил бы Афилая в святилище башни. От терминатора в любом случае было бы не так много пользы. Как бы то ни было, ныне Оливо трудится над восстановлением его боевого доспеха после сражения с демоном. Нет, здесь Композитор точно не нуждается в его защите.
Все же он чувствовал волю экипажа сопротивляться полному уничтожению. Композитор шел по коридорам, которые видел тысячу раз глазами Хакита. У фрегата маленькая команда, причем смертная. Хакит жил жизнью наемника и использовал подобные средства для достижения своих целей. А цель его жизни была так близка к нему, что он не думал о содержании отряда воинов для входа в паутину. Ответ на вопрос о его судьбе был очевиден. Композитор поманил Диренка за собой и шагнул в клубящийся в коридоре дым.
Они быстро пересекли две заброшенные палубы, после чего наткнулись на сопротивление.
III.IV
Когда лифт, ведущий с арены ксеносов остановился, сотни стволов комморритского оружия навели прямо в голову Люция. Осколковые винтовки, дезинтеграторы и энергетические пушки – все они держали Вечного на прицеле. Тонкие пальцы стрелков замерли на спусковых крючках.
Люций рассмеялся. Жестокий лай эхом отразился от наклонных пластековых инопланетных стен. Страх поселился в его похитителях и он видел это в их глазах. Армия из хладнокровных убийц боялась одного-единственного воина.
И правильно делала.
– А вот оно что, – протянул Люций, его смех утих, – я так этого ждал.
Кадарн принял боевую стойку.
– За себя говори.
– Наконец–то они притащили сюда что–то, что меня достойно, а ты дуешься?
Палач-еретик хмыкнул.
– Не все обладают твоим даром, Вечный.
Люций издал странный звук, не то смех, не то насмешку. Последняя нота сорвалась на некое подобие бульканья. Давление поднялось вверх по позвоночнику и головокружение усилилось, словно на нем сомкнулись челюсти тонкого ледяного крошева. Убийцы в голове кричали и завывали все громче. Люцию нужно было что–то, что помогло бы ему сосредоточиться. Он отчаялся, подобно человеку, тонущему в море. Вечный обернулся, не сводя взгляда с эльдара с самым огромным оружием.
– Эй, ты там, – произнес Люций, указывая когтистым пальцем на ксеноса. – Ты веришь в то, что сможешь выстрелить в меня прежде, чем я вырву твою игрушку и забью тебя ею же до смерти?
Эльдар молчал. Их вид существовал жизнью, измеряемой столетиями, но Люций сомневался, понимает ли тот, по крайней мере, самые важные детали его вопроса. Даже если языковой барьер лишил слова смысла, в позе Люция ясно читался вызов, а в глазах просматривалось дикое радушное ликование. Комморрит заерзал, крепче сжимая в руках пушку, ствол которой купался в потрескивающем обсидиановом огне.
– Нет? – Люций наклонил голову, стараясь не дать напряжению вырваться наружу. Он развел руками, глядя себе под ноги, – но я же совсем рядом.
– Мы умрем, – простонал Кадарн. Люций даже не обратил на него внимания. Он крепко вцепился за отвлекающей маневр, чтобы не концентрироваться на криках своих убийц.
Вечный щелкнул пальцами, широко раскрыв глаза. Он мог бы скрыть напряжение, сквозившее в его голосе, если бы усмехнулся.
– Я уверен. Даже забавнее выйдет. Так, что давай лучше поспорим о том, успеют ли твои кишки полностью опорожниться, прежде чем я оторву твою голову.
– Отлично, Люций, – раздался голос из коридора, – так все и случится.
Кольцо эльдар, держащих на мушке мечника, раскрылось, впустив Фабия. Бывший главный апотекарий Детей Императора прибыл в сопровождении пары эльдар в сложных тяжелых доспехах. Молчаливые воины держали силовые клинки, легко и непринужденно сжимая их. Они глядели на Люция из–под своих костяных белых шлемов, увенчанных изогнутыми рогами.
Люций изучал каждую деталь новоприбывших с того момента, как они попали в это помещение. Черные, как уголь доспехи, которые они носили, казались более массивными и тяжелыми, каждый элемент украшало достаточное количество шипов и лезвий, чтобы сделать их самих оружием. Это говорило о силе, большей, чем у обычного эльдарского доспеха, но в то же время не жертвовало их излюбленной скоростью.
Мерцающие зеленые глаза тлели за серебряными высокими шлемами, фокусирующие кристаллы щелкали, пока они изучали его. Клинки блестели от маниакальной заботы, легко выдавая привязанность своих владельцев. Улыбка Люция стала на редкость искренней, когда он мельком увидел, что происходит среди трусливых ксеносов.
– Любимый брат, – Люций шагнул вперед, забыв про стрелка. Он театрально поклонился, стряхивая с носа кровь, которую хотел скрыть от посторонних глаз, – мой спаситель. Ты оставил меня на попечение скучной до ужаса компании, – он фыркнул, пригрозив Фабию когтем, когда Свежеватель приблизился к нему, – ты пришел сюда извиниться?
Иссохшие черты лица Байла оставались неподвижными. Он изучал Люция в течении минуты продолжительного молчания, прежде чем повернуться с коротким взмахом руки.
– За мной.
Кадарн посмотрел на Люция, а тот склонил голову в насмешливом одобрении.
– Ну, конечно же, братец. Веди меня.
Люций и Кадарн прошли мимо двух воинов-эльдар, и те плавно развернулись, последовав за пленниками к выходу из помещения. Перед тем, как выйти, Люций остановился и оглянулся на эльдара, всё еще сжимавшего энергетическую пушку.
– Не беспокойся, моя маленькая, тощая штучка, – произнес Вечный, – обещаю, что мы скоро встретимся и вернемся к нашему пари. – Перед тем, как уйти, он сымитировал укус, резко щелкнув клыками. То, как ксенос дернулся в ответ, вызвало у мечника смех.
– Так много изменилось, – задумчиво произнес Фабий, в то время, как группа вошла в темный коридор. Он оглянулся на Люция и нахмурился, – и все же многое осталось прежним.
– Да заткнись ты, Фабий, – рассмеялся Люций. – Если ты не нуждался в моей компании, ты должен был подумать об этом, прежде чем приводить меня в эту отвратительную пародию, которую эти твари называют домом, – он уставился на эльдара справа от себя. Люций с вызовом подался лицом к ксеносу. Провокация не произвела никакого эффекта на воина, поддерживающего шаг под мурлыканье гладких сочленений доспехов.
Они подошли к развилке. Взмахом руки Фабий дал знак одному из эльдар увести Кадарна вниз по левому коридору. Второй эльдар последовал за Детьми Императора в правый коридор. Люций думал воспользоваться лазейкой и, возможно, убить эльдара, а может Фабия, а потом сбежать. Или убить обоих. Однако, любопытство к тому, что приготовил для него Прародитель, взяло верх.
– А с двоими ты не справился бы, не так ли? – спросил Люций.
– Это не для него, – ответил Байл, – это подарок для тебя.
– Ах, ты принес мой меч?
Люций смотрел, как Кадарн исчезает в тумане, окутывающим противоположный туннель, – вероятно, ты бы предпочел, чтобы я воспользовался им, а не душил тебя голыми руками.
Байл решил, что не стоит отвечать на выпады Люция. Они шли дальше по коридору. Спустя некоторое время стены с обеих сторон превратились в свинцовое бронестекло. Вечный всмотрелся в темноту за ними.
Вдоль стен тянулись ряды комнат, заполненных густой маслянистой жидкостью. Мечник едва мог различить фигуры, что неподвижно висели внутри. Их очертания оставались едва видимыми, но каждый легионер был способен узнать очертания космического десанта, даже если, как в данном случае, она выглядела деформированной, громоздкой и полностью переделанной.
– А это кто? – Люций кивнул на стены.
– Не твое дело, – решительно ответил Байл.
Эльдар достал свой клэйв и положил вторую руку на среднюю часть лезвия, удерживая оружие напротив груди, а затем вытолкнул его вперед, ударив плоскостью клинка по спине Вечного.
Люций замер. Он оглянулся через плечо на эльдара, всматриваясь в шлем ксеноса.
– Давай–ка ты еще разок попробуешь. Пожалуйста.
– Оставь нас, – приказал Фабий.
Эльдар выдержал пристальный взгляд Люция, явно не одобряя того, что человек осмелился командовать им, прежде чем повернуться и бесшумно зашагать по коридору обратно. Фабий и Люций подошли к плавно открывшейся двери.
Как только Вечный переступил порог, пьянящий запах антисептика ударил ему в нос. Холодный воздух покалывал кожу на лице. На стальных плитах удерживались скованные существа на разных стадиях вивисекции. Стрекочущие машины заполняли стены, рядом стояли стеллажи с хрустальными колбами для образцов. Невероятная синергия технологий эльдар и человеческой расы, всё это было посвящено тайному искусству Свежевателя. Помещение служило как лабораторией, так и пыточной.
– Итак, – произнес Люций, тыча пальцем в лишенное кожи существо, скорчившееся на своей плите в беззвучном крике, – вот она цена предательства.
Байл хихикнул, издав совершенно отвратительный звук.
– Предательство? Не бери на себя смелость читать лекции на эту тему. В нашей тюрьме нет никого, кто бы с уверенностью поступил так. Но это вовсе не означает, что мы не сможем сотрудничать.
Бывший главный апотекарий остановился у стоящей в конце лаборатории фиксирующей системы.
– Прошу, – сказал он Люцию. Рядом с системой стоял Чезаре.
– И как это понимать? – Вечный насторожено посмотрел на Чезаре и фиксаторы, – рад видеть тебя, брат. Рад видеть, как щедро мне окупается моё доверие.
– Ой, да ладно тебе, Люций, – произнес Байл, – твоим Чезаре никогда и не был.
Он улыбнулся Чезаре, чем вызвал у второго гримасу, – Никто по-настоящему не покидает Консорциум. Они приходят и уходят. И даже могут думать, что служат другим хозяевам, но они всегда принадлежат тому, кто сделал их такими, какими они есть.
Люций едва сдержался, чтобы не ответить – копье кислотной боли взорвалось в его голове. Давление криков достигло крещендо в его разуме.
– Твой случай весьма любопытен, брат, – сказал Фабий, наблюдая за тем, как Люций борется сам с собой, – постоянное воздействие внепространственного разума, которому ты и наши изгнанные братья поклоняетесь, спровоцировало злокачественную форму шизофрении, укоренившуюся в твоем мозге.
Фабий обошел Люция, когда тот, спотыкаясь, двинулся вперед, сцепив руки за спиной. Тем временем руки хирургеона щелкали и жужжали, двигаясь вокруг апотекария, и даже показалось, что делали это по собственной воле.
Вечный схватился за голову. Горячая и тёмная кровь сочилась из носа и капала на пол. Он зарычал, когда одна из конечностей Фабия вонзила шприц в основание его черепа, введя охристо-зеленую жидкость в позвоночник.
Голоса тут же стали приглушенными и отстраненными. Что бы там Фабий не впрыснул в его кровь, это свело на нет сокрушительное наступление убийц на его разум. Чувства обострились. Долго бездействовавшие нервы стали по-настоящему чисто реагировать на окружение, словно он проглотил амброзию Чезаре, но более утонченную и на порядок мощнее.
– Да, – кивнул Фабий, – а где, по-твоему, наш дорогой Чезаре научился готовить свое варево? – он вытащил шприц, – а теперь, пожалуйста, перестань быть таким упрямым ребенком.
Паранойя была неотъемлемой чертой всех, кто находился внутри Ока. Действительно, с такой частотой предательств и вероломства, которые легионы-отступники совершали внутри своих рядов и друг против друга. И это можно было рассматривать, как расчетливость. Такое мышление являлось вдвойне важным для Прародителя. Люций никогда бы не поверил этому мерзкому существу, но ошеломляющее действие стимулятора Байла поколебало его суждения. Он выпрямился, наслаждаюсь ясностью, которой не испытывал в жизни прежде, позволяя Фабию и Чезаре пристегнуть себя ремнями.
Доспехи Композитора замерцали завитками инея и он усмехнулся. Его плащ задрожал и покрылся мурашками на неестественном холоде. Прицельные сетки визора шлема изо всех сил старались удержать фигуру, стоящую в противоположном конце коридора, мигая туда-сюда перед его глазами.
Но он ясно видел силуэт.
Еще один колдун. Один из любимцев Хакита, эта мысль вызвала улыбку на лице Композитора. Противник стоял, облаченный в броню из выскобленного серого керамита, на которой не было никакой геральдики или иконографии, кроме иероглифов, выгравированных на каждом дюйме доспеха. Небрежно покопавшись в памяти, Композитор узнал все, что нужно, без труда изучив его личность.
Он не был ни в одном из легионов. Жидкость, бегущая по его венам доказывала это. Сын какого–то малокровного капитула, историю и имя которого Композитору было бы нетрудно узнать, но никакого интереса эта информация не представляла.
Композитор ощущал силу в воине. Этот то действительно обладал потенциалом и со временем, под чутким руководством, он смог бы достичь великой силы.
Жаль только, что его жизнь теперь измерялась секундами.
Вспышки сверкающей зеленой энергии ударили в кинетический щит, который Композитор собрал вокруг себя в мерцающих раскатах грома. Щит возник меньше чем за секунду. Усилия, потребовавшиеся для блока, не превысили усилий, которые любой человек прилагает, чтобы моргнуть.
Композитор спокойно прошел вперед, в нематериальный шквал огня, его посох ритмично, словно метроном, стучал по палубе. Диренк вопил внутри своего скафандра, съежившись за спиной колдуна, прижимаясь все ближе с каждым отраженным выстрелом варп-огня. Он заметил, как Композитор поднял свободную руку, и, несмотря на изоляцию скафандра, ощутил, как температура быстро падает.
С терпеливой, почти насмехающейся медлительностью Композитор опускал руку. Колдун в конце коридора продолжал атаку, пока не припал на одно колено. Он поднял кулаки на уровень головы, конечности дрожали, а тело продолжало опускаться все ниже и ниже к полу.
Именно в этот момент Диренк понял, что противник не сам стал на колени. Его что–то придавливало. Серебряный шлем воина начал деформироваться. Гневные крики перешли в вой от боли, когда ладони и кисти стерлись в порошок внутри сплющенных перчаток, за ними последовали и предплечья. Кровь брызнула из скрежещущих трещин в броне. Керамит заскрипел, словно уголки зубов. Броня сломалась и разлетелась на осколки.
Когда все закончилось, в неглубокой воронке на палубе лежал неправильный формы диск из потрепанного серебра, похожий на драгоценный камень, вставленный в оправу короны.
Полосы измельченного мяса свисали с краев, подобно лентам причудливой формы. Каждый квадратный дюйм окружающих стен, потолка и палубы залила кровь, которая из–за огромного давления разбрызгалась из тела умирающего колдуна.
– Постарайся не поскользнуться, – произнес Композитор, когда они с Диренком проходили мимо этой страшной сцены, – весьма неприятная смерть, а?
Композитор проигнорировал то, что раба в ответ вырвало прямо в скафандр. Колдун сосредоточился на эфемерном наблюдателе, присутствующим здесь, чтобы стать свидетелем уничтожения своего приспешника. Композитор следовал по мысленному отпечатку, прекрасно зная к кому и куда это приведет.
По меркам воинов III легиона мостик «Эллипса» казался тесным и жестким. Какая жалость, ведь сыновья Магнуса являлись замечательными мастерами, когда на них находило должное вдохновение. Эстетика была редким гостем среди этих стен из камня и бронзы за птицеподобными горгульями, окружавшими командную палубу, за исключением искусно выполненной оправы, которая делала обзорный экран корабля похожим на золотой глаз.
Который пожирало пламя. Композитор признался себе, что именно это и разочаровало его. Он прибережет эти мысли до тех пор, пока не окажется на Просперианском звездолёте, который не старался бы уничтожить.
Мертвецы валялись на палубе вместе с теми, кто был при смерти и вскоре присоединятся к ним. Пьянящий запах горящей плоти смешивался с удушливой завесой плавящегося пластека и опаленного металла. Командный мостик освещали аварийные огни, но сигнализация молчала то ли из–за неисправности, то ли из–за того, что экипаж уже канул в лету.
Композитор пересек расстояние от главной переборки до командного помоста, где восседал на троне в кремовых одеждах, обгоревших до черноты, сутулый Хакит. Часть потолочных распорок рухнула во время битвы в пустоте, и зазубренный лонжерон ударил острием вниз, кончик торчал из центра груди изгнанного отпрыска Тысячи Сынов. Кровь стекала по доспехам, медленно капая в растекающуюся лужу между его сабатонов. Сгрудившиеся фигуры мертвых смертных, магов и младших псайкеров в эзотерических одеждах собрались вместе, чтобы сопроводить своего повелителя в загробную жизнь.
– Жаль, что ты не павони, – усмехнулся Композитор, подойдя к обмякшему телу Хакита, – я своими глазами видел их дары, заживляющие раны – воистину волнующее зрелище.
Подпорка издала болезненный скулеж, как только Хакит попытался подняться. Ноги подкосились и он рухнул обратно на трон.
– Нет-нет, – произнес Композитор, – не нужно подниматься, Хакит. Я могу взять то, что мне нужно и так.
– Как… – хриплый голос вырвался из–под шлема Хакита из пробитых легких. – Как же ты…
– Нашел тебя? – прервал его Композитор, – откуда мне было знать, что ты нашел то, что искал? Мой милый Хакит, я все это время знал!
Диренк выглянул из–за спины Композитора, обходя обугленные останки палубного офицера.
